Текст книги "Бездна (Миф о Юрии Андропове)"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 37 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

4 ноября 1982 года

Рабочий день только начался. Девять часов двадцать пять минут.

Начальник Пятого управления КГБ Фрол Дмитриевич Попков, сидя в своем кабинете, просматривал документы, которые подготовил для оперативного совещания с руководителями отделов: оно начнется через пять минут. Предстоит обсудить программу профилактических мер накануне Октябрьского праздника «с нежелательными элементами» (так называются эти люди, осколки разгромленного диссидентского движения; правда, оно все время пополняется новыми и, что самое тревожное, молодыми кадрами). Основная задача – не допускать их контакта с зарубежными журналистами и прочими иностранцами, которые тучами съезжаются в Москву – черт бы их побрал! – на все наши революционные праздники.

«Будь моя воля,– думал Попков,– я бы половину въездных виз, а то и треть…»

Зазвонил телефон прямой связи с ЦК партии.

– Я слушаю! – подняв трубку, с невольным раздражением в голосе сказал начальник «Пятки».– Алло! Я слушаю.

Телефонная трубка молчала.

– Алло! Попков у аппарата.– Внезапный, вроде бы беспричинный страх охватил Фрола Дмитриевича.– Я слушаю…

– Так слушай! – Он сразу узнал голос Андропова и похолодел: в голосе клокотали ярость и бешенство. Никогда раньше такого голоса Юрия Владимировича ему слышать не доводилось.– Как вас понимать, Фрол Дмитриевич?

– То есть?

– Мы с вами давно договорились, что все зарубежные публикации, в которых хотя бы упоминается мое имя, вы немедленно доставляете мне! Немедленно! У вас там на этой работе с зарубежной прессой целый полк бездельников сидит! И что же? Только сегодня, сейчас… Не вы, Фрол Дмитриевич, не вы! Мои люди кладут мне на стол газету «Дейли ньюс» за двадцать четвертое октября со статьей вашего Артура Вагорски «Накануне»… Мерзкая статья, отвратительная! Провокационная!…– Там, на Старой площади, Андропов задохнулся от злобы.– Опубликована десять дней назад! Вы хоть с ней знакомы?

– Знаком, Юрий Владимирович…

– Так в чем дело?

– Честно?

– Разумеется, честно, черт бы, вас побрал! – Интонация голоса смягчилась, и, если бы товарищ Попков верил в Бога, он бы истово перекрестился.

– Не хотел вас огорчать, Юрий Владимирович. Перед праздником… Перед решающими событиями…

– Вот что, уважаемый, давайте прежде всего будем мужчинами и профессионалами. Давайте делать свое дело. Постоянно и неуклонно.

– Согласен, Юрий Владимирович. Извините.

– Он согласен! – Андропов хмыкнул и, похоже, совсем успокоился.– Так что, Фрол Дмитриевич, этот Вагорски окончательно вышел из-под вашего контроля, опеки? Вы его не можете больше направлять в нужную нам сторону?

– Да как сказать…

– Скажите, как есть! Во всяком случае, все его последние статьи говорят именно об этом – он вне вашего влияния, более того – он нам враждебен и поэтому опасен. Что вы намерены делать дальше, Фрол Дмитриевич?

– Ситуация с Артуром Вагорски сложная. Не только мы влияем на него, не только мы поставляем, надо сказать, дотошному американцу информацию.

– Эта его девка? Как ее?

– Да, Виктория Садовская. И вся ее среда, где постоянно вращается Вагорски. Что же, Юрий Владимирович, на то мы тут и сидим. Будем работать с Вагорски. Будем…

– Нет уж! – перебил Андропов.– Все.– В голосе его снова звучала ярость,– С Вагорски после его статьи «Накануне» – все! Он должен быть объявлен персоной нон грата и выдворен из Советского Союза. И другим неповадно будет. Да и с Викторией Садовской пора разобраться. Ей совсем не помешает несколько лет в новой рабочей среде, на свежем воздухе, подумать о своих заблуждениях. Да и этот религиозный журнал. Как он?

– «Благовест», Юрий Владимирович…

– Она там вроде теперь замредактора?

– Да.

– Уж больно мы с вами, Фрол Дмитриевич, гуманны. Чрезмерно! Сколько лет терпим у себя под боком это мракобесие, этот религиозный дурман, замешанный на антисоветчине. Пора, пора принимать меры.

– Согласен, Юрий Владимирович.

– Теперь вот что… Объясните мне, пожалуйста, Фрол Дмитриевич, каким образом у этого Вагорски оказалась, как я понимаю, верстка последней части мемуаров нашего замечательного писателя Леонида Ильича Брежнева? – Попков молчал, и, не дождавшись ответа, Андропов продолжал (в голос вернулось раздражение): – Что там у вас происходит в цензуре?

– Недоработка, Юрий Владимирович.

– Недоработка!… Объясните все-таки, как это возможно?

– Объяснение одно…– Попков вздохнул.– Все продается, все покупается…

– В рядах работников государственной безопасности не должно быть коррупции. Не должно!

– Там, Юрий Владимирович, работают не только наши люди…

– Ну, хорошо… Разберитесь. Обязательно выявите виновных, примите меры. И доложите мне.

– Да, Юрий Владимирович… Примем все меры. Будем работать.

– Вот и работайте, дорогой! Работайте! – Андропов положил трубку.

Фрол Дмитриевич Попков, с облегчением вздохнув, вытер носовым платком пот со лба и, переключившись на дежурного в приемной, сказал:

– Приглашайте товарищей.

Было без двадцати десять утра.

5-10 ноября 1982 года

Пятого ноября члены Политбюро на незапланированное экстренное заседание собрались по инициативе Юрия Владимировича Андропова в его кабинете в двенадцать часов дня. Присутствовали не все, пять или шесть человек. На этом заседании не было Константина Устиновича Черненко, который оказался в этот день у себя на даче – ему нездоровилось.

От имени врачей, постоянно наблюдающих за здоровьем Брежнева, и от себя лично говорил академик Евгений Иванович Чазов:

– На сегодняшний день здоровье Леонида Ильича стабильно.– Личный врач Генерального волновался,– Если, конечно, можно назвать здоровьем то состояние, в котором он находится. Не буду повторять того, что вам хорошо известно…– Евгений Иванович закашлялся,– Но седьмого ноября объединяются два фактора: синоптики доложили, что в первый праздничный день, во время военного парада и демонстрации трудящихся на Красной площади, резко ухудшится погода, температура может понизиться до десяти градусов мороза, резкий северный ветер. Это первый фактор. Второй – чрезвычайное ослабление организма Леонида Ильича. Покой, тепло, постоянные медицинские процедуры – вот что ему нужно сейчас.– Чазов помолчал, очевидно подыскивая слова для заключительного вывода,– Словом, объединившись, эти два фактора ставят под угрозу жизнь главы государства седьмого ноября на трибуне Мавзолея, Переохлаждение организма создает угрозу его жизни. Поэтому мы, лечащие врачи товарища Брежнева, и лично я, категорически против его присутствия на Красной площади в этот день… более того, мы будем настаивать на постельном режиме.

– Как же, согласится он на постельный режим!…– сказал Андрей Андреевич Громыко, в злой усмешке скривив рот.

– Да, пациент упрям,– вздохнул академик Чазов.

– Одну минуту, Евгений Иванович,– тихо, вкрадчиво сказал Андропов, сидевший за своим столом и что-то чертивший на листке бумаги остро заточенным синим карандашом.– Вы сказали: здоровье Леонида Ильича стабильно. В последнюю неделю он встречался с коллективами двух московских предприятий. Скажите, во время этих встреч его здоровье было таким, как сейчас?

Чазов, подумав несколько мгновений, сказал:

– Пожалуй. Да, именно так.– Но в голосе его не было уверенности.

– Товарищи! – Юрий Владимирович поднялся и обвел всех находящихся в кабинете пристальным, внимательным взглядом.– Жизнь главы государства, его здоровье бесценны. Но есть еще интересы государства, престиж Советского Союза, забота о стабильности в нашем обществе, да и во всем мире. Отсутствие вождя народа на трибуне седьмого ноября, в шестьдесят пятую годовщину нашей великой революции, может быть превратно воспринято советскими людьми, более того, вызвать панику. И так, к сожалению, не раз появлялись слухи о его кончине… («Которые ты и твои опричники и распространяют»,– успел подумать Андрей Андреевич Громыко, впрочем, без всяких эмоций и чувств.) И вдруг в такой день Леонида Ильича нет на трибуне Мавзолея Владимира Ильича Ленина! А многочисленные иностранные делегации, журналисты и телерепортеры со всего света, которые будут присутствовать на Красной площади? Представляете их реакцию? – Все молчали, потупя взоры долу.– Нет! – В голосе Главного Идеолога страны зазвучали пафос и страсть.– Леонид Ильич в этот торжественный день должен и принимать военный парад, и приветствовать ликующий народ. Как всегда! Евгений Иванович,– повернулся Андропов к Чазову,– как вы утверждаете, здоровье Леонида Ильича стабильно. Остается уберечь его от переохлаждения на трибуне Мавзолея. Так неужели мы этого не можем сделать? Теплая, добротная одежда, его любимый горячий чай, наконец, если надо, соответствующие лекарства, стимулирующие тонус организма. Всего на несколько часов, Евгений Иванович. А после праздника и вы и мы сделаем все, чтобы товарищ Брежнев как можно больше уделил времени своему здоровью и отдыху. И мы уже работаем в этом направлении. («Какая лиса! Просто бестия!» – подумал Громыко, испытав даже некоторое, правда, мгновенное восхищение.) Поэтому, товарищи, я предлагаю не лишать Леонида Ильича счастья быть седьмого ноября со своим народом! Ведь он каждый год с нетерпением ждет этот прекрасный день! Собрание наше не протокольное. Но все-таки давайте проголосуем. Кто за мое предложение, прошу поднять руки.

И Юрий Владимирович Андропов первым поднял руку.

Подняли и остальные, не глядя в глаза друг другу. Кроме Евгения Ивановича Чазова, который, демонстративно сцепив пальцы в замок, сидел, замерев и глядя перед собой в пол.

…Что же, мини-спектакль был разыгран безукоризненно.

…Синоптики не ошиблись: седьмого ноября 1982 года с раннего утра резко похолодало – до семи градусов ниже нуля. Задул резкий северный ветер, небо над Москвой нависло тяжелой черно-серой массой: иногда начинал идти снег, и порывы ледяного ветра несли его по пустынной Красной площади. Было без десяти минут десять. Военная техника, шеренги курсантов и слушателей военных академий, ряды сухопутных войск замерли на Манежной площади и прилегающих улицах, скрываемые темно-красной громадой Исторического музея. А трибуны до отказа были заполнены гостями. Над ними стоит тихий гул ожидания… Скоро… Прекратился короткий снегопад, посветлело. В сером небе на мгновенье, причудливо и нереально, расплывчатым желтком возникло солнце и тут же исчезло. Опять хмурилось.

…Он, поддерживаемый телохранителями, трудно, тяжко поднимается на трибуну Мавзолея, останавливаясь на каждом переходе – нечем дышать, не хватает воздуху. Он тепло одет: зимнее пальто, под пиджаком толстый свитер, шерстяной шарф, кожаные на меху ботинки, ондатровая шапка. Но все равно холодно, от ударов в лицо порывистого ветра перехватывает дыхание, начинают деревенеть щеки. Он слышит, как за ним, тоже трудно, карабкаются его соратники.

Но вот и близок конец – еще один переход в несколько ступенек.

На Спасской башне куранты начинают отбивать десять часов.

С последними ударами курантов он оказывается на трибуне. Телохранители отступают назад, несколько самостоятельных шагов… Ничего, ничего, сейчас. Порядок! Не пошатнулся, не качнулся в сторону. Дошел! Все… Он на своем месте.

Все привычно, все как всегда: команды, гимн, краткие речи, грохот и бензинный чад военной техники, от которой, кажется, сотрясается земля, военные марши, мощный слаженный грохот сапог проходящих мимо стройных колонн. Он скорее по многолетней привычке, по инерции пытается отдать честь, но рука еле-еле поднимается до уровня плеча и замирает, еле заметно подрагивает. Он не видит, что происходит там, на Красной площади – все в странном розоватом тумане, то приближается, то исчезает. Гул, грохот, уже совсем одеревенело лицо, оказывается, по щекам текут слезы, застывая в глубоких морщинах, а он и не чувствует этого. «Леонид Ильич, горячего чайку».– «Что?… Где… Ага…» Он пьет горячий, чуть-чуть подслащенный чай («Нельзя, нельзя сладкого. От сладкого прибавляется вес»), не ощущает ни вкуса, ни запаха, ни тепла, вставные зубы стучат по краю стакана. «Спасибо…» Хочется в туалет, по-маленькому. Но нет тут туалета, а уйти нельзя, неудобно, престиж государства… народ не поймет. Надо стоять, стоять… Лечь бы в тепле, поспать бы полчасика. Нельзя, нельзя… А по Красной площади уже шествуют колонны ликующих демонстрантов – знамена, транспаранты, портреты. Его портреты… Много, много его портретов. «Народ меня любит, ага… И я люблю свой народ. Я всех вас люблю…» По щекам ползут слезы и тут же застывают в оврагах морщин. Шевелятся безжизненные, непослушные губы – он говорит ему, своему народу, пламенную революционную речь, но стоящие с двух сторон соратники слышат только невнятный, редкий шепот, похожий на бред.

Так проходит час, второй. Он уже не понимает, где он, что с ним.

…Вряд ли осознавал Леонид Ильич Брежнев в тот день, седьмого ноября 1982 года, стоя на трибуне Мавзолея, «принимая» военный парад, «приветствуя» колонны демонстрантов, что он прощался со страной, которой правил восемнадцать лет. Что все это было для него в последний раз… Вряд ли. О чем он тогда мог думать?

Может быть, о самом простом, житейском: давно надо было здесь, в Мавзолее, соорудить лифт, чтобы в нем товарищи поднимались на трибуну, не мучились, не страдали. И теплый, удобный туалетик должен тут быть. Ничего, Владимир Ильич не обидится, сам человеком был. И буфет небольшой, тоже теплый,– отлучился незаметно на пару минут, выпил чашку кофе, съел бутербродик, а кому врачи позволят, пусть и рюмочку пропустит, не грех, праздник.

А может быть, Генеральный секретарь правящей партии и глава государства подводил итоги своего правления и удивлялся: как это ему удалось восемнадцать лет удержаться на самом верху? Не свергли, не убили, не отправили в позорную отставку, как Никиту. Знал ли Леонид Ильич ответ на этот вопрос? Тоже – вряд ли. А все, возможно, просто, совсем просто… Он никогда лично не управлял страной и нисколько не страдал от этого. Символы власти – звания, ордена, право первой подписи (подскажут товарищи: подпиши – подпишет; шепнут: не подписывай – не подпишет, да еще черные брови насупит, кулаком по столу грохнет, покажет характер); ритуал приемов, праздников, встречи с первыми лицами других государств, протокольные церемонии – все это было ему дороже самой власти. И такой лидер государства вполне устраивал «единомышленников», стоявших за его спиной и варивших свою политическую похлебку. Другое дело, что каждый варил ее на свой вкус. Ну и ладно! Варите, хрен с вами! Только меня не трогайте. Зато вон до каких лет дожил, оставаясь вождем советского народа и всего прогрессивного человечества. Семьдесят шесть лет! Действительно… Политический долгожитель. За годы его правления в Соединенных Штатах Америки, к примеру, четыре президента сменилось. Это товарищ Брежнев точно знал. А если в российскую историю заглянуть? Правда, не очень-то он в нее заглядывал, если вообще заглядывал. А зачем напрягаться? Зря время терять? Скажем, нужна историческая параллель в отчетном докладе на очередном съезде партии, так для чего, скажите, референты и советники, этот доклад пишущие? Все исполнят в лучшем виде. И тут надо откровенно сказать: был Леонид Ильич – как и все наши вожди его круга, начиная с Никиты Сергеевича Хрущева,– человеком невежественным, необразованным, некультурным, неинтеллигентным. Никогда он не читал книг. Все сведения и знания черпал из кинофильмов «про войну», «про разведчиков», «про колхозы», «про историю», а представления о современной жизни страны, в том числе и негативные, черпал из газет, журнала «Крокодил», который очень любил читать с Викторией Петровной, из телевизионных передач «Время» и «Фитиль».

Что же, давайте за него в российскую историю заглянем. Интересные обнаруживаются обстоятельства. Дожил кто-нибудь до возраста Леонида Ильича Брежнева из верховных правителей государства Российского? Представьте себе – никто! Последний русский император Николай Второй расстрелян большевиками в пятидесятилетнем возрасте; Иван Грозный, Петр Первый и «основатель первого в мире государства рабочих и крестьян» Владимир Ленин покинули сей мир, когда каждому из них было по пятьдесят три года; Николая Первого приняла земля в возрасте пятидесяти девяти лет; Александра Второго, великого царя-реформатора, революционеры-народовольцы грохнули бомбой за полтора месяца до его шестидесятитрехлетия. Екатерина Вторая умерла, когда ей было шестьдесят семь лет; из советских вождей только «лучший друг всего прогрессивного человечества» Иосиф Сталин дотянул до семидесяти трех лет – тут, наверное, сказались традиции кавказского долголетия. Да и всех своих соратников по борьбе, с которыми Брежнев в 1964 году сверг Хрущева, он пережил – один он сейчас в Политбюро из той славной плеяды.

«Один, совсем один,– шептал одеревеневшими губами Леонид Ильич, чувствуя, что холод проникает во все его большое тело.– Никого…» И опять водянистые гаснущие глаза наполнялись слезами.

Но имел он в виду не тех своих давних сподвижников, а совсем другое – то, что сейчас происходило вокруг него. Наверное, инстинкт самосохранения в человеке – как и в животном – умирает последним.

– Леонид Ильич, все, пора.

Он очнулся, вышел из состояния полусна, грез, полуобморока. Понял: народ, демонстрация – все кончилось, пустеет трибуна Мавзолея.

– Леонид Ильич, вы как? Праздничный прием… На всякий случай ваша приветственная речь… Всего три странички…

– Никаких приемов… В Завидово… Охота… Хочу в Завидово…

…И через два часа он вышел из машины у своего охотничьего домика в знаменитом заповеднике, который занимает огромную территорию Московской и Калининской областей: неухоженные леса без всяких асфальтированных дорог, транспорт – только лошади, летом к местам охоты – на телеге, зимой на санях; разливы Московского моря, камышовые заросли, болота, малые речушки, зверья и боровой дичи – несметно. Это охотничье хозяйство для царствующих особ, находящееся на балансе Министерства обороны, при Брежневе достигло своего апогея. «Охотничьи домики», естественно, со всеми удобствами, с непременными банями и саунами (кому что нравится), свое подсобное хозяйство: лошади, коровы, овцы, рыбопитомник и питомник норок, разведение уток и куропаток, псовый двор. «Коллектив» – более пятидесяти человек, основа которого – егеря. Ну и, конечно, бытовая обслуга: повара, официантки, банщики, медики, рабочие подсобного хозяйства. И – охрана, спецбатальон, в котором более двухсот человек.

Впервые лесные угодья Завидово для «правительственной охоты» облюбовал Никита Сергеевич Хрущев, тоже «страстный» охотник; при нем спецхозяйство начало благоустраиваться. Но окончательно его обустроил за долгие годы своего правления тот, кто приехал сюда после праздничных торжеств на Красной площади седьмого ноября 1982 года.

И если была у Леонида Ильича в жизни всепоглощающая страсть, которая восстанавливала его силы, улучшала самочувствие, повышала жизненный тонус,– то это охота. Он был не только страстным охотником, но, без всякой «туфты», подставок (обычная практика для егерей, когда охотится кто-нибудь из вождей или их высокие гости), он был великолепным стрелком, конечно, до тех пор, пока его не стали покидать физические силы. У него на даче в Заречье был целый арсенал охотничьих ружей – и тех, которые он приобретал сам, и тех – их было большинство,– которые ему дарили главы государств или государственные лица рангом пониже, рассчитывая таким образом – и не без основания – положительно решить свои проблемы во время официальных переговоров.

Леонид Ильич наивно полагал, что и для его ближайших соратников нет больше радости, чем оказаться с ним на охоте в Завидово; он часто приглашал кого-нибудь из кремлевских старцев поехать с ним, чтобы «на зорьке, часа эдак в три, двинуть на уток». Старцы вздыхали, кряхтели, принимали лекарства и… ехали.

Доходило и до курьезных случаев. Однажды впервые получил приглашение пожаловать на царскую охоту Михаил Андреевич Суслов и, человек сугубо кабинетный, теоретический, ни разу в жизни не державший в руке ружья, не посмел отказаться, приехал. Вышел из машины в своих знаменитых галошах и, вдохнув свежий воздух – резкий, предутренний, сказал:

– Сыро – И, отказавшись зайти в охотничий домик гостеприимного хозяина, сел в машину и уехал домой, в тепло.

(Я, автор этой книги, которую можно было бы еще назвать «Житие и деяния Юрия Андропова», однажды, роясь в архивных документах, задал себе вопрос: «А любил ли охоту Юрий Владимирович? Охотился ли он со своими коллегами по Политбюро? Или в молодости, например, в Карелии, в бытность свою первым секретарем ЦК комсомола этой республики? «Никаких подтверждений или отрицаний этого обстоятельства не обнаружил. Скорее всего, не был охотником мой герой. Может быть, по причине плохого зрения?

Впрочем, есть у меня одно свидетельство… Но оно устное, ни на какой бумаге не зафиксировано, и человек, сообщивший мне это, просил его имя не обнародовать. Словом, хотите – верьте, хотите – нет. Будто бы однажды пригласил Леонид Ильич Андропова на охоту в Завидово: «Поехали, Юра,– или Юрий Владимирович, если в ту пору своему главному охраннику еще не «тыкал»,– поехали завтра, уток постреляем». И будто бы тогдашний Председатель КГБ ответил: «Спасибо, Леонид Ильич, но вынужден отказаться. Не охотник. Не люблю, даже не переношу крови. И вообще. Убивать птиц, зверей… Лишать их жизни… Нет!» И будто бы после этого глава государства так обиделся на товарища Андропова, что не разговаривал с ним больше года.)

…Леонид Ильич Брежнев уже давно сам не стрелял, но на любую охоту в Завидово приезжал при первой возможности. Теперь на вышке, если «брали кабана», или на лодке, когда «били уток», он был болельщиком. Стреляли егеря или телохранители. И его все равно охватывал охотничий азарт: переживал, чаще билось сердце, молодел, казалось, возвращались силы.

Так было и на этот раз. Седьмого ноября Брежнев попарился в баньке, поспал пару часов, совершил небольшую прогулку, жадно дыша терпким духом русского леса в позднюю осеннюю пору, чувствуя, что хорошо ему, радостно, тело свое ощущает совсем здоровым. «Еще поживу!»

В пять часов отправились к месту охоты. В начале восьмого вечера уже были в глухом лесу, на охотничьей вышке,– он, егерь и телохранитель, оба с ружьями с оптическими прицелами и приборами ночного видения. Повезло: уже через два часа к подкормке вышло кабанье стадо – впереди молодняк, подсвинки, за ними самки, и замыкали стадо три матерых кабана. Одного из них и взял егерь первым точным выстрелом. Раскатилось эхо по темным лесным чащобам, стремительно разбежалось кабанье стадо, только треск стоял вокруг вышки, постепенно затихая.

– Попал! Попал! – в каком-то неистовстве кричал Леонид Ильич Брежнев.

Ему помогли спуститься, светили фонарями. Он, спеша, задыхаясь, подошел к огромной кабаньей туше, наклонился над оскаленной мордой, прошептал:

– Посвети-ка!… Куда ты его?… Вот! Ну, мастак! Точно между глаз.

– Это мы вместе с вами, Леонид Ильич,– подобострастно сказал егерь.

Генеральный секретарь тяжело сел на мертвого кабана, испачкав полу пальто кровью, сочившейся из раны, вздохнул:

– Эх, жаль, нет фотографа. Хороший бы снимок получился!

И его, следует добавить, можно было бы озаглавить: «Последняя охота».

…Вернулись, скромно поужинали, разговоры – только про удачную охоту. Лег спать Леонид Ильич поздно, сказал: «Утром не будите. Отоспаться надо». Заснул сразу, без всякого снотворного, и спал крепко до одиннадцати утра.

В Москву отправились после обеда. Чувствовал он себя хорошо, бодро, думал: «Завтра на работу. Дел, наверное, много накопилось за праздничные дни».

…Вечером восьмого ноября Чазову позвонил Главный Идеолог страны:

– Здравствуйте, Евгений Иванович.

– Добрый вечер, Юрий Владимирович.

– Действительно, добрый.– Андропов зло хохотнул.– Ваш подопечный-то? Вчера в Завидово на охоте кабана завалил. А вы говорите «постельный режим».

– Развожу руками.

– Разводите, разводите.– В голосе Юрия Владимировича слышалось что-то похожее на ехидство, замешенное на раздражении.– Думаю, сейчас самое главное – поддерживать Леонида Ильича в той форме, в которой он вернулся с охоты. Не мне вам говорить: здоровье первого лидера страны – достояние нации.

И Андропов положил трубку.

Девятого ноября 1982 года Брежнев появился в здании ЦК КПСС на Старой площади в начале одиннадцатого [4]  [4]Приведенная в этом фрагменте прямая речь Брежнева взята из книги Владимира Медведева «Человек за спиной» (М.: Русская литература, 1994).


[Закрыть]. По отработанной схеме у лифта на третьем этаже его встретил заместитель начальника личной охраны Генерального Владимир Тимофеевич Медведев, была смена его группы телохранителей (или, по официальной терминологии, «прикрепленных»; она состояла из трех человек).

Леонид Ильич вышел из лифта вполне бодрым, осеннее темно-синее пальто распахнуто, в левой руке ондатровая шапка. Увидев телохранителя, улыбнулся, протягивая руку, сказал:

– Здравствуй, Володя.

Владимир Тимофеевич служил в личной охране главы государства уже четырнадцать лет, с 1968 года, и был в семье Брежневых своим человеком, почти родным – его там любили и полностью доверяли ему.

– Доброе утро, Леонид Ильич.– Медведев знает, что нужно спросить у Хозяина, дабы у того улучшилось настроение: – Как охота?

– Хорошо.

От лифта до кабинета Генерального – метров сорок. Апартаменты состоят из трех помещений: приемная, сам кабинет и комната отдыха, в ней стоят тахта, стол, кресла, полки с книгами, дверь в туалет.

Владимир Тимофеевич проводил Брежнева, слегка поддерживая его, в комнату отдыха, помог раздеться.

Отдышавшись, сидя в кресле, Леонид Ильич, трудно поднявшись, сказал:

– Пойду поработаю – И отправился в кабинет.

Медведев перешел в приемную. Он обратил внимание на то, что в этот день к Генеральному никто не заходил. Только однажды появился Константин Устинович Черненко с озабоченным пасмурным лицом, пробыл в кабинете Брежнева всего несколько минут и ушел, тяжело, с хрипом дыша.

В середине дня Леонид Ильич ушел обедать, а вернувшись, как всегда, прилег на тахту, ненадолго соснуть. Телефоны на два часа были переключены на приемную. Проснувшись, Леонид Ильич работал в своем кабинете с бумагами, с кем-то разговаривал по телефону.

В семь часов вечера в приемной прозвучало два звонка – телохранителю. Если нужен секретарь приемной – один звонок.

Владимир Тимофеевич вошел в кабинет.

– Забирай папку, портфель, поехали.

«Ясно, в Заречье,– понял телохранитель.– Генеральный предпочитает больше жить на даче, чем в своей городской квартире на Кутузовском проспекте, похоже, он не любит это жилище, которое представляет «начинку в пироге»: сверху – Андропов, внизу – Щелоков».

Скоростная езда до Заречья – дорога уже расчищена, «зеленая волна» включена: десять – пятнадцать минут.

…Приехали. Медведев в огромной прихожей помогает Брежневу снять пальто, провожает его на второй этаж, где спальня Леонида Ильича и Виктории Петровны и еще несколько спален для детей и внуков. Потом – на третий – там его рабочий кабинет. Поддерживая Брежнева за локоть, телохранитель чувствует, как тяжко дается его подопечному каждая ступенька. Так… Наконец-то кабинет. Папку на тумбочку, рядом – портфель. Теперь надо пулей вниз, к себе в служебный домик, чтобы доложить оперативному дежурному: «Мы на месте». В дверях Владимир Тимофеевич оглядывается: Леонид Ильич подошел к широкому окну, отодвинул занавеску…

Скорее, скорее! Через три ступеньки. Там, у оперативного дежурного, все в напряжении, ждут его звонка – охрана, телохранители, находящиеся постоянно рядом с Брежневым, знают, что дни его сочтены, и каждый молит своего Бога: «Только не в мою смену…»

Он смотрит в облетевший сад, слабо освещенный фонарями.

Чувствовал ли он тогда, что и этот его взгляд – прощальный? Да, да, это прощание навсегда с Заречьем, к которому он привязался, привык. Скоро-скоро в дальнюю неведомую дорогу…

Нет, наверняка у него не было никакого предчувствия.

Заречье… Удивительное место! Особенно если учесть, что оно в десяти минутах езды от Кремля и Старой площади. Правда, езды по правительственной трассе, в условиях особого режима – трасса, когда он едет, пуста, включена «зеленая волна», только постовые милиционеры выбегают к бешено мчащимся машинам, чтобы правительственному ЗИМу, в котором Он следует в свою загородную резиденцию, по-холуйски отдать честь. (И потом им всем обязательно что-нибудь перепадает с барского стола.)

А само место удивительное: тенистый лесопарк на высоком берегу задумчивой речушки Сетунь, асфальтовые дорожки – для одиноких прогулок (правда, по бокам, в зарослях, бесшумно следует охрана); яблоневый сад под окнами. Несколько лет назад по его просьбе из Молдавии привезли саженцы малины, смородины, вишен. Теперь все буйно разрослось, плодоносит. Молодец, садовник. Теплица своя. Открытый плавательный бассейн. Правда, Хозяин в нем никогда не купается (сейчас в нем плавают печальные осенние листья), и бассейн постепенно ветшает, приходит в негодность. Есть тут еще одна достопримечательность, ревнивая любовь Леонида Ильича – голубятня, до десяти породистых дорогих голубей, красавец к красавцу, отдельно молодняк, отдельно – крупные.

А сам дом? Редких гостей он угнетал своей официальностью, помпезностью, холодом, отсутствием уюта. Это в архитектурном плане нелепое сооружение больше походило на административное здание для официальных приемов: минимум полезной площади, зато просторные холлы, переходы, длинные коридоры, в которых можно проводить соревнования по бегу; величественная мраморная лестница, ведущая на второй и третий этажи. Большие окна, стеклянные двери, мозаичные витражи в стиле современного модерна. Нет, просто невозможно жить в таком холодном, бездушном доме. А он привык к нему и даже полюбил. На первом этаже, кроме столовой, небольшой кинозал, зимний бассейн – четырнадцать квадратных метров, три дорожки. Здесь он плавает каждое утро.

Внизу, в полуподвальных помещениях,– комнаты для обслуживающего персонала, всяческие подсобки. На втором этаже спальни, на третьем, кроме кабинета,– библиотека, в которой хранятся главным образом сигнальные экземпляры его книг, и политических, и художественных (ведь он «писатель»). Есть тут же бильярдная с огромным столом. Но сам Леонид Ильич в эту игру не играет, он вообще не занимается спортом, его спорт – охота. Да еще езда на легковых автомобилях – вторая его страсть. Поэтому здесь никто никогда не играет в бильярд.

В половине девятого вечера в дежурном домике, в котором сидел у телевизора Медведев, раздался телефонный звонок.

– Владимир Тимофеевич,– сказала официантка,– вас приглашают на ужин.

Это уже традиция: без своего верного телохранителя к еде Леонид Ильич не притронется.