Текст книги "За синей птицей"

Автор книги: Ирина Нолле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

– Дыши спокойно, бригадир. Ну, говорю тебе, дыши спокойно – доктор велел. – На лице Маши не было и тени раскаяния. Напротив, она ласково улыбалась Марине и даже обняла ее за плечи. – Какая ты – как спичка! Раз – и загорелась… Варежки эти мы сегодня сдадим, как нашу выработку. Значит, нам проценты поставят. Это раз. Второе: бригадиры эти варежки взять от нас не могут, они уже натянули недостачу, и все у них сошлось. Соображай, куда им теперь эти восемьдесят штук девать? За зону сплавить? Это, конечно, можно, да ведь с такой партией и погореть недолго. Почти сотня… А так, бригадир, и государству польза, и нам выгода.

Марина села на первую попавшуюся табуретку.

– Ну, знаешь, это черт те что такое… – бессвязно проговорила она. – Надо же такое придумать…

– Это не мы придумали, это Даша, Червонная Дама, – сказала Лида Темникова. – И сначала никто ничего не знал. Мы хотели никому ничего не говорить. Сговорились, что знать будут только я, Мышка, Рыбка, Галя Чайка и Варя. А Маше Соловью ни в коем случае не говорить. – Маша небрежно усмехнулась, а Лида весело закивала головой. – Правда, ты сразу сообразила. Ну и тогда одна от другой все узнали и стали поочередно туда бегать…

Заметив окаменевшее лицо Марины, Лида поспешила ее утешить:

– Ты думаешь, у нас сегодня без этой Нюркиной заначки нормы не было бы?

– Не было бы у вас нормы, – холодно проговорила Эльза. – Я с утра предупредила Машу: если поймаю кого за руку в своем цехе – пусть не обижается. Лучше попросить. Мы бы подбросили.

– Так бы вы уж нас и поймали! – вздернула нос Лида. – Не такие варежки брали!

Эльза презрительно улыбнулась:

– Это вы только во сне «брали», а проснулись – кругом мокрота, и все тут… Воровки какие нашлись, тоже мне. А ты это куда? – она проворно схватила за руку Нюрочку. – Сматываешься? Нет, девочка, с тобой разговор еще не кончен.

– Ты не воровка и не имеешь права… – забормотала Нюра, делая попытку освободить свою руку.

– Я хоть и не воровка, а права тебе предъявлю, и ты мне будешь ответ давать. Поняла?

Синий свет померк в глазах Эльзы. Они потемнели. Нюрочка отвела свой взгляд от лица Эльзы.

– Ну! – Эльза сжала губы, и ноздри у нее дрогнули. – Стой, стерва, и не пикай. Слышишь?

– Ох, мамочка, да отпусти ты ее… – робко прозвучал голос Мышки. – Смотри, она вся не в себе…

– Не бойся, малютка, – через плечо бросила ей Эльза. – До смерти ей еще далеко. Не воровка я? – Нюрочка стояла перед ней, вся побледнев. – А мне плевать на всех на вас, воровки вы или еще кто! Если бы ты не шкодничала, а хоть пришла ко мне и попросила – я бы тебе нашла, откуда поддержку дать. А ты, дрянь позорная, бригады обворовывала, мы друг в дружке стали сомневаться. Понимаешь ты это? Воровка… Не воровка ты, а… – Эльза тряхнула Нюрочку. – Мы слышали, как ты Маринку здесь обозвала, каким словом обложила…

– Ладно, Эльза, – придя в себя, сказала Марина. – Пусти ее…

– Прощаешь, что ли? – насмешливо сверкнула глазами Эльза, и на щеках ее появились милые, веселые ямочки.

– Не прощаю, а не хочу с ней разговаривать. Она совсем сошла с ума с этим своим Мишкой.

– Значит, прощаешь… Ну, а я вот прощать не умею… За то и срок в десять лет огребла. И Нюрочку не прощаю, потому что не я одна тут заинтересована, – значит, и прощать и судить ее все вместе будем. – Она отпустила руку Нюрочки. – Вали отсюда. Да послушай мой совет: иди к начальнику, проси, чтобы отправили тебя отсюда по-хорошему. А то ведь знаешь?.. Недосчитаются как-нибудь одного человека на поверке.

Нюрочка судорожно всхлипнула и выбежала из цеха. Несколько минут в цехе царила гробовая тишина.

– Так, – сказала, наконец, Марина и посмотрела на стол, где лежали аккуратные пачки варежек. – А с ними что делать?

– Брось ты, Воронова, интеллигенцию разводить! – хлопнула ее по плечу Даша Куликова. – Растолковали тебе, что делать, вот и действуй. Пошли, Эльза. Мои, наверное, уже закончили… Мы сегодня в зоне, стрелок у нас заболел. Начальник заставил ящики из-под шерсти подготовить к отправке. Весь двор завалили.

– Это куда же их? – поинтересовалась Нина.

– А это нас не интересует. Приказано вынести за зону и сложить у помоста. Теплушка подъедет, погрузим. Кончился, пацаночки, ваш курортный сезон. Счастливо оставаться, бригадир! Зайди, Соловей, ко мне в барак перед отбоем, если время найдешь.

Эльза тоже помахала Марине рукой, кивнула девчонкам, и они ушли.

– Вот тебе, Маришка, последний десяток. Это я рядом с той ямкой нашла. Зачем, думаю, им оставаться? – Нина положила на стол еще одну пачку варежек. – Это, видно, Нюрочка вторую партию готовила.

– Ну что же, – вздохнула Марина, – давай подсчитаем… Только, я думаю, у нас получится все сто пятьдесят процентов…

– Сто пятьдесят нельзя, – решительно сказала Маша. – Надо сто два – сто три, не больше.

– Нет, надо процентов девяносто, – вмешалась Вартуш. – Никто не сможет в первый день дать норму, а эти наши и подавно.

– А остальные куда? Ну, Маша, и задали вы мне задачу! – Марина отодвинула лишние варежки. – Здесь их штук сорок осталось.

– Куда? – Маша призадумалась, потом глаза ее блеснули. – А вот куда, – она указала рукой на печку. – Еще ведь не топят. Мы их сейчас чин чинарем туда положим, а завтра у нас разгон будет. А то ведь понимаешь сама, что получится? Сегодня – девяносто семь процентов, а завтра что?

– Ладно, – Марина безнадежно махнула рукой, – прячь.

После отбоя Марина сидела на верхней ступеньке крыльца и ждала Машу, которая пошла в барак к Куликовой.

«Вот, – с горечью размышляла она, – вот тебе и очередное боевое крещение… А я представляла, что отсиживаюсь в окопах… Да тут только успевай обороняться. Они меня и читать упрашивали, и в контору спровадили все только для того, чтобы я ничего не заметила. Так и верно – ничего я не заметила: как они туда бегали, как эти варежки приносили… На глазах, можно сказать, вокруг пальца обвели».

Но все-таки Марина не была лишена чувства юмора и улыбнулась: «Здорово они все это обделали! И нечего сидеть и страдать. Как это Даша сказала: „Брось интеллигенцию разводить“. За девчонками замечаю, что у них от слез до смеха – одна минута, а сама-то хороша! Перед обедом чуть Мышку не стукнула, потом слезу пустила. А эту Нюрочку-то стоило бы проучить… Если бы Даша вовремя не вошла, то была бы у меня вторая крестница на лагпункте… Интересно, что бы сказал тогда капитан Белоненко?..».

За углом послышались сдержанные голоса. Кто-то остановился за углом барака.

– Одних сорочек ночных шелковых три дюжины в шифоньере лежало…

– С кружевами?

Марина узнала голоса. Это разговаривали Гусева и Соня Синельникова. Должно быть, возвращались после работы из столовой.

– А зачем столько много? – почтительно спросила Соня.

– У меня три меховых манто было: котиковое, беличье и кротовое.

Соня вздохнула – они стояли совсем рядом с крыльцом. Марину видеть не могли – лампочка на столбе не горела.

– Беличье… – с завистью повторила Соня. – Это сколько ж на него надо белок убить?

– Ну, не знаю… Может, пятьдесят, может, больше… Я этим не интересовалась.

– У меня тоже было пальто… Новое почти. С таким коричневым воротником шалью и манжетами. Красивое тоже было…

– Красивое… – Гусева мелко рассмеялась. – Какая ты… неотесанная, Сонька! Что там может быть красиво – какая-нибудь крашеная собака на воротнике. Вот если бы тебе показать, что у меня было! А знаешь, – Гусева понизила голос, – если бы мы сейчас очутились на воле, я бы тебе кое-что подарила, честное слово!

– А что у вас могло там остаться? Ни у кого сейчас ничего не осталось, все пропало.

– У кого – не осталось, а у кого, может, и прибавилось… Ну, иди отдыхай. Я тоже к себе пойду.

Марине хотелось окликнуть поднимающуюся на крыльцо Соню, но она раздумала: девчонка намоталась за день, пусть ложится спать.

Синельникова прошла мимо, так и не заметив Марину.

Прошло еще минут пять – десять. Маши не было. Марина поднялась и пошла в барак.

Тихо… Все спят. У стола сидит тетя Васена. Вяжет бесконечный «подзор». Где и когда ей понадобится это украшение?

Марина сняла ботинки и осторожно пробралась к своему месту. Проходя мимо койки Сони, она увидела, что девушка лежит на спине, закинув руки за голову. Глаза ее были открыты и неподвижно смотрели в потолок.

– Не спишь? – Марина нагнулась к ней.

Соня медленно перевела на нее глаза:

– Ты, бригадир? – Она повернулась и приподнялась на локте. – Не спится… Скажи, Мариша, какая это шуба – котиковая? Пестренькая, наверное, блестящая… Есть такие кошечки – пушистые…

«Вот оно что… Запали ей в душу россказни Гусевой…».

– Нет, Соня. Котиковые шубки черные. Мех короткий, блестящий. Очень дорогой мех.

– А еще какие шубы есть?

– Разные есть… Я, наверное, не все знаю.

Что-то тревожное было в глазах Сони, в напряженном ее лице, в самом голосе.

– А разве бывают такие брошки – одни бриллианты в них? Или, например, зачем человеку целая шкатулка колец, и сережек, и часиков золотых? Зачем они ему, если он их не носит?

– Да что ты, Соня! Что за странные мысли? Кольца, брошки… Выкинь ты все это из головы. – «Зачем это Гусевой понадобилось разжигать Соньку? Зачем раздразнивает она ее?».

– А об чем мне думать? – Соня вздохнула. – Об чем ни начнешь – все плохо получается. А тут – представляешь? – вся брошка, как есть, в бриллиантах… Повернешь – и светится… Это правда, Марина, что они светятся разными огнями? И еще рубашки ночные с лентами и все в кружевах.

– Перестань! – сердитым шепотом сказала Марина. – Наслушалась разной чепухи. Врет она тебе все, эта Гусева!

– А ты откуда знаешь, что Гусева?

– Я на крыльце сидела, все слышала.

– А может, и не врет? Может быть, та шкатулочка ее дожидается, пока она срок не закончит?

– Ну, а тебе что, если и дожидается? Узнала бы я, где эта шкатулка ее дожидается, – не увидела бы ее Гусева. Разве только во сне.

– Донесла бы? – испуганно выдохнула Соня.

– Донесла бы. Скотина она и спекулянтка! Не слушай ты ее, Соня. Ну, подумай, зачем тебе все эти ее рассказы? Ты молодая девушка, срок у тебя небольшой, выйдешь на волю…

– На волю выйду, а такой брошки, чтобы всеми цветами переливалась, мне до самой смерти не носить… Ну ладно… Иди, Мариша… Спокойного тебе сна.

Марина разделась и легла. Два раза она осторожно приподнималась и смотрела в ту сторону, где стояла койка Сони Синельниковой. Девушка лежала на спине с закинутыми за голову руками, и глаза ее были открыты.

Глава седьмая
Кто такой «птенчик»!

Эту записку Марина обнаружила, когда стала разбирать перед сном свою постель. В бараке было полутемно. Лампочка над столом мигала и горела вполнакала – на электростанции второй день что-то не ладилось.

Тетя Васена подняла на Марину сонные глаза, зевнула и сказала хриплым голосом:

– Машка велела разбудить, когда придешь. Где была?

– Начальница КВЧ вызывала.

– Приехала?

– Приехала.

– Ну, что она говорит – как там колонию, скоро закончат?

– Она мне про колонию ничего не говорила.

Марина поднесла ближе к свету записку и развернула ее.

«Уважаемая Марина и милая детка! Стех пор как вы паявились здесь я патерял всякий покой я влюбился ввас и хачу быть с вами блиским другом. Даю срока падумать адин день ажидаю всуботу т. е. завтра после атбою всу шилки где были ложки. Предупреждаю если загардитесь и непридете всушилку на свиданья то дело ваше будет хана. Пожалейте сваю красоту а может и молодую жизнь и абдумайте дело. Извесный всем а вам пака неизвесный Леха Птенчик».

Марина повернула записку. «Какая чепуха! Еще какой-то Птенчик появился – мало Мишки-парикмахера!».

– Тетя Васена, кто приходил в барак из посторонних?

– Какие тебе здесь посторонние? Все свои. Комендант приходил, дежурная надзорка приходила… Ходют и ходют, спать не дают. Замечание сделали: почему девчонки после отбою шушукаются.

– Кто шушукается?

– Да вот, принцесса наша, Галька… Да еще Сонька, да эта твоя пресвятая троица.

– Ну и пусть шушукаются. Никому они не мешают. А кто еще был?

– Еще-то кто? – Васена закрыла маленькие глазки и засопела.

– Ты что, заснула? Кто еще приходил – из других бараков?..

– Вот обожди, припоминаю… Это ты спрашиваешь, кто сегодня был?

– Ну, ясно – не вчера.

– Лизавета была.

– Какая Лизавета?

– Будто не знаешь – крестница твоя. Ну, которую ты в третьем бараке по морде окрестила. Теперь ее так все и дразнят: «бригадирова крестница».

– Что ей тут было нужно?

– Про бога поговорить было нужно. – Васена вдруг оживилась. – Интересно про бога рассказывала. Как у них молются. Дырку в стене провертят и перед тою дыркой молются. Чудно! Ни попов, ни церквей – одни дырки в стенах. В дырки те бог с ними разговаривает и разные приказы дает. Лизавете Максютиной он велел телятник запалить. – Васена хихикнула. – Вот те и бог – чистый уголовник! А сперва он ей велел амбар с зерном спалить, так Максютиха ему: «За такое дело десять лет припаяют». Ну, тогда он согласился на телятник… Дык не получилось у них ничего – колхозники набежали, чуть Максютиху на месте не прихлопнули. Спасибо, милиционер прибег, отстоял. До суда, говорит, никакого права не имеете самочинствовать. А судили-то этих дырочников человек пять. Не за дырки, ясное дело, – кому они мешают? – а за уголовщину.

«Если Максютиха, – значит, здесь без Гусевой не обошлось».

– Тетя Васена, а она у стола сидела или по бараку ходила?

– И ходила и сидела. Спрашивала, где кто спит. Где бригадер – тоже интересовалась. Только я ей от ворот поворот дала. Ты, говорю, хоть и божественный человек, но если в гости пришла, то сиди и разговаривай у стола, как полагается. А по бараку шнырять нечего. Про бога своего девчонкам рассказывать и не думай. Они все неверующие, и если при тебе бога помянут, то таким словом, что из тебя начисто весь дух выйдет. Она опять свое: где бригадерка, почему у нее койка не разобрана. Я ей говорю тогда: «Како твое собачье дело, мотайся отседова, дырочница, пока дежурного не позвала… Еще сопрешь что-нибудь, а я отвечай». Спровадила… А это у тебя что? – кивком головы Васена указала на записку. – С дому, что ли?

– Черт те что! Тут сразу и не разберешь, что пишет и кто пишет. – Марина с досадой скомкала записку и хотела швырнуть в ящик для мусора.

– Подожди, бригадир! Это от кого тебе?

К Марине сзади подошла Маша.

– Какой-то идиот… Не то в любви объясняется, не то угрожает смертью.

– А ну-ка, дай сюда. – Маша поправила наброшенный на плечи платок – она была без блузки, в тапочках на босу ногу, видимо встала с постели. – Ин-те-рес-но… – Маша прочитала записку и аккуратно сложила ее. – Интересно, – повторила она. – Откуда такой взялся?

С ближней к столу койки раздался шепот:

– Ниоткуда он не взялся. Липа это… Я уже все узнала. Идите, я вам расскажу. – Клава Смирнова села на постель и поманила рукой Машу и Марину. – Нет у нас такого Лехи Птенчика, – возбужденно блестя черными глазами, зашептала Клава. – Нет его, понятно?

– А кто же есть? – удивленно спросила Марина.

– Этого я не знаю. А Лехи нет. Все это липа.

– Подожди, Мышка, – слегка нахмурилась Маша, – а тебе откуда про записку известно?

– Известно… – Клава хитро улыбнулась.

– Думаешь, это хорошо – чужие записки читать?

– Ничего я не думаю, хорошо или плохо. Шныряла здесь эта «дырочница», туда-сюда сунется, а мы думали, это она нас ищет – права хочет нам предъявить. Ну и видим: подходит к Маришкиной койке и что-то под подушку сует…

– А тебе какое дело до чужой койки?

– Вот еще – чужая! Нашего бригадира, а не чужая… Мало ли что она сунет под подушку…

Маша усмехнулась:

– Пулемет, что ли?

– Что ты из меня дурочку делаешь? – Клава рассердилась и натянула одеяло на голову. – Не буду разговаривать, – глухо проговорила она из своего укрытия.

– Ну ладно… Спи… Какая принципиальная. – Маша нагнулась и потрепала через одеяло Клавины плечи. – Пошли, бригадир, – шепнула она Марине. – Потолкуем. Иди на крыльцо, я оденусь…

Марина вышла на крыльцо и облокотилась на деревянные перила. Она не думала о полученной записке. Она думала о том, что завтра надо закончить обмазку барака к зиме и что, слава богу, целая неделя прошла благополучно. Бригада работала, и хотя выработка не превышала ста пяти процентов, но теперь Марине не приходилось с тоской смотреть на доску показателей, где она никогда не надеялась прочесть против своей фамилии не только трехзначную, но даже и двухзначную цифру. Первые дни было много брака, и Вартуш сердито трясла уродливыми варежками перед лицом провинившейся.

– Стыдно, ай как стыдно! Кому вязала – думала? У тебя на ногах ботинки, один правый, другой левый, верно говорю? А тебе завтра дадут ботинки на одну ногу – как ходить будешь? Боец стрелять должен – варежка на руке чтобы не мешала, как без варежки чтобы рука была. А ты как вяжешь? Не принимаю такую работу! Иди садись в тот угол, снова работай! Чисто работай! Для бойца!

Марина улыбнулась, вспомнив «тот угол». Это был небольшой закуток между печкой и стеной, где с трудом можно было поставить табуретку. Когда организовался этот «штрафной угол», ни Марина, ни Маша не заметили. Но только первые дни в этом углу и возле него уныло сидели на своих табуретках некоторые члены бригады номер четыре, распуская и вновь надвязывая бракованную свою продукцию.

Маленькая армяночка, которую девчонки ласково называли «Варя-Варечка», оказалась не только энергичным и требовательным инструктором по вязанию варежек – она помогала Марине всюду и везде. На второй день после истории с украденными у Нюрочки варежками Марину вызвала в контору нарядчица и сказала ей, что ее бригада обязана принимать участие в «аврале» – обмазывать и утеплять к зиме барак, где они помещаются. Марина сказала: «Хорошо», но в глубине души знала, что ничего хорошего из этого не получится: девчонки ни за какие коврижки не пойдут авралить. Она не ошиблась.

– На кой нам леший сдалась эта глина? – ворчали они. – Не нам здесь жить – не наша забота.

И в первый вечер ни одна не вышла из барака. Марина сказала:

– Ну и шут с вами, сидите. Обойдемся без вас. – И пошли вдвоем с Машей.

Работа была несложная. Только сначала у Марины ничего не получалось – глина, которую она старательно размазывала по стене, сползала вниз и отваливалась. Подошла Маша – она работала за углом у другой стены, – посмотрела и неодобрительно качнула головой:

– Ох ты чадо мое… Да ведь надо сначала водой смочить… Я думала, ты хоть это знаешь!

Потом все наладилось, и Марине даже понравилась новая работа. А Маша весело покрикивала из-за угла:

– Давай на соревнование! Кто скорей кусок закончит!

Соревноваться с Машей Марине было не под силу, но все же она бодро откликнулась:

– Давай, давай!

Выглянув потихоньку из-за угла минут через десять, она увидела, что Маша далеко ушла вперед, и хотела уже признаться в полной и безоговорочной своей капитуляции, как вдруг кто-то тихонько дернул ее за юбку.

– Тихо, Марина-джан! Мы сейчас с тобой ей устроим… – сияя лучистыми глазами, прошептала Вартуш. – Опоздала я, в контору ходила… Подхожу к бараку, слышу, Маша кричит: давай соревноваться! Хитрая какая Соловей! Иди сюда скорее…

Вартуш подбежала к большому квадратному корыту, где был замешан раствор, взяла глину в пригоршню.

– Ай-ай-ай, какой ишак замешивал? Зачем такая густая? – и добавила в корыто воды. – Вот теперь хорошо будет! – удовлетворенно сказала она, ловко перемешав раствор лопатой. – Ты давай здесь работай, а я туда пойду, чтобы Маша не видела. Ты вот как работай: взяла раствор, положила на стенку, дощечкой туда-сюда, чтобы ровно было, а потом руки в воде замочи и опять туда-сюда. Поняла? Красиво будет, тепло будет. Комендант скажет: «Хорошо сделали, девушки».

Теперь стало совсем легко. Глина ложилась ровным слоем, и было приятно сглаживать ее дощечкой и смоченными в воде руками.

Марина уже предвкушала победу над Машей и улыбалась, представляя удивленное лицо своей помощницы, когда она увидит, сколько сделано с этой стороны барака. Работа увлекла ее, и она даже стала напевать вполголоса: «Капитан, капитан, улыбнитесь!» Но вдруг с досадой оборвала себя: опять капитан! Хотела было запеть другую, но, как назло, ничего другого, кроме «капитан, капитан, улыбнитесь», ей на память не приходило, и чем упрямее она старалась вспомнить что-нибудь другое, тем навязчивее вертелся в голове этот мотив и слова о капитане, который должен все-таки улыбнуться.

– Так, значит, вот какая ты честная! – услышала она за своей спиной ехидный голос Маши. – На пару работаете?

Подошла Вартуш, все трое стали смеяться, вышучивая друг друга. Так и вошли в барак – со смехом, оживленные, забрызганные глиной, раскрасневшиеся от работы и свежего осеннего холодка. А в бараке было сумрачно и скучно. Ни обычного оживления, ни возгласов, ни песен.

Несколько человек сгруппировались возле печки, которую тетя Васена, несмотря на протесты пожарницы, умудрялась потихоньку подтапливать украденными из столовой дровами. Пожарница – высокая, краснолицая и исполнительная – неженским баритоном «пилила» тетю Васену, стараясь внушить ей, что отопительный сезон еще не начался и если Васена не одумается, то пожарница – «завтра же!» – замажет обе трубы барака. Васена безмятежно ее выслушивала, согласно кивая головой, а когда пожарница выговаривалась до конца, спокойно заявляла, что у нее в бараке «малолетки» и морозить их не положено. Марина знала, что тетя Васена удивительно ловко умела использовать некоторые преимущества, предоставленные законом для несовершеннолетних.

На дворе стояла сырая осенняя погода, в бараках было прохладно, и к печке тянулись все. Именно там обычно вели задушевные беседы, пели песни, рассказывали фантастические истории о своих «громких» воровских делах. Там же, у печки, Марина по вечерам читала вслух книги или «рассказывала кино».

Сейчас у печки было тихо. Клава Смирнова сидела на низенькой скамеечке, подперев кулачками щеки, и молчала, вопреки своему обычаю. В такой же унылой позе у ее колен на телогрейке, брошенной на пол, сидели ее подружки – Нина и Лида. Рядом жались к теплым стенкам печки еще несколько человек. Остальные или лежали на койках, или разместились небольшими группками в разных углах барака.

Когда Марина вошла, Клава Мышка повернула голову к ней навстречу, и глаза ее вспыхнули.

– Наконец-то! – Она вскочила со скамеечки. – Ох, Маришка, а мы ждали, ждали… А тебя все нет и нет!

Остальные тоже оживились, заулыбались, зашевелились в своих углах.

– Будешь рассказывать? – Лида Векша подняла с пола телогрейку, встряхнула ее. – Мы тебе сейчас местечко приготовим. Ты, небось, замерзла?

Марина переглянулась с Машей, и они поняли друг друга без слов.

– Не замерзла. Даже ни капельки: на работе не замерзают. А рассказывать я, Лида, сегодня не буду, – преувеличенно ласковым тоном ответила Марина.

Лицо девчонки вытянулось.

– Это почему – не будешь?

– Устала, спать хочу. Завтра придется подняться пораньше, потому что хотим закончить фасад. Там немного осталось.

– А завтра вечером будешь рассказывать? – вступила в дипломатические переговоры Клава.

– И завтра не буду, – нежнейшим голосом отвечала Марина. – Завтра вечером мы вторую стенку начнем.

– А послезавтра?..

– А послезавтра будем вторую стену кончать…

– А послепослезавтра? – У Клавы подозрительно задрожал голос.

– Целую неделю не смогу я вам, девочки, ни читать, ни рассказывать. Вы уж тут как-нибудь сами… Ну, попросите Галю, – может, она вам будет читать.

– Пошли, бригадир. Тетя Васена нам тепленькой водички в умывалку принесла, – позвала ее Маша. – А вы, пацаночки, в самом деле, уж эту недельку как-нибудь своими силами развлекайтесь. Занята будет Марина по самое горло. – Маша обняла своего бригадира за плечи, и они вместе пошли через весь барак в «комнату гигиены» – так называлась небольшая каморка в тамбуре барака, в которой стояли жестяные умывальники и бочки с водой.

– Попались, крошки! – сказала Маша, когда они закрыли за собой дверь. – Посмотришь, завтра хоть десять человек, а придут на аврал.

И на следующее утро, когда бригадир со своей помощницей вернулись в барак из хлеборезки, они увидели трех подружек, Соню Синельникову и еще двух девчонок, которые поджидали их у входа.

– Чего обманываешь? – обиженно заговорила Клава. – Сказала – рано утром, а сами где-то ходите… Жди вас здесь…

Марина чуточку смутилась. Никто и не собирался мазать бараки утром. О какой обмазке могла быть речь, когда рассвет начинался к девяти часам, а в девять все должны были уже позавтракать и сидеть в цехах.

– Аврал отменяется! – выручила бригадира Маша. – Мы хотели работать, да комендант прогнал – темно. Придется поднажать вечером.

Клава потопталась, нерешительно поглядывая на остальных.

– Ну, тогда и мы придем вечером, – заявила Нина Рыбакова, смотря на Марину таким взглядом, словно ожидала от нее возражения.

Маша незаметно подмигнула Марине.

– Ладно, – равнодушно сказала она. – Можете приходить.

И в тот же вечер, после ужина, у барака четвертой стоял такой шум и крик, что прибежал комендант, предупрежденный дежурной надзирательницей.

Марина доложила начальнику службы надзора, что бригада номер четыре в количестве двадцати трех человек производит ремонт барака.

– Так… – недоверчиво произнес комендант. – Значит, авралите?

– Значит, авралим! – смеясь глазами, подтвердила Маша.

– Ну, а почему – двадцать три? А остальные?

– Остальные, гражданин начальник надзорслужбы, – став по команде «смирно», ответила Маша, – остальные сидят в бараке, дожидаются очереди. Потому что местов нет!

Она дурачилась, но комендант великолепно понимал, что если Добрынина «показывает свои фокусы», то, значит, все в порядке.

– Ну, трудитесь, трудитесь… – благодушно пожелал он.

Марина критически осматривала законченную стену. Конечно, качество работы не первосортное и за два дня «аврала» пришлось-таки потрепать нервы, но, в общем-то, все в порядке, и осталось домазать совсем небольшой кусок задней стены, убрать вокруг барака остатки глины и почистить лопатами деревянные мостки – «тротуары», заляпанные раствором.

– Ну, как работенка?

– Что так долго, Маша? – Марина повернулась к помощнице. – Сядем? Тут нам Васена, оказывается, скамеечку организовала.

– Не Васена, – поправила Маша, – а твой ухажер – Мишка-парикмахер.

– Чего это он вздумал? – удивилась Марина.

– Не от любви к тебе, успокойся. Тетя Васена ему носки связала, ну а он в долгу не остался. Пока мы были в цехе, пришел, и раз-раз – готова скамеечка. Слушай, Маришка, а ты хоть раз его видела, Мишку этого?

– Не приходилось, да и желания не испытываю… И вообще, я до сих пор толком не знаю, какие у нас на лагпункте есть мужчины и что они тут делают.

– Мужчины! – презрительно передернула плечами Маша. – Полторы калеки. Не разрешается на женских лагпунктах настоящих мужиков держать. А то повлюбляются все, а в доме младенца и так полно.

– В каком доме младенца? – изумилась Марина.

– Да ты что, не знала? – в свою очередь удивилась Маша. – У нас здесь при центральной лечебнице такие ясли, что не хуже, чем на воле. И кроватки там разные, и все прочее. Что ж ты думаешь, если режим, так уж его никто и не нарушает? Умудряются, будь спокойна! А раз нарушают – и ребята родятся, а коли родятся – надо для них местечко готовить.

– Ну, а дальше что с этими ребятишками? – Марина была поражена словами Маши.

– Дальше что? Освобождаются мамаши и забирают ребят. А у кого срок большой, тогда тех ребятишек передают в детский дом – пока мать не закончит срок. А до войны часто амнистии были – «мамочкины» мы их называем.

– Амнистия тому, кто режим нарушает? Это что-то не по закону… Их надо наказывать, а не поощрять.

– Ишь ты, какая законница! – насмешливо ответила Маша. – Жаль, что Михайло Иваныч Калинин с тобой по этому вопросу не советуется… Ты бы ему подсказала насчет режима. Что ж ты, воображаешь, что Калинин не знает о нарушениях? Знает, еще лучше нас с тобой. А детишки не виноваты, что у них родители преступники. А раз детишки не виноваты, надо им условия жизни создать. А раз условия жизни, значит, надо матерей досрочно освобождать. Вот и освобождают. Ясно тебе?

– Ясно, – неуверенно ответила Марина.

– Ну ладно о мамашах. Так ты что обдумала насчет Лехи Птенчика?

– Ничего я не обдумала! Глупость какая-то…

– Глупость не глупость, а думать надо. Ты понимаешь, что он тебе предлагает? Думаешь, в любви объяснился – и дело с концом?

– Да что ты ко мне пристала? Неужели я тебя ради этого здесь полчаса ждала?

– Вот именно ради этого. И ни черта ты в лагерной жизни не разбираешься. Он тебе жить предлагает, ясно? Ну, чтоб ты его лагерной бабой стала. Поняла?

Марина вспыхнула.

– Что ты сказала?!

– Господи, да ты чего же на меня голос повышаешь? Ведь не я тебе предлагаю, а Птенчик! Да ты сядь, сядь. У нас разговор только еще начинается. Вот послушай, бригадир: если этот Леха на самом деле был бы вором, то крутись не крутись, а ответ давать пришлось бы.

– Какое мне дело, вор он или не вор! – Марина вся дрожала от возмущения. – Наплевать мне на него! Скажите, пожалуйста – жить предлагает! За такие дела морду бьют, если хочешь знать…

– Да ты не ори как оглашенная, а то сейчас Васена выплывет, будет порядки наводить. А насчет морды – это мы всегда успеем. Тут надо обязательно сначала кое-что выяснить. – Она помедлила, словно обдумывая что-то. – А знаешь что? Я пойду на свиданку! – Маша оживилась. – Вот здорово получится! Одену твой платок, а телогрейки все равно все одинаковые. Что он там в темноте разберет?

Она схватила Марину за руку.

– Если Мышка говорит, что он не вор, значит, проверили девчонки. А ксиву написал по-воровски… Вот и надо узнать, откуда ветерок подул. Если что серьезное – отнесем записку коменданту, пусть сами разбираются. А уж если липа, то рассчитаюсь сама.

– Тебе, Маша, я вижу, делать нечего. Зачем тебе вся эта возня?

– Интересно! – мечтательно произнесла Маша. – Очень мне нравятся всякие приключения. Была бы я парнем – поехала охотиться на тигров. Говорят, в Уссурийской тайге на Дальнем Востоке тигры еще водятся…

– Господи! Того еще не хватало… – Марина улыбнулась. – Значит, если здесь нет тигров, то ты решила идти на свидание с Птенчиком? Брось, пожалуйста. Отнесем записку коменданту, пусть он разбирается.

– Никаких комендантов! Передумала я! Нет у нас на лагпункте вора по кличке Птенчик, да и вообще никаких воров здесь нет. Все мужички наши сидят за бытовые дела. Значит, тебя хотят на пушку взять с этой запиской.

– А может, это Мишка-парикмахер?

– Ну, нет. Мишка на такое дело не пойдет – кишка у него слаба: трус первостепенный. Здесь что-то другое. Словом, – Маша слегка хлопнула Марину по спине, – решено! Завтра узнаю, что и как, а в субботу – на свиданье. А ты где-нибудь рядом примостишься, посмотришь, как что получится. Может, и вправду придется морду набить. А у тебя – школа…