Текст книги "Бездна (Миф о Юрии Андропове)"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

Телефон молчал – Лиза не звонила.

Так он просидел некоторое время в нервном напряжении, которое постепенно сменилось тяжелым отупением, почти прострацией, и в таком состоянии Рафт заснул.

Его разбудил телефонный звонок.

«Лиза!» – подумал он, еще не проснувшись окончательно. Открыл глаза. Гостиная погружена в полумрак. На экране телевизора шел жестокий поединок боксеров, негра и белого, оба в тяжелом весе, и оба были мало похожи на людей. Телефон звонил. Рафт одной рукой выключил телевизор, другой схватил трубку телефона.

– Слушаю! – задохнувшись, сказал он.

– Хелло! Это Майкл? – Судя по голосу, говорило совсем юное существо и по-английски вполне прилично: акцент, наверно русский, еле ощущался.– Здравствуй, Майкл.

– Нет, это не Майкл.

– Ой! Простите… Тогда, может быть, вы замените мне Майкла? Меня зовут Мартой.

Рафт положил трубку телефона и тут же набрал Лизин номер. Длинные гудки. Долго-долго – длинные гудки… Лизы дома не была

Жозеф взглянул на часы – без двадцати час ночи.

«Где же она? Неужели все еще у родителей?»

Рафт заметался по темной гостиной, бесцельно, хаотично, зачем-то отодвинул портьеру на окне и несколько минут смотрел на пустую Манежную площадь, на Кремль, на кровавые яркие звезды, венчавшие его башни.

«Без суеты, без суеты! – наконец приказал он себе.– С утра ее дежурство. И она придет. А сейчас – спать».

Спал он беспокойно, что-то снилось ужасное, но, просыпаясь от собственного глухого крика, он не мог вспомнить, что именно. Вскакивал, потный, с колотящимся сердцем, бежал к телефону, звонил.

Там, в странной квартире Лизы, трубку никто не брал…

Так в течение этой кошмарной ночи он просыпался несколько раз – и звонил, звонил, звонил…

2 августа 1982 года

…В восемь утра американский журналист Жозеф Рафт был бодр, чисто выбрит, благоухал своими крепкими духами, свежая белая рубашка была, учитывая специфику предстоящего визита, подчеркнута черным галстуком-бабочкой. Только в половине девятого он пошел завтракать, сказав себе: «Вернусь, а она ставит на стол новый букет цветов».

Завтракал он не торопясь, растягивая время. Правда, если бы у него спросили, что он ел только что, Жозеф не сумел бы ответить.

Он вернулся к себе в начале десятого и сразу понял: у него никто не производил утреннюю уборку. Лиза не приходила.

Рафт, оставив дверь в гостиной открытой, сел в кресло, устроился поудобнее, вытянув ноги, и стал ждать, твердя про себя, как заклинание: «Она придет, придет, придет…»

И действительно, в двери загремел ключ – Рафт взглянул на часы: без десяти десять.

«Наконец-то!…»

Дверь открылась, и в переднюю вошла высокая стройная девушка: узкая черная юбка, белая кофта; в руках у нее была стопка полотенец.

– Ой!…– воскликнула она, увидев Рафта.– Простите…– По-английски она говорила с трудом – Я думала, вас уже нет. Здравствуйте! Я ваша горничная. Меня зовут Машей.

– А… А Лиза?…– вырвалось у него.

– Лиза? – Новая горничная, тоже безупречно красивая, но другая, другая, с удивлением смотрела на него.– Не понимаю…

– Да ведь сегодня дежурная горничная – Лиза…

Маша улыбнулась:

– Простите, даже не знаю, что вам сказать. Меня перевели сюда с пятого этажа. Теперь я на третьем, у вас, буду работать. И это – повышение. Сегодня и завтра моя смена.

Рафт хотел еще что-то спросить, но в этот момент зазвонил телефон.

«Это – она!…»

В трубке зазвучал голос Валерия Яворского (Жозеф совсем забыл о своих сопровождающих. Или как их назвать?):

– Доброе утро, Жозеф. Мы внизу. Спускайтесь. К этому светиле опаздывать не рекомендуется.

К прославленному театру они подъехали, когда стрелки часов на круглых часах, прикрепленных к фонарному столбу на углу улиц напротив станции метро, показывали двадцать пять минут одиннадцатого.

– Слава Богу, вовремя,– с облегчением сказал Ник Воеводин.

«Чего они так дрожат перед этим режиссером?» – подумал Рафт.

У служебного входа в опальный театр их встретила дама неопределенного возраста, с яркой помадой на губах, густо напудренная, пахнущая французскими духами и табаком. Протягивая Жозефу руку для поцелуя, сказала по-английски, томно и нервно одновременно:

– Доброе утро! Он вас ждет! Ждет! Прошу!

Они прошли по каким-то театральным задворкам – переходы, крутые узкие лестницы, бутафорский театральный хлам; в прорезь кулисы мелькнула сцена, освещенная яркими софитами; на ней рабочие монтировали декорации, похоже, средневекового русского града.

Подъем по крутым ступеням вверх, узкий коридор, слабо освещенный; и прямо перед ногами американского журналиста пробежала огромная жирная крыса. Жозеф чуть не вскрикнул.

– Не обращайте внимания,– сказала сопровождавшая дама, пожалуй, даже весело.– Их тут полно. Вполне мирные существа. Мы с ними, можно сказать, в дружеских отношениях.

Свернули за угол, и коридорчик уперся в обшарпанную дверь с табличкой: «Главный режиссер».

– Прошу! – Дама распахнула дверь.

И они оказались в просторной комнате с двумя большими окнами, выходящими в зеленый дворик, замкнутый стенами домов из красного кирпича – чахлые деревья, клумбы, травка на газонах; на всех стенах театральные афиши на многих языках, с автографами, подрисованными карикатурами, стихами, наскоро, размашисто написанными; полки с масками, статуэтки, макеты театральных декораций. Картины на стенах: лишь одна написана в реалистической манере – портрет самого маэстро в костюме и гриме Отелло. От абстрактных сочетаний красок и линий на остальных полотнах рябило в глазах. Старинная мягкая мебель, большой письменный стол, заваленный бумагами, газетами, журналами, афишами, всяческими безделушками. На другом квадратном столе, задвинутом в угол и покрытом бархатной скатертью бежевого цвета с бахромой (вся она в пятнах и разводах),– самовар, кофеварка, кучно составленные чайный и кофейный сервизы, оба фарфоровые. Пол застлан ворсистым ковром, и посередине комнаты на этом ковре развалился большой пушистый рыжий кот с белым брюшком, и по позе сразу видно, что главное содержание этого субъекта – вселенская лень: на появление гостей он никак не прореагировал, не шевельнулся, даже не открыл глаз; наверняка с театральными крысами он живет в мире и согласии. Кроме кота, в комнате никого не было.

– Иду, иду! – послышался хорошо поставленный бархатный голос.

Открылась неприметная дверь в углу глухой стены, и появился маэстро, всемирно знаменитый режиссер театра, известного спектаклями, в которых в аллегорической, а достаточно часто и в открытой форме, выражены протест и борьба с существующей в России политической системой.

Был маэстро уже немолод, может быть, приближался к шестидесяти, а то и перешагнул их, высок, грузен, что-то женское присутствовало в лице с дряблыми щеками, но бледно-голубые глаза под серыми бровями смотрели молодо, зорко, были полны энергии и воли, и весь он, в безукоризненно сидящем на нем бежевом костюме, в белоснежной рубашке с шелковым синим шарфиком на морщинистой шее, излучал флюиды могучей жизненной энергии, действия – и спокойствия. Движения его были пластичны, уверенны, и уже через несколько мгновений этот человек не воспринимался как старик. «Для истинных людей искусства возраста нет»,– подумал Жозеф Рафт.

– Здравствуйте, здравствуйте! – Маэстро говорил по-английски совершенно свободно. Он энергично пожал американцу руку, потом сопровождающим, спросил, бегло взглянув сначала на Яворского, потом на Воеводина, очевидно заранее зная ответ: – А вы, уважаемые, переводчики?

– Я – переводчик,– сказал Валерий Яворский.

– А я,– поспешил Ник,– с коллегой Рафтом от Союза журналистов.

– Понятно,– сказал знаменитый режиссер, и еле заметная саркастическая улыбка мелькнула на его лице.– Что же… товарищи и господа, прошу! Располагайтесь. Симочка! – повернулся маэстро к даме, встретившей их.– Вы нам чайку и кофе. Кто что соизволит.– Все это говорилось по-английски.

– Один момент!

Симочка захлопотала у стола с самоваром. Минут через десять на углу письменного стола появился расписной поднос – русская тройка на черном фоне – с горячим чайником, кофейником, посудой, сахарницей, печеньем, вазочкой с конфетами. Симочка в разговоре участия не принимала: что-то приносила, уносила, разливала в чашки чай и кофе, двигаясь бесшумно. Зато рыжий кот в аудиенции участие принял: как только маэстро сел в свое кресло, он ожил, открыл изумрудные глаза, поднялся с ковра, потянулся, выгнул спинку и уже через минуту прыгнул на колени к хозяину кабинета.

– Хорошо, Макбет,– сказал режиссер, лаская большой белой рукой кота,– можешь поприсутствовать, только – никакого хулиганства.

– Он хулиган? – спросил, улыбнувшись, Рафт.

– Больше – бандит и вор. У Макбета было тяжелое детство. Он постоянно норовит что-нибудь стянуть со стола. Но сейчас для него тут нет ничего интересного. Итак… Я думаю, мы будем говорить по-английски.– Хозяин кабинета повернулся к Яворскому:– Вы не возражаете?

«Переводчик» передернул плечами, сказал по-русски, похоже, с облегчением:

– Баба с воза – кобыле легче.

– Значит, господин Рафт… Я правильно произношу вашу фамилию?

– Да, правильно.

– Значит, если я правильно осведомлен, вас интересует личность Юрия Владимировича Андропова?

– Да. Но я бы уточнил, имея в виду встречу именно с вами: личность Андропова и его роль… И его роль в развитии советского искусства, в частности, театрального искусства.

– Понятно…– Маэстро откровенно усмехнулся.– Давайте тему сформулируем так: «Юрий Андропов и советский театр». Но, может быть, вы мне зададите свои вопросы, господин Рафт? И тогда наша беседа приобретет конкретику.

– Согласен! – Все было отринуто. Все личное. Жозеф Рафт работал. Надо делать свое дело, господа! Всегда и при любых обстоятельствах.– В таком случае, первый вопрос: правда ли, что Андропов, будучи Председателем КГБ, покровительствовал вашему театру? Да и сейчас покровительствует. Вроде бы отстоял несколько спектаклей, которые власти, цензура… Кто там у вас этим занимается? Словом, которые собрались закрыть, запретить,– а он отстоял.

– Ну…– Знаменитый режиссер задумался.– Сказать – несколько спектаклей, это преувеличение. Один спектакль. Может быть, два.

– Это говорит о том, что Андропову нравится ваш театр? Что он разделяет концепцию ваших спектаклей, их философию?

– Нет, ничего подобного и близко не наблюдается. Да Юрию Владимировичу, насколько я понимаю, и времени нет ходить в театры. За все годы у нас он если был на двух спектаклях – уже хорошо. Да и то – это спектакли, в которых был занят его зять…

– Простите, не понял,– перебил американский журналист.

– Давайте я вам расскажу маленькую новеллу о том, как я имел честь познакомиться с товарищем Андроповым.– По лицу маэстро снова промелькнула летучая саркастическая улыбка,– Однажды… Уж не помню, в каком году, зазвонил вот этот телефон. Поднимаю трубку: «Я слушаю». В ответ: «Здравствуйте. С вами говорит Андропов». Я, помню, переспросил: «Кто? Кто?…» Подумал – ослышался. «Юрий Владимирович Андропов». Не скрою, растерялся, сразу стал лихорадочно соображать: что такое в последнее время мы натворили? Звонки сверху… А этот, как вы понимаете, с самого верха… Подобные звонки в нашем театре раздавались… И раздаются, приходится констатировать, с единственным содержанием: разносы, угрозы, запреты, предупреждения, в лучшем случае – увещевания. А тут! Сам Андропов… Тем не менее говорю спокойно: «Слушаю вас, Юрий Владимирович». И представьте, этот человек обращается ко мне с просьбой: его дочь Ирина, страстная поклонница нашего театра, собирается принять участие в конкурсе: мы создали свою студию для подготовки молодой артистической смены, и вот был объявлен конкурс. Абитуриентов – тьма. И Юрий Владимирович мне говорит: «Ирина вознамерилась стать актрисой, попасть в ваш театр. Я убежден, что особых данных для этой профессии у нее нет и вообще театр – не ее будущее. Может быть, я консервативен,– говорит Андропов,– но таково мое отцовское убеждение. И поэтому,– продолжает Юрий Владимирович,– у меня к вам просьба: убедительно прошу, пусть тот факт, что Ирина моя дочь, никоим образом не повлияет на оценку ее театральных данных. Оцените ее по заслугам – и только. Почти уверен, что вы поймете: я прав». Вот примерно такой разговор…– Маэстро сделал глоток остывшего кофе.– Юрий Владимирович оказался прав: его дочь Ирина, вполне милая интеллигентная девушка, могу добавить, красавица, театральными талантами не блистала, и я не принял ее в нашу студию. Вот таким образом, пока заочно, я познакомился с Андроповым.

– Почему – пока? – спросил Рафт.

– Вот! Сейчас расскажу. Симочка! Мне бы горячего кофейку, этот совсем остыл.

– Один момент.

Пока происходила смена чашек с кофе, Жозеф обратил внимание на одно странное обстоятельство (впрочем, он Э Т О заметил еще во время рассказа маэстро): «сопровождающие» Яворский и Воеводин вели себя непонятно – не притрагивались к чаю и кофе, переглядывались, посматривали на часы, явно нервничали, похоже, чего-то ожидая.

Когда чашка с горячим кофе появилась перед режиссером, Яворский поднялся, весьма проворно для своего рыхлого грузного тела, и сказал:

– Извините… Мне бы позвонить.

– Пожалуйста,– последовал вежливый ответ.– Соседняя комната, обитель нашего завлита. Он сейчас в отпуске.– Маэстро улыбнулся.– Там вам никто не помешает. Симочка, будьте любезны, проводите.

Симочка и Яворский вышли из кабинета.

«А Ник бледен и странно напряжен,– отметил Рафт.– Или опять состояние похмелья после вчерашнего посещения ресторана «Арагви»?»

– Дело вот в чем,– продолжал рассказ режиссер,– Дочь Андропова, очевидно, по-настоящему любит театр. Она получила гуманитарное образование и стала театральным критиком. А дальше… Ирина познакомилась с одним нашим артистом. Роман, любовь, замужество. И таким образом наш актер стал зятем Юрия Владимировича, который, после замужества дочери, действительно был, если мне память не изменяет, на двух спектаклях, в которых муж Ирины исполнял главные роли.

– И после этого вы уже очно познакомились с Андроповым?

– Именно так. Он был на банкете здесь в театре, после премьеры одного из этих спектаклей. Вот тогда я и имел честь, так сказать, пожать державную руку.– Маэстро сделал паузу. На сказанное Ник Воеводин никак не реагировал: он был отвлечен какой-то своей, похоже тяжкой, думой и, Скорее всего, повествование маэстро не слушал.– Или почти державную. Помню ощущение от пожатия этой руки. Она была большой, бессильной и холодно-влажной. Прямо скажу: ощущение не из приятных.

– Ну…– Рафт подыскивал слова.– А как вел себя Андропов в застолье, в вашей артистической компании?

– Если кратко – достойно, стараясь оставаться в тени. Он явно не хотел быть в центре внимания. Я бы рискнул сказать, что Юрий Владимирович стеснительный человек. Стеснительный, но с обостренным чувством собственного достоинства. Судите сами. На том банкете произошел маленький, но весьма впечатляющий инцидент. Был произнесен какой-то тост… Уж не помню какой. По русскому обычаю, перед тем как выпить, все стали чокаться рюмками друг с другом. Юрий Владимирович потянулся со своей рюмкой с коньяком – он ее одну и пил по глотку в течение всего вечера – к одному нашему известному, даже знаменитому актеру, барду, бунтарю, пребывающему в открытой оппозиции к властям предержащим. И тот демонстративно отказался чокнуться с Председателем Комитета госбезопасности. Я наблюдал за этой мизансценой как режиссер: интересно! За столом возникла мгновенная тишина, а сидело за ним человек тридцать. Все смотрели на актера и Андропова. Они находились друг против друга. И в этой, я бы сказал, страшноватой тишине Юрий Владимирович, улыбнувшись, пристально глядя на актера – бунтаря, сказал, подчеркнуто тихо, но все слышали: «Я рекомендую вам не отказываться чокнуться со мной,– Была выдержана блестящая актерская пауза.– Не забывайте: у КГБ длинные руки». И наш прославленный актер чокнулся с Андроповым, правда ничего не сказав, выпил свой бокал до дна и молча вышел из-за стола.– Маэстро трижды хлопнул ладонями рук. На его щеках появился румянец. Кот Макбет, который успел заснуть у него на коленях, открыл глаза и недовольно мяукнул.– Никаких реплик, дружище! – Режиссер ласково потрепал кота за уши.– Согласитесь: какой блестящий, по всем правилам высокого искусства мини-спектакль!

– То есть… Если я вас правильно понял…– Краем глаза Рафт заметил, что Ник Воеводин с нетерпением посматривает на дверь и явно томится.– Некая благосклонность Андропова к вашему театру, поддержка, ну и так далее… все это объясняется, так сказать, родственными связями?

– Не совсем.– Маэстро задумался.– Хотя отчасти, как говорится, имеет место быть и то, о чем вы упомянули. Но главное… Принципиально главное – в другом. Андропов прежде всего политик. Я допускаю – и коварный политик.– На эти слова Воеводин никак не отреагировал.– Наш театр популярен у передовой, в моем понимании, интеллигенции, творческой, технической, военной, у молодежи, прежде всего студенческой, то есть в той среде, в которой живет… мучительной жизнью, надо уточнить… в которой живет фронда существующему режиму. Политик, выстраивающий свое будущее с достаточно дальней перспективой, помышляя, безусловно, о верховной власти… А, по моему убеждению, к достижению этой власти направлены все помыслы и усилия Юрия Владимировича… Такому политику очень важно заручиться поддержкой этой среды, создать иллюзию и заставить людей поверить в то, что он разделяет многие политические и этические взгляды этой среды… Отсюда и поддержка товарища Андропова нашего театра.

– Простите,– перебил Рафт, отметив, что в диктофоне скоро кончится пленка,– вы сказали: создать иллюзию…

– Да, именно так: создать иллюзию.

– Тогда… Вопрос, который я задавал всем, с кем мне довелось беседовать в Москве об этом человеке. Скажите, какую главную черту характера Юрия Андропова вы бы выделили, поставили на первое место?

– Извольте! – быстро откликнулся знаменитый режиссер.– Аскетизм в личной жизни, и своей, и членов его семьи. У Андропова нет жажды личного обогащения.– Непостижимо! Ник Воеводин все это вроде бы слышал. Или не слышал?… Он, физически находясь в кабинете, похоже, на самом деле пребывал где-то еще, в другом измерении и по-прежнему на чудовищно-крамольные слова маэстро никак не реагировал, только смотрел на дверь, за которой недавно исчез Яворский.– Ему не нужна та плебейская роскошь, которой себя окружили кремлевские олигархи. Он в быту пуританин, подчеркнуто, даже болезненно честен; никаких привилегий для себя. Такого же отношения ко всей этой мишуре он требует от своей жены и детей. Юрий Владимирович даже тяготится теми материальными благами, больше чем излишними, которые положены ему по рангу. Повторяю: аскетизм в личной жизни и безупречная честность на бытовом уровне – такова черта натуры Андропова, которая разительно выделяет его из нашей высшей партийной элиты…– знаменитый режиссер, как и Рафт, а может быть, и раньше американца, давно заметил странное состояние, в котором пребывал «коллега» Жозефа Ник Воеводин, и теперь не обращал на него внимания,– которая, в основной своей массе, исключения – единицы, погрязла в коррупции, личном обогащении, в убогом стремлении к материальным благам, удовлетворениям тела и желудка. Это, знаете ли, когда ты черную икру жрешь большими ложками сколько хочешь, пока она не полезет из ушей.– В голосе маэстро звучали ненависть и презрение.– Словом, в этом плане Юрий Владимирович Андропов на нашем кремлевском Олимпе – белая ворона.

– Так это же замечательно! – вырвалось у несколько оторопевшего от услышанного Жозефа Рафта.

Возникла пауза. Знаменитый режиссер молчал, и лицо его было скорбно.

– Не уверен,– наконец тихо сказал он.– Лучше бы этот человек свою, безусловно недюжинную, энергию тратил, как его коллеги по Политбюро, тоже на достижение всего этого.

– Но… почему? – изумился американский журналист.

– Потому что сейчас эта могучая энергия употреблена только на одно… На достижение поставленной цели. А цель эта – верховная власть в стране.

– Ну и что же в этом плохого?

Ответить на поставленный вопрос – естественный с точки зрения здравого смысла и логики – маэстро не успел: открылась дверь, и в кабинет вошел Валерий Яворский. Взглянув на него, маэстро спросил:

– Что-то случилось?

– Да нет, что вы! Ничего не случилось.– «Переводчик» говорил быстро и был явно возбужден и взволнован.– Просто… Некоторые обстоятельства… Мне… Да и товарищу Воеводину…

– То есть,– пришел ему на помощь маэстро, теперь открыто язвительно улыбаясь,– возникли обстоятельства на работе? Вас срочно вызывают?

– В какой-то степени…

– Работа есть работа. Да мы, собственно, с господином Рафтом обо всем переговорили. Не так ли?

– Да, да… Пожалуй,– пролепетал ничего не понимающий американский журналист.

– Вот и прекрасно! – Знаменитый режиссер легко поднялся из своего кресла. Кот Макбет с недовольным мяуканьем брякнулся на ковер.– Не смею больше задерживать, господа… и товарищи.

…Через несколько минут озадаченный Рафт уже сидел в черной «Волге». В машине их было трое: Ник Воеводин оказался за рулем – шофера, очевидно, отпустили, и Жозеф с Яворским сидели сзади.

– Да что происходит, черт возьми? – наконец пришел в себя американец.

– Кое-что изменилось, Жозеф,– сказал Яворский, уже спокойно и не торопясь.– Я вынужден вас огорчить. Во-первых, к сожалению, не состоится встреча с товарищем Андроповым в конце вашего пребывания в Советском Союзе, о чем первоначально было оговорено. У Юрия Владимировича немного ухудшилось здоровье, врачи не рекомендуют… Потом… Согласитесь… Он все-таки на отдыхе.

– А во-вторых? – спросил Рафт, подумав: «Все это связано с Лизой».

– Во-вторых… Возникли некоторые трудности с организацией еще двух ваших запланированных встреч: с академиком-атомщиком Николаевым и экономистом, тоже академиком, Разумовским.

– В чем же эти трудности заключаются? – спросил Рафт.

– Ну…– В голосе Яворского смешались растерянность и раздражение.– Академик Николаев на каком-то симпозиуме основной докладчик, готовится, занят. А Разумовский…

– Он оказался в больнице,– перебил «переводчика» Воеводин.– Инфаркт.

Американский журналист молчал.

– Мы все уточним, Жозеф.– Валерий Яворский говорил медленно, похоже обдумывая каждое слово.– Скорректируем. Сегодня у вас вечером театр. Вам повезло, что именно сейчас в Москве гастролирует Большой драматический театр Ленинграда, там великолепная труппа, говорят, прекрасный репертуар.

Жозеф Рафт молчал…

– А до вечера вы свободны. Мы за вами заедем. Возможно, кто-то один из нас.

– Хорошо,– сказал американский гость.

– Давай, Николаша, в «Националь».– Яворский тронул плечо «журналиста» Ника.

…Оказавшись в своем позолоченном номере, Жозеф, сняв пиджак, прошел в спальню, сняв ботинки, лег на кровать. На потолке, изнемогая от желания, резвились амуры и полуобнаженные нимфы.

Нет, в спальне больше не витали струи духов, которыми пользовалась Лиза.

«Стоп! Спокойно.– Рафт быстро поднялся с кровати, прошел в кабинет, достал свои блокноты с записями, пронумерованные кассеты диктофона, кассеты отснятой пленки, тоже пронумерованные.– Прежде всего – дело. Похоже, дальнейшее исследование главной моей темы может прерваться. Достаточно ли у меня материала?

Сейчас разберемся…»

Рафт работал за письменным столом часа три.

«Достаточно,– сказал он себе, потянувшись на стуле и хрустнув суставами.– Вполне достаточно. Разве что вот это…– В руке у него была визитная карточка академика Аратова,– Хорошо бы получить обещанные архивные материалы. Только понадобится для перевода Яворский. Ладно! Договорюсь на завтра».

Рафт набрал номер телефона, указанный на визитке.

– Добрый день! – прозвучал в трубке приветливый женский голос, говорили по-русски.– Приемная института…

– Простите! – перебил Жозеф.– Можно академика Аратова?

– Здравствуйте! – Секретарша перешла на английский.– Кто его просит?

– Я Жозеф Рафт, журналист. У нас с господином Аратовым была договоренность…

– От имени Аркадия Григорьевича я вынуждена извиниться перед вами.– Последовала небольшая пауза,– Верно, верно. Вот передо мной список лиц, с которыми у товарища Аратова были назначены встречи, переговоры… Тут и ваша фамилия. Но дело в том, что Аркадий Григорьевич срочно вылетел в командировку в Канаду.

– Надолго? – спросил Рафт.

– Дней на десять. Позвоните, пожалуйста, недели через две, и все ваши проблемы с Аркадием Григорьевичем вы решите.

– Благодарю. До свидания.

– До свидания.

Рафт положил трубку телефона. Посидел несколько минут в задумчивости. Взял карту – проспект отеля «Националь».

«Так… Вот он, главный администратор…»

Американский журналист набрал номер из трех цифр.

– Здравствуйте. Я вас слушаю.– Явно молодой мужчина говорил по-английски с чудовищным акцентом.

– Здравствуйте. Я – Жозеф Рафт. Я живу в триста восьмом номере. Мне необходимо получить одну информацию.

– Пожалуйста, господин Рафт.

– До сегодняшнего дня мой номер убирала в одну из смен горничная… ее зовут Лиза. Сегодня начало ее смены. А утром пришла другая…

– В чем проблема? – перебили Жозефа.– Вас не устраивает новая горничная? Она плохо справляется со своими обязанностями?

– Вовсе нет! Но я хочу знать, куда подевалась Лиза? У меня к ней дело.

– Извините, господин Рафт, я не обладаю интересующей вас информацией. Я секретарь главного администратора товарища Зайцева. Думаю, у него вы получите исчерпывающие ответы на все ваши вопросы.

– Так соедините меня с товарищем Зайцевым! – Жозеф, сдерживая непонятный, внезапно возникший гнев, старался говорить спокойно.

– Иван Петрович будет в семнадцать часов.

Положив трубку телефона, Рафт взглянул на свои золотые швейцарские часы – было двадцать минут четвертого.

«Хорошо, подождем».

Американец спустился вниз, в ресторан, и плотно, не торопясь, пообедал без капли алкоголя, только сок и минеральная вода. Заказал он себе экзотические, с его точки зрения, блюда русской кухни: салат «Лето» с брусникой и морошкой, мясную окрошку (она ему особенно понравилась), расстегаи с осетриной, малиновый кисель на меду и чашку черного кофе по-турецки.

Вернувшись в номер, Жозеф Рафт работал со своими материалами до семнадцати часов, а в 17.05 набрал номер главного администратора отеля «Националь» Ивана Петровича Зайцева.

– Здравствуйте, господин Рафт! – Голос товарища Зайцева был тверд, спокоен, державен; и, если бы Жозеф был сведущ,– с характерным лондонским выговором.– Я вас слушаю.

– У меня к вам один деликатный вопрос…

– Знаю, знаю,– перебил Иван Петрович.– Мне секретарь передал…– похоже, товарищ Зайцев усмехнулся,– ваш вопрос. Удовлетворяю его: со вчерашнего дня горничная третьего этажа Елизавета Смолина от работы освобождена, уволена.

– Можно знать, по какой причине?

– Да…– Теперь Иван Петрович Зайцев явно усмехнулся.– Вы, господин Рафт, вторгаетесь в сферу… Впрочем, ладно, раз вам так интересно. Гражданка Смолина освобождена от работы в нашем отеле за аморальное поведение.

– То есть?

– Мы установили, что свою основную работу она сочетает еще с одной…– Товарищ Зайцев помолчал, очевидно ожидая вопроса, но Рафт молчал,– Она занималась проституцией, выбирая богатых иностранных клиентов, проживающих в нашем отеле. Это совершенно несовместимо…

– Благодарю вас, товарищ Зайцев…– В слово «товарищ» Жозеф вложил всю ненависть, на какую только был способен.– Вы удовлетворили мое любопытство.– И он, не сдержавшись, громко бросил трубку телефона.

«Спокойно, спокойно,– приказал себе американский журналист.– Все только начинается».

Он сел к столу, открыл блокнот и написал на плотном глянцевом листе прекрасным пером ручки «Паркер»:

«Мои русские друзья!

От театра вынужден отказаться: неважно себя чувствую. Наверно, результат переутомления. Решил совершить большую пешую прогулку по вечерней Москве.

Дружески – Жозеф Рафт.

2.8.82».

Из карты-проспекта он вынул конверт для писем с грифом «Националь», вложил в него записку, заклеивать не стал, написав на нем: «Г-дам Яворскому, Воеводину».

Затем Жозеф Рафт тщательно оделся – для вечерней прогулки по русской столице: тенниска, спортивный легкий костюм, кроссовки «Адидас»; в небольшую дорожную сумку из эластичной искусственной кожи – была у него и такая – уложены бумажник, документы, фотоаппарат «кодак» (на всякий случай). Было без четверти шесть вечера.

«Вперед! – приказал себе Жозеф. И добавил, испытав внезапный ужас, как перед прыжком в бездну: – Господи! Помоги мне!…»

Он спустился вниз, письмо с запиской передал дежурному администратору, сказав:

– Положите в ячейку вместе с моим ключом. Скоро за мной приедут два джентльмена. Передайте, пожалуйста, конверт им.

– Будет исполнено, господин Рафт. Не беспокойтесь.

Американец вышел из отеля «Националь», огляделся по сторонам. Вечер был теплый, пасмурный, но без дождя. Улица Горького, как всегда, запружена людьми и машинами.

Жозеф направился к подземному переходу, подумав: «Такси лучше поймать на углу». Оказавшись на перекрестке в том месте, где улица Горького вливается в Манежную площадь, он стал всматриваться в поток машин, которые от Театральной площади волнами накатывали на него.

Первое такси появилось минуты через три, но на поднятую руку Рафта не прореагировало, хотя машина была пуста. И второе такси промчалось мимо. Остановилось третье, шофер распахнул дверцу. Это был молодой парень лет двадцати пяти, крупный, с резкими энергичными чертами лица, с короткой стрижкой рыжих волос.

– Прошу!

Садясь рядом с водителем, Рафт подумал: «Он, наверно, не русский. Скорее похож на американца. Или на скандинава».

Таксист поплотнее захлопнул дверцу, потянувшись через колени журналиста, быстро, внимательно взглянув на него.

– Куда? – спросил он.

Рафт по интонации понял вопрос, ответил:

– Тушино.

– Улица? – Шофер наморщил лоб, вроде бы поднатужился, сказал: – Стрит…

«Господи! – с холодным ужасом подумал Рафт.– Я же не знаю ни названия улицы, ни номера дома…»

Но тут он вспомнил и сказал с радостью и облегчением:

– Универсам! Большой…– Руками была изображена необъятная фигура.

Таксист улыбнулся:

– Тушинский новый универсам.

– Да! Так! – «Так» Рафт сказал по-русски, и сам не понимая, откуда у него взялось это слово.

Они поехали.

Дорога заняла сорок три минуты. Время терялось главным образом на перекрестках, на развязках, под светофорами.

«Как же непродуманно, нелепо у них проложены городские маршруты! – думал Жозеф Рафт, на этот раз внимательно наблюдая жизнь российской столицы из окна машины – раньше, когда его в Тушино возила Лиза, у него не было такой возможности: он смотрел только на нее,– Наверно, нет ни одной скоростной трассы, пересекающей без остановок весь город. Во всяком случае, мы на всем пути таковой не встретили».