Текст книги "Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт"

Автор книги: Ирвинг Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

– Господин президент, я не ожидаю, что вы займете сторону против генерала Кирни. Я прошу лишь ваших заверений, что полковник Фремонт не станет жертвой конфликта между армией и флотом. Генерал Кирни угрожает отстранить его от командования Калифорнийским батальоном.

– Мисс Джесси, я думаю, что мы можем сделать это, чтобы успокоить вас, – медленно ответил президент. – Я пошлю депешу, дающую полковнику Фремонту право оставаться на службе в Калифорнии или же примкнуть к своему первоначальному полку в Мексике, если он предпочтет это.

– Спасибо, господин президент. Это честно и справедливо.

Президент Полк слегка улыбнулся при мысли о Джесси, уверяющей президента Соединенных Штатов, что он поступает честно и справедливо. Потом он пожал ей руку, передал наилучшие пожелания ее отцу и проводил до двери приемной.

_/17/_

Теперь ей оставалось одно: сидеть и ждать. Через несколько дней из Сент-Луиса вернулся отец и предложил ей погулять вдоль Потомака.

– Огорчен, что вынужден сообщить тебе это, Джесси, но лучше всего это может сделать отец. События в Калифорнии приняли крайне неприятный оборот.

Джесси застыла на месте. Она повернулась, посмотрела в лицо отцу, который возвышался над ней словно глыба. Даже охваченная тревогой, она успела заметить, как он постарел: его поредевшие волосы поседели, глаза выдавали усталость и скорбь, новые морщины на переносице собрались в тугие складки.

– Генерал Кирни приказал Джону привезти все его архивы из Лос-Анджелеса в Монтерей. Полковник Фремонт совершил бешеный рывок на лошади в Монтерей, где разыгралась крайне неприятная сцена. Генерал Кирни показал последний приказ, передававший командование ему, и полковник Фремонт вернулся в Лос-Анджелес в сопровождении нескольких офицеров Кирни, враждебно настроенных к твоему мужу. Посыпались ругань и взаимные обвинения, и наконец…

– Что?

Один уголок рта Тома Бентона опустился, как всегда было с ним в минуты глубоких переживаний.

– Полковник Фремонт освобожден от командования. Ему дан приказ вернуться в Вашингтон.

Легкая улыбка озарила ее измученное лицо.

– Итак, он возвращается! По крайней мере я увижу его. Мы сможем разрешить все это вместе.

Отец взял ее под руку, и они направились вдоль берега. Джесси старалась увидеть выражение его глаз, но он повернулся так, что это оказалось невозможным.

– …Ты не понимаешь, моя дорогая. Полковник Фремонт… возвращается в Вашингтон… под арестом.

Джесси постаралась как можно быстрее вернуться домой. Она отказалась от обеда, закрылась в спальне и неподвижно лежала в постели. Джон возвращается домой под арестом! После всех его свершений, после всех прекрасных прогнозов на будущее его волокут через всю страну как заключенного, с позором!

Джордж Банкрофт намекал, что, если захват Калифорнии окажется успешным, все сделанное ее мужем будет забыто. Калифорния в руках американцев, с Мексикой официально ведется война, и никакого международного скандала не получилось. Почему же тогда его наказывают, хотя наказание, как говорили, может быть лишь в случае неудачи и возникновения осложнений для правительства?

Она принялась кататься по постели, не могла лежать спокойно, и ее движения словно повторяли извивы ее рассудка, пытавшегося найти выход из ловушки, в которой оказался Джон. «Почему Джон поссорился с генералом Кирни? Не потому ли, что начал войну в Калифорнии без полномочий? Или же в конфликте больше личного?» Она натянула покрывало на голову и разрыдалась, дав выход чувству тревоги и опасения, накопившемуся за прошедшие месяцы, в течение которых она удерживала контроль над собой благодаря железной самодисциплине.

Вдруг она почувствовала, как кто-то поднял ее с закутанной головой, и она увидела себя на коленях отца.

– Ну-ка, выпей, – сказал он. – Это теплое молоко с ромом. Знаешь, который час, дитя? Два часа ночи. Я спустился на кухню и подогрел молоко, выпей. Оно поможет тебе заснуть.

– Могу ли я спросить, что ты делал до двух часов ночи?

– Можешь. Я писал суровое письмо президенту Полку, суммируя дело и требуя расследования. Заверяю тебя, не следует тревожиться, Джесси. Мы вытащим на свет все факты, и, когда мы сделаем это, полковник Фремонт будет оправдан.

– Спасибо, отец. Теплое молоко и ром навевают сон. Думаю, что теперь успокоюсь.

Недели до приезда Джона в Вашингтон прошли словно в тумане. Джесси не впадала в отчаяние, но и не питала радужных надежд. Она понимала, что ее и мужа ждут тяжелые времена и что им не удастся выйти из конфликта без ущерба, без ран, что предстоящие месяцы подвергнут суровому испытанию их веру друг в друга.

К концу августа долгое ожидание закончилось. Джесси сидела в арке окна гостиной, выходившего на Си-стрит, и вдруг увидела, как двухколесный экипаж повернул с Пенсильвания-авеню и направился к дому Бентонов. Из экипажа выпрыгнул молодой мужчина в выцветшей синей военной форме. Он повернулся к кучеру и сказал ему что-то относительно багажа. Это дало Джесси время пробежать зал, распахнуть дверь и приветствовать мужа после двух лет и трех месяцев его отсутствия. Не стыдясь, она повисла на нем, осыпав его бородку слезами, страстно целуя его.

Но даже в первый безмолвный момент радости она заметила, что муж безучастен. Она взяла его за руку и провела в гостиную, потом встала, уставившись на него. Ее сердце дрогнуло: перед ней была оболочка человека, отправленного ею в экспедицию с такими большими надеждами два года назад. И дело не только в том, что он отощал до предела, а его волосы стали длинными и неухоженными, – у него были чужие глаза безнадежно больного человека. Джон Фремонт, посланный ею в третью экспедицию, был очаровательный мужчина, ловкий и гордый, знавший свой мир и не только любивший его, но и руководивший им. Поседевшее, с впалыми щеками существо неуклюже стояло перед ней, казалось, что его руки вывихнуты в суставах, торс изогнулся под уродливым углом, ноги утонули в вылинявших штанах, черты лица исказились. Не верилось, что некогда это был человек с несгибаемой волей, преодолевший заснеженные горы Сьерры, где другой не выжил бы, за что его так уважали Кит Карсон и жители пограничной Америки.

Стоявший ныне перед ней человек не был лидером, не был сильным; это был глубоко раненный в самое уязвимое место человек, растерянный, напуганный, несобранный и вялый. Его кожа, его манеры, весь его облик были лишены красок. Джесси вспомнила тот вечер, когда Джон Фремонт мучительно рассказывал любимой женщине о факте своего незаконного рождения. Тогда он был так же неуклюж и не собран. Она могла сказать, глядя на угловатые линии его тела, что он чувствует себя униженным, потерпевшим поражение, более того, злобно и горько пристыженным.

Джесси принесла ему напиток, провела руками по его длинным лохматым волосам, расправила завитки на черной бородке, легко касаясь кончиками пальцев. Она поцеловала его бледные губы, а затем положила свою голову на его плечо и застыла в такой позе.

Она не показала ему своей тревоги, а сочла своей задачей сделать так, чтобы он вновь стал самим собой, вновь обрел отвагу и уверенность. Это был тот момент в их супружеской жизни, когда требуются чуткость и нежность. Если она преуспеет сейчас, она сможет работать рядом с ним до конца жизни. Что произойдет позже, не имеет большого значения: он должен вновь стать цельным и здоровым. Если она сделает это, то они смогут побороть свои трудности.

Она почувствовала, что его тревожила мысль, как она примет его. Он боялся, что она станет порицать и осуждать его за несдержанность, ошибки, глупость. Она понимала, что это было бы для него самым тяжелым ударом, и его замкнутость, его отказ подойти к ней убедили ее, что он уже воздвиг между нею и собой защитную стену цинизма и безразличия.

Он молчал, не ласкал ее, не сказал, как счастлив видеть ее, как сильно любит ее. Он был слишком несчастен, чтобы думать о таких вещах.

– Почему генерал Кирни поступил так с нами? – спросила она. – В чем здесь смысл?

Джон не ответил на ее вопрос, но стал несвязно говорить:

– …Отказался разрешить мне присоединиться к моему полку в Мексике… не дал мне возможности получить мои заметки и дневники в Сан-Франциско… мои научные инструменты и образцы, которые я собирал два года… у него были планы арестовать меня на шесть месяцев, но он даже не предупредил меня за пять минут… тащил меня за собой через горы Сьерры и Скалистые горы как порабощенного индейца или как обычного преступника… наговорил гадостей… унизил меня перед моими же людьми… лишил меня привилегий моего ранга…

– Но теперь, когда ты вернулся в Вашингтон, что собирается делать генерал Кирни?

Джон вскочил и воинственно вскинул голову.

– Военно-полевой суд.

– Военно-полевой суд? Но по какому обвинению?

– Мятеж!

У Джесси перехватило дыхание. Память отбросила ее к сцене с полковником Кирни четыре года назад. Недаром говорится: у всякой старухи свои прорухи. Этот военно-полевой суд является логическим завершением длинной цепи событий, развернувшихся с того судьбоносного момента в Сент-Луисе, когда она вскрыла приказ военного департамента и спрятала его в своей корзинке для шитья.

Книга третья
ВОЕННО-ПОЛЕВОЙ СУД

_/1/_

Джесси не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее мужа в таком состоянии, однако мест, где они могли бы уединиться и где не узнали бы полковника Фремонта, было немного. Она вспомнила о поместье Фрэнсиса Престона Блэра Силвер-Спринг, за пределами округа Колумбия, но ей не хотелось ехать туда, если там будет находиться семья Блэр. Пока Джон отдыхал, она послала Джошиима верхом на коне в Силвер-Спринг с запиской. Гонец вернулся в тот же день к вечеру с письмом от Блэра, извещающим, что по счастливому стечению обстоятельств он и его семья уезжают на следующий день в Сент-Луис и он будет рад, если Джесси проведет в Силвер-Спринг столько времени, сколько ей нужно.

Теперь перед ней возникла более сложная задача: убедить мужа, что по меньшей мере на короткое время он должен уйти с арены, не торопить схватку. По его нервному жесту и интонации ей показалось, что он рвется в бой. Она знала его достаточно хорошо и понимала, что у него мало шансов на успех, если он ввяжется в драку сейчас.

После спокойного обеда в своей комнате она выждала подходящий момент и сказала:

– Дорогой, как учит хорошее наставление о супружеской жизни, когда муж и жена были в разлуке двадцать семь месяцев, они имеют право на медовый месяц.

Джон не проявил интереса к ее намекам. Сурово взглянув на нее, он сказал вполголоса:

– Медовый месяц! В такое время? Как ты могла подумать так, Джесси… Нам надо обсудить целое судебное дело…

– Я собираюсь работать с тобой, Джон, но, разумеется, не сразу. Разве у любви нет своих прав?

– Есть время для любви, и есть время для…

– Разве ты не имеешь права отдохнуть пару недель, после того как два с половиной года тащил такой воз? Даже правительство при всем своем упрямстве не станет упрекать тебя. Ты так устал и измучен, любимый, всего две недели отдыха, и ты почувствуешь себя другим человеком.

– Я не хочу чувствовать себя другим человеком, меня удовлетворяет то, что есть. Кроме того, я не устал и не измучен, просто я решился…

Она подперла голову руками:

– Очень хорошо, если хочешь знать правду – измучилась я. Я уверенно держалась, когда ты возвращался из других экспедиций. Я не плакала тебе в жилетку и не сетовала на свои страдания и усталость. Теперь же…

– Нет, ты всегда была отважной.

– Но сейчас я не чувствую былой отваги. Я измотана долгими месяцами ожидания. Боже праведный, если я не проведу несколько дней наедине с тобой, я просто не смогу выдержать длительное испытание. Я знаю, это моя слабость, и не должна добавлять к твоему бремени свое…

Его лицо просветлело.

– Ну что ты предлагаешь? Куда мы поедем?

– Фрэнсис Престон Блэр предложил нам убежище в Силвер-Спринг. Мы не скажем никому, куда едем, будем жить там в полном уединении и так восстановим нашу близость.

Поскольку Джошиим отвозил накануне записку в Силвер-Спринг, он отвез их на следующее утро туда, получив предупреждение держать язык за зубами.

Дорога шла между рядами высоких елей, каштанов и дубов, затем за каменным мостом переходила в подъездную дорожку к широкой веранде просторного дома. Слуга, который внес в дом багаж и разместил в удобном помещении для гостей семейство Фремонт, заверил, что никто не нарушит их уединения.

Джесси не стала ждать, пока распакуют багаж, и предложила Джону прогуляться по поместью. Фрэнсис Престон Блэр поддержал Ван-Бюрена на президентских выборах. Приехав в 1836 году в Вашингтон с семьей, где было три сына и дочь, он основал газету «Глоб», которая стала одной из влиятельнейших газет страны. Он быстро разбогател на доходах от газеты и контрактов с правительством на публикацию печатных материалов. За счет первых прибылей он приобрел поросший лесом участок Силвер-Спринг.

Джесси и ее муж прошли мимо летнего домика под названием «Акорн» и огородов, повернули на Тропу влюбленных, которая шла параллельно ручью почти до Потомака, а потом вошли в лес, защищавший от знойного августовского солнца. Они расслабились в тенистой прохладе леса, гуляли почти три часа, часто останавливались, отдыхая в укромных беседках и гротах, которые Фрэнсис Блэр соорудил вдоль многочисленных дорожек, посыпанных гравием.

Не желая думать о неприятном, пока она не добьется поправки мужа и восстановления былого чувства уверенности, она все же не могла избавиться от гнетущей ее мысли. Военный департамент вынес решение, что суд состоится в крепости Монро, на острове у побережья Виргинии. В таком случае с Джоном почти прекратится связь: будет сложно найти адвоката, который смог бы работать в изоляции на острове несколько месяцев; по всей вероятности, процесс сделают закрытым и репортеров не пустят в крепость; Фремонты не смогут представить свое дело общественному мнению. Том Бентон старался изо всех сил, чтобы суд перенесли в Вашингтон. Будет еще время сказать мужу о крепости Монро, куда не пустят даже ее, если усилия сенатора окажутся тщетными. Когда Джошиим привез ей письмо от отца, она жадно пробежала его глазами, но не нашла и намека на то, что суд перенесен в Вашингтон.

«Я полностью просмотрел все дело, дело Кирни, а также ваше и облегченно вздохнул. Твой муж будет оправдан и возведен на пьедестал, а его хулители покроют себя стыдом и позором. Процесс, через который прошел полковник, горек, но потом появятся светлые стороны. Вы оба поймете истину, сказанную лордом Пальмерстоном Ван-Бюрену, когда тот был отвергнут сенатом: „Преимущество общественного деятеля в том, что в течение своей жизни он может подвергнуться оскорблению“».

Они жили в полном уединении, и все же Джесси заметила, что красоты Силвер-Спринг, атмосфера покоя и умиротворения не трогают Джона. В нем кипели страсти, и он не осознавал, где находится. Она разговаривала с ним спокойно, пытаясь проанализировать не столько само дело и неприятности в Калифорнии, сколько отношение к этому. Чтобы работать с ним, ей нужно было знать его мысли. Его мучило чувство унижения, но над всем этим, как она заметила, доминировала мысль, что его преследуют.

– Они никогда не хотели меня, – бубнил он. – Меня все время преследовала эта вест-пойнтская клика. Они ждали удобного случая и нанесли удар. Они позволили мне дойти до определенного предела, и только до него, а затем сколотили заговор против меня. Я тебе говорил еще до свадьбы, что они не оставят меня в покое. В Калифорнии я подписал бумаги на приобретение лошадей и запасов более чем на полмиллиона долларов. А генерал Кирни высмеивал людей, доверявших моей подписи, говорил им, что мои расписки ничего не стоят. Это заговор с целью помешать мне вернуться в Калифорнию. Нам никогда не придется жить на красивом ранчо Санта-Круз, которое я купил на наши сбережения.

В то время как он перечислял обвинения, выдвигавшиеся против него, она постепенно осознала, что его больше волнуют оскорбления, допущенные в отношении него, чем основа конфликта в Калифорнии. Когда она увидела, насколько болезненно воспринимает он случившееся, она встревожилась: «Что они с ним сделали? Как я могу спасти его от них и от него самого? Как я могу помочь ему восстановить здоровье, чтобы, невзирая на исход военно-полевого суда, он стойко и мужественно принял это решение?»

Она подумала, что все происходящее в супружеской жизни, и хорошее и плохое, зримо заявляет о себе при ухаживании. В браке нет неожиданностей, в нем проявляется то, что лишь туманно проглядывает в ходе знакомства. Если бы она проанализировала известные ей факты еще в то время, она смогла бы предсказать характер не только своего счастья, но и своих неприятностей.

Она с научной точки зрения подошла к решению задачи поставить на ноги своего мужа. Она выходила замуж с намерением стать истинной женой, а не калифом на час. Она не считала себя поклонницей любительских талантов. По ее убеждению, истинная жена должна стремиться, как любой профессионал в искусстве и науке, к высокому мастерству. До сих пор ее задача была сравнительно простой: поддерживать себя, пока муж находится в своих длительных поездках; защищать его интересы в Вашингтоне в его отсутствие; помогать составлять доклады, которые так важны для распространения информации о его исследованиях и о Западе. Ныне же опасность состояла в том, что он мог поддаться чувству неуверенности, которое таилось в его сознании под влиянием факта его незаконного рождения.

Джесси долгими бессонными ночами думала над тем, как получить от него информацию о случившемся, не вызывая вспышки гнева и чувства горечи. Это были разрушительные для ее нервной системы дни, ибо нельзя было допустить ни случайного слова, ни спонтанного жеста. Приходилось обдумывать каждый шаг, чтобы он вписывался в общую схему, любой срыв грозил разрушить результаты многочасовой работы. От нее требовалось искусство владеть ситуацией, а ведь такое искусство необходимо женам во всем мире, чтобы помочь своим мужьям. Задача казалась трудной, изнурительной, но она внушала себе, что ей должен придать силы разумный эгоизм. Все случившееся с Джоном должно неизбежно произойти и с ней. Когда два человека вступают в брак, они приобретают новое качество, порожденное их супружеством. Ни один из них не может сделать ошибочный шаг, не нанеся ущерба тому новому, целому, которое рождается от соединения их характеров до того, как появится ребенок от плотского единения.

Было еще преждевременно размышлять о фактах. Она следовала за Джоном чувствами, соглашалась с его позицией, принимала то, что он говорил, за истину, задавала только такие вопросы, ответы на которые ведут к закреплению его позиции, не занималась анализом, раскрывающим вероятную перспективу. Она считала своей задачей добиться не снятия обвинений, а такого настроя у Джона, чтобы он положительно выглядел во время процесса и наилучшим образом предстал перед публикой. Для себя она еще не решила, верить ли только мужу или же, сохраняя симпатию к нему, быть готовой к выработке собственного мнения. Что сделано в Калифорнии, то сделано. Действия там можно истолковать по-разному, но изменить их уже нельзя. В данный момент лучшее, что она может сделать, – это поступать как жена, максимально заботящаяся о муже: она может по-своему повлиять на исход суда, помогая ему восстановить свою уравновешенность, укрепляя его выдержку, побуждая его к уважительному, вдумчивому ведению процесса. Позже, возможно, она может сыграть роль стратега, способного определить, как представить наилучшим образом дело своего клиента.

Сочувствуя любимому мужчине, она не видела для себя иного пути.

Стараясь восстановить его доброе самочувствие, она прибегала к разного рода уловкам и коварству, свойственным женскому сердцу. Когда они ездили по лесу на прекрасных конях Фрэнсиса Блэра, она предлагала поехать наперегонки и восхищалась его красивой посадкой. Сидя перед камином, где плясали яркие языки пламени, она вспоминала часы и эпизоды, доставившие ему наибольшую радость в годы их совместной жизни. Стараясь разбудить его гордость за сделанное им, она показала коллекцию почестей, присланных ему в его отсутствие: медаль основателей Национального географического общества Лондона, золотую медаль от барона Гумбольдта, дарованную прусским правительством за его вклад в науку. Она читала ему статьи из журналов «Сезерн литерари мессенджер», «Электрик ревью» и «Демократик ревью», где утверждалось, что имя Фремонта стало бессмертным, а его достижения – крупнее, чем достижения Льюиса и Кларка, что он должен получить, как получили они, большие земельные участки и двойную оплату. Она листала страницы своей записной книжки, где были вклеены вырезки из газет и журналов Британии и Европы, сообщавших о его свершениях. Она соглашалась с его доводами, даже когда не могла уследить за ходом его мыслей, разыгрывала роль соблазнительницы, надевая самые красивые наряды, пользуясь самыми изысканными духами, бесстыдно побуждая его к плотской любви, которая всегда была такой сильной и притягательной между ними.

Иногда ей казалось, что она делает успехи: в его высказываниях мелькал юмор, но успехи были слабыми, и очень скоро он возвращался на круги своя: переоценивал свое значение, утверждал, будто все его поступки правильны, что в трудных условиях он не сделал ни одной ошибки; у него пропадали симпатия и терпимость в отношении своих противников, и одновременно он обвинял их в отсутствии симпатии и терпимости к себе самому, отказывался признать свою порывистость, раздражительность, когда наталкивался на ограничения, свою склонность действовать на свой страх и риск.

Когда все показалось безнадежным, – несмотря на ее тонкую игру, он так и не усвоил, каким должен быть правильный подход, – Джесси разыграла мелодраматическую сцену, безутешно рыдая, показывая себя слабой и напуганной. Ей не пришлось паясничать, ибо в глубине души она действительно чувствовала себя слабой и напуганной.

Наконец-то пристыженный, понявший, каким мучениям он ее подвергает, Джон обнял ее и поцелуями высушил слезы.

– Не плачь, родная, – прошептал он, – не так все плохо. Мы выкарабкаемся, я добьюсь победы, не тревожься об этом.

Однажды вечером к концу второй недели, когда оставалось всего несколько часов пребывания на их счастливом острове в океане неприятностей, они оседлали лошадей и поехали в Академию мисс Инглиш. Светила полная луна, заливая окружающий ландшафт серебристо-белым светом. Они привязали лошадей к шелковице и стояли, держась за руки, всматриваясь в окно комнаты, где когда-то жила Джесси.

– Помнишь, как ты спрятал свое первое письмо в корзину для белья?

– Помню.

– Что бы ты сделал, если бы мамми не пришла в нужный момент с чистым бельем?

– Я завернул бы в письмо камешек и бросил в твое окно. Я был безответственным молодым человеком, мисс Джесси! Я обречен преследовать тебя и бросать камни в твое окно до моих восьмидесяти лет.

– Как мило. Подумай о том, что я достаточно ловка, чтобы не терять приобретенного. Можешь ли ты влезть на шелковицу, не порвав свои красивые бриджи?

Не дожидаясь ответа, она подтянулась за сук и быстро взобралась по знакомым ветвям, уселась на их сплетение, где она и Джон впервые говорили как влюбленные. Через мгновение она заметила голову в ветвях. Лунный свет посеребрил его волосы. Она живо представила, каким он будет через тридцать лет, когда волосы и борода станут совсем седыми. Он подтянулся и сел рядом с ней. Она заговорила, стараясь, чтобы он вспомнил прошлое:

– Сегодня утром я получила восхитительно приятную новость, лейтенант Фремонт: моя подруга Гарриет Уильямс выходит замуж за графа Бодиско. Придете ли вы на свадьбу?

– Но у меня нет приглашения.

– Когда я обнаружила в бельевой корзине вашу записку, я как раз писала Гарриет, Я попрошу ее, чтобы граф прислал вам приглашение. Любите ли вы танцевать, лейтенант Фремонт?

Он обнял ее, приподнял и притянул к себе так, что ее щека прижалась к его и их губы соприкоснулись.

– Ах, Джесси, – прошептал он, – хороший брак – это действительно чудо.

_/2/_

В день ожидавшегося возвращения отца из Сент-Луиса Джесси надела новое домашнее платье с небольшим кружевным воротником и спустилась в нижнюю гостиную. Шел час за часом, а сенатор Бентон не появлялся. Наконец она увидела его большую фигуру. Он шагал по Си-стрит от Пенсильвания-авеню быстро и уверенно. По его манерам она могла сказать, что он возвращался с хорошими известиями. Первое, что он сказал, по-медвежьи прижав ее к себе:

– Я был в военном департаменте. Суд перенесен в Арсенал в Вашингтоне. Я доказал им, в каком гнусном виде предстанет перед общественностью правительство, протащившее человека от Тихого до Атлантического океана ради закрытого процесса. Теперь я смогу сам присутствовать на суде.

Она облегченно вздохнула и, поцеловав отца в щеку, заметила, что ему следует побриться, а затем сказала:

– Пока хорошо. Теперь нужно сделать еще одно дело.

– Какое?

– Совсем отменить военно-полевой суд. Полковник Фремонт действовал на основании секретных приказов президента Полка. По какой другой причине Монтгомери, капитан парохода «Портсмут», предоставил бы ему деньги, снаряжение, медикаменты для боевых действий в Калифорнии, а консул Ларкин и Лейдесдорф помогли в организации кампании? Если президент не может предать огласке свои секретные приказы, пусть он скажет всем заинтересованным: что было, то быльем поросло.

– Нет, нет, Джесси! – выкрикнул Том Бентон. – Слишком поздно пытаться замять дело. Слишком много офицеров генерала Кирни выступили в газетах со статьями, нападающими на Джона. Если мы отзовем дело, всякий скажет, что мы виноваты. Нам нужен этот военно-полевой суд. Это лучший способ доказать невиновность полковника и оправдать его в публичном процессе здесь, в Вашингтоне. Мы используем суд как открытый форум и расскажем всему миру, что он сделал. Ты увидишь, Джесси, что в результате процесса он станет еще более известен. Администрация поддержит нас…

– Даже если ему суждено выиграть, – спокойно ответила она, – я все же не думаю, что разумно участвовать в процессе. Отец, не сходишь ли ты к президенту Полку и не попросишь ли его отменить суд?

Отец долго и пристально смотрел на нее, затем сказал:

– Я не могу этого сделать, Джесси, но если так хочет твой муж – это другое дело. Из услышанного от полковника Фремонта я не думаю, что что-то может удержать его от открытого разбора дела.

– Может быть, я смогу убедить его, – ответила она. – Разве нет никого, кто мог бы вмешаться и отменить военно-полевой суд, не потеряв при этом лица?

– Есть, генерал Кирни. Он – единственный. Если он отзовет свои обвинения…

– В таком случае извини меня, отец, я немедленно переоденусь и поеду к нему. Кто-то должен положить конец этой ужасной ссоре.

Джесси пошла в контору, которую занимал генерал Кирни в военном департаменте во время своих наездов в Вашингтон. Ее настроение было таким же подавленным и серым, как грязновато-серое кубическое здание, куда она вошла. Первый же взгляд на генерала, на его болезненное, постаревшее лицо убедил ее, что и он остро переживает. Генерал встал со стула словно деревянный, не показывая на своем изможденном лице с маленькими мутными глазами даже признаков того, что узнает ее. Она закрыла за собой дверь и прислонилась к ручке, за которую все еще держалась.

– Генерал Кирни, независимо от того, что случилось и еще может случиться, я хочу, чтобы вы знали: я глубоко сожалею по поводу всего этого.

Он не ответил. Она понимала, что он хотел бы знать ее намерения и не сделает первого шага, пока не уверен, каким он должен быть.

– Были допущены ошибки, – напряженно продолжала она. – Я пришла к вам просить не умножать их и не превращать в нашу общую беду.

После мучительной паузы он сказал:

– В таком случае вы видите, что полковник Фремонт серьезно ошибался.

– Не исключаю этого, генерал. В жизни не делает ошибок тот, кто ничего не делает.

– Должен ли я понимать это так, что полковник Фремонт готов публично принести извинения?

Джесси вздрогнула. Она неуверенно подошла к жесткому деревянному стулу и присела на его краешек.

– Не знаю, генерал Кирни, я пришла к вам, не поставив его в известность.

– Зачем же вы тогда пришли?

– Просить вас прекратить этот конфликт. Кроме бед для всех нас, он ничего другого не принесет.

– Для меня не будет бед, мисс Джесси. Я командующий, приказы которого были нарушены. Ваш муж создал для меня неслыханные трудности в Калифорнии. Теперь его очередь страдать.

Она поднялась с края стула, подошла ближе к генералу:

– Он уже страдал, больше, чем вы можете себе представить. Этот военно-полевой суд будет для него трагедией, но он будет также трагедией для вас и каждого, имеющего к нему отношение.

– В этом вы ошибаетесь. Мне нечего скрывать, ничто не сможет опорочить меня.

– Простите меня, генерал, что дерзнула возразить вам. Я понимаю характер обвинений, которые будут брошены вами против моего мужа и моим мужем против вас.

Несмотря на искренность тона Джесси, генерал Кирни оскорбился:

– Если вы так уверены, что он прав, то зачем же явились ко мне?

– Потому что убеждена, что в подобном деле, даже если все могут быть правы и никто не прав, все только потеряют и никто не выиграет.

– Видели ли вы дело полковника Фремонта? Знаете ли вы, что мы можем буквально раздавить его? Или же вы слушали только версию вашего мужа?

– Я выслушала версию моего мужа. У меня предубеждение в его пользу, но это предубеждение не ослепляет меня. Я знаю, насколько вы правы и, простите меня, насколько не правы, нет, не не правы, а нетерпимы. Я также знаю, как был не прав полковник Фремонт, нет, не не прав, а поспешен и импульсивен. Но он молодой человек, вы годились бы ему в отцы. Сенатор Бентон и я ожидали таких действий с вашей стороны.

– Мои обязательства перед армией превыше всего, миссис Фремонт. У нас нет фаворитов, и мы не позволяем вмешательство во имя дружбы.

– Но, разумеется, вы преувеличиваете роль полковника Фремонта и его поступков.

– Я знаю, что ваш отец негодует на меня, мисс Джесси, и, пожалуйста, верьте мне, что я любил вас почти как свою дочь. Я глубоко огорчен, что причинил вам такую боль. Но полковник Фремонт оскорбил меня в присутствии других офицеров. Он отказался выполнять мои приказы и ссорился с моими представителями. Бунт – это настрой ума полковника Фремонта. Если я позволю этому бунтарству остаться безнаказанным, то подорву свою собственную позицию в такой степени, что никогда не смогу командовать. Я должен наказать такое поведение ради себя самого и моей долгой карьеры. Нельзя допустить, чтобы полковнику Фремонту безнаказанно сошел этот второй бунт, поскольку он станет прецедентом, подрывающим моральный дух армии…