Текст книги "За синей птицей"
Автор книги: Ирина Нолле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
Разговаривать на станции можно только жестами – все части трактора дребезжат и звенят на разные голоса, а мотор тарахтит и надрывно чихает. Для того чтобы засыпать в бункер чурку, тракторист Куклин должен становиться на специально приспособленный обрубок дерева – иначе не достанет до верха. Капитан предлагал «начальнику электростанции» Толе Рогову подобрать кого-нибудь повыше ростом, но Рогов только руками замахал.
Вот сейчас он, наверное, примчался на станцию и сам засыпал бункер. А потом они сядут рядом на широкое сиденье трактора, с брошенной на него старой телогрейкой (иначе, пожалуй, на пружинах не усидишь!), и будут кричать друг другу в уши о бункере, о чурках, о новом дизеле. Об этом дизеле Толя Рогов может говорить с утра до ночи и с ночи до утра. О дизеле мечтают, как о дне освобождения, как о письме из дома, как о банке сладкого чая с куском белой булки. Через каждые три дня Рогов кладет на стол перед начальником колонии серый клочок бумаги – рапорт о необходимости получить дизель, «не дожидаясь, пока наш трактор развалится на ходу». Капитан принимает рапорты «начальника электростанции», обещает «сделать все возможное». А потом долго накручивает ручку телефона, созванивается с начальником отдела снабжения и в сотый раз слышит то же самое, что сам говорит Рогову: «Сделаю все возможное». Нет, сделать надо невозможное: например, просто-напросто «умыкнуть» дизель у майора Кривцова. Ведь так, добром, не отдаст…
Вспомнив о рапортах Толи Рогова, капитан Белоненко вспомнил и о других бумажках, подшитых в папку «Дела № 8». Это были тоже рапорты, но не колонистов, а вольнонаемного состава детской трудовой колонии.
Он достал одну, еще не подшитую бумажку, написанную ровным и четким почерком. «Начальнику ДТК капитану Белоненко от начальницы производства Голубец Р. А.».
Римма Аркадьевна Голубец… Эта сотрудница была направлена в ДТК после нескольких настойчивых просьб капитана прислать ему человека, который хоть немного разбирался бы в технологии швейного производства. Ему отвечали: «Людей нет, обходитесь своими силами». Но «своих сил» вообще не было. Воспитатель Горин, начальница КВЧ[3]3
КВЧ – культурно-воспитательная часть.
[Закрыть] Галина Левицкая, старичок старший бухгалтер Козлов, заведующий снабжением Белянкин и комендант Свистунов – вот и весь вольнонаемный состав колонии. О совместительстве не могло быть и речи. Думали сделать перемещение: поручить Левицкой производство, Андрея Горина сделать ответственным за культурно-воспитательную работу, а на заключенную Воронову возложить обязанности инспектора КВЧ. Но Горин категорически отказался от «повышения», основательно доказав, что оставить мальчиков без постоянного его надзора – это значит развалить все, что было сделано. В колонию поступают новые ребята, за которыми нужен глаз да глаз. Да и у «стареньких» далеко не все благополучно. Четыре месяца – не столь уж большой срок, чтобы добиться блестящих результатов в трудном деле перевоспитания подростков. Горин справедливо доказывал и другое: если о таком «перемещении» узнает начальство, особенно полковник Тупинцев, то вряд ли капитан Белоненко с таким перемещенным штатом продержится более недели.
Но вот, наконец, нового работника прислали.
Римма Аркадьевна была красива. Это первое, что бросалось в глаза. У нее были черные гладкие волосы, собранные в пучок на затылке. Темно-карие глаза смотрели с таким выражением, словно обладательница их заранее соглашалась со всем, что скажет собеседник. Гладкий, матовый лоб не омрачала ни одна морщинка, и только очень внимательный взгляд мог обнаружить у глаз тоненькие, «гусиные лапки». Ходила Римма Аркадьевна неторопливо, аккуратно ставя красивую ножку, будто пробуя – как там под ней почва, не подведет ли? Голову держала высоко, а ресницы чуть-чуть опущенными – так, чтобы они бросали легкую тень на гладкую кожу смуглых щек. В уголках красиво очерченных губ темнели пикантные усики.
До войны она работала секретарем директора одной из швейных фабрик столицы и довольно уверенно оперировала терминами: конвейер, лента, поток, график и прочее.
– А в цехах вам часто приходилось бывать? – спросил Белоненко.
Римма Аркадьевна улыбнулась – сдержанно, скромно, как и должен улыбаться вышколенный секретарь, у которого отношения с начальством уже приняли дружеский характер. Зубы у нее были ровные, чистые.
– На фабрике я проработала восемь лет, – сказала она, мягко просияв темными глазами. – И конечно, в цехах бывала.
– Но в основном все восемь лет подшивали бумажки?
– Меня эта работа вполне устраивала.
Болоненко пригласил ее пройти в производственные цеха. Сначала в швейный, где работали девушки.
Появление их вызвало оживление на конвейере. Римму Аркадьевну рассматривали с откровенным и жадным любопытством. По мере того как они проходили по цеху, шум швейных машин замирал, головы девушек поворачивались к ним, как магнитная стрелка к полюсу. За их спинами раздавалось оживленное шушуканье.
– Они всегда так работают? – спросила Римма Аркадьевна, скользнув взглядом по Нине Рыбаковой, которая разглядывала новую начальницу, как невиданную птицу в зоопарке.
– Что вы имеете в виду?
– Темпы я имею в виду, – холодно ответила она. – Темпы и неуместное любопытство.
– Видите ли, Римма Аркадьевна, – начал Белоненко, – эти девушки…
– Я все знаю, – предупредительно остановила его Римма Аркадьевна. Голос ее опять звучал мягко, словно мурлыкала рядом с капитаном сытая, выхоленная кошечка. И так же кошачье-мягким было прикосновение ее крупной, белой руки к рукаву его гимнастерки. – Я все знаю. Это преступницы, уголовницы, воровки и вообще социально опасный элемент. Мне говорили в Управлении. Здесь, в этой исправительной колонии, – мурлыканье вдруг прекратилось, и голос ее схватило как бы легким морозцем, – здесь они должны трудиться, выполнять производственный план и соблюдать правила внутреннего распорядка – до тех пор, пока не истечет срок их наказания. Но… – льдинки растаяли, – ваши педагогические эксперименты, ваши поиски… – Губы сложились в улыбку, глаза вновь мягко засияли. – Мне все это понятно… Думаю, что общими усилиями мы сумеем выработать определенную линию. Я помогу вам.
Капитан был не столь поражен содержанием монолога новой своей сотрудницы, сколько мгновенными переменами, совершавшимися в ней буквально за несколько секунд. А что касается «социально опасного элемента» и «поисков», то эта информация исходила, по-видимому, из источников, называемых «кулуарными».
– Линия уже выработана, – сказал Белоненко, – но за предложение помочь – благодарю. Любопытство, которое они сейчас проявляют, вполне естественно. Все мы ожидали нового работника, и воспитанникам интересно, что вы из себя представляете, сработаетесь ли с ними, сумеете ли завоевать у них авторитет…
– Завоевать?! – Римма Аркадьевна быстро повернулась к нему, и глаза ее приняли выражение, заставившее капитана насторожиться: это красивое лицо с чистым лбом и карими глазами, затененными густыми ресницами, было жестоко. Но прошло мгновение, и Белоненко готов был поклясться, что ему это только показалось. Римма Аркадьевна наклонила голову и мягко проговорила:
– Я постараюсь.
Они подошли к маленькому столику в конце конвейерной ленты, где сидела учетчица Галя Светлова. Наклонив голову, девушка старательно записывала что-то на длинном сером листе бумаги, разграфленном на клеточки. Белоненко подивился: неужели она не заметила их появления в цехе? Даже по перебоям ритма работы машин можно было догадаться, что в помещении что-то происходит. Но Галя поднялась с места только тогда, когда они уже стояли рядом с ней.
Отложив в сторону огрызок карандаша, вставленный в ученическую ручку, она неторопливо встала, откинула назад волосы и молча взглянула на капитана и его спутницу.
– Светлова, – сказал Белоненко, предчувствуя очередной «номер», на которые была так изобретательна девушка, – это наша новая заведующая производственной частью – Римма Аркадьевна.
Галя перевела глаза с начальницы на Белоненко.
– Да?.. – проговорила она и приняла «позу». Белоненко хорошо знал эти театральные жесты Гали Светловой: повернет голову чуть влево, высокомерно поднимет красивую головку и бросит взгляд из-под полуопущенных ресниц.
– Почему вы не здороваетесь, Светлова?
– С кем, Иван Сидорович? – тоном великосветской дамы спросила Галина. – Вы уже были сегодня в цехе – перед началом работ.
– Вы обязаны поздороваться с вашей новой начальницей, – уже разгадав «фокус», недовольно сказал Белоненко.
Светлова пожала плечами – тоже один из «жестов»: небрежно поведет плечами и бросит на собеседника снисходительный взгляд.
– Еще когда мы были на нашем старом лагпункте, – продолжала она, словно отвечая заданный урок, – нам говорили, что заключенные не должны первыми здороваться с начальством, если начальство входит в барак, в цех или в клуб. Если же встреча происходит где-нибудь в зоне, на дворе, то заключенные…
– Можете не продолжать, – кусая губы, прервал ее Белоненко. Внутренне он досадовал на себя, что не предупредил Римму Аркадьевну об этом правиле, которое далеко не всегда соблюдалось с такой точностью, как постаралась его изложить дерзкая девчонка. – Сегодня в восемь совещание. Потрудитесь подготовить небольшой отчет о работе цеха за две последние декады. Данные о выполнении графика, средние показатели каждой мастерицы, процент брака и количество незавершенной продукции.
– Хорошо, Иван Сидорович, – Галя наклонила голову. – Потружусь…
Когда они вышли из цеха, Римма Аркадьевна с возмущением воскликнула:
– Цирк какой-то!
Белоненко заметил, что усики в уголках рта обозначились резче. «Дамочка с характером», – подумал он и уже твердо знал, что между новой начальницей производства и девичьей частью колонии никакого «контакта» не будет. И не ошибся: на следующее утро стало известно, что Римму Аркадьевну прозвали «Ведьмой с усами». Галина Левицкая пояснила Белоненко, что вчера вечером в общежитии девушек читали Гоголя и Клава Смирнова не замедлила вставить, что ведьма – это новая заведующая. «А панночка, – добавила она, – это буду я». – «А Левко?» – спросили ее смеющиеся девчонки.
Клава подумала и ответила: «Левко будет наш повар Антон Иванович. Больше здесь некому. Он у нас единственный парень».
Белоненко рассмеялся:
– Хорош Левко! С седыми усами…
Таким образом, с первого же дня знакомства между Риммой Аркадьевной и воспитанниками колонии началась «холодная война».
– Хорошо, что еще «холодная»! – заметила по этому поводу Галя Левицкая.
Как всякая холодная война, она проявлялась в формах столь разнообразных, что предугадать очередное ее выражение не представлялось возможным, а следовательно, не было возможности ее и предотвратить. Воспитанницы изощрялись во всевозможных каверзах, на которые только были способны. Римма Аркадьевна по каждому поводу докладывала начальнику колонии – сначала устно, а потом письменно. Галя Левицкая утверждала, что пишет она свои «донесения» под копирку, оставляя себе копию.
Белоненко было известно все, что предпринимали девчонки, чтобы «довести» не полюбившуюся им начальницу производства. Время от времени приходилось вызывать в кабинет какую-нибудь из особо изобретательных и «выяснять отношения». Почти всегда на этих беседах присутствовали Галя Левицкая и культорг колонии Марина Воронова. Первое время Воронова старалась беспристрастно разобраться, кто же виноват в очередном «инциденте». Иногда, не стесняясь присутствия начальника, Воронова резко осаживала кого-либо из своих любимец. Большей частью это были Смирнова, Темникова или Рыбакова. Они являлись в кабинет начальника в полном составе своей троицы, садились рядом и смиренно выслушивали очередную «головомойку». Обещали «постараться не повторять» и прятали от капитана глаза. Но когда «исповедь» заканчивалась, дружно заявляли, что «все равно, она – ведьма с усами и ее прислали сюда на погибель бедных панночек», потому что она «придирается, как милиционер», и не дает никому дышать.
Но чем чаще приходилось разбирать возникавшие «инциденты», тем сдержаннее становилась Воронова, тем более уклончивы были ее ответы, и тем меньше стала она «распекать» девчонок. Однажды она сказала Белоненко, что ей в этих разборах принимать участие неудобно: Римма Аркадьевна – вольнонаемная и обсуждать поступки начальницы производства заключенной не следует.
– Для этого совершенно достаточно мнения начальницы культурно-воспитательной части – Галины Владимировны, – добавила Воронова. И с тех пор если даже ей и приходилось присутствовать в кабинете на «разборе», то оно упорно молчала.
Но и Галя Левицкая не казалась Белоненко беспристрастным и объективным судьей. Она всегда вставала на защиту девушек, упорно настаивая на том, что Голубец вызывает их на дерзости своим «недопустимо пренебрежительным обращением». Но вообще-то Галя Левицкая считала, что ничего страшного в этой взаимной неприязни нет и «со временем все образуется». «Они и меня так встретили, – сказала она, – а теперь все стало на свои места».
Однажды они разбирали вместе очередной рапорт Риммы Аркадьевны. Белоненко прочитал: «Темникова, Рыбакова и Смирнова в рабочее время пели частушки…».
Галя засмеялась:
– Знаете, какие?
И на блузке кружева,
И на юбке кружева.
Неужели я не буду
Капитанова жена?
– Почему – капитанова? До сих пор котировался чин лейтенанта.
– Потому что девушки решили, что Римма Аркадьевна собирается женить вас на себе. Они говорят, что она потому и согласилась здесь работать, что узнала, что вы не женаты.
– Гм… – покачал головой Белоненко. – Вот беда-то! А я ничего и не подозревал.
– Сначала они предполагали, – продолжала Галя, и лицо ее стало серьезно, – что кандидатка в невесты – я, а потом убедились, что здесь все в порядке, и успокоились. Теперь появилась новая кандидатура, да еще более неприемлемая для них, чем моя особа…
– Неприемлемая? – рассмеялся капитан. – Выходит, что мне придется обсуждать кандидатуру своей будущей супруги на общем собрании колонии?
– Кто знает?.. – загадочно ответила Галя. – Может быть, и так. Однако читайте дальше.
«…пели частушки, компрометирующие лиц вольнонаемного состава».
– Ясно, – сказал Белоненко, – частушки компрометируют сразу двух начальников.
«Присутствующая при этом культорг Воронова не потрудилась сделать им замечание. Считаю необходимым обратить Ваше внимание на тот факт, что заключенная Воронова вообще ведет себя крайне вызывающе и всячески подчеркивает свое неуважение к начальствующему лицу…».
Белоненко поморщился: «Какая канцелярщина…» «…по этому поводу я неоднократно обращалась к Вам, но никаких мер никто не предпринимал…».
– Послушай, Галя, – чувствуя нарастающее раздражение, спросил Белоненко Левицкую, – в чем там, наконец, дело? Разве Воронова действительно ведет себя вызывающе? Римма Аркадьевна уже несколько раз жаловалась, что культорг не выполняет ее распоряжений. Я говорил с Вороновой, но она уклоняется от ответа. Черт знает что такое началось у нас в колонии! – Он с досадой бросил рапорт на стол.
– Нет, вы дочитайте до конца, – Галя взяла бумажку и положила ее перед Белоненко. – А началось у нас действительно такое, – подчеркнула она последнее слово.
«…если поведение заключенной Вороновой не изменится, я буду вынуждена обратиться за содействием…».
– Вот даже как! – медленно проговорил Белоненко. – Она собирается жаловаться в соответствующие отделы Управления?
– Иван Сидорович! Я все-таки должна поговорить с вами откровенно, – заметно волнуясь, заговорила Левицкая. – Вы всегда понимали меня во всем… Помните, как трудно мне было начинать работу с этими девочками?.. Помните, сколько раз я плакала, сколько раз собиралась просить, чтобы меня взяли обратно в Управление?.. Но когда я приходила к вам и рассказывала о своих сомнениях, колебаниях, то вы находили слова, чтобы помочь мне разобраться во всем…
Галя уже ходила по комнате, нетерпеливым движением поправляя тяжелые косы, и совсем не была похожа на ту робеющую девушку, которую встретил Белоненко полгода назад в кабинете начальника культурно-воспитательного отдела Управления.
О Гале Левицкой он тогда знал очень мало: работала в Управлении недавно, родители живут в республиканском центре, теперь мать – медсестра, отец работал на транспорте. В первые дни войны Галя явилась к секретарю парторганизации Богатыреву с требованием направить на фронт. Богатырев ей отказал: будет надо – позовем. Галя расплакалась: «Я не могу торчать в Управлении и возиться с бумагами, когда везде нужны люди. Дайте мне другую работу». Богатырев подумал и предложил ей место инспектора КВЧ на одном из лагпунктов. Когда пришло распоряжение организовать детскую колонию, он вызвал Галю к себе и познакомил ее с Белоненко. «Вот тебе, Иван Сидорович, помощница».
Так они стали работать вместе. Вначале они были слишком заняты организационными делами колонии, и все их встречи и разговоры носили очень короткий и очень деловой характер. Но постепенно улеглась суматоха и неразбериха первых трудных месяцев, они ближе узнали друг друга, и Белоненко нашел в Левицкой дельного и энергичного помощника.
Галя признавалась, что ей и трудно здесь и многого она не понимает «в этом перевоспитании». Однажды между капитаном и ею был длительный и принципиальный разговор на тему, этично или неэтично устанавливать за каждым воспитанником строгое и неусыпное наблюдение. Галя здесь впервые проявила свой характер и встретила предложение начальника в штыки.
– Это унизительно, такая слежка за человеком. В мои обязанности не входит подсматривание за воспитанниками.
Белоненко дал ей высказаться, затем сказал:
– В наши обязанности входит очень много не совсем приятных дел. Да и вся наша работа, как вы уже убедились и убедитесь дальше, это не букеты из роз составлять. Букеты могут быть потом, да и то – не всегда. А сначала надо подготавливать почву для цветника. Работа грязная, связанная с большими трудностями. Узнавать воспитанников мы должны любыми путями и средствами, иначе мы запутаемся и не будем знать, где у нас чертополох, а где – розы.
– Можно найти другой метод узнавания… И я не понимаю, зачем это вам нужно. Своим примером с розами вы меня не убедили.
– Розы снимаю, – согласился Белоненко. – С розами все обстояло бы значительно проще. Объяснять вам, зачем мне нужно знать о каждом воспитаннике все, пока не буду. Самое лучшее, если вы убедитесь в этом на практике. Что касается методов «узнавания» – выбирайте любой. Можете беседовать, можете вызывать их на откровенность, но вменяю вам в обязанность делать мне подробнейшие доклады о ваших воспитанницах, особенно о тех, кто прибывает к нам вновь.
И тут же дал ей поручение: представить ему характеристику на недавно прибывшего к ним воспитанника Волкова.
– Не поручаю Горину, потому что у него ничего не выйдет, – сказал Белоненко. – О Волкове мне надо знать все: с кем пытается подружиться, как работает, чем занимается в свободное время. В его личном деле две судимости за мелкие кражи, шесть приводов в милицию. Особое внимание обратите на то, как он работает в лесорубном звене вот эти последние три дня.
Галя возразила:
– Я не могу установить, что он делал три последних дня. Ведь эти дни уже прошли!
– А как узнают такие весьма несложные вещи работники разведки?
– Я не разведчик, а воспитательница!
– Если вы не будете разведчиком, то из вас никогда не получится воспитатель. Как вы можете воспитывать подростка, если ничего о нем не знаете?
Галина подчинилась, но не без внутреннего протеста. А через несколько дней капитан Белоненко дал Левицкой новое поручение: информировать его о поведении – в том же плане, как и о Волкове, – тоже недавно прибывшей в колонию Анны Воропаевой. Галина старалась выполнять требования своего начальника добросовестно, но зачем все это ему было нужно, она поняла только после того, как Белоненко сообщил ей весьма важные и интересные факты, касающиеся этих двух воспитанников.
В течении зимы дружба Белоненко и Галины окрепла, и капитан на правах старшего товарища говорил Гале «ты», а она искренне и доверчиво делилась с ним всем, что относилось не только к работе, но и к маленьким ее личным делам. Но за последнее время Белоненко стало казаться, что Галя чего-то недоговаривает, что-то усиленно и не очень умело скрывает от него, и ловил на себе ее напряженный и немного недоумевающий взгляд. Но потом это проходило, и она вновь становилась прежней: внимательной, исполнительной помощницей. Обычно Галя была очень сдержанна в словах и скупа в жестах.
Но сейчас она говорила взволнованно, сбиваясь и путаясь в словах, и все быстрее двигалась от стены к окну и обратно.
– Ты сядь, пожалуйста, – мягко сказал он и, взяв ее за плечи, усадил на стул. – И говори спокойнее. Ну, я тебе помогал, ты – мне… Так и должно быть. Но что сейчас случилось с тобой? Мы говорили о Римме Аркадьевне, и ты вдруг вся вспыхнула, как спичка. В чем дело?
– А в том дело, что она бегает по Управлению и собирает о вас всякие сплетни! – почти крикнула Галя. – А вы ничего не знаете, ничем не интересуетесь, кроме колонии! Эта Голубец за полтора месяца, что работает у нас, успела узнать о вас больше, чем знаем здесь мы все!
– А что бы ты, Галя, хотела знать обо мне? – пристально глядя на нее, спросил Белоненко. Он очень хорошо знал, какие сплетни может «собирать» о нем Римма Аркадьевна, хотя и не подозревал ее в таком рвении.
Галя чуточку смутилась, но посмотрела ему в глаза:
– Скажите, Иван Сидорович, это верно, что пять лет назад вас чуть не арестовали? И что вы поругались с наркомом и за это вас прислали работать сюда?
Белоненко спросил:
– Римма Аркадьевна занимается именно этими вопросами?
Галя молча кивнула головой.
– Ну что ж, – задумчиво проговорил он, – я тебе очень коротко скажу, как было дело. Собирались меня арестовать пять лет назад или нет, я не знаю. Нарком действительно вызвал меня к себе – по прямому проводу. Я тогда работал начальником одного из участков Волгоканала. Мне было предложено перейти на следовательскую работу в Москве. Я отказался. Нарком был недоволен, чтобы не сказать больше. А потом мне вручили новое назначение. Вот и все.
– Вам предлагали повышение? – спросила Галя.
– Ну, как тебе сказать? Конечно, при желании там можно было быстро продвинуться.
– Так почему же вы отказались? – строго спросила Галя. – Разве это не интересная работа? Или вы предпочитаете…
– Да, – перебил он, и голос его прозвучал жестко. – Да. Я предпочитаю делать из преступников честных людей. Ну, – оборвал он себя, – теперь ты узнала обо мне, что хотела?
В глазах Галины он видел еще какой-то не высказанный ею вопрос, но она спросила другое:
– Там, в Москве, все еще… плохо относятся к вам?
– Я думаю, что там обо мне не вспоминают, – уклончиво ответил он и перевел разговор на другое.
Уже выходя из кабинета, Галя задержалась в дверях и сказала:
– Римму Аркадьевну нужно выгнать отсюда. Это злой и мстительный человек. Она не только сплетница и доносчица…
– Глупости! – рассмеялся Белоненко. – Ни сплетен, ни доносов нам бояться нечего. Иди отдыхай.
Сейчас Белоненко вспомнил этот разговор с Галей Левицкой, но задуматься над ее многозначительными словами о Римме Аркадьевне ни теперь, ни раньше у него не было времени. В денную минуту его гораздо больше интересовали двое воспитанников колонии – Анна Воропаева и Виктор Волков.
Он открыл папку, на которой рукой Гали Левицкой было написано: «ДТК „Подсолнечная“». Название колонии было неофициальным и придумано самой Галей. Она находила, что это звучит и красиво и символично. Белоненко против «Подсолнечной» не возражал, хотя, смеясь, сказал Гале, что название не только красиво, но и аппетитно.
– Особенно хороши на подсолнечном масле картофельные оладьи!
Галя сначала обиделась, а потом тоже засмеялась:
– Ну и пускай аппетитно! Все равно, «Подсолнечная» – это хорошо.
Белоненко открыл одну из последних страниц.
«Анна Воропаева прибыла с пересыльного л/п 10 января 1943 года. Возраст (условно) 17 лет. Работает в швейном. Операция – боковой шов по первому разу. Качество работы небрежное. Выработка неравномерная: то 45 процентов, то около 100 процентов. Часто встречается с Виктором Волковым. Видимо, старается подружиться с Галей Светловой, но та определенно избегает ее».
В примечании, подчеркнутом красным карандашом, Галя Левицкая писала:
«Необходимо установить точный возраст. Переросток».
Переростки… Самое большое зло в условиях детских колоний. Белоненко вспомнил свои размышления по этому поводу, зная, что в практике его работы ему придется сталкиваться и с такими «воспитанниками». Даже в мирное время, когда медицинские комиссии проверяли каждого, кто вызывал сомнения в возрастном отношении, и то, бывали случаи, что в детские исправительно-трудовые учреждения попадали юноши и девушки, достигшие восемнадцатилетнего возраста, а теперь, в войну, нечего было и сомневаться, что изворотливые, ловкие и предприимчивые «переростки» сумеют обмануть и комиссию и следователя. Где там было возиться с ними в такое время. В первичных документах указан год рождения, и следователь делает соответствующую пометку в деле. А уж когда они попадут в колонию, то не так просто восстановить истину и добиться перевода.
А вот и еще один «экземпляр», как говорит Галя Левицкая, – Виктор Волков. В колонию он прибыл в начале января. Его назначили на работу в токарный цех, где воспитанники вытачивали деревянные миски для нужд лагеря. Работал неплохо, но как-то уж очень равнодушно. Вечерами иногда приходил в клуб, но ничем там не занимался, а просто сидел в стороне от всех, угрюмо поглядывая на игроков в шахматы, на «доминошников» и на участников струнного оркестра. Изредка он перекидывался скупыми словами с Петей Грибовым – робким, ясноглазым мальчуганом, с которым, как было сказано в информации Гали Левицкой, у Волкова «возникла странная дружба».
Об этой дружбе капитан уже получил более подробные сведения от Антона Ивановича, повара колонии. А перед этим на лесосеке, где работало лесорубное звено, произошло одно событие, о котором Белоненко узнал из рапорта воспитателя Горина и беседы с бригадиром звена Колей Иващенко, которое состояло из семи человек «добровольцев», время от времени выходивших в лес на делянки. Большею частью ребята занимались очисткой делянок от сучьев, которые потом доставлялись в зону. Иногда, правда, приходилось делать и повал. Кроме работы в лесу это звено занималось заготовкой чурок для электростанции. В звено входили Толя Рогов, Миша Черных – староста общежития мальчиков, Коля Куклин – тракторист электростанции. Остальные или назначались в лес по наряду, или шли туда работать по личному своему желанию.
Когда Горин сказал Белоненко, что Волков просит направить его в лесорубное звено, заявив при этом, что если ему дадут лучковую пилу, то «обставит всех в два счета», Белоненко, подумав, дал разрешение, а вечером после работы пригласил к себе ребят. Пришел и Волков. Коля Иващенко доложил, что сегодня выработка повысилась.
– Вот он, – кивнул Иващенко на Волкова, – работает что надо. За троих, а то и за четверых.
Виктор, видимо, не ожидал, что его похвалят в первый же день, но старался держаться пренебрежительно. Небольшие зеленоватые глаза его внимательно следили за капитаном.
– Если тебе больше по душе работа в лесу, то можно будет зачислить тебя в постоянные члены звена, – сказал Белоненко, – но учти, что все ребята работают постоянно на своих основных участках, так что и тебе придется делать миски.
– А я от мисок и не отказываюсь, – хмуро сказал Волков.
Потом заговорили о предстоящих весной работах по озеленению территории колонии. Это вызвало оживление. Особенно радовался Миша Черных. Он был уроженцем Сибири, любил и знал лес, и посадка деревьев в зоне вызвала в нем столько энтузиазма, что капитан был вынужден немного охладить его.
– Работа нелегкая – предупреждаю. Сажать будем совсем молодые деревья и кустарник. Придется самим выкапывать, самим подготовлять ямы для посадки, да кроме того, просто не знаю, как быть с подвозкой. Конбаза у нас знаете какая – одно только название. Лошади истощены, корма кончаются.
Черных сказал:
– Сено можно привезти. Я видел, где есть стога. За третьей лесосекой, – и поспешно добавил: – Это – лагерное сено, не частников. Мне лесник сказал: «Заберите, говорит, ребята, а то все равно к весне сгниет».
Белоненко отметил в тетради: «Выяснить, кому принадлежит сено. Договориться».
Затем Миша Черных предложил взять шефство над конбазой.
– Нас шестеро, – сказал он, – будем по очереди дежурить. Там, у этого деда, никакого порядка нет. Он, однако, больше дремлет, чем за конями смотрит.
Предложение было принято, после чего Белоненко отпустил всех, оставив одного Колю Иващенко.
– Значит, Волков хорошо работает? – спросил он. – А как с товарищами? Ладит?
– Ничего, – подумав, сказал звеньевой. – Только курит. И обратно ему сегодня какой-то дядька табак дал.
– Какой дядька? – заинтересовался капитан.
– Не знаю, чей он. Только думаю, что из заключенных – по бушлату видать. Он проходил мимо и остановился, спросил, откуда мы такие. Потом спросил, как дела в колонии. А потом Витька отошел с ним в сторонку. О чем-то поговорили, и тот дядька ушел. А Витька похвастался, что разжился табачком.
О том, что Волков опять курил, капитану доложил и воспитатель Горин.
– Он мне сказал, что получил табак от прохожего, – добавил Андрей Михайлович.
А вечером того же дня Белоненко стало известно, что прохожий передал Волкову не только табачок. Случайно это получилось или нет, но неизвестный прохожий передал Виктору Волкову письмо или копию с письма Ленчика Румына. Это было своеобразное воззвание главаря воров ко всем «ворам и жуликам лагеря». Оно явилось ответом на письмо Николы Зелинского. На всех лагподразделениях лагеря письмо Николы Зелинского было уже прочитано заключенным во время поверок. Но в ДТК оно еще не было получено. Сразу, наверное, не додумались, что надо направить его в детскую колонию, а потом началась метель, буран занес железнодорожные пути, теплушка не ходила. А на второй день непогоды где-то были порваны телефонные провода. Так и получилось, что записка Румына опередила письмо Николы Зелинского.
Капитан Белоненко о письме с фронта слышал. Об этом рассказал ему завснабжением Белянкин, успевший проскочить в колонию до того, как метель разыгралась в полную силу. Узнал он в Управлении о письме очень немногое: Зелинский пишет полковнику Богданову о том, что отказывается от своего темного прошлого и просит, чтобы письмо его было прочитано всем его бывшим дружкам.
