Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Джесси вспомнила, что отец говорил о президенте:

– У Пирса неладно с головой, а сердце у него доброе.

Они были тронуты вниманием президента, но, выражая свою благодарность, они знали, что Том не переедет в Белый дом, ведь это также траур.

Верный данному обещанию, Джон вернулся в Вашингтон к середине мая. Обмениваясь торопливыми рассказами обо всем, что произошло за семь месяцев разлуки, Джесси нерешительно поведала мужу, как она узнала, что он голодает, и сама не могла есть, как он прошептал ей, что у него все в порядке. Ранее они не говорили о таких вещах; она чувствовала себя неловко, боясь, что он высмеет ее и даже упрекнет в том, что она поддалась оккультизму. Вместо этого он посмотрел на нее вопрошающими глазами и спросил:

– Ты случайно не помнишь, когда это было?

– Да, помню. Это было 6 февраля.

Джон подошел к своему водонепроницаемому походному мешку и вытащил из него свой дневник. Перелистывая его, он нашел запись от 6 февраля.

– В этот вечер мы добрались до Парована, – сказал он неестественно приглушенным голосом. – Мы так ослабли, что едва тащились по тропе. Но мормоны разобрали нас по одному, по два в свои дома, накормили и ухаживали за нами до отправки.

Он на минуту смолк, читая свои заметки, а потом вновь взглянул на нее:

– В какое время ночи тебе послышалось, будто я разговариваю с тобой?

– Девочки вернулись домой со свадьбы около часа ночи. Они надели халаты и устроились у камина. Почти через час я наклонилась перед тем ящиком…

– Послушай запись в дневнике, – сказал он. – После того как добрые мормоны накормили меня и провели в мою комнату, я тут же сел и написал: «Если бы я мог сказать Джесси, что теперь в безопасности, сказать ей, как я счастлив, что мы все спасены».

– В какое время ты сделал эту запись?

– У меня помечено: в одиннадцать тридцать.

– Тогда твое послание дошло до меня за два с половиной часа. Нет оснований жаловаться: даже телеграф Сэмюэла Морзе не передал бы быстрее.

Джон погладил ее щеки:

– Ты хорошая жена, но плохой астроном. Время в Юте отстает от вашингтонского на два с половиной часа. Послание к тебе, занесенное в мой дневник, было передано быстрее и точнее, чем с помощью изобретения Сэмюэла Морзе.

_/4/_

Через два дня она родила мальчика. Они назвали его Фрэнком. Родители были счастливы по поводу рождения сына и открытия перевала в центральной части Скалистых гор, через который Джон мечтал проложить железную дорогу. Вместе они составили краткий доклад о переходе через перевал, сопроводив его картой, показывающей предполагаемую железнодорожную линию в Калифорнию.

Теперь им приходилось уделять много времени вопросам бизнеса: банк «Пальмер, Кук энд компани» в Сан-Франциско успешно разместил основные акции, и Джон привез банковские чеки, рассчитывая использовать их для того, чтобы поправить свои дела в Вашингтоне. Представители от Калифорнии провели наконец через конгресс законопроект, предусматривающий выплату Фремонтам ста восьмидесяти долларов, израсходованных ими на покупку рогатого скота для индейцев. Хаттмэн выиграл дело, которое Джон перевел из Лондона, но конгресс проголосовал в пользу требования оплатить основной капитал и проценты; таким образом, им не пришлось покрывать судебные издержки в сумме сорока трех тысяч долларов за счет личных фондов. Успех Хаттмэна побудил и других в Калифорнии, имевших на руках расписки Джона времен завоевания, предъявить свои иски. Джон жаловался Джесси, что с каждым часом дела запутываются: правительство отказалось возместить семьсот тысяч долларов по его распискам, но явно готово оплачивать выигранные дела и все судебные издержки по этим распискам… после того как он потратил месяцы, защищая иски, теперь наделяют богатством судебных крючкотворов!

Находясь в Калифорнии, Джон узнал, что несколько лучших мест, которые он отметил кольями для кварцевых шахт, захвачены поселенцами, и выдворить их из Марипозы можно лишь силой. Значительная часть его деятельности в Вашингтоне имела отношение к департаменту внутренних дел, при посредстве которого он пытался провести законы, защищающие права на разработку залежей минералов в условиях, еще не подтвержденных дарственными на земли Калифорнии. Он не добился успеха, и с каждым пароходом, приходившим в Нью-Йорк, поступали тревожные известия от компании «Пальмер, Кук» и от его управляющего в Марипозе, что если не принять меры, то поселенцы захватят все шахты. Джесси неохотно согласилась, что ему следует совершить еще одну поездку в Калифорнию. После этого он вернется на Восток и приступит к деятельности в пользу прокладки центральной железнодорожной линии, на строительство которой, как они полагали, конгресс выделит фонды. После того как все их дела на Востоке будут улажены, семья переедет в Марипозу.

Джесси не хотела оставлять отца одного. Жена Тома Бентона умерла, работа в сенате закончилась, дом сгорел, а вместе с ним его рукопись и бумаги; сын погиб, три дочери были заняты заботой о своих собственных семьях. В доме на Си-стрит у него была своя работа, свои книги, свои корни, своя крыша, друзья, посещавшие его; он мог принимать гостей, быть хозяином дома, человеком, имеющим место в мире. Пожар все это круто изменил: все его имущество превратилось в дым, и, хотя Джесси создала ему все удобства, в своем сознании он считал себя отверженным. Она страдала за него: он прожил слишком долгую жизнь, и все, чем он жил, ушло от него – все, кроме проблемы рабства.

Джесси поощряла его начать восстанавливать книгу не только потому, что она нуждалась в его записях, но и потому, что работа отвлекала бы его от мрачных мыслей. Оказав ему помощь в сборе среди друзей по сенату ряда документов и в написании первых глав, она пробудила энергию отца, и он с головой ушел в работу. Обретя новый взлет умственной энергии и отвагу, «старый носорог» доказал, что по праву получил такую кличку, ибо в семьдесят два года не только приступил к восстановлению книги, но и ринулся в последнюю великую борьбу: не допустить, чтобы вопрос о рабстве расколол Союз.

Джесси не стояла в стороне от разразившейся бури по поводу рабства. Она и ее муж заняли определенную позицию: распространение рабства должно быть запрещено. Вашингтон стал пробным полем битвы: северяне и южане пытались использовать федеральное правительство в качестве инструмента для защиты собственных интересов и взглядов. Дискуссии в конгрессе вышли за рамки приличия: они велись яростно и ожесточенно, переходя в драки. Атмосфера была отравлена смертельным вирусом; закон о беглых рабах[10]10
  Принятый конгрессом США в 1850 году закон о беглых рабах давал плантаторам широкие права в преследовании беглецов на территории других штатов. Полиция и федеральные суды должны были помогать в возвращении рабов.


[Закрыть] возмутил население Севера, а билль Канзас – Небраска,[11]11
  Принятый конгрессом США в 1850 году билль Канзас – Небраска предусматривал разделение территории Небраски на две – Канзас и Небраска. Вопрос о рабстве должно было решить само население. Это был принцип так называемого народного суверенитета. При наличии политической власти в стране в руках рабовладельцев было очевидным, как будет решаться вопрос о рабстве на новых землях. Таким образом, билль означал фактически отмену всяких границ распространения рабства и уничтожал Миссурийское соглашение 1820 года.


[Закрыть] открывший для рабства новые территории, ранее недоступные для него по Миссурийскому компромиссу 1820 года,[12]12
  Миссурийский компромисс 1820 года представлял решение вопроса о принятии в состав Союза, т. е. США, двух территорий – Миссури и Мэна на правах штатов. Они принимались под предлогом ненарушения равновесия в сенате без предварительных ограничений в отношении рабства. Фактически же Миссури принималась как рабовладельческий, а Мэн – как свободный штат. Территория к западу от реки Миссисипи делилась параллельно 36°30′ северной широты.


[Закрыть] вызвал гражданскую войну в Канзасе. Казалось, во всей обширной американской панораме есть только вопрос о рабстве. Этот вопрос делал друзей врагами, разрушал семейные узы, вторгался в политику, экономику, религию и идеологию. Самые давние друзья, близкие в течение полувека к семьям Бентон и Макдоуэлл, их больше не навещали, отказывались принимать у себя Фремонтов, поносили за глаза и публично. От друзей и родственников на Юге, с которыми у них были тесные связи, приходили озлобленные письма. Согбенный, лишь с несколькими седыми прядями, едва прикрывавшими его большую голову, Том Бентон все же нашел в себе силы выехать с лекциями, желая предупредить общественность о намерении Юга насильственно отделиться от Союза и призвать умеренно мыслящих во всех уголках страны пробудиться перед лицом надвигающейся опасности, совместно действовать, дабы предотвратить раскол.

Джесси не осознавала, каким южным по духу городом был Вашингтон; несмотря на то что в нем были представлены все штаты США, именно сторонники рабства господствовали в городе, определяя его атмосферу, строй его жизни, его мышление, даже его прессу. Воздух дышал ненавистью, в нем висела брань и угроза насилия; не было ни одного защищенного от них дома; как бы мирно ни начинались дискуссии, они заканчивались взаимными обвинениями и кровавыми потасовками. После одной особенно грубой вспышки Джесси решила поговорить с мужем:

– Джон, есть ли какая-нибудь особая причина оставаться в Вашингтоне? Есть ли у тебя важные дела, которые делают необходимым наше пребывание в столице?

– Напротив, Джесси, – ответил он, – мне кажется, что здесь занимаются не бизнесом, а драками по поводу рабства.

– Тогда следует переехать в другое место? В северный город, где люди думают, как мы? Я не сетую на судьбу, но ни стены спальни, ни стены коттеджа не ограждают нас от этих ссор.

– Ты полагаешь, что я не тревожусь по этому поводу, Джесси? – ответил он. – В Вашингтоне нет такого места, где не возникало бы ссоры. Я всегда любил этот город, но теперь мне в нем неуютно.

– Нас мало что держит здесь: город сильно изменился, наш дом сгорел, многие наши бывшие друзья ненавидят нас теперь…

– Когда, по-твоему, мы могли бы тронуться и куда бы ты хотела уехать?

– Я хотела бы уехать завтра и жить в Нью-Йорке. Это наиболее космополитический из всех наших городов, там нас будут окружать люди нашего склада ума, и по крайней мере мы избавимся от личных неприятностей этого противостояния.

Джесси удивилась, как мало у них вещей. Потребовалось всего два дня, чтобы все упаковать и отправить в Нью-Йорк. Они сняли дом на Девятой-стрит около Пятой-авеню. Это был трехэтажный дом с гостиной, окна которой выходили на улицу, а с другой стороны к ней примыкала просторная столовая. От прихожей вверх к трем спальням вела довольно узкая лестница. Джесси считала, что ей повезло: мебель была светлой и легкой, а стены украшали картины на морские темы.

Лили посещала государственную школу по соседству. Чарли, которому исполнилось четыре года, был отдан в детский сад. Мейли поехала с ними якобы готовить еду для Джесси и Джона, а на самом деле из-за маленького Фрэнка, которого страстно любила. Джошаам присоединился к семейству, его брат-двойняшка остался с Элизой и Томом Бентоном в Вашингтоне. Подобно тому как любовь к Чарли усиливалась любовью к ушедшему маленькому Бентону, Джесси обнаружила, что ее любовь к крепышу Фрэнку с карими глазами удваивалась той любовью, которая предназначалась «маленькой парижанке».

Джесси показалось вопреки ее ожиданиям, что Нью-Йорк вовсе не такой уж мирный город, но во всяком случае обстановку создавали люди, с которыми она была согласна. Позднее, весной 1855 года, она арендовала коттедж в Сиасконсете, Нантакет, для того чтобы пережить летнюю жару в городе. Джон уехал в Марипозу, уверенный, что вернется к сентябрю. Ее отец принял приглашение провести с тремя внучатами несколько месяцев в коттедже на морском побережье.

В полдень они сидели на пляже, а вечерами работали вместе над текстом «Тридцати лет». Но Джесси обнаружила, что самым оживленным было время около четырех часов, когда Мейли подавала чай на веранду, откуда виднелась дорога. Том получал ведущие газеты Нью-Йорка, Бостона, Вашингтона, Сент-Луиса и Чарлстона, их доставляли в коттедж. Он внимательно следил за взлетом новой республиканской партии, возникшей год назад в Висконсине и распространившейся по стране как степной пожар, вбирая в себя бывших вигов, чья партия распалась, а также большую часть северных демократов, которые возмущались тем, как Франклин Пирс превратил демократическую партию в защитницу интересов южных рабовладельцев.

– Почему тебя так раздражают республиканцы, отец? – спросила Джесси. – Наше правительство построено на двухпартийной основе, и всем известно, что виги полностью дезорганизованы.

– Конечно, конечно, – гудел Том, чей голос вопреки возрасту не ослаб. – Нам нужна партия, но она должна быть национальной по характеру, а не географической, фракционной. Республиканцы станут сугубо северной партией, убежденной партией противников рабства…

– Странно слышать такое от убежденного противника рабства, как ты, папа.

– …что столкнет Север и Юг лоб в лоб. Как только раскол станет политическим, а также географическим, ничто не предотвратит гражданскую войну.

Джесси налила отцу третью чашку, но чай остыл, и Том, сделав всего лишь один глоток, поставил чашку на место. Джесси тщательно подумала, прежде чем начать говорить:

– Войну вызовет вопрос о рабстве, папа, а не образование новой партии.

– Опять согласен с тобой, Джесси, но, ты знаешь, я всю жизнь надеялся уладить вопрос о рабстве без насилия и кровопролития. Республиканцы так обострят вопрос, что, если они выиграют выборы 1856 года, Юг отколется от Союза.

Он поднялся, ощутив прохладу после захода солнца, и направился к своей комнате, склонив голову на грудь. Подойдя к двери, он повернулся и отрешенно сказал:

– Ой, Джесси, наступают тяжелые времена. Я надеюсь лишь на то, что республиканская партия умрет так же быстро, как родилась.

– Откровенно говоря, отец, – сказала вдруг Джесси, – я не согласна с твоими рассуждениями. Ты прекрасно знаешь, что в демократической партии правят бал южные политики. Они никогда не выдвинут того, кто был бы против рабства, или того, кто не станет бороться за расширение рабства.

– В таком случае мы, убежденные демократы, должны восстановить наш контроль над партией. Мы не должны сжигать амбар только ради того, чтобы избавиться от крыс.

Джесси улыбнулась, подумав, насколько тонка политическая фраза.

– Не думаю, чтобы республиканцы выступали в роли поджигателей амбаров, отец; если они выдвинут действительного борца против рабства, то, я думаю, Джон проголосует за него.

В августе нанес визит С. Н. Карвальо с подарком для Джесси – экземпляром только что отпечатанной книги о его походе с пятой экспедицией полковника Фремонта. Карвальо, первый фотограф, сопровождавший трансконтинентальную экспедицию, сделал много великолепных, выразительных снимков. Он принял приглашение на ланч, после которого разговор перешел на политику.

– Разве вы не знаете, миссис Фремонт, – спросил Карвальо, – что члены пятой экспедиции уже выбрали своего кандидата в президенты?

– Действительно, кто же этот несчастный?

– Полковник Фремонт.

– Полковник Фремонт?! – воскликнула она в изумлении. – Как же это случилось?

– Очень просто. Мы встали лагерем в Салин-Форке на реке Канзас, ожидая полковника, который должен был присоединиться к нам, подлечив свою ногу в Сент-Луисе. Как-то вечером, поедая вокруг костра бифштексы из бизонов, мы задались вопросом, кто должен стать следующим президентом, и мне вдруг пришла в голову мысль: полковник Фремонт! И я тут же его и предложил.

Заинтересовавшись, Джесси спросила:

– И как было принято предложение?

– Аплодисментами! Каждый в лагере считал его своим фаворитом.

В этот вечер она допоздна читала книгу Карвальо, и ее глубоко тронуло высказанное в ней уважение к Джону:

«При всех превратностях, страданиях и волнениях в походе, когда раскрывается подлинный характер человека, полковник Фремонт никогда не забывал, что он – джентльмен; без ругани, без возмущения… спокойно и сдержанно он отдавал приказы, и они неукоснительно выполнялись. Ему всегда оказывалось величайшее уважение и почет, хотя он никогда этого сам не требовал. Его сдержанное, образцовое поведение побуждало нас к такому же уважению, с каким относились к нам, и нам доставляло удовольствие отвечать взаимностью».

В начале сентября Том Бентон возвратился в Вашингтон на открывавшиеся в столице гастроли Национального театра. Через десять дней Джесси получила от Джона телеграмму, уведомлявшую о том, что он благополучно вернулся в Нью-Йорк и задержится там только по самым неотложным делам.

Спустя четыре месяца после отъезда мужа в Калифорнию она увидела его торопливо шагающим по дороге. Она сидела на передней веранде с детьми за чаем. Джон остановился на минуту, словно хотел получше разглядеть сцену, а затем поспешил к ней. С нижних ступенек он сказал:

– На вас так приятно смотреть; мне захотелось полюбоваться этой картиной, чтобы навсегда ее запомнить.

Лили и Чарли выскочили из кресел и бросились навстречу ему. Джесси заметила, что в его поведении было что-то необычное, нечто, примешивавшееся к его радости и волнению по случаю возвращения домой, в семью. В глазах сверкала искорка, а губы выдавали желание рассмеяться. Довольный, он, усевшись в кресло, отвечал на торопливые вопросы детей и перемежал рассказ о поездке с описанием положения дел в Марипозе.

Было почти пять часов дня, когда они закончили чаепитие. Лили и Чарли убежали на лужайку, обращенную к океану, поиграть в песке. Слова, которых Джесси ждала почти час, наконец сорвались с его губ:

– Не накинешь ли шаль, чтобы пройтись со мной по пляжу? Мы могли бы прогуляться к маяку.

_/5/_

Они покинули дом через заднюю дверь.

Сначала шли по сухому песку, но идти было неудобно, потом спустились к линии прибоя и зашагали по плотному песку, намоченному откатившимся приливом. Их головы не были прикрыты, и морской бриз раздувал их волосы. Джесси ласково взяла его руку, прижалась к нему; она чувствовала, что его голова полна мыслей, но не торопила его высказать их. Дорога вдоль пляжа делала резкий поворот, и теперь солнце стало бить им прямо в лицо. Он выбрал этот момент, чтобы начать разговор.

– Джесси, – прошептал он, – мне предложили выставить свою кандидатуру на пост президента.

Она остановилась, тут же почувствовав через подошвы туфель сырой холод песка.

– Именно это сказал Карвальо!

– Карвальо?

– Да, он был здесь на днях и принес экземпляр своей книги. Он рассказал мне, что члены твоей экспедиции выдвинули твою кандидатуру во время лагерной стоянки на реке Канзас.

– Это второе выдвижение, более официальное. Я только что вернулся с совещания в гостинице «Сент-Николас», в котором участвовали признанные лидеры демократической партии. Они настойчиво просили меня согласиться на выдвижение моей кандидатуры, уверяли, что мы можем выиграть выборы.

Импульсивно она обняла мужа за шею. Когда же освободила его, ее глаза блестели от радости и благодарности.

– Хотела бы ты стать первой леди, Джесси? – нежно спросил он. – Ты была бы самой очаровательной хозяйкой Белого дома со времени Долли Медисон.

– Конечно, меня восхищает такая возможность! – воскликнула она. – Какая бы женщина отказалась? Я даже осмелюсь думать, что смогу успешно сыграть роль хозяйки. Я наблюдала за тем, как Белый дом превратился из промозглого, сырого домика на болоте, когда президент был вынужден сам оплачивать отопление и свет, в прекрасный особняк, каким мы видим его сегодня. Во время восьмилетнего пребывания в нем Джэксона[13]13
  Эндрю Джэксон (1767–1845) – американский генерал, седьмой президент США (1829–1837).


[Закрыть] мы проводили там семейные обеды и, играя, бегали по комнатам. Когда был избран Ван-Бюрен,[14]14
  Мартин Ван-Бюрен (1782–1862) – восьмой президент США (1837–1841).


[Закрыть] я регулярно ходила на приемы по случаю дня рождения его сына и на первые организованные им танцы. Нэнси Полк была моей подружкой все годы пребывания ее мужа на посту сенатора, а когда она переехала в Белый дом, мы посещали ее, как если бы она оставалась в своем доме.

Джон взглянул на ее оживленное лицо, а затем сказал:

– Нам не везло с первыми леди: бедную Рейчэл Джэксон свела в могилу клеветническая кампания, развернутая Генри Клеем в 1828 году. Она так и не стала хозяйкой Белого дома. Миссис Ван-Бюрен была настолько сухой и церемонной, что Белый дом перестал быть «домом народа», как называл его Джэксон. Нэнси Полк была приятной первой леди, а бедная жена Франклина Пирса была душевнобольной и никогда никого не принимала. Самое время для нас иметь первую леди, которая могла бы выполнять работу Энн Ройяль. Ты сделала бы многое для женщин страны, Джесси: могла бы бороться за их права, оказала бы помощь в их развитии, претворила бы в жизнь современные идеи о месте женщины в обществе.

– Спасибо, Джон, за твое желание обрисовать мою роль, но комитет выдвинул не меня, а тебя. Из тебя выйдет превосходный президент. Я предвижу в этой стране наступление несравненной эры созидания. Я вижу железные дороги, продвигающиеся к западному побережью, национальные дороги, новые города, поднимающиеся там, где некогда разжигались лагерные костры.

Солнце зашло. Быстро сгущались сумерки. Впереди регулярно вспыхивал вращающийся луч маяка, возвышавшегося в конце мыса.

– Да, это чудесно, – согласился он. – Но это повлечет издержки.

– Издержки? – Она ускорила шаг, словно желала ускорить темп их беседы. – Что они требуют от тебя?

– Одобрить закон о беглых рабах. Работать в пользу расширения закона Канзас – Небраска.

Она сникла и еле волочила ноги по мокрому песку.

– Ох, – прошептала она, – мы должны одобрить рабство! Мы должны действовать в пользу распространения рабства на ныне свободные штаты и территории!

– Виги вымирают; республиканцы слишком молоды, и их опасно принимать в расчет; кандидат демократов, несомненно, выиграет. Но ни один кандидат не может быть выдвинут демократической партией, если он не поддерживает рабство.

Совсем стемнело. Ветер с моря стал холодным. Джесси запахнула поплотнее свое пальто.

– Как случилось, что выбрали тебя, Джон? Демократы-южане знают, что ты сторонник свободы, что ты боролся за принятие Калифорнии как свободного штата. Почему они остановили свой выбор на тебе для защиты интересов рабовладельцев?

– Очевидно, потому, что идеологически и географически я для них хороший компромисс. Ты и я родились на Юге, у нас сильные связи с ним. Нас также знают на Западе. Сторонники свободных земель и многие виги будут голосовать за меня, потому что им известно мое содействие в приеме Калифорнии в Союз как свободного штата; они предполагают, что я буду выступать за свободу на новых территориях. В то же самое время, если я публично признаю закон о беглых рабах и закон Канзас – Небраска, тогда сторонникам рабства не придется опасаться меня, ибо тем самым я возьму на себя обязательство защищать их интересы.

– Иными словами, голосуя за тебя, та и другая фракции будут голосовать за взаимоисключающие надежды.

– Верно.

Они дошли до скалистой части мыса, вскарабкались вверх по неровным, шероховатым камням и сели отдохнуть у основания башни маяка. Внизу, в воде под их ногами, лежали обломки разбившегося судна, а над их головами вращался луч, предупреждая моряков. Они сидели на двух плоских камнях, прижавшись друг к другу, – две небольшие спокойные фигуры, сливавшиеся с сумерками на фоне скал. Она ждала, что муж откроет ей свое решение, но он молчал.

– Что ты думаешь об этом, Джон? – спросила она. – Ведь на твои плечи ляжет бремя вероятной гражданской войны.

Он повернулся и, застенчиво улыбаясь, сказал:

– Хочу, чтобы ты стала первой леди. Хочу видеть тебя в роли хозяйки Белого дома, к которой тебя готовила вся жизнь. Сегодня в Америке нет женщины, более подходящей к такой славной работе, чем ты.

Он взял ее руку и приложил к своей щеке.

– Ты, Джесси, пережила многое со мной. Ты пережила муки разума и плоти. Я вовлек тебя в ссоры и скандалы, таскал через пограничные зоны с их заразными болезнями. Ты всегда была рядом со мной, даже когда я был не прав. Да, моя дорогая, я давно знал, что ошибался, уйдя в отставку из армии после военно-полевого суда. Теперь, когда появилась возможность стать президентом, я признаюсь тебе, каким тупоголовым я был, как мной овладела ложная гордость. Но ты не противилась мне, не заставляла действовать наперекор моему желанию, хотя то, что ты предлагала, было правильным, и ты предвидела, что предстоит нам в случае моей отставки. Потеря первого сына – на моей совести. Я знаю, что ты пережила в Сан-Франциско в месяцы одиночества, когда я бросил тебя в песчаных дюнах, стараясь добыть в Марипозе как можно больше золота, чтобы обеспечить себе благополучие на остаток жизни, – благополучие, которое конфликтовало с расчетами и надеждами, руководившими нами в рабочей комнате Хасслера. Я знаю, что последние несколько лет я отдавал время и энергию делу, которое, по твоему мнению, было бессмысленным. Но ты проявила терпение, ты была рядом со мной, когда я тратил задешево наши годы и наши мечты…

– Потому что я всегда была уверена, что однажды…

– Может ли это стать той возможностью, на которую ты надеялась, Джесси? Я могу стать президентом Соединенных Штатов, а ты – первой леди. Я обязан тебе всем, что ты пережила со мной, я в долгу перед тобой за твою любовь. Я не обеспечил тебе постоянного дома, Белый дом может стать твоим домом. Я не обеспечил тебе то место в обществе, какое ты заслуживаешь, с твоим приходом в Белый дом мир поймет, что ты подлинная первая леди нашего времени.

Она молча стояла некоторое время, глубоко дыша, ощущая неизмеримое чувство, наблюдая за тем, как медленно обмахивавший горизонт луч маяка вырывал из мглы одну за другой темные волны.

– Чтобы видеть меня первой леди, – сказала она почти хрипло, – ты будешь вынужден действовать вопреки принципам, которым был верен всю жизнь, не так ли? Разве ты можешь подписать указы о том, чтобы сбежавшие рабы возвращались закованными в цепи? Разве ты позволишь, чтобы рабство было распространено на свободный Канзас и на тысячи миль свободной территории между Канзасом и Южной Калифорнией?

Он промолчал.

– Джон, – воскликнула она, – я хочу быть женой президента! Оглядываясь на прошлое, скажу, что всегда хотела этого. Может быть, найдется выход из положения, ведь если тебя не выдвинут, то предложат какого-то откровенного сторонника рабства, не так ли? Разумеется, лучше иметь в Белом доме сторонника свободы, даже если он пошел на какие-то уступки, чем сторонника рабства, который будет делать все, чтобы расширить территории, где существует рабство.

– В твоих рассуждениях есть логика.

– Мы знаем, как ожесточены Север и Юг, Джон, как они точат зубы друг против друга, и, может быть, только способный к компромиссу кандидат спасет страну от гражданской войны. Возможно, это можешь сделать ты, у тебя есть друзья на Юге, на Севере и Западе, ты сможешь утихомирить противников, удержать Север и Юг от смертельной схватки. Отец говорит, что в Канзасе и других штатах Среднего Запада и Юго-Запада хлопок не вызреет и южане, привезшие рабов, вынуждены отсылать их обратно. Что же касается закона о беглых рабах, то каналы их переправки становятся столь эффективными, и Юг вскоре признает, что слишком трудно и накладно возвращать бежавших. Демократы выбрали тебя в качестве компромиссной фигуры – может, и тебе следует пойти на компромисс, Джон, и провести следующие четыре года в Белом доме и тем самым сохранить мир в стране?

– Ты хорошо аргументируешь, Джесси, – нежно сказал он, – я могу пойти на такой компромисс. Но сможешь ли ты смириться с такой позицией? Сможешь ли ты ее оправдать? Твой отец скажет, что это разумно. Но согласишься ли ты с ним? Или же ты говоришь так, чтобы облегчить компромисс для меня?

Она повернулась к нему, даже в сумерках они отчетливо видели лица друг друга. Должна ли она ради него пожертвовать собственными чувствами, выдержать бурю критики и оскорблений, которую обрушат на нее бывшие друзья? Не найдется ли чего-либо, оправдывающего в глазах женщин компромисс? Она всегда стремилась помочь мужу раскрыть свои творческие возможности, а где наилучшим образом он может сделать это, как не на посту президента Соединенных Штатов, уважаемого Севером и Югом, способного залечить раны страны, повести ее к миру и дружбе?

Как любящая жена она должна помочь мужу завоевать самое высокое положение в стране, достичь самой высокой цели. Но как жена, стремящаяся к супружеству, которое переживет даже ее смерть, продолжится в их детях и внуках, не должна ли она помочь мужу реализовать свой высший духовный потенциал? Должно ли супружество быть беспредельно оппортунистическим, ползущим на коленях по камням, древесным обломкам, отмершим идеям, отпавшим друзьям? Или же супружество – жгучее пламя, выжигающее в муже и жене лишнее, ненужное и оставляющее лишь чистое и прекрасное?

– Я пошла бы на компромисс, Джон, если ты готов пойти на него. Я не стану скрывать, что хотела бы видеть тебя в роли президента Соединенных Штатов…

– Ты сама мыла полы и посуду в Монтерее, не желая купить рабыню…

– Ты отказался купить рабов для работы на шахтах, хотя мог бы стать миллионером, купив их, и обеспечил бы благополучие, так нужное тебе в те дни в Монтерее; когда делегаты обсуждали за нашим обеденным столом вопрос о рабстве, я склонила присутствовавших в пользу свободы, задав вопрос: хотели бы они, чтобы их дети видели, как ведут закованными в цепи беглых рабов? Можем ли мы в 1856 году поддерживать закон о рабстве, если в 1850 году поддерживали свободу?

Они молча сидели в темноте. Она понимала, как много значит для него пост президента, ибо в таком случае последний превратился бы в первого, незаконнорожденный взошел бы на трон короля. Для него отказаться от такой возможности в тысячу раз труднее, чем для любого другого человека. Но и цена, какую ему придется заплатить, чтобы стать президентом, критически высока: ведь за одобрение закона о беглых рабах и закона Канзас – Небраска аболиционисты и все противники рабства станут презирать его как продавшегося перебежчика независимо от цены. Демократы будут презирать его как слабака, оппортуниста, готового им служить.

Она хотела быть первой леди, но еще больше хотела оставаться верной основным принципам и убеждениям, которые определяли их жизнь.

Она чувствовала, что Джон совершит страшную ошибку, дав согласие на выдвижение своей кандидатуры на таких условиях. И все же если он настроился стать президентом, то как она может помешать его планам? Ведь он сказал, что желает видеть ее первой леди и готов заплатить любую цену, чтобы сделать ее хозяйкой Белого дома. Но ей претило, чтобы он заплатил такую цену.

Она понимала, что, поддержав его, когда он принял решение уйти в отставку из армии, она обязана и сейчас поддержать его, если он хочет отключиться от борьбы против рабства. Она решительно повернулась к нему и сказала:

– Давай будем откровенными. У тебя было немало времени поразмыслить обо всем. Я одобрю любое твое решение. Но ты не должен возлагать на меня такое бремя. Именно ты должен решить – быть тебе президентом или же отказаться от такой возможности.

– Очень хорошо, Джесси, ты требуешь категорического ответа, и я дам тебе его. Во время поездки по железной дороге я неоднократно задавался вопросом: чего стоит человек? Подошел ли я к такому переломному моменту?

На какое-то время он уставился на море, потом сказал ей:

– Перед нами ясный выбор: либо мы – как этот маяк, посылающий призывы свободы всем находящимся в море, либо мы отдаем наши идеи на волю скал вроде лежащего под нашими ногами разбитого остова корабля.

– Тогда ты готов отказаться от возможности?