Текст книги "За синей птицей"
Автор книги: Ирина Нолле
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
Он почему-то помедлил у двери, но, видя, что Марина не хочет или не может отвечать, сочувственно вздохнул и тихо задвинул дверь. И тут же раздался сиплый свисток, вагончик дернулся раз, другой, что-то заскрипело, задрожало, и, неторопливо стуча колесами, «кукушка» повезла Марину в новую жизнь. С полным безразличием к этому новому и стараясь не думать о прошлом, Марина прислонилась к стенке и закрыла глаза.
Вероятно, она задремала, потому что, когда очнулась, за окном все было подернуто синими сумерками. Наверное, и снег прекратился. Вскоре «кукушка» остановилась, сильно дернув вагон. Марина видела через деревянную решетку, как конвоиры открыли наружную дверь и соскочили вниз.
«Хоть бы никого не посадили…» – болезненно подумала Марина и тут же услышала женский голос:
– Ну, пожалуйста, разрешите! В том вагоне я просто превращусь в сосульку! Отовсюду дует и никакого тебе отопления. Там не только человек – белый медведь окоченеет.
– Так ведь не положено, – ответил один из конвоиров, кажется тот самый, что принимал ее в вагон. – Мы здесь только конвойных возим.
– Да знаю я, господи боже! Возили и меня в этом вагоне! Но честное слово – я сейчас готова отдать вам свой пропуск, лишь бы согреться. Не доберусь я до конечной – умру. И оставлю записку, что в гибели моей виноваты два бессердечных, но исполнительных стрелка…
По интонации голоса Марина слышала, что говорившая смеется, и это вызывало в ней непонятное раздражение. Оказывается, здесь можно смеяться!
– А вы по какому делу туда? – спросил один из стрелков.
– По двум я делам туда, – ответила женщина. – Да вот – командировочное…
За стеной наступила пауза. Потом стрелок сказал:
– Раз такое дело, придется нам, Петро, нарушать правило. Замерзнет там сестричка…
– Ну, я же знала, что вы – хорошие! Вот спасибо!
– Только уж извините, придется вам под запором сидеть. Сами понимаете…
Через решетку Марина увидела, как в служебное отделение вошла женщина в темно-синей, ловко охватывающей ее фигуру телогрейке и сером пуховом платке. Под потолком покачивался фонарь «летучая мышь» и бросал неровный свет на лицо женщины. Марине показалось, что оно красиво, свежо и жизнерадостно.
Женщина поставила на пол небольшой черный, изрядно потертый чемоданчик, сняла пестрые с узором варежки и протянула руки к печурке.
– Какая благодать, какая благодать! – радостно повторяла она. – Прямо как в раю!
Конвоиры тоже поднялись наверх, и один из них щелкнул замком отделения, где сидела Марина, и отодвинул засов.
– Располагайтесь…
Женщина вошла, и Марина сразу ощутила нежный запах духов. Это было таким необычным и напомнило Марине такое далекое прошлое, что она, забыв о равнодушии и безразличии ко всему, что окружало ее, взглянула на незнакомку с острым любопытством. Женщина стояла вполоборота к Марине, и теперь лицо ее было хорошо освещено фонарем. Темно-карие, почти черные глаза, свежий румянец, слегка вздернутый нос и яркие губы. Марина сразу поняла – губы подкрашены.
Колеса вновь застучали – состав двинулся дальше. Женщина приветливо кивнула Марине, опустилась на скамейку у противоположной стены и развязала платок.
– Благодать! – еще раз сказала она, нагнулась и стала стаскивать с ноги бурку. Марина заметила, что и бурки были нарядны и хорошо сшиты, а ноги женщины были обуты в шерстяные носочки, отделанные таким же красивым узором, как и варежки.
«Какая модница… – с неприязнью подумала Марина. – Словно не в лагере живет…».
– Зря вы раньше к нам не подошли, – произнес конвоир, разглядывая женщину с нескрываемым любопытством.
– Да ведь я знаю, что бесконвойным не разрешается… – ответила она. – Ну, теперь все в порядке, я уже оттаяла…
Стрелок открыл дверцу печки и стал подкладывать короткие поленья.
– Как они сочувственно к вам относятся, – не удержалась Марина от реплики.
– Думаю, что не только ко мне, – ответила женщина, – видят, что человек замерз, а здесь места много.
– Чемоданчик-то свой забыли, – опять сказал конвоир. – Вам подать?
– Да нет, пусть там стоит, если не мешает. Только, пожалуйста, отодвиньте от печки. Там коробки с гримом. Еще растает. А вы куда едете? – обратилась она к Марине.
– Едете!.. Скажите – везут.
– Ну, какая разница! А, впрочем… вы, вероятно, недавно у нас?
– Я – с пересыльного. Пробыла там шесть дней карантина, а кажется – шесть лет, – с горечью ответила Марина.
Женщина сочувственно кивнула головой:
– Первый год и мне показался столетьем. Но, как у нас здесь говорят: «И это пройдет». Ведь и самым большим бедам бывает конец… Так куда вы направляетесь?
Марина назвала номер лагподразделения. Женщина по-детски сморщила нос и слегка качнула головой.
– Мне говорят – там очень хорошие условия, – с тревогой сказала Марина, подметив этот жест.
– Условия… – пожала плечами попутчица. – Трудно сказать, хороши они или нет. У майора Кривцова все очень… ну, как бы сказать? Все очень организованно – и труд и отдых. Только – тоска смертная. Хуже, чем в тюрьме.
Марина вопросительно взглянула на нее:
– Что значит – тоска? По-моему, здесь везде одинаковая тоска, что на одном отделении, что на другом. Какая разница – Иванов ли начальник, или Петров, или Сидоров?
– Ну нет! – живо отозвалась женщина. – Здесь много всего разного. Впрочем, – она улыбнулась, – вы этого пока не поймете. Ну, а у майора Кривцова я тоже была. Полгода. Все там очень благопристойно: и тумбочки с салфеточками, и занавесочки на нарах висят, трафаретиком раскрашены, и тишина в бараках: муха пролетит – слышно, и никаких происшествий. Да вот, приедете – посмотрите. Может быть, все это вам и понравится. А я так обрадовалась, когда вырвалась оттуда!
– Почему? Вам что, салфеточки не понравились?
– Дело не в салфеточках, – покачала головой женщина. – Там дышать трудно. И чувствуешь себя не человеком, а придатком к швейной машине. Кривцов требует от своих людей единственного – выполнения норм и примерного поведения в быту. Он говорит, что ему нужно выполнять производственный план, а не заниматься воспитательными экспериментами. Пусть, говорит, этими трудновоспитуемыми занимаются другие. Капитан Белоненко, например… Есть у нас такой начальник одного лагпункта, – объяснила она Марине. – Трудно найти более противоположные характеры, чем у Кривцова и Белоненко, хотя оба они на хорошем счету в Управлении. Только от майора Кривцова человек уходит на волю таким, как и пришел к нему. Самый отпетый преступник, если он не глуп, сможет и норму выполнять и правил внутреннего распорядка ни разу не нарушить. А что толку? – Она слегка вздохнула. – У него на лагпункте можно весь срок отбыть, и он тебя ни разу не вызовет, не поинтересуется, что там у тебя на душе, – были бы показатели! Оловянная личность какая-то…
– Прав этот Кривцов, – перебила Марина. – Здесь тюрьма, и какие там могут быть разговоры «по душам» между начальником и заключенным? Если он умеет добиться от своих людей выполнения плана и порядка в бараках, значит, хороший руководитель. Мне, например, все эти воспитательные разговорчики не нужны. Буду я перед каждым начальником свою душу открывать, как же! Норма вам нужна? Я буду ее делать. Дисциплину соблюдать? Пожалуйста!
– А душа? – попутчица слегка наклонилась вперед, с любопытством глядя на Марину.
– О душе я уже сказала. В таких местах…
– Так ведь для того, чтобы хорошо работать, надо душу вкладывать, – мягко сказала женщина. – Разве можно работать без души?
– Можно, – упрямо ответила Марина. – Здесь можно, – подчеркнула она.
Женщина неприметно вздохнула и откинулась к стенке.
– Ну, хорошо, допустим, вы сумеете давать норму, не вкладывая в работу ни капельки души. А после работы? Придете в барак – и что дальше?
Марина замялась:
– Я еще не знаю, что здесь делают заключенные в свободное время. Но, вероятно, стихов не пишут…
– Пишут, представьте. И стихи пишут, и песни поют, и в концертах участвуют, и кисеты на фронт вышивают, и даже… влюбляются.
Марина нахмурила брови:
– Ну, уж, знаете… – И, бросив взгляд на лежащие рядом с женщиной нарядные варежки, добавила: – Нужно потерять всякое чувство уважения к себе, чтобы в этих условиях считать себя женщиной. Простите, но мне кажется чудовищным и легкомысленным, находясь в заключении, заниматься своей внешностью. Для чего это здесь нужно?
– Давайте познакомимся, – сказала вдруг женщина. – Меня зовут Лиза. А вас?
– Марина…
– Ну вот, Марина, вы говорите – чудовищное легкомыслие? – Лиза слегка улыбнулась. – Получается, что самое здоровое – это стараться как можно больше походить на огородное пугало, ходить в телогрейке не по росту и боже упаси взглянуть на свое отражение в зеркале? Ах, Марина! – с сожалением воскликнула она. – Неужели вы согласитесь пребывать в таком «естественном состоянии» весь свой срок? Нет, уверяю вас, вы этого не выдержите. И даже если бы вас насильно заставили стать такой, то вы взбунтовались бы и выкинули такой номер, что и сами от себя не ожидали.
– Ходить огородным пугалом я не собираюсь, – сухо ответила Марина, – но и губная помада мне не понадобится.
Лиза рассмеялась и, видимо, ничуть не обиделась на слова Марины.
– Ах, эта злосчастная губная помада! Ну, допустим, она вам не потребуется, а вот зеркало – обязательно! Попомните мое слово…
Улыбка сбежала с ее лица, и она, внимательно и серьезно глядя в глаза Марины, добавила:
– И это – не потому, чтобы нравиться какому-нибудь мужчине…
– А почему?
– Потому, чтобы не опуститься окончательно. А здесь – очень важно. Я знаю женщин, которые дошли до полного нравственного опустошения только потому, что позабыли о том, что они – женщины.
Марину непонятно тревожил этот разговор, и, чтобы переменить его, она спросила Лизу:
– Вы говорите, что здесь много разного. Что вы имели в виду?
– Начальников, например. От них зависит очень многое.
Марина недоверчиво посмотрела на нее.
– А мне кажется, что все начальники лагпунктов так же похожи один на другого, как эти серые заборы и унылые вышки по углам.
– Ну, это уж вы совсем несуразные вещи говорите. Как же они могут быть одинаковыми, если они – люди? У каждого свой характер, свои взгляды, свой подход к заключенным, свое к ним отношение.
– Конечно, они – люди. Но профессия накладывает на них определенный отпечаток, – возразила Марина, – а профессия эта настолько… ну, специфична и настолько ограниченна, что стирает индивидуальные черты.
– Ох, как вы заблуждаетесь! И как мало знаете вы о профессии этих людей! Стирает индивидуальные черты! Наоборот, выявляет их, как никакая другая профессия! Я знаю всех начальников лагпунктов, всех работников культурно-воспитательных частей и чуть ли не всех командиров охраны. И какие же это все разные люди и как по-разному смотрят они на нашего брата заключенного! Вот, например, ваш будущий начальник майор Кривцов. Он ни за что не станет возиться с «трудными» людьми. Чуть что – находит любой предлог, чтобы избавиться от них. А вот капитан Белоненко – это совсем другой. Его выполнением и перевыполнением норм не удивишь. Не только этого он хочет…
– А чего же?
– Да прежде всего, чтобы перед ним был живой человек, а не придаток к машине или к станку. Пусть даже очень трудный, пусть трижды отказчик и четырежды преступник. Капитан Белоненко провожает за ворота своего подразделения на волю не квалифицированную швею-мотористку, а нового человека!
– Макаренко? – иронически спросила Марина. – Сомневаюсь…
Лиза чуть-чуть нахмурила брови.
– Капитану Белоненко сейчас труднее, чем было когда-то Макаренко. Другие теперь времена, другие составы преступления, другие и сами преступники. Тогда объяснялось все очень просто: война, разруха, голод…
– Сейчас тоже война…
– А, по-вашему, до войны лагеря пустовали? И думаете, что, когда война окончится, прекратятся преступления? Нет, Марина, не так все это просто, как вы себе представляете, и много еще придется потрудиться таким, как капитан Белоненко, прежде чем эти места, – она сделала жест к окну, – станут местом экскурсий.
Марине очень хотелось спросить, за какое же преступление отбывает срок наказания эта женщина, но она не решилась и спросила другое:
– Кем вы работаете?
– Сейчас медсестрой. Год назад окончила краткосрочные курсы.
– Как? Здесь? – удивилась Марина.
– Ну да, здесь. Когда началась война, у нас забрали почти всех вольнонаемных врачей и сестер. Тогда наше начальство решило организовать курсы. Меня долго не отпускали, но, в общем, все устроилось. Через семь месяцев мы сдали экзамены, получили свидетельства, и нас распределили по лагерным подразделениям.
– Какие свидетельства?
– Самые обыкновенные, которые получают медсестры там, на свободе. Через три месяца я освобождаюсь и буду работать по новой специальности.
Марина вздохнула:
– Счастливая! Скоро вы будете на свободе. И конечно, сразу же найдете работу. Моя тетя, она уже немолодая женщина, а пошла в госпиталь… Я тоже работала там…
– Я останусь здесь, – просто сказала Лиза. – У нас не хватает медработников.
– В лагере? Добровольно? – Марина даже привстала от изумления. «Нет, эта женщина просто ненормальная», – мелькнуло у нее в голове.
Лиза улыбнулась:
– Вам это, конечно, кажется невероятной глупостью. – Она словно прочитала мысли Марины. – Но ведь работают же здесь добровольно другие, причем их труд более тяжел и ответствен, чем будет мой.
– Вы странный человек, Лиза, – с удивлением и недоверчивостью разглядывая свою спутницу, сказала Марина. – Остаться здесь после того, как уже закончен срок… Остаться здесь – с воровками…
– Не надо, Марина… – Лиза протянула руку, словно останавливая свою собеседницу. – Такие слова здесь гораздо более неуместны, чем, скажем… губная помада. Знаете, – задумчиво добавила она, – мне бы очень хотелось, чтобы вы когда-нибудь смогли поговорить с капитаном Белоненко. Вы бы тогда многое поняли…
– Мне кажется, что вы пристрастны к этому Белоненко, – сказала Марина.
– Может быть, – согласилась Лиза. – У него здесь, к счастью, больше друзей, чем врагов…
– Его не любят заключенные?
– Нет! – резко сказала Лиза. – Его не любит замначальника Управления, унтер Пришибеев.
– Как вы сказали? Унтер?
Глаза Лизы весело блеснули.
– Это мы зовем так полковника Тупинцева. Он и в самом деле унтер Пришибеев, даром что занимает высокий пост. Но если бы знали, как это ужасно, когда таким, как Тупинцев, дается в руки власть… – Лиза запахнула полы телогрейки, словно ее охватил внезапный озноб. – Это ужасно, – повторила она упавшим голосом.
– Воронова! – раздался голос конвоира, и Марина вздрогнула от неожиданности. – Приготовьтесь, скоро вам выходить. А уж вы, Гайда, сможете, если хотите, посидеть с нами.
– Гайда?! – Марина положила на скамью взятый было вещевой мешок. – Вы – Гайда?
– Ну да… – чуточку смутилась Лиза.
– Но… мне говорили, что Гайда – ведущая актриса здешнего театра? Вас заставили бросить сцену?
– Напротив, меня не хотели отпускать из театра. Пришлось буквально умолять, чтобы меня отпустили. Мне говорили, что как актриса я больше здесь нужна, чем как медсестра… Ну, и много другого говорил… Только потому и дал согласие, что я обещала совмещать.
Теплушка замедляла ход. Марина заторопилась: ей все же хотелось узнать, за какое же преступление отбывает срок Лиза Гайда, но она опять не решилась задать ей этот вопрос.
– Значит, вы обязательно останетесь здесь, когда закончите срок? Неужели вам так легко отказаться от сцены, от настоящего зрителя? Нет, я бы не смогла этого!
– Я тоже раньше так думала… когда была очень обижена… Вернее – не обижена, а подавлена случившимся. Это были трудные дни… Полгода я отказывалась от предложения работать в театре… Ах, Марина, как я желаю вам поскорее переболеть! Это самое страшное здесь, если человек сам затягивает свое исцеление.
– У вас кто-нибудь остался там, на свободе?
– Нет… – Страдальческая складочка легла между бровей Гайды. – Наверное, нет…
Паровоз дал свисток и замедлил ход. Конвоир открыл дверь:
– Выходите, Воронова. Приехали.
Сейчас она вспомнила весь этот разговор до мельчайших подробностей, до малейшего оттенка интонации голоса Гайды, и не потому ли, что преступление Гайды казалось Марине выходящим из рамок всего, что пришлось ей узнать за этот год, не потому ли, что Марина почувствовала острую горечь обиды, словно Лиза Гайда нанесла ей личное оскорбление, которое должно и нужно смыть, – не потому ли Марина согласилась принять бригаду несовершеннолетних? Однако не слишком ли поспешно приняла она это решение? Не следовало ли сначала узнать, кем он считает ее?
Она подошла к своему бараку, поднялась на невысокое крылечко и взялась за ручку двери.
И вдруг, откуда-то слева, раздался громкий треск – как будто сломалась сухая доска. Еще и еще раз. Потом из темноты понеслись пронзительные крики, нестройный гул голосов. Они становились все громче, перемежаемые тем же сухим треском.
Марина оцепенела.
Дверь барака распахнулась, сильно ударившись о стену. На крыльцо выскочила растрепанная тетя Васена в длинной сорочке и в платке, наброшенном на голову.
– Господи сусе! Это что же такоеча? – проговорила она срывающимся голосом.
Из барака вслед за ней выбегали другие женщины. Сонные, растрепанные, внезапно разбуженные ото сна, они толпились на тесном крыльце, осипшими голосами спрашивали друг друга, что случилось, почему кричат, кто?
– Бомбежка! – дрожащим голосом проговорил кто-то.
– Сама ты бомбежка, – хрипловато ответила ей женщина, стоявшая впереди других. – Это в карантинном бараке… Малолетки…
На крыльце оживились.
– Бежим посмотрим!
– Бежи, если тебе делать не черта. Пусть надзорки разбираются, это их дело. Айдате, бабы, спать. Чтоб им провалиться, этим малолеткам…
– С чего это они? – уже спокойнее спросили сзади.
– Порядок соблюдают. Это так положено – разные номера откалывать в первый день.
Вдруг кто-то схватил Марину за плечо:
– Что же это вы тут в сторонке маскируетесь? Ваши подружки там бунт устроили, а вы скрываетесь, словно вас не касается?
Марина узнала Гусеву. Староста вертела головой во все стороны, будто принюхиваясь, успевая и говорить и дергать Марину за рукав телогрейки. Она была возбуждена, и кажется, все это ей очень нравилось.
– Слышите, слышите! Доски с нар отдирают! – Гусева рассмеялась и снова дернула Марину: – А вы что же, Мариночка? Бегите туда, покажитесь им. Это ведь они ради вас такой концерт закатили!
– При чем здесь я? – Марина со злостью вырвалась из рук Гусевой.
– Ах, боже мой, какая святая наивность! Будто вы не знаете! Они вас ждали, ждали, да и решили, что вас прямым сообщением в изолятор отправили. И вот – подняли шумок, в знак солидарности, как говорят дипломатические работники.
– Не кривляйтесь! – Марина оттолкнула старосту. – Не кривляйтесь и не врите!
– А вот завтра узнаете, вру или не вру, – злорадно прошипела Гусева, – сюрпризец они нашему начальнику преподнесли, восстание устроили… А все из-за вас.
Марина не дослушала. Соскочила с крыльца и, еще не зная, зачем, не зная, что она там будет делать, побежала к карантинному бараку. Ей сразу стало понятным, на какое «новоселье с кордебалетом» приглашали девчонки начальника лагпункта капитана Белоненко. Чувство стыда охватило ее за свои колебания, за свои сомнения, за то, что минуту назад она готова была идти к капитану Белоненко с тем, чтобы отказаться от бригады.
Она бежала к карантинному бараку по размокшей дорожке. Дождь теперь уже не моросил, а щедро и хлестко бил в лицо, по плечам, по обнаженной голове. Темнота стала непроницаемой, и, если бы не бежавшие рядом, неизвестно откуда взявшиеся женщины, Марина, может быть, и не нашла нужного направления. А из чернильной темноты неслись все более усиливающиеся крики, треск и вопли…
– …Сразу после отбоя начали! – задыхаясь на бегу, говорила какая-то женщина. – В третьем бараке дневальную отлупили!
– Не бреши! – возразила другая. – Не дневальную, а монашку с нового этапа. И не малолетки, а какая-то бандитка по кличке «Воронок»…
– Я тоже слышала, тоже! – захлебываясь, подхватила первая. – Она там шаль кашемировую у дневальной стащила! А ее за руку…
Марина запнулась на бегу. «Воронок… бандитка… шаль кашемировая…».
– Да ничего вы не знаете! – Она схватила кого-то за рукав. – Эта бандитка Воронок дневальную порезала, у нее нож отобрали. Бегите к карцеру, она там сидит! Пожар, говорят, там устроила! – И, оттолкнув ошалевшую от таких новостей бабенку, побежала дальше, туда, где вдруг мелькнула в темноте бледная полоска света. Видимо, в «карантинке» открыли дверь.
Перепрыгнув через две ступеньки, Марина вбежала в барак.
«Кордебалет» был в полном разгаре. В воздухе стояла пыль. Электрическая лампочка раскачивалась на длинном шнуре, и казалось, качаются стены и нары. Барак был большой, нары размещались только вдоль одной из стен. Посредине стоял длинный стол, и на нем прыгала девчонка, ожесточенно тряся уже наполовину опустошенный тюфяк. Труха и солома летели во все стороны, и в облаке пыли девчонка была похожа на взбесившуюся фурию. С верхних нар летели одеяла, подушки, части одежды. Кричали, улюлюкали, визжали и смеялись.
Это был шабаш ведьм, палата буйнопомешанных, оргия существ, потерявших всякое человеческое подобие.
И это была бригада Вороновой.
Марина оцепенело смотрела на это дикое зрелище, чувствуя, что ей не хватает дыхания. Она понимала, что нужно вмешаться, немедленно что-то предпринять, чтобы хоть на секунду остановить этот шабаш, эту массовую истерию. Ей казалось, что перед ней мечется сотня полураздетых фигур с растрепанными волосами, с разинутыми от крика ртами, и все они были похожи одна на другую, и невозможно было найти среди них знакомые лица трех девчонок.
– Перестаньте! Прекратите! Тише!.. – срывающимся голосом закричала она, но никто даже не обернулся, да и сама она не расслышала своего голоса. Марина беспомощно озиралась, в слабой надежде найти и заметить рыжие кудри Векши или ту, черноглазую, с остренькой мордочкой… Но всюду – на нарах, на скамейках, вокруг стола – бесновались и визжали оголтелые маленькие ведьмы. Но отдавая отчета, что будет делать дальше, Марина бросилась к той, что плясала с опустошенным тюфяком на столе, и дернула ее за ногу. Девчонка вскрикнула и свалилась в кучу соломенной трухи. Марина вскочила на стол и заложила два пальца в рот.
Пронзительный, разбойный свист перехлестнул вопли, крики, визги. Еще и еще прозвучал свист. И вдруг все стихло. У Марины даже в ушах зазвенело. Изумленные лица повернулись к столу.
– Тебя выпустили?! Маришка! – Лида Векша бросилась к ней, расталкивая девчонок. – Здорово! Эй, пацанки, вот она! Кончай шумок!
Рыженькая легко вскочила на стол и затормошила Марину. Ее волосы тоже, казалось, смеялись вместе с ней.
А Марина, внутренне похолодев, смотрела на входную дверь. Там стоял капитан Белоненко и тоже смотрел на Марину. В глазах его была не то насмешка, не то одобрение. Рядом в напряженной позе застыл комендант Свистунов, и только правая его рука, выдавая волнение, теребила пряжку ремня. А капитан Белоненко был спокоен. И это задело Марину.
«Стоишь и молча любуешься? Ждешь, как я справлюсь одна, без твоей помощи? Ну ладно…» Она вздернула голову и спрыгнула со стола, вызывающе глядя на начальника лагпункта.
– Лида! – решительно повернулась она к Темниковой, но капитан Белоненко резко произнес:
– Бригадир Воронова! – И Марина мгновенно почувствовала властность и жесткость этого голоса. Она сделала два шага к нему и остановилась. – Приказываю вам выяснить и доложить мне причину безобразного поведения вашей бригады, – сказал Белоненко, и его серые глаза холодно и требовательно смотрели на Марину. – Через полчаса чтоб у вас был готов рапорт. Передадите его коменданту.
– Гражданин начальник! Она же ничего не знает! – к Белоненко подскочила Клава Смирнова. – Давайте лучше я расскажу!
Марина ахнула и сделала движение к Клаве. Это было невероятно, в каком виде стояла девочка перед начальником лагпункта! Клава была полураздета. Платья на ней не было – только коротенькие трусики и розовый, с черной пуговкой сзади, бюстгальтер.
– Мышка! – испуганно крикнул кто-то, но Клава, очевидно забыв, в каком она виде, нетерпеливо отмахнулась и заговорила быстро-быстро, поблескивая черными глазами и размахивая руками:
– Это разве дело, гражданин начальник? Они к нам первые полезли, ботинком в нее двинули, а ее – в кондей? А староста эта ну просто настоящая стерва, она что Маришке предлагала? С Мишкой-парикмахером жить? А какой он, к чертовой бабушке, вор, гражданин начальник, и зачем она девчонку неопытную на такое дело толкает? И что это у вас за старосты по баракам насажены – сводницы и паскуды?
– Послушайте, девушка, – остановил ее Белоненко, – вы пойдите оденьтесь, а потом можете прийти ко мне в кабинет и все рассказать. Но лучше сделаем это завтра.
Клава испуганно оглядела себя, охнула и исчезла в темном проходе между нарами. В бараке грохнул хохот.
– Ох, Мышка, опозорилась!
– Как на пляже! Ха-ха-ха!
– А еще рапортует!
– Прекратить! – повысил голос Белоненко. – Бригадир, если через тридцать минут в бараке не будет наведен порядок, я выпишу вам трое суток карцера без вывода на работу.
Смех оборвался.
– Интересно, почему это ей? – спросили с верхних нар.
– Потому что если бригада нарушает правила внутреннего распорядка, то отвечает бригадир.
Белоненко повернулся и вышел в тамбур. За ним молча последовал комендант.
Пыль улеглась. Электрическая лампочка уже не раскачивалась на шнуре и освещала хаотическую картину разрушения. Растерзанный тюфяк, как сморщенная кожа невиданного полосатого животного, распластался на куче соломенной трухи. Посредине барака валялись две оторванные от нар доски. Чье-то пестрое платье, зацепившись за гвоздь у стойки нары, бессильно повисло, опустив вниз рукава. Тут же валялись тапочки, ботинки и даже неизвестно откуда взявшийся старый, растрепанный лапоть. На засыпанном соломой полу розовыми заплатами расстелились байковые одеяла.
Марина стояла среди этой разрухи, не зная, что она должна делать и что говорить. Вокруг нее собралась толпа девчонок, разглядывавших нового своего бригадира с бесцеремонным любопытством. Рядом с Лидой Темниковой стояла девушка в синей юбке, ярко-красной кофточке и черном платке, наброшенном на плечи. Ее серебряные волосы на черном фоне платка казались париком – так неестествен был их цвет. Да и вся она казалась не настоящей, не живой, а искусно выполненной безделушкой, сошедшей с каминной доски.
Заметив ее, Марина уже не могла оторвать от нее взгляда. А девушка с еле уловимым сознанием превосходства спокойно рассматривала Марину, как рассматривают вещь в антикварном магазине, оценивая – стоит ли ее приобрести? Темно-синие ее глаза не выражали ничего, кроме холодного любопытства.
– Ты про нее говорила? – кивнула она на Марину, и Лидка Векша сейчас же торопливо ответила:
– Про нее. Мариша, это – Галя Чайка. Светлова по фамилии.
– Почему же тебя не посадили в изолятор? – недовольно спросила Чайка.
Марину покоробил пренебрежительный тон и высокомерный взгляд Галины.
– Значит, не за что было. А ты что, хотела, чтобы обязательно посадили? – Марина интуитивно почувствовала, что девушка эта пользуется среди своих товарок авторитетом и что к новому бригадиру она относится враждебно. Поняла она также, что ни тоном, ни взглядом, ни жестом не должна сделать никакой уступки этой самоуверенной, надменной девушке – иначе не удастся ей завоевать здесь «командной высоты».
Галя ответила не сразу. Она еще раз осмотрела Марину с головы до ног, словно взвешивая что-то, а потом, небрежно пожав плечами, бросила:
– Мне все равно, посадили бы тебя или нет… И ты не воображай, что мы подняли шумок из-за тебя. Мы еще в вагоне сговорились устроить кордебалет.
– А я по этому поводу ничего и не думаю, – в тон ей ответила Марина. – Невелика честь – быть причиной такого безобразия, – она скользнула взглядом по бараку. Чайка тоже огляделась вокруг.
– Да, – неожиданно для Марины согласилась она. – Хорошего действительно мало. Но раз постановили, надо было делать.
– Глупо это все! – осуждающе произнесла Марина. – А если бы вы постановили еще какую-нибудь чушь, то тоже выполнили? Ну, допустим, раздеться донага и бегать под дождем по зоне?
В глазах Гали что-то мелькнуло, и бледно окрашенные губы дрогнули в улыбке.
– Это было бы интереснее, но я не догадалась. В следующий раз сделаем. Только не совсем голыми, а вот так, как сегодня Мышка…
Вокруг восторженно зашумели:
– А что?! Можно! – и захлопали в ладоши.
– Только поторапливайтесь, – выждав, когда немного стихло, сказала Марина, – а то вот-вот снег пойдет. Ну ладно, хватит болтовней заниматься – мне через двадцать минут нужно рапорт писать.
Она подчеркнуто отвернулась от Гали Чайки и спросила рыженькую Лиду:
– Так вы устроили этот ваш «кордебалет» потому, что вынесли решение еще по дороге?
– Да… – неуверенно ответила Лида.
– Хорошо, – озабоченно кивнула Марина, – значит, я так и доложу начальнику. А сейчас давайте приводить барак в порядок. Я не собираюсь из-за вас сидеть в карцере… А раз начальник пообещал, то уж, наверное, посадит.
Она подчеркнуто не замечала Галину Светлову и обращалась лишь к тем, кто стоял рядом с Векшей. Внешне Марина казалась спокойной и уверенной. Голос ее звучал тоже спокойно и уверенно, но в голове беспомощно металось: а что дальше? А если они откажутся убирать помещение? А если они снова начнут свой «кордебалет»? И вдруг мелькнула мысль: «А что бы стал делать на моем месте капитан?» Через секунду Марина почувствовала успокоение и обрела уже не показную, а настоящую уверенность.
Теперь она уже делала и говорила только то, что, как ей казалось, стал бы делать и говорить капитан Белоненко.
– Где у вас веники? А ну-ка, тащи, – она легонько повернула лицом к тамбуру первую попавшуюся девчонку. – А ты давай кружку с водой и побрызгай пол. Лида, скажи, чтобы все подобрали свое барахло, а то выметем за дверь.
– Ишь, ты… – произнесли за ее спиной. – Командует…
– Подожди, она еще в морду даст – закачаешься!
– Хитер начальничек, знал кого над нами поставить!
Марина быстро повернулась к той, что проговорила эти слова.
– Я к вам не напрашивалась! – сердито крикнула она. – Давай придержи язык, а лучше возьми расческу и расчеши волосы. На ведьму похожа!
Стоящие рядом рассмеялись:
– А ты ей сама расчеши – ты ведь бригадир!
– Ладно, займусь потом, – отозвалась Марина. – Приходилось в детдоме и носы утирать, только сначала барак приведем в порядок.
Она незаметно искала глазами Нину Рыбакову и Клаву Смирнову – все-таки с ними можно было бы легче договориться. Рыженькая Векша стояла рядом с ней и, видимо, не решалась подчиниться Марине или отойти в сторону.
