Текст книги "За синей птицей"

Автор книги: Ирина Нолле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

– Светлова, я обращаюсь к вам, – отчетливо и предостерегающе сказал Белоненко. – Подойдите сюда.

– Хорошо, – равнодушно произнесла Галина. – Я могу подойти. – И сделала несколько шагов вперед. – Достаточно или еще ближе?

Марина отвернулась и закусила губы. «Как он терпит? Я бы на его месте не выдержала…».

– Достаточно, – сказал Белоненко. – Только держитесь прямее. Вы не на эстраде. Ну, а теперь отвечайте, почему вы сказали дежурной, что вам в кабинете у начальника делать нечего и что если ему нужно, то он может сам прийти туда, в эти ящики за цехом.

Галина стояла в трех шагах от Белоненко, уронив руки вдоль тела, и лицо ее по-прежнему не выражало ничего: ни страха, ни растерянности, ни даже внимания. Она действительно была совершенно равнодушна. «Какое же страшное опустошение царит в душе этой девушки!» – с болью и жалостью подумала Марина.

– Мне, гражданин начальник, в вашем кабинете действительно делать нечего. И про ящики я сказала просто так, чтобы что-нибудь сказать… Да и у вас, вероятно, достаточно много других, более важных дел, чем беседа со мной. Я знаю, о чем вы хотели со мной говорить… Только вы ошибаетесь – никакого влияния на них я не имею… И не хочу иметь…

– Ошибаетесь именно вы, Светлова. Вы не знаете, о чем я должен был с вами говорить. А что касается влияния, то это вы сами придумали. Придумали потому, что если перестанете придумывать, то вам будет нечем жить. Никакого влияния на бригаду вы не имеете. Они изнывают от безделья, оттого, что не знают, куда себя деть и чем заняться. Вы придумали ящики – они ухватились за вашу выдумку, а теперь, – он сделал жест в сторону бригады, – теперь они увидели, что выдумка ваша далеко не блестяща. Вы не учли погоду. Когда же они узнали, что в цехе рассказывают что-то, – пришли в цех. А предложи им завтра что-нибудь опять новое – они забудут сказки и займутся другим. Вы, Светлова, для них только средство, и скорее они подчиняют вас себе, чем вы – их.

И вдруг Галина улыбнулась.

– А ведь вы это правильно сказали, начальник, – она одобрительно взглянула на Белоненко. – Они и сами не знают, чего хотят. А мне скучно, и я должна что-нибудь выдумывать. А теперь мне это тоже надоело. Пусть делают что хотят. Бригадир им сказочки рассказывает, – холодно взглянула она в сторону Марины, – думает их купить своими сказочками… Пусть попробует. Только ничего у нее не выйдет. А сказку эту она совсем не так рассказала, как написано в книге. Зачем ты все переврала? – уже прямо к Марине обратилась Светлова. – Улетает Синяя Птица, и все в хижине остается по-старому.

Она внезапно оборвала свою речь, отвернулась от Марины и быстрым движением набросила на голову платок.

– Разрешите мне уйти, начальник… Не интересует меня все это…

Несколько секунд Белоненко словно бы раздумывал. Потом расстегнул пуговицы плаща и достал из внутреннего кармана конверт.

– А это вас интересует?

Галина шагнула вперед. Платок соскользнул и упал.

– Что?.. – прошептала она, широко открыв глаза. – Это – мне?

– Вам. От отца. Получите, – он протянул ей конверт.

Она боязливым жестом взяла письмо. Руки ее дрожали.

– Вы меня для этого?.. – тихо спросила она.

Он кивнул головой. Она повернулась и пошла к двери, наступив на упавший свой платок. Дверь скрипнула да так и осталась полуоткрытой.

– …Скажи мне, Маша, что он за человек – капитан Белоненко?

Они сидели на крыльце барака, на верхних ступеньках, – место, ставшее для них излюбленным.

Уже давно прозвучал отбой. В бараках было тихо. Дождь все не переставал, и воздух казался насыщенным влагой и холодом.

Маша искоса взглянула на своего бригадира:

– Что? И тебя забрало за живое? – Она усмехнулась. – Погоди, еще влюбишься по самые уши. Будешь в глаза ему заглядывать да каждое слово ловить на лету. Это я по себе знаю.

– Ты что, с ума сошла?! Что за чушь – влюбиться в Белоненко!

– Я тебе про другое влюбление толкую. В таких по-другому влюбляются… – Маша немного помолчала. – Какой он человек? Настоящий. И больше мне о нем сказать нечего. Тут, знаешь, надо или очень много про него говорить, или только одно слово. Человек – и все тут.

– Ты его четыре года знаешь?

– Четыре года, один месяц и пять дней, – уточнила Маша. – Это я потому такой счет веду, что приехала я к нему на лагпункт с новенькой пятерочкой. Мне только-только преподнесли за одно лагерное дельце… Как я только узнала, что меня к Белоненко направят, – такое начала творить, что, наверное, до сих пор у коменданта того лагпункта лицо дергается, как меня вспомнит.

– Ты не хотела к Белоненко? – удивилась Марина. – Да ведь о нем только хорошее говорят. Он и в самом деле хороший…

– Для меня, бригадир, тогда все хорошее самым плохим казалось. Нарочно я не хотела ничего хорошего видеть… Уж такая была я тогда. Думаешь, до него мне хорошие люди не попадались? Еще сколько! Был у меня следователь по последнему моему делу. Пожилой такой дядечка, все кашлял и за грудь держался. С той войны еще у него – от газов. А глаза у него были знаешь какие? Печальные и куда-то смотрят далеко-далеко, словно он впереди свою смерть чует… – Маша вздохнула. – Говорят, умер он вскорости, этот мой следователь. От большой работы. Уставал. Довели его вот такие, как Маша Соловей… Ну, – она тряхнула головой, словно отгоняя тяжелые воспоминания. – Ну, так он мне много хорошего говорил. И про будущее наше, и про то, что настанет такое время, когда у нас совсем не будет преступности, и что надо мне о своем будущем подумать – учиться петь… Много говорил… Бился, бывало, со мной, бился… Целых десять дней следствие тянул. «У меня, говорит, чутье. Ты, говорит, финтишь здесь. Почему правду не рассказываешь? Кому зла желаешь, кроме как себе?» А дело это и правда – липа чистой воды. Я, можно сказать, сама в петлю полезла, чужую вину на себя взяла. Обязательно мне надо было в тюрьму попасть, бригадир, – вздохнула Маша. – Если не в тюрьму – так в Москву-реку головой. Хотела я сразу все кончить, да только или тьмы этой холодной испугалась, или думала, что все равно не потону… Плавала я хорошо. Ну, об этом сейчас не к чему.

Она поежилась, плотнее закуталась в телогрейку.

– А потом еще в детской комнате у нас в Марьиной роще девчонка одна была. Работала при милиции. Худенькая такая, лицом некрасивая, а глазища, ну, знаешь, просто смотреть невозможно: такие синие-синие. Что там – у Гали Чайки! Никакого сравнения нет! Тоже очень за меня переживала. Плакала даже… Она мне: «Машенька, Машенька…» А я… – Маша махнула рукой. – Уж какие я ей только словечки не выкладывала… А еще конвоир был. Это когда меня в наш лагерь везли. Я все похабные частушки орала, не знала, что от злости придумать. А он и говорит: «Какой у тебя голос, как у пташки-малиновки. Ты мне спой „То не ветер ветку клонит“. У меня, говорит, девушка умерла. На тебя похожа, и очень эту песню любила».

Маша замолчала.

– Ты спела?

– Нет, бригадир… – Маша словно вздрогнула, охватив руками плечи, и вся сжалась. – Не спела.

– Почему ты такая злая была? Что в твоей жизни случилось? Это ведь только от большой обиды можно такой злой стать.

– А ты, наверное, очень добренькая со скамьи подсудимых встала? Тогда ведь всех других зверями считаешь, а себя одну ангелочком. Все к тебе придираются.

Все несправедливы… Только у меня тогда не от этого злость и обида была. От другого…

– Так ведь следователь к тебе не придирался?

– А твой будто придирался? Говорю – еще до следователя я такой была. Ну, да не в том дело. О чем мы начали?

– О капитане.

Да, о капитане… Вот приехала я сюда, на этот самый лагпункт. Четыре года назад. В тридцать восьмом. Привели к нему в кабинет. Он еще слова не успел сказать, а я ему кричу: «Сажай, так твою и растак, в кондей! Все равно работать не буду, и не уговоришь! Знаю я эти твои пряники, наслышалась, какой ты мастер перевоспитывать! Да не на такую нарвался!» – и снова матерком. А он в этом лагере тогда еще первый год был. – Маша замолчала, оглянулась вокруг и, понизив голос до шепота, проговорила: – Слухи такие ходили, что его чуть не посадили. Поругался он там в Москве с каким-то большим начальником… Чуть, говорят, не с самим наркомом. Вроде даже из-за политики. Чего они там не поделили? Где-то, говорят, в другом месте работал, тоже в лагерях, а его сам нарком к себе вызвал. Представляешь – нарком! Ну, и что-то там у них получилось, они поругались. Может, конечно, и брешут, но говорили, что после этого его нарком посадить хотел, да раздумал и послал в наши лагеря, вроде как в наказание. Только слышишь, бригадир? Молчи про это… Не вздумай никого спрашивать… А то сама себе наживешь такие дела, что и не распутаешься. Еще срок добавочный схватишь, – совсем уже приглушенно закончила Маша.

– Подожди… – Марина дотронулась до руки Маши. – Я как-то не могу понять. Почему ты шепчешь? – Марина и сама оглянулась по сторонам, словно боялась – не подслушает ли их кто? – Почему за это могут добавочный срок дать? За что?

– За длинный язык… Вон у нас на швейных лагпунктах за язык многие сидят… Спецконтингент называются. Слышала?

– Вот ты о ком! – отодвинулась от нее Марина. – Это – не за язык. Это – враги народа. Изменники родины. Я знаю о них получше, чем ты. И говорить о них не желаю… Жалко, что не расстреляли их всех.

– Это баб-то чтобы расстреляли? – Маша сделала какой-то неопределенный жест рукой. – Видела я этих врагов народа…

– Не смей! – резко оборвала ее Марина. – Не смей при мне говорить такие слова! Я не желаю этого слышать! Зря не посадят. А что они плачутся, что их зря посадили, так ведь и мы то же самое говорим, а на самом деле… А про капитана Белоненко – сплошной вздор. Сплетни и вздор. Может быть, эти самые из спецконтингента про него такую сплетню пустили. Да, да, именно они. Никогда, слышишь, я не верю этому! Никогда капитан Белоненко не мог быть обвиненным в измене родине! Я…

– Да тише ты, ненормальная! – Маша крепко схватила Марину за руку. – Ну тебя к шутам гороховым… Лучше бы и не начинать…

– Вот именно, – немного успокаиваясь, ответила Марина. – Лучше об этом никогда не начинать. Давай так и договоримся.

– Мне-то больно наплевать на все эти дела! – Маша отпустила руку Марины. – А ты чего это вдруг скисла? – покосилась она на приятельницу.

Марина и впрямь вдруг вся как-то поникла.

– Ты что? Ну, будешь слушать дальше?

– Буду, – с усилием ответила Марина. – Рассказывай.

– Ну вот, крою я его матом, а он, представь, молчит. Дежурному велел выйти и коменданту тоже. Я глотку деру, а он – молчит. Сколько я там орала – не помню. Может, целый час. Эх, думаю, да неужели я тебя ничем не пройму? Не таких доводила. А тут, знаешь, чувствую, что не я его, а он меня до трясучки доводит. Озверела совсем. На столе чернильница стояла, толстая такая, из стекла. Ну, думаю, будет тебе сейчас, до чего же ты довел человека своим молчанием. Я только привстала и руку протянула, а он быстренько так – раз и отодвинул чернильницу. «Старый прием», – говорит. И лицо спокойное, только, знаешь, вот здесь, возле рта, что-то немножечко вздрагивает, а брови сошлись. Не пойму, как он тогда меня не отлупил!

– А потом?

– Потом? Посадил он меня на табуретку. А у меня не то чтобы кричать – уж и на словечко и то сил нет. Хриплю что-то… Посидела я так еще сколько-то времени и говорю: «Пойду я, гражданин начальник». Он говорит: «Иди» – и больше ничего не сказал. Ну, я и ушла. После еще две недельки чудила, а потом скисла. Не вызывает он меня, понимаешь. Что бы я там ни творила, а он – не вызывает. Я и так и этак, то с надзоркой разругаюсь, то в столовой крик подниму, от работы отказываюсь, в карцере через день ночую, а он не вызывает. Словно нет такой Маши Соловья на лагпункте, представляешь? Тут меня заело. Что же это, думаю, со всеми беседует, перевоспитывает, а я что – хуже всех для него? Или уж презирает он так меня или что? И как додумалась, что презирает, то поставила себе задачу: сдохну, а добьюсь своего…

– Ты что замолчала, Маша? Я тебя слушаю…

– Решила добиться, чтобы вызвал. Взялась за работу. Я ведь, бригадир, все делать умею. Рву проценты, на доску передовиков через месяц вылезла, премии стала получать. Учти – премии в приказе за его подписью. Значит, знает, что стала передовиком, а не вызывает. Ох, бригадир, не дай тебе господь до такого дойти… Вот попомни мое слово: раз Белоненко с человеком говорить не хочет, значит, тут одно из двух выбирай – или выправляй свою линию, да так, чтобы навсегда, или катись под горку, закрыв глаза. Четыре года я с ним здесь, а каждый день на него удивляюсь, и все новое в нем вижу…

Маша опять замолчала, охватив руками коленки, глядя куда-то в темноту.

– Как это у него получилось, что, кроме старой тетки, никого нет… Ни жены, ни ребятишек… А может быть, в жизни так и должно быть?..

– Что?..

Маша не успела ответить.

– Это что же такоеча?!

От неожиданности девушки вздрогнули.

– Это сколько можно шебаршить, а? – Тетя Васена стояла в дверях с ведром в руке. – Жду, жду – где это бригадерка с помощником? Час проходит – нет их, два…

– Ты бы уж сразу до ста считала! Присели на минутку, а она как жандарм. – Однако Маша все же встала со ступеньки и потянула за собой Марину.

– Айдате по местам! – скомандовала Васена. – Думаете, если вы в начальстве ходите, так вам все можно? И про чего это вы цельный час шушукаетесь?

– Ты же говорила – два! Пойдем, Марина… Верно, засиделись.

– Ты, бригадерка, небось все сказочки придумываешь, репетицию делаешь на завтра? Девчонки сегодня, как пришли в барак, все про каких-то птиц поминали. Спрашиваю – об чем речь? Может, наш начальник задумал птичник устроить? Так ведь для меня это самое подходящее дело. По восемьдесят штук держала. Хотела уж свой инкубатор ставить, так, вишь, направили сюда… Спрашиваю девчонок: об каких птицах речь? Дык у них разве чего добьешься? Потом мне Лидка рыжая разъяснила. Сказки, говорит, нам бригадир теперь будет рассказывать, а мы за это будем ей варежки вязать.

Васена привалилась спиной к косяку, будто забыв, что только что гнала девушек спать. Марина подумала, что не зря вдруг так разговорилась дневальная, – видно, у нее что-то есть в запасе, кроме новости о сказках.

– Это в честь какого же праздника, спрашиваю, вам будут и пайку давать и сказки рассказывать? А тут вдруг кто-то говорит: «Вот энтими сказочками вас с потрохами и кишками купили!» Ну и тут шумок сразу. Одни орут: «Давай в цех, работать будем, сколько можно в ящиках сидеть?» А другие ругаются и кричат против: «Продажные вы шкуры, позабыли, что воровкам положено, а чего не положено!».

– Это, наверное, когда мы с тобой в контору ходили, – заметила Маша. – Ну, и что дальше, тетя Васена?

– Орали, орали, кто что, кажная свой прынцып высказывает… Да, уж досталось тебе хозяйство, Маришка. Сломлят они тебе шею, вот поглядишь. Ты бы лучше шла к начальству, в ножки ему поклонилась… Ослобони меня, начальничек, за бога ради от энтих лиходеек. Пускай он поставит им бригадером вот хотя бы эту Гальку.

– А что, Галина Светлова тоже спорила? – спросила Марина.

– Ничего она сегодня не спорила. Молчит. Забилась под одеяло, подушку на голову накинула, и словно всякое сознание у нее отшиблено. Девки говорили, у нее отец генерал. Орден, говорят, получил… А доченька-то вот в каких местах загорает… Ну, хватит, – переменила она тон, – давай по местам. Сейчас я начальство.

Она широко открыла дверь в барак.

– Пожалуйте, барышни, в спальную вашу. Нагулялись сегодня, навеселились. Завтра опять такое же веселье ожидает. Ох-хо-хо… долго нам здесь еще придется веселиться, от звонка до звонка поплясывать… Вот кабы война кончилась – всем амнистию бы дали. Ну, я пошла в кипятилку, воды в баке ни крошки.

Уже раздеваясь, Марина спросила Машу:

– Так он тебя все-таки вызвал?

– Кто? Капитан? Нет, не вызвал. Сама пришла.

– Ну и что?

– Да что могло быть? Ревела я у него часа два. Всю свою жизнь рассказала… Ох, бригадир, давай спать, устала как собака.

Маша проворно натянула на себя одеяло и отвернулась от Марины. Прошло несколько минут.

– Маша, а Маша, – Марина перегнулась через проход между койками. – Послушай, Маша, а вот эти… из спецконтингента… Может быть так, что изменники и враги – это их мужья? Может, они ничего не знали о делах мужей? Как, по-твоему, Маша?

– Отстань! Не приставай ко мне с такими расспросами. Ведь договорились! Договорились… Так что же сама начинаешь?

– Нет, ты скажи… – шептала Марина, удерживая руку Маши, которой та пыталась натянуть одеяло.

– Не скажу, бригадир, отвяжись. У тебя голова на плечах – думай сама. – И Маша решительно повернулась к ней спиной.

Глава шестая
«По щучьему велению»

– Девки, гляньте! Малолетки на перековку пошли! – таким возгласом было встречено в столовой на следующее утро появление бригады номер четыре.

– С таким бригадиром перекуешься… Эта почище Эльзы-немки будет.

– Да не бреши, девчонка она хорошая, грамотная. Книжки им читает.

– Она сама тоже из блатных. – Это сказала Нюрочка. – Эй, Воронок, куда тряпки дела, что у монашек забрала? За зону, что ли, уже спустила или здесь затырила?

Марина проходила мимо Нюрочки с подносом, уставленным мисками. Словно случайно, Нюрочка загородила ей дорогу и, в упор взглянув на Марину черными без блеска глазами, сказала, понизив голос:

– Имей в виду: хоть ты и образованная, а если будешь моему мужику мозги крутить – ошпарю в бане. Всю свою красоту потеряешь.

– Пропусти! – резко сказала Марина. – Мне нужно бригаду кормить.

– Иди, черт с тобой, но слова мои запомни…

– Ты чего к ней вяжешься? – раздался за спиной Марины низкий, чуть грубоватый голос.

Это была Даша Куликова, по кличке «Червонная Дама». О ней говорили, что воровать она начала чуть ли не с восьми лет. Два раза уходила из воровского мира – «завязывала», имела мужа – хорошего парня, ребенка… Но получалось так, что прежние ее «друзья» угрозой и шантажом заставляли ее возвращаться. Теперь Даша отбывает срок по третьей судимости. На лагпункте ее уважали и побаивались. Работает она бригадиром сельхозбригады. Марина слышала, что из-за этого бригадирства Даша Куликова выдержала схватку с Любкой Беленькой – одной из самых яростных защитниц «законов преступного мира». Любка нигде не работала, начальники лагподразделений старались от нее избавиться, поэтому она то и дело переезжала с одного лагпункта на другой. С Дашей они встретились в теплушке, и если бы не вмешательство конвоира – иметь бы Куликовой еще один срок – за попытку к убийству. Она бы, конечно, придушила Беленькую, которая назвала ее самым оскорбительным именем. Оскорбительным не только для воровки, но и для человека и женщины. Любка «предъявила» Даше претензии от имени всего воровского мира лагеря: не смей работать бригадиром. Но Куликова была не из тех, чтобы Любка могла ее запугать. «Прежде чем ты меня, падла, попробуешь „завалить“, я тебя, как крысенка, придушу». Конвоир услышал в женском отделении приглушенную возню и вовремя открыл дверь: Даша Куликова – «Червонная Дама» – ожесточенно «трясла за грудки» Любку Жигулеву, которую весь лагерь знал по кличке «Беленькая». Женщины, находившиеся в купе, забились в дальний угол, боясь пикнуть.

Любку пересадили в служебное помещение, а Даша Куликова сразу же по прибытии на новый лагпункт немедленно была посажена новым своим начальником в карцер. Начальник был не склонен разбираться в мотивах, заставивших Куликову нарушить лагерный режим и учинить мордобой в теплушке. О том начальнике Даша Куликова отзывалась коротко: «Чурка с глазами». Потом Дашу направили к Белоненко, где она сразу же попросила капитана дать ей бригаду: «Чтоб было по-моему, а не по-ихнему», – заявила она.

– Я тебя спрашиваю, что ты вяжешься к ней?

Куликова легонько взяла Нюрочку за плечи и, сделав общеизвестный жест коленкой, заставила ошеломленную бабенку пробежать по инерции несколько шагов.

– Лягуша накрашенная. За мужика отца с матерью продаст… А ты плюнь ей в рожу, если будет лезть со своим Мишанькой.

Даша подошла к столу, где сидела бригада Вороновой, и, найдя Лиду Векшу, что-то шепнула ей. Лида поднялась из-за стола, и обе они направились к двери.

– Ты куда, Лидка? – окликнула ее Маша.

– Со мной пойдет. Дело есть, – отозвалась Куликова.

Завтракали с аппетитом.

– Вот как…. Что значит попоститься. Всё уминают, – одобрительно сказала Маша. – Видно, все тряпочки кончились – менять нечего.

Марине было уже известно, что, несмотря на все запреты, на обыски, обязательные при выходе бригад за зону и при возвращении в зону, на строжайшее запрещение выносить с территории лагпункта вещи «с целью обмена на продукты», этот обмен происходит чуть не ежедневно. Как удавалось бригадам, работающим за зоной, обманывать бдительность дежурных, какие тайные тропы они находили для того, чтобы где-то там в лесу или на картофельном поле, под носом у стрелков, встретить «вольняшку» – какую-нибудь тетку из соседней деревни – и получить от нее стакан самосада или пол-литровую банку пшена, – для неискушенной Марины Вороновой было тайной.

Заметив, что Лида вышла из столовой с Дашей Куликовой, она спросила Машу, не собирается ли рыженькая Векша произвести очередной обмен и не даст ли это возможность двум-трем девчонкам опять не явиться к обеду или к ужину.

Маша махнула рукой:

– Какие там у них тряпки! Спасибо, что их здесь одели-обули… Нечего им менять. А воровать по баракам… это им только раз удалось. У нас дневальные – как милиционеры на этот счет. Да и не пойдет Дашка на «темные» тряпки.

«Темными» в лагере называли ворованные вещи – это Марина уже знала.

В столовую пришла опоздавшая бригада, начался спор из-за столов, потом надо было раздавать кашу – по распоряжению капитана несовершеннолетним с сегодняшнего дня будет даваться к завтраку дополнительное блюдо – ложка каши или котлета, больше похожая на лепешку, слегка подсушенную в духовке, чем на изделие из мясного фарша. Кстати, «котлеты» были тоже из каши.

Неожиданное подкрепление вызвало оживление среди девчонок, они даже крикнули «ура!», и Марина забыла о Лиде Векше и Даше Куликовой.

А бригадир сельхозбригады говорила тем временем Лиде:

– Вот так, детка… Поняла? Но чтоб Маше Соловью – ни слова. Если догадается – все пропало. Мы же в дурочках и останемся. Дело это надо провернуть тонко… Бегайте туда осторожненько. Поняла, где местечко?

– Так ведь все равно узнают, – возразила Лида, но лицо ее уже сияло от предвкушения будущей операции.

– Факт – узнают! Да уже поздно будет – хочешь узнавай, хочешь нет, а дело сделано. Ну, иди, девочка, да смотрите, чтоб дело выгорело.

Лида уверила Куликову, что все поняла и «дело провернут на все сто», подпрыгнула от удовольствия и побежала обратно в столовую, где только что произошел небольшой инцидент, не замеченный ни Мариной, ни Машей, но имевший свои последствия, когда бригада, доев «котлеты», стала проталкиваться к выходу.

Там всегда была толкучка, и, конечно, Марина не обратила внимания на то, что Нюрочка была каким-то образом оттерта от своих группой девчонок и ее, стиснутую со всех сторон, вытолкали на крыльцо, где снова окружили и прижали к стенке – буквальным образом. Лида Векша подбежала к крыльцу в тот момент, когда ее приятельница Нина, придерживая Нюрочку руками у стены, спрашивала ее сладким голосом:

– Значит, тебя Анной Петровной звать?

Нюрочка беспокойно озиралась – чуяла недоброе, хотела освободиться от тесного кольца девочек, но они стояли «мертво», и кто-то еще предупредил: «Не вздумай пикнуть – хуже будет».

– Мы же с тобой, Анна Петровна, по-хорошему… – ласково мурлыкала Нина Рыбка. – Ты хоть и назвала нас подзаборницами и побирушками, но мы тебе худого не желаем… Девочки, кто слышал, как Анна Петровна подошла ко мне и прошипела, что мы подзаборницы и побирушки? Все, девочки, слышали, верно? Видишь, Анна Петровна, все пацанки слышали, все подтверждают…

– Отвяжись ты от меня, пропусти… – на лице Нюрочки через румяна проступил пятнами естественный румянец.

– Так нам с тобой чикаться тоже времени нет. Мы хотим тебе пару ласковых сказать, чтоб ты до конца срока помнила, какие мы подзаборницы, – это раз. И чтобы бригадира нашего не цепляла – это два. Кипяточек в бане не только в твоей шайке будет, это ты тоже учти…

– Рыбакова! В чем дело? – услышала Лида голос Марины. – Что вы там столпились на крыльце?

Воронова хотела пробраться к ним, но в дверях теснились женщины из других бригад, а Нюрочки, прижатой к стенке, Марина не видела. Зато Лида Векша моментально поняла, что к чему, и активно вмешалась в действие.

– Вы ее подталкивайте, подталкивайте… Вот сюда, сюда, – азартно командовала она, – мы сейчас ей морское купанье устроим…

– Я тебя хотела предупредить, Анна Петровна, что насчет Мишки-парикмахера ты напрасно хлопочешь и убиваешься… – продолжала Рыбка и, заметив сигналы Векши, чуточку потеснила Нюрочку влево, туда, где перила, огораживающие высокое крыльцо столовой, были сломаны. – Я тебе по-честному скажу, что Мишанька вчера вечером мне делал предложение. «Ты, говорит, молоденькая и хорошенькая, а эта старая раскрашенная стерва мне надоела…» И еще велел Мишанька, чтобы ты ему к вечеру кило масла и котелок пшенной каши приволокла…

Все получилось вполне естественно: девчонки освободили выход из столовой, на крыльцо стали выходить женщины. Они потеснили девчонок, те подтолкнули Нюрочку, потом Нина сделала рукой легкое движение, и Нюрочка, потеряв точку опоры, плюхнулась с высокого крыльца в большую лужу.

– Счастливого плаванья!

– Пиши нам, тетенька!

– Привет Мишаньке!

Девчонки сбежали с крыльца и увидали перед собой коменданта.

– На работу, девушки? – спросил он. – А бригадир где?

– На работу, гражданин комендант!

– Мы теперь перековались! Сегодня норму дадим.

– А бригадир – вот она! Маришка, тебя комендант спрашивает.

Нюрочка тем временем успела подняться. Вид у нее был плачевный. Зоркий взгляд коменданта подметил и странную позу Нюрочки, стоявшей в луже с растерянным видом, и грязные лепешки, облепившие ее телогрейку, и брызги грязи на лице, и руки, с которых стекала серая жижица.

– Что это с тобой, Якунина?

– Она, гражданин комендант, грязевые ванны принимает… Есть такие – Сочи – Мацеста, без пересадки от самой Москвы.

– У нее котелок упал, вот она за ним и полезла…

Комендант подозрительно покосился на девчонок, особенно на Лиду Векшу, стоявшую ближе всех и сиявшую радостной улыбкой.

– За каким котелком? – строго спросил он Лиду.

– За обыкновенным, гражданин начальник, – с готовностью ответила та. – Несла Мишке-парикмахеру пшенную кашу и оступилась. Знаете – как ворона на дереве: каркнула, а котелок, то есть сыр, выпал. А вот и бригадирша наша! Маришка, так мы в цех пошли.

И они шумной гурьбой направились к производственной вахте.

Ничего не подозревавшая Марина услышала, как Свистунов придирчиво допрашивает Нюрочку:

– Где у тебя котелок, Якунина? Ты что, не знаешь приказа начальника лагпункта – всю личную посуду ликвидировать в целях санитарии. Опять по баракам будете заразу разводить?

– Да нет у меня, гражданин комендант, котелка, – чуть не плача оправдывалась Нюрочка. – Сами посмотрите – где он здесь может быть…

– Я тебя знаю, – комендант нахмурил светлые, чуть заметные брови, и лицо его покраснело. – Знаю все твои штучки. И предупреждаю последний раз: увижу тебя рядом с Глебовым – отправлю на штрафной. Забыли, где находитесь! Любовь развели! А котелок чтоб через десять минут был у меня на вахте. Все, отправляйся!

– Я вам нужна, гражданин комендант? – обратилась к нему Марина, терпеливо дожидавшаяся конца этой сцены.

Комендант посмотрел вслед Нюрочке, торопливо уходящей от места происшествия, и сказал:

– Подозрительно все это – с лужей… Вы не в курсе?

– Я ничего не видела. Они вышли из столовой раньше меня.

– Ну ладно, ладно, идите в цех. Сегодня будут работать?

Марина вздохнула:

– Кто ж их знает, гражданин комендант? Вчера целая история была…

– Знаю. Раскол произошел. Ну, так этого надо было ждать. Желаю удачи.

Марина ушла, а комендант, постояв немного, направился к начальнику лагпункта, который вызывал его для разговора, имеющего непосредственное отношение к заключенной Якуниной и ее «дружбе» с заключенным Глебовым. Три дня назад капитан предупредил коменданта, что надо принимать серьезные меры для прекращения этой «дружбы», а вчера вечером дежурная надзирательница показала Свистунову рапорт, который должна была отнести начальнику. В рапорте Васильева сообщала, что в «кабинке», где работал Глебов, ею была обнаружена «темная бутылка с запахом водки», а от заключенной Якуниной, которую Васильева встретила по дороге, тоже пахло водкой. Дежурная предполагала, что Нюрочка возвращалась со свидания и что еще бы немного – и она захватила нарушителей режима с поличным. Комендант шел к начальнику, раздумывая, как бы это ускорить разлуку осточертевшего ему наглого и развязного Мишки Глебова с вертлявой и пронырливой его возлюбленной.

Когда Марина со своей помощницей проходила через производственную вахту, с ними поздоровалась Эльза Клейнтер.

– Подожди, Соловей, надо пару слов сказать… – И она отвела Машу в сторону. Марина пошла в кладовую, где ее уже ждала Вартуш. Получив шерсть по весу, крючки и спицы по счету, они пошли в цех.

Там царило веселое оживление. Вокруг Лиды собралась большая группа девушек, все были очень возбуждены, но, когда заметили Марину, поспешно разошлись по своим местам. А Лида Векша направилась к Марине, держа в руках изрядно потрепанную книжку.

– Вот, Мариша, Галя Чайка книгу в библиотеке достала. Говорит, здорово там интересно. Про фею, как в нее влюбился молодой парнишка, и как она над ним насмеялась и он от любви зачах. Ты давай читай – вся бригада просит, а мы будем вязать. Дадим норму – как из пушки! Верно, девочки?

Девочки дружно крикнули:

– Ве-ерно!

– Сначала надо работу раздать, – сказала Марина, – и посмотреть, кто умеет вязать, а кто нет. Поднимите руки, кто не умеет вязать?

К удивлению Марины, не поднялась ни одна рука.

– Вы что же, все умеете? – недоверчиво посмотрела она на своих питомиц.

Послышался приглушенный смех, а Лида поспешно сказала:

– Все умеем, Мариша. Будь спокойна. Хоть не очень хорошо, но умеем. И я, и Рыбка, и вон Галя Чайка…

Взгляд Марины проследил за рукой Лиды и задержался на Гале Светловой, сидевшей немного в стороне от остальных, у окна. Светлова заметила это и отвернулась.

– Будет сегодня норма! – повторила Лида.

– Сомневаюсь… Ну, да дело пока не в норме. Хоть работать начинаете, и то ладно.

Девчонки подходили к столу, получали от Марины клубки шерсти, а Вартуш подбирала им спицы или крючки.