Текст книги "За синей птицей"
Автор книги: Ирина Нолле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
«Большой вальс»
– Вставай, бригадир, – шмон! – тревожно шептала Маша, наклоняясь над Мариной.
– Что случилось? – Марина мгновенно открыла глаза.
– Обыск… Понимаешь? По всей зоне бегают.
Обыск! В преступном мире не говорят «обыск». Воры говорят: шмон. А на швейном, где раньше была Марина, интеллигентные дамы, работающие в конторе, придумали благозвучное название – «вальс». Если обыск был только в одном бараке, то это был просто «вальс», а если по всей территории лагпункта – то «большой вальс».
Марина торопливо оделась.
– В чем дело? Что они ищут?
Но Маша ничего не знала. За час до подъема к ним в барак пришли комендант и две надзирательницы. Маша только что проснулась и видела, как они быстро обошли все койки, вероятно, проверяли, все ли на своих местах. А потом ушли.
– А что Васена говорит?
Маша пожала плечами:
– Что она может сказать? Лазают, лазают, спать не дают… Вот и весь ее разговор.
– Пошли к хлеборезке, там сейчас все бригадиры. Может, узнаем.
Навстречу им попалась одна из надзирательниц.
– Вы куда? – озабоченно поглядывая по сторонам, спросила она.
– В хлеборезку.
– А ну, Добрынина, вернись в барак и предупреди всех, чтобы никто, кроме дневальной, не смел выходить. Понятно?
– Не очень-то… – Маша сделала такое же озабоченное лицо, какое было у надзирательницы. – Вернее, совсем непонятно. А как же на «пятый»?
– Не умрут, скоро дадим сигнал, тогда можете хоть на десятый бежать. – И надзирательница, так и не оценив Машин юмор, торопливо пошла дальше.
– Ты вернешься? – спросила Марина.
– И не подумаю! Без меня там уже сто раз были и предупредили. Пошли скорее!
У хлеборезки собралось много народу – все бригадиры и все помощники. Оживление царило такое, слоено сегодня ожидали выдачу двойной пайки хлеба. Переговаривались, строили самые различные предположения.
– Это – перед большим этапом…
– Не болтай, просто начальству делать нечего.
– Самой тебе делать нечего! Сперли что-нибудь, вот и бегают, ищут.
Кто-то высказал мысль, что лагпункт будут освобождать для военнопленных. Кто-то поправил:
– Не для военнопленных, а для малолеток, а нас распределят по женским лагпунктам.
– Скорее всего, за зоной кого-нибудь из начальства очистили…
– Так какой дурак потащит краденое в зону?
В общем, никто ничего не знал. Но очевидно было одно – на лагпункте шел «большой вальс». А здесь это было немалым событием. Обычно обыски проводились только по баракам. Придет надзирательница и небрежно, лишь бы «номер отбыть», перевернет подушки и заглянет под нары, где ничего нельзя было спрятать, потому что под ними не разрешалось держать ни чемоданов, ни ящиков, ни узлов. Все вещи хранились в специальной «камере хранения», ключ от которой был у старосты барака.
О том, что предстоит обыск, женщины узнавали какими-то совершенно непонятными путями. Узнавали и предпринимали контрмеры: уносили в цеха спицы, взятые для вязки «собственных» вещей, прятали в укромные местечки шарфы, свитера и рейтузы, связанные из казенной шерсти, наворованной в тех же цехах.
По правилам лагерного режима в бараках запрещалось держать топоры, ножи, ножницы, стеклянные банки и другие «режущие и колющие предметы». Запрещалось иметь химические карандаши. Марине объяснили, что бывали случаи, когда заключенные растирали грифель такого карандаша и пускали порошок себе в глаза. Для чего? Ну, иногда для того, чтобы не выходить на работу, иногда – чтобы избежать отправки на этап, – конвой больных не принимал. А иногда просто из желания «доказать» что-то администрации.
– Да ведь так можно и совсем без глаз остаться… – заметила Марина, узнав о столь необычной форме протеста против «начальства».
– Так уж и без глаз, – скептически ответили ей. – Думаешь, они полкарандаша туда насыпят? Так, немножечко, поскоблят и капельку в уголок глаза положат. Ну конечно, сразу слеза пойдет, карандаш растворится, вся морда синяя… Смотреть – с души воротит. Некоторые, кто ни разу не видел, аж пугаются: что с человеком? Ну, а нас этим не удивишь… А еще есть такие, что мыла нажрутся. Пена идет, как у припадочного. Они под припадочных и работают. Лежит, подлец, на полу, ногами бьет, слюни пускает. Артист, одним словом. А потом такого артиста – в стационар… Промоют, прочистят – и в карцер суток на двое без вывода: не симулируй, сукин сын.
Марине не приходилось видеть таких сцен, как не приходилось присутствовать при «больших вальсах». Непривычная озабоченность надзирателей, запрещение выходить из бараков, фантастические предположения, высказываемые бригадирами, – все это возбуждало ее и вселяло чувство тревоги за свою развеселую бригаду. Кто их знает, что им взбрело на ум?
– Послушай, Маша, а вдруг это наши забрались ночью в чужой барак. К Максютихе, например?
– Чепуха! – отмахнулась та. – Если даже они и увели какую-нибудь тряпку из чужого барака, то никто не стал бы поднимать такой суматохи. Нет, бригадир, тут дело посерьезнее.
– Будете или не будете хлеб получать? – крикнула из окошка хлеборезки завпекарней. – Что я тут с вами, буду до вечера возиться?
Это возымело свое действие. Бригадиры вспомнили о своих обязанностях, бросились занимать очередь, произошла обычная неразбериха у раздаточного окна хлеборезки. Марина очутилась в самом хвосте и только тогда обнаружила, что Маша куда-то исчезла.
«Побежала узнавать», – подумала она и не ошиблась: через несколько минут Маша подбежала к ней.
На вопросительный взгляд Марины она сделала чуть заметное движение ресницами: «Потом…».
Наконец они получили хлеб и, взяв за ручки тяжело нагруженную корзину, направились к своему бараку.
– Ну что?..
Маша опустила корзину на землю.
– Так и есть, – мрачно сказала она. – Дело сработано громкое. Сегодня ночью все начисто вынесли из сапожки… Даже дратву и ту не оставили. Представляешь?
Марина облегченно вздохнула: слава богу, малолетки здесь ни при чем.
– Ну и что в этом такого? – не разделяя волнения Маши, спросила она.
– «Что такого?..» – передразнила ее Маша. – Да ведь там ножи были! Сапожные!
Марина еще более равнодушно заметила, что дело, конечно, не в ножах – кому они нужны! – а в том, что там, наверное, была хорошая кожа, а может быть, и готовая обувь. Ведь в сапожке шили и для вольнонаемных.
– Чепуха эта кожа! – перебила Маша. – Главное, они ищут инструмент. Ты ни черта не понимаешь. В зоне – сапожные ножи! Да ведь это такое чепе, которых у нас сроду не было!
– Да кому они нужны, эти ножи? Что же, по-твоему, вооружатся наши женщины ножами и кинутся на охрану?
Маша согласилась, что этого, конечно, быть не может. Но, добавила она, тот, кто там забирал барахло, забрал и ножи. Значит, им они были нужны.
В столовой узнали последние новости: с вечера в карцере сидит Мишка-парикмахер, а сегодня утром туда отвели и Алешу Медведева. Тогда всем стало ясно: и того и другого подозревают в краже. Женщины успокоились – их волновала неизвестность, а раз виновники найдены, то и беспокоиться не о чем. Нюрочка раздавала завтрак своей бригаде с заплаканными глазами. Над ней подтрунивали – безжалостно, беспощадно. Она отмалчивалась, против обыкновения.
А у Марины на душе стало неспокойно. Неужели Алеша пошел на кражу? Нет, это просто невозможно. Не такой он парень! Может быть, здесь замешаны карты? Если Алешка проиграл один раз, он мог проиграть еще и еще раз. Кто знает, какие условия поставил своему незадачливому партнеру Мишка-парикмахер? Нет, Марина не имеет права молчать. Она должна пойти к капитану и рассказать ему о вчерашнем свидании, о том, что ей стало известно об игре в карты, обо всем…
«Отведу бригаду в цех, а сама пойду к капитану», – решила она и, совершенно уверенная в справедливости капитана Белоненко, который, конечно, поймет, что Алешка – только жертва, несколько успокоилась. Но через пять минут новое известие облетело всех, кто был в столовой. Принесла его Эльза-немка. А уж если Эльза – значит, можно верить. Известие опровергало все предыдущие версии. В обворованной мастерской обнаружена записка на имя начальника. В ней было написано, чтобы администрация лагпункта немедленно отправила на этап Мишку-парикмахера и его дружка Алешку-сапожника, по кличке Птенчик. Когда их отправят, все вещи будут в целости и сохранности положены обратно в сапожную мастерскую.
Столовая загудела от взволнованных голосов. Значит, не Мишка и не Лешка обворовали мастерскую! Значит, тут кто-то другой работал? Но почему посадили этих двоих? Не таков начальник лагпункта Белоненко, чтобы сажать людей по одному только подозрению!
Кто-то с восторгом заметил, что «работенка была чистая» – даже замка не тронули! Все было вынесено в окно.
Маша шепнула Марине:
– А там окно – только кошке пролезть. Есть у нас в воровском мире такие специалисты – по форточкам. Обычно пацанов на это дело берут…
Вдруг кто-то громко объявил, что капитан Белоненко собрал у себя в кабинете всех надзирательниц и пригласил командира взвода охраны. Опять начались предположения, одно другого фантастичнее.
Завтрак прошел беспорядочно. Маша столкнулась подносами с другой помощницей бригадира и пролила суп. При раздаче оказалась лишняя пайка хлеба. Почему-то не хватило ложек, и Соня стала пить суп через край. Маша придралась к ней и сказала, что здесь столовая, а не загон для поросят. Соня, однако, не огрызнулась, а послушно отодвинула миску и дождалась, пока Нина Рыбакова не передала ей освободившуюся ложку. И вообще девчонки вели себя сегодня исключительно тихо и сдержанно. Ни обычных выкриков и смеха, ни задираний других бригадиров, ни шуточек. А Маша, напротив, с каждой минутой все больше и больше выходила из себя, и дурное свое настроение срывала на девчонках. Миски с супом она подавала рывками, как будто намеревалась облить кого-нибудь горячей жижей. Когда три подружки оживленно зашептались о чем-то на дальнем конце стола, и Нина Рыбакова рассмеялась, Маша накинулась на нее:
– Хватит зубы скалить! Сиди и помалкивай…
Потом Добрынина подошла к Галине Чайке и что-то тихо ей сказала. Галя на этот раз изменила себе – не состроила высокомерную гримасу, не передернула досадливо плечами, а сдержанно вполголоса ответила Маше, отрицательно покачав головой. Маша отошла от нее с недобрым выражением глаз.
В цехе девчонки долго не принимались за работу. Они собирались в углах и шушукались, стараясь, чтобы шепот их не достиг ушей бригадира и помощницы. Марина понимала, что «большой вальс» – событие немаловажное, и не мудрено, что девчонки сегодня выбиты из колеи.
Наконец все уселись, взяли в руки спицы и крючки. Но тут Маша вызвала за дверь Лиду Векшу. Потом Лида вернулась, а к Маше вышли Нина и Клава. И наконец, что уже совершенно удивило Марину, вслед за ними вышла за дверь и Галя Чайка.
Прошло минут пять, но никто не возвращался. Марина хотела пойти посмотреть – в чем там дело, но в это время раздались торопливые шаги. Все, кто выходили из цеха, вбежали в помещение и поспешно расселись по местам.
Вошел комендант. Марина еще не успела предупредить: «Бригада, внимание!» – как все сразу встали. Обычно такой дисциплинированностью можно было «купить» коменданта – он любил порядок и дисциплину, но сейчас он, кажется, даже и не заметил организованности бригады. «Здравствуйте», – буркнул он и, не доходя до стола, остановился.
– Можете садиться! – разрешил он.
Девчонки схватились за спицы. Сидели тихо как мыши, опустив глаза на работу.
– А вам, Светлова, сегодня очень весело? – придирчиво спросил комендант Галю, которая, словно наперекор всем, даже и не думала браться за работу, а сидела, опустив руки на колени, и, улыбаясь, смотрела на коменданта. – Что вы на меня смотрите, будто подарка ожидаете? Почему не работаете? Галина встала с табуретки.
– Мне, гражданин комендант, всегда весело, когда вам грустно.
Комендант покраснел. Марина постучала дощечкой о край стола.
– Галина! – предупреждающе окликнула она девушку, ожидая дальнейших дерзостей.
– Я знаю, что вам сегодня особенно печально, – продолжала Галина. – Ну а мне – особенно весело.
В цехе пронесся приглушенный смех.
– Па-а-прошу прекратить безобразие! Воронова, наведите в бригаде порядок! Распустились тут у вас…
– Светлова! Я тебя еще раз предупреждаю…
– Простите, гражданин комендант, я больше не буду.
Лучше бы Галина сказала, очередную дерзость, чем произнесла эти слова, сказанные таким тоном, что Марина не могла больше сдерживаться.
– Если ты не прекратишь, я тебя выгоню из цеха! – повысив голос, крикнула она, и Галя поспешно опустила ресницы, погасив насмешливый взгляд.
– Наказание господне… – громким шепотом проговорила Соня, неизвестно к чему отнеся эти слова.
Комендант повернулся и вышел из цеха.
– Ну, Чайка, теперь держись! – сказала Лида. – Побежал к начальнику жаловаться.
– Посадит он тебя хоть на часок, – добавила Нина Рыбакова.
– А что, улыбаться нельзя? Мариша, а Мариша, разве нельзя улыбаться? – затараторила Мышка.
– Бригадир, начальник вызывает!
Все повернулись к двери. Вишенка, озабоченная, с непривычно серьезным лицом, стояла в дверях с бумажкой в руке.
– Живо собирайся! – Она так же быстро исчезла, как и появилась.
У Марины заныло сердце от тревожного предчувствия: вот и дождалась желанного приглашения! Но если бы это произошло не сегодня…
– Начинаются крестины… – негромко сказала Нина Рыбакова.
– Только не с того бока за ребеночка берутся, – добавила Лида.
– Помалкивайте! – Маша поднялась, чтобы проводить Марину. В тамбуре она сказала: – Будет спрашивать о сапожке – расскажи про сушилку.
Марина кивнула головой:
– Знаю…
Вопрос был задан именно так, как ожидала Марина:
– Что вам известно об ограблении сапожной мастерской?
Марина ответила, что ей ничего не известно, кроме того, что мастерская была ограблена.
– Так, так, – произнес Белоненко и открыл ящик стола. – А вот этот почерк вам не знаком? – он протянул Марине клочок серой упаковочной бумаги.
Нет, почерк был ей незнаком, но содержание записки поразило ее.
«Уважаемый гражданин начальник! Если хотите, чтобы на лагпункте было тихо, отправьте с первой теплушкой Лешку-сапожника, по кличке Птенчик, а Мишку-парикмахера сосватайте на штрафной. По его шее давно нож плачет, а Леха Птенчик на себя много берет. За барахло не переживайте – все будет цело. Как отправите этих двух – все положим на место. А искать не старайтесь – пустой номер. С приветом». Вместо подписи была нарисована рожица чертика с высунутым языком.
Рисунок показался ей знакомым. Но где она могла его видеть?
– Ну, что скажете?
Марина вернула ему записку.
– Почерк мне незнаком, но рисунок я, кажется, где-то видела.
– Это интересно! Может быть, вспомните? Если не сейчас, то потом. И обязательно скажите мне. Между прочим, для вашего сведения: автору рисунка не будет грозить ничего. Так что не опасайтесь «предательства»… Это же здесь принято – считать предательством любые сообщения администрации о своих товарищах.
– О своих товарищах? – насторожилась Марина. – Но какое отношение имеет моя бригада к сегодняшним событиям?
– Ну, на этот вопрос я вам так сразу ответить не могу. Хочу только сообщить, что все вещи, унесенные из мастерской, уже найдены. Похищены они были, конечно, не с целью грабежа. Это, так сказать, способ воздействия на меня.
Марина подумала: «А почему он это говорит мне?».
– Вещи мы нашли, – повторил Белоненко и повертел в руках бумажку. – А что касается ультиматума, то авторам повезло: Глебова мы действительно отправляем отсюда. За ним достаточно грехов.
Марина вспомнила о Птенчике. «Сказать или не сказать о свидании?..».
– А теперь прочитайте вот это послание. Интересный документик!
«Уважаемая Марина и милая детка…» Боже мой, но ведь это та самая записка!
– Как она попала к вам? – вырвалось у Марины.
– Плохо хранили, – усмехнулся Белоненко. – «Милая детка» – это вы? Вам можно позавидовать – такой успех! Два поклонника в течение одной недели. Говорят – третьего не миновать.
Марина видела, что у капитана хорошее настроение, – значит, вся эта история с ограблением сапожной мастерской не так уж страшна, как казалось это ей. Но откуда он знает о двух «поклонниках»?
– Удивительно, как вам все это стало известно, – заметила она.
– Ну какой же хозяин не знает, что творится в его собственном доме? Значит, – переменил он тему, – записка адресована вам?
– Я не давала повода…
– Дело не в этом. Я вас и не подозреваю. Попрошу вас, Воронова, пройдите пока вот туда, – он указал на дверцы большого шкафа, вделанного в стену. – Там – коммутатор, – объяснил он, заметив недоумение на ее лице. – Идите и садитесь на стул – поближе к двери. Слушайте, но, пока я вас не позову, не выдавайте себя.
Марина открыла створку и очутилась в маленькой комнате с единственным окном с решеткой. У стены помещался небольшой коммутатор. Она придвинула к двери табуретку и села.
Через некоторое время в кабинете открылась входная дверь, и послышались чьи-то шаги. Затем двинули стулом. Очевидно, вошедший сел.
– Ну, продолжим наш разговор, – сказал Белоненко. – Значит, вы утверждаете, что записку эту писали вы?
– Я… – глуховато ответил вошедший, и Марина узнала голос Алеши Медведева. – Только это, гражданин начальник, было все в шутку…
– А вы не думали о том, что за подобные шутки вас могут судить и добавить срок? Вы шантажируете человека, угрожаете его жизни и, наконец, нарушаете лагерный режим – и называете это шуткой?
Алеша молчал.
– У вас есть семья, Медведев?
– Жена…
– Так как же это получилось? Не успели пробыть в лагере и года, как влюбились в другую? Вы что, не думаете жить со своей женой после отбытия срока?
– Как это – не буду?! Буду. И совсем я не влюбился…
– То есть как – не влюбились? Вы же сами писали бригадиру Вороновой… как это там у вас? «Потерял покой и влюбился».
Молчание.
– Так, так, – задумчиво произнес капитан. Потом снова спросил: – Объяснительную записку коменданту о краже вещей в мастерской писали вы?
– Я писал… А что?
– Вы мне пока вопросов не задавайте. Значит, объяснительную писали вы и письмо Марине Вороновой – тоже вы?
– Да…
– Очень хорошо. А какое у вас образование, Медведев?
– Семь классов и восьмой – в вечерней школе.
– Ну что ж, это вполне достаточно. А теперь сядьте ближе к столу. Возьмите ручку. Вот вам бумага. Пишите под мою диктовку.
Марина слышала, как Белоненко начал ходить по комнате, иногда задерживая шаги, – видимо, следил, как пишет Алешка.
– Пишите. «Уважаемая Марина и милая детка…» Не торопитесь, времени хватит. «С тех пор как вы появились здесь, я потерял всякий покой…» Знаки препинания диктовать? Нет? Прекрасно. Давайте дальше. «Я влюбился в вас и хочу быть вашим близким другом».
– Гражданин начальник… – Лешка двинул стулом.
– Сидите, сидите, Медведев! Пишите дальше.
Белоненко ходил по комнате, как учитель в классе, и ровным, неторопливым голосом диктовал злополучному Птенчику содержание записки.
– Ну вот, скоро и конец, – сказал Белоненко. – Пишите: «Известный всем, а вам пока неизвестный Леха Птенчик». Все. Давайте сюда.
Марине казалось, что она слышит, как сопит Алешка, и видит его растерянное лицо. Белоненко сказал:
– Слово «известный» пишется с буквой «т», а вы ее пропустили. Но, в общем, написано грамотно.
Зашуршали какие-то бумаги. Наверное, капитан спрятал написанное Алешкой в папку.
– Зачем вы лезете в петлю, Медведев? – уже другим тоном сказал Белоненко. – Неужели вам так хочется получить добавочный срок или, в лучшем случае, быть отправленным на штрафной лагпункт, где вы будете лишены даже переписки с женой? Что общего у вас с Глебовым? Почему вы не хотите признаться, что эту записку не вы писали? – с каким-то даже сожалением в голосе спросил Белоненко. – Ведь почерки-то у вас разные…
Он опять стал ходить по кабинету.
– Расскажите лучше правду. – Шаги замерли. – Каким образом удалось Глебову уговорить вас пойти на это свидание?
Опять заскрипел стул. Наверное, Алешка переменил положение. Но ответа не последовало.
– Значит, не хотите отвечать? Ну, а что, если бы кто-нибудь из надзора случайно заглянул в сушилку и увидел бы там вас и Воронову? Как вы думаете, неприятности были бы только для вас? Ведь и Вороновой пришлось бы отвечать за нарушение лагерного режима… Хотя она, кажется, не была намерена отвечать на вашу пылкую любовь.
– Да никакой у меня к ней любви нет, гражданин начальник! – В голосе Алешки звучало отчаяние, – Я думал – землячка… Поговорю, порасспрашиваю…
– Эх, Медведев! – с досадой прервал его Белоненко. – Ну зачем вам потребовалось идти в какую-то сушилку, чтобы поговорить с землячкой? Разве у нас запрещено разговаривать с женщинами? И какая нужда заставила вас выполнить требование Глебова? Молчите? Ну что ж…
Шаги его прозвучали у двери, где сидела Марина. Она поднялась.
– Войдите, Воронова.
Увидев Марину, Алешка встал от удивления, уронив на пол кепку. Это был широкоплечий, высокого роста парень лет двадцати четырех, с коротко подстриженными волосами, в черной косоворотке, ворот которой был расстегнут. Глаза у него были светло-голубые, широко расставленные. Он стоял в напряженной позе, опустив руки, растерянно моргая глазами.
Белоненко указал глазами на стул и, когда Марина села, спросил, чуть-чуть улыбаясь:
– Вы знакомы? Садитесь, Медведев…
Алешка сел и опустил глаза. Марине стало жаль его.
– Свиданье-то состоялось? – Казалось, Белоненко решил не щадить несчастного парня. – Кстати, в каком часу вы встретились? – спросил он Марину.
– Сразу после отбоя.
– И долго вы там были?
– Ну, минут пятнадцать…
– Расскажите, пожалуйста, Воронова, что вам говорил Медведев. Конечно, помимо интимных вопросов…
– Интимных вопросов не было, – улыбнулась Марина. – Алеша вовсе и не влюблен в меня. Записку писал не он, а Глебов.
Алеша сделал движение, но Марина продолжала:
– Все равно я все расскажу. И напрасно вы так упорно выгораживаете Глебова. Гражданин начальник, – повернулась она к Белоненко, – дело в том, что Медведев был вынужден выполнить то, что ему сказал Глебов. Они играли в карты, и он проиграл.
Белоненко быстро взглянул на Алешу:
– А вы в какую игру резались, Медведев? В стос или тэрс?
– Не знаю я таких названий, – насупился Алешка, Белоненко рассмеялся:
– Ну, вот видите – воровского языка не знаете, а кличку себе присвоили! Да и кличка какая-то неудачная. Какой же вы Птенчик? Это Глебов придумал?
– У меня нет клички, – не поднимая глаз, ответил Алеша.
– Есть, – жестко сказал Белоненко. – И я постараюсь, чтобы о Птенчике узнал весь лагпункт. Это мы сделаем на поверке. На вечерней общей поверке на площадке, – подчеркнул он. – Над вами будут смеяться, Медведев, а смех иногда бьет гораздо сильнее, чем самое оскорбительное слово.
– Ему и без того тошно, гражданин начальник, – решилась вмешаться Марина.
Белоненко мельком скользнул взглядом по ней.
– Ему еще не совсем тошно, Воронова. Расскажите, Медведев, каким образом вам удалось пройти в женский барак и положить под подушку Вороновой записку? Ведь записка была под подушкой?
– Под подушкой, – ответила Марина.
– Ну, ясно – куда еще можно было положить ее, чтобы адресат нашел? А для того, чтобы положить записку, надо знать место, где спит Воронова. Откуда вам это было известно?
– Не ходил я в барак, гражданин начальник! И записки этой не читал! – с отчаянием воскликнул Алешка и встал со стула. – Мне Мишка говорит: «Иди после отбоя в сушилку и побудь вон с нею, – он кивнул на Марину. – Хоть десять минут побудь». Я ему говорю: «А что я там с ней делать буду?» Он говорит: «Потрепись о чем-нибудь». А я спрашиваю: «А если дежурняк застанет?» Он сказал: «Не твое, говорит, собачье дело. Проиграл – умей отыгрываться. Я, говорит, того и хочу, чтоб дежурный вас застал. Опозорю ее, говорит…».
– Так, Медведев. Все ясно. – Белоненко нахмурился. – Нужно сказать, однако, что Глебов прав: коль проиграли, нужно расплачиваться. А вы что – давно в карты играете?
– Не играл я ни в какие карты… – Алешка переступил с ноги на ногу.
– Да вы садитесь, Медведев. В ногах, говорят, правды нет. Значит, никогда не играли? И вдруг решили играть? Да еще как – «на интерес»! Между прочим, вы раньше были на лагпункте, где начальником майор Серегин? Помните заведующего баней Хабибуллина? Спокойный такой дядя, лет сорока?
Алеша кивнул:
– У него срока оставалось три месяца. Теперь уж, наверное, дома. Хороший был мужик… Честный.
– Да, хороший. И срок у него действительно закончился. Но вот когда он домой придет и каким придет – это еще неизвестно. Второй месяц лежит Хабибуллин в нервной лечебнице…
– А что с ним случилось, гражданин начальник? – захлопал глазами Алеша. – Ничего у него по нервным болезням и не замечалось.
– Он связался с блатными, Медведев. Может быть, вот так же случайно, как вы с Глебовым. Но ваш партнер – просто мелкий мошенник, и дальше фляги самогона и глупых записок его фантазия не идет. А Хабибуллин нарвался на людей другого сорта. Он проиграл им все, что имел, и даже то, чего не имел, что ему не принадлежало: казенное белье, которое хранилось в кладовой бани. И тогда воры поставили ему условие: последняя игра – или он отыграет все, или должен будет совершить убийство.
Марина похолодела. Алешка прошептал что-то непослушными губами.
А капитан продолжал:
– Ну вот… Хабибуллин, конечно, проиграл. Ему дали три дня срока. А на второй день дежурный по лагпункту вынул его из петли… Хорошо – подоспел вовремя. Теперь он лежит в психиатрической лечебнице, состояние у него очень тяжелое. Никого не узнает, прячется в темные углы, все твердит, что его обязательно найдут и зарежут.
Белоненко оторвал кусочек газеты, свернул папиросу, закурил.
Марина и Алеша молчали. Белоненко сделал несколько затяжек и встал.
– Идите обратно в карцер, Медведев, – сказал он. – Положенные вам трое суток вы отсидите – за картежную игру. Кроме того, я буду вынужден сообщить о ваших похождениях жене.
– Гражданин начальник! – Алеша стремительно поднялся, и Марина увидела, как жалко и бледно было его лицо. – Гражданин начальник, я десять отсижу… сколько хотите… Только жене не пишите. Честное слово, больше никогда…
– Ну ладно, ладно… Там посмотрим. Кстати, как чувствует себя Глебов? Ладите? – Белоненко с хитрецой взглянул на Алешку. – Может, вас рассадить? А то ведь он там обидеть может…
Алеша махнул рукой:
– Куда там! Совсем он скис, гражданин начальник. Кричит ну прямо-таки дурным голосом: «Ноги буду начальнику мыть и ту воду пить – лишь бы не отправлял». А насчет обидеть – это вы, гражданин начальник, напрасно… Я могу из него одним махом дух вышибить. Городошник я, гражданин начальник. Второе место по Москве имел.
– Эх, Медведев, – сокрушенно покачал головой Белоненко, – если бы ты не проштрафился! Мне до зарезу бригадир на лесоповал нужен. В отделе режима пообещали: найду подходящего человека – через неделю пропуск дадут. Да, брат, жаль, жаль…
– Так неужели я уж совсем погибший человек?! – Алешка даже прижал к груди сильные руки, сжатые в кулаки. – Бригадиром на лесоповал? Да что там бригадиром! Да я на норму встану! Лишь бы напарника… Пропуск! Эх ты, мать честная! Это же половина свободы – пропуск!
– Ну ладно, ладно – сначала отсиди положенное, а там посмотрим, А напарника я тебе, Медведев, найду первоклассного. Только вот не знаю, как на это дело бригадир Воронова посмотрит…
– Я не понимаю, гражданин начальник…
– Это я о Добрыниной говорю. Дал бы я ее в напарницы Медведеву, да ведь вы не согласитесь такой помощницы лишиться? Ну, и еще опасаюсь, как бы не влюбился Медведев в свою напарницу.
Алешка облегченно вздохнул: смеется начальник, шутит. Миновала гроза. Он выпрямился, расправил плечи.
– Разрешите идти, гражданин начальник?
– Иди, иди… А ты в армии служил? – неожиданно остановил его Белоненко.
– Так точно, гражданин начальник!
– В каких частях?
– В пограничных войсках, гражданин начальник. На озере Ханка.
В глазах Алешки вдруг вспыхнула и зажглась немыслимая надежда, но он стоял перед капитаном Белоненко не дрогнув ни одним мускулом, как стоит солдат у полкового знамени.
Белоненко окинул его одобрительным взглядом, и даже Марина невольно залюбовалась молодцеватой выправкой Алешки.
– Значит, винтовку в руках держать умеешь?
– Благодарность от начальника заставы и именные часы за стрельбу…
– Ну что ж… – задумчиво проговорил Белоненко. – Займусь я тобой, Медведев, вплотную. Иди. Да смотри там, особенно не распространяйся перед этим своим партнером.
– Будьте уверены, гражданин начальник! – Алешка повернулся налево кругом и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
Марина тоже встала. Белоненко остановил ее:
– Подождите. С вами еще разговор не кончен, – и взглянул на часы. – Что-то наша Галина Владимировна опаздывает? Ну, а пока продолжим нашу беседу. Вы не устали?
– Нет…
– А я устал… С четырех утра на ногах… – Он потер лоб. – Голова трещит… Задала нам сегодня задачку ваша бригада!
– Как?! – Марина привстала.
– Да очень просто. Вся эта история с сапожной мастерской – дело ваших воспитанниц.
– Это невероятно… Для чего им понадобилось грабить мастерскую? И… эта записка? Это тоже – они?
– Они. А совершили они этот налет из-за вас. Ну что вы так смотрите на меня? – Белоненко улыбнулся. – Не верите?
Он коротко рассказал ей историю этого «налета».
– Девчонки узнали о письме Птенчика и решили расправиться с ним по-своему. Забрались ночью в сапожную мастерскую и очистили ее по всем правилам. А мне адресовали записку. Вот эту самую, с чертиком. Предъявили, так сказать, ультиматум, – он усмехнулся. – Испугается начальник и быстренько отправит на другой лагпункт обоих кавалеров их бригадира. Первого за то, что посягает на их бригадира сейчас, а второго за прежние домогательства.
– Сумасшедшие! – могла только воскликнуть Марина.
– Славный народец! – с удовольствием сказал Белоненко. – Дружный и преданный. Они не будут вам в любви объясняться и нежные глазки делать – это не в их характере, но – пусть кто попробует вас обидеть! Как это они говорят: «бедный будет». – Белоненко рассмеялся. – Вот вам и «сброд»!
Марине было невыносимо стыдно, но вместе с тем в душе ее поднималась и все больше охватывала гордость за своих девчонок. Вот они какие, мои девочки! А ведь она так терзалась, думая, что для них бригадир Воронова – только «фраерша»! Значит, любят они ее, значит, поверили в нее, значит, считают ее своим другом. Но…
– Гражданин начальник, – волнуясь проговорила Марина, – но ведь не могли же они всей бригадой залезть в мастерскую? Ведь, наверное, туда пошли двое или трое девочек? Кто же из них?
– Вот этого я и не знаю, – признался Белоненко. – Конечно, там было трое, самое большее – четверо. Одна стояла на страже, ну а двое или трое орудовали… Нужно сказать – чисто сработано. Чисто и… оперативно. Все-таки в этой мастерской всякого хлама было достаточно, а они успели отобрать самое ценное…
