Текст книги "Бездна (Миф о Юрии Андропове)"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

Заспешил и Попков:

– Во-вторых, и это главное: Рафт у наших товарищей попросил узнать, есть ли возможность организовать ему встречу с вами лично.– И Фрол Дмитриевич не удержался: – Молодец, Перепелка! Лучший наш работник. Надо бы отметить.

– Отметим. И – поздравляю. В конце его пребывания привезите его ко мне в Форос. Как все это обставить, мы с вами через пару-тройку дней обсудим детально.

– Хорошо, Юрий Владимирович. Что же… Как говорится, хорошего отдыха. И вам, и Татьяне Филипповне…

– Один момент,– перебил Андропов,– В начале нашего разговора вы сказали: «Вроде бы получается, как задумано». Что значит – вроде бы?

– Да как сказать…– Мгновенно большое лицо Попкова покрыла испарина.– Появился один нюанс. Или обстоятельство… Губастый, то есть Яворский, мне передал свои опасения…

– Какие еще опасения? – перебил Андропов.

– Пикантность ситуации, Юрий Владимирович, в том, что у американца не просто связь с Перепелкой – он в нее влюбился.

– Ну и великолепно! – воскликнул Главный Идеолог страны,– Чем сильнее его зависимость от нашего человека, тем…

– Сложность в другом,– решился перебить шефа начальник Пятого управления.– И она влюбилась в американца. Губастый докладывает – сильнее, чем он. «Потеряла голову» – так буквально он выразился.

Андропов некоторое время молчал: в телефонной трубке было слышно его дыхание.

– Да…– наконец сказал Юрий Владимирович.– Я, честно говоря, в амурных делах разбираюсь слабо. Но если это может как-то отрицательно сказаться на работе Перепелки…

– Яворский считает… Уж не знаю почему,– может, Губастый находится в прямом контакте с Перепелкой.

– Пусть он подробно изложит в рапорте свои соображения. Держите ситуацию под постоянным контролем. В случае необходимости принимайте превентивные меры.

– Слушаюсь, Юрий Владимирович.

– У нас с вами главная задача – успешное завершение операции «Золотое перо».

– В успехе я не сомневаюсь,– твердо сказал Попков.

– До свидания, Фрол Дмитриевич. Через пару дней я сам позвоню вам из Фороса.

1 августа 1982 года

Утро было душное, знойное, над Москвой собиралась гроза.

В этот день у Жозефа Рафта не было запланировано официальных аудиенций. С одиннадцати часов начались его встречи – ознакомительные – в редакциях нескольких газет, он сам их выбрал, выслушивая, правда, неназойливые, деликатные советы Николая Воеводина и Валерия Яворского: «Литературная газета», «Литературная Россия», «Правда», «Советская культура», «Известия». Встречи с редакторами, членами редколлегий и творческими коллективами, каждая встреча не более тридцати – сорока минут.

– Если останется время и будет ваше желание,– сказал Яворский,– можем посетить одно из наших издательств. Вам предоставляется выбор: «Молодая гвардия», «Советский писатель», «Политиздат», любое другое, по вашему, Жозеф, желанию.

– Хорошо – рассеянно сказал американский журналист.– Там посмотрим.

С утра Рафт чувствовал себя отвратительно: тяжелая голова, сердцебиение, стучало в висках. У него было гнетущее, подавленное состояние. Никогда ничего подобного с ним не случалось.

Уже в конце первой встречи в «Литературной газете» он почувствовал усталость и раздражение. Люди, и их вопросы, и то, как они отвечали на его вопросы,– все казалось ему пустым, неинтересным, фальшивым. Голова болела все сильнее…

Вторая встреча была с членами редколлегии газеты «Правда»: ослепительные улыбки, крепкие, дружественные рукопожатия, букет роскошных роз на столе, торжественность обстановки.

– После встречи,– тихо сказал ему на ухо Яворский,– коллеги приглашают вас на скромный товарищеский обед.

Рафт ничего не ответил.

Встреча началась без четверти двенадцать. Приветственное слово («Я бы так озаглавил свою маленькую вступительную речь: «Будем крепить дружбу и сотрудничество журналистов Советского Союза и Соединенных Штатов Америки!») с пафосом и модуляциями в голосе произнес главный редактор «Правды», полный вальяжный человек лет пятидесяти, самоуверенный и со светскими манерами. Он был явно захвачен своей речью, она ему нравилась. Прошло уже пятнадцать минут, в маленьком, отделанном серым мрамором конференц-зале большие напольные часы показывали ровно «12»…

Жозеф Рафт в этот момент почувствовал властную необходимость позвонить Лизе – сейчас, немедленно!…– и сказать ей: «Не надо! Не делай этого!» Он не знал, что – ЭТО. Обе фразы отчетливо прозвучали в его сознании.

Но позвонить не представлялось ни малейшей возможности: рядом не было телефона, редактор произносил свою пламенно-восторженную речь, на Рафта из зала смотрели дружеские, улыбающиеся, приветливые лица – белые круглые пятна, пятна, пятна…

…В это самое время – было 12.04 – Елизавета Смолина, Лиза-Перепелка, вошла в подъезд престижного дома в районе Патриарших прудов.

– Здравствуйте! Вы к кому? – спросила, выглянув из своей стеклянной каморки, консьержка, пожилая тучная дама, всем своим обликом смахивающая на надзирательницу в женской колонии.

– К Евдокии Николаевне Савельевой.

– А! К Дусеньке! – Нечто напоминающее улыбку появилось на лице консьержки, а глаза-щелки смотрели пронзительно.– Пожалуйста, пожалуйста!

Пока лифт поднимался на девятый этаж, Лиза подумала о том, что вчера все успела: на счет родителей, а именно на имя отца, Михаила Ивановича Смолина, в сельскую сберкассу захудалого районного центра Смоленской области перевела все свои сбережения – 23 400 рублей. То-то будет переполоха и радости. Машину переписала на имя младшего брата Василия, который учится в сельскохозяйственном техникуме в городе Лебедянь Орловской области. Вчера пригласила трех своих подруг по спецшколе – Иволгу, Зайчиху и Длинную, приказав: «Никаких вопросов»; раздала им свои наряды и обувь, а они, дурехи, ничего не спрашивая, только ревели. Вот и все дела, дамы и господа!

Лифт остановился, бесшумно разошлись дверцы, Лиза оказалась на лестничной площадке. Темный коридорчик, поворот налево… дверь, обитая искусственной черной кожей, несколько замочных скважин, номер 485, синяя кнопка звонка в белом кружке…

«Да зачем мне сюда? – вдруг в полном смятении подумала Перепелка.– Ведь я уже все решила. Бесповоротно! Нет, нет! Еще можно повернуть на все сто восемьдесят градусов, мне нужна поддержка».

И дверь сразу открылась, в ее проеме стояла полная женщина лет тридцати пяти, на рыхлом лице которой еще увядала былая, редкостная красота: точеный нос, монгольский загадочный разрез карих глаз, полные выразительные губы; только теперь все как бы терялось, тонуло в одутловатости и морщинах. На Евдокии Николаевне Савельевой был роскошный бархатный халат до пола: павлины, распустившие свои радужные хвосты на черном фоне.

– Лизок! Девочка моя! – Перепелка была заключена в мягкие, но крепкие объятия и трижды с чувством расцелована. От Дуси пахло душными, крепкими духами и чуть-чуть алкоголем.– Покажись! Покажись… Все такая же красавица писаная. Только бледненькая. Пошли на кухню, я там все приготовила.

Евдокия Николаевна жила одна в огромной двухкомнатной квартире в доме послевоенной «сталинской» постройки. Гордостью ее была кухня площадью в восемнадцать квадратных метров, по существу третья комната, где принимались гости. Здесь и проходили их «девичники», как они называли в былые годы довольно частые посиделки.

…Они – это девочки из группы «А-06» спецшколы, расположенной в нескольких казарменных домах, со всеми удобствами: были на территории объекта великолепный спортивный зальчик, два бассейна, теннисный корт, ухоженный парк с белыми беседками среди медноствольных сосен. Весь комплекс школы от окружающего мира прятал высокий бетонный забор, по верху которого шла колючая проволока двумя рядами. Где находится их спецшкола, они так и не узнали никогда. В договоре с дирекцией этого специфического учебного заведения, который каждая из них подписала добровольно, среди прочих многочисленных пунктов были два такие, первый: «За два года учебы воспитанницы (надо же, «воспитанницы») самовольно не покидают территорию объекта, а только отправляются в организованные экскурсии – театр, концерты, музеи и на спецпрактику»; второй: «Воспитанницы не ведут в течение двух лет учебы никакой переписки с родными, близкими и друзьями, не пользуются для контактов с ними телефонной связью, предоставив право на это – в случае крайней необходимости, прежде всего с родителями – дирекции объекта».

Они знали только, что их спецшкола, или «объект» – иначе начальство сие «учебное заведение» не называло – находится не очень далеко от Москвы, километрах в шестидесяти – семидесяти: это можно было примерно вычислить по времени, за которое их везли на экскурсию или на спецпрактику в удобных автобусах со странными стеклами: через них проникал дневной свет, но ничего не было видно – густое молоко перед глазами, как бы просвеченное солнцем.

В спецшколу Елизавета Смолина попала семнадцатилетней девушкой. И, получается, устроил ее туда Славик-швейцар и одновременно вышибала в «Пельменной». «Вытаскиваю тебя с панели,– сказал он, ухмыляясь и ковыряя куцым мизинцем в желтых лошадиных зубах.– Считай, спасаю. Век будешь мне обязана».

– Буду, Славик, буду. Спасибо.

Позади уже осталось собеседование, от которого Лиза чуть не свихнулась,– и ее приняли, для начала, до полного оформления, взяв расписку, что она «забудет» и «собеседование», и то предложение – в смысле новой профессии, которую сна получит в спецшколе.

– От «спасиб»,– усмехнулся Славик,– у меня насморк зелеными соплями. Порешим так… Два года отучишься, потом я тебя найду. Ну, иногда… Уж больно ты сладкая, Лизка. Иногда будешь мне давать по старой дружбе.

– Да уж буду, куда от тебя деться.

А дней за десять до этого разговора в «Пельменной» – как раз пятеро подружек из ПТУ чей-то день рождения отмечали – появились в подвальном зале два неприметных гражданина средних лет, правда одетых добротно и аккуратно. Их, заискивающе улыбаясь и сгибаясь жирной спиной, привел Славик, усадил за «служебный столик». Раньше этих субъектов здесь наблюдательная Лиза Смолина никогда не видела. Просидели они за столом, который был рядом с их девичьей шумной компанией, до конца их гульбы и потом остались, когда, галдя и хохоча, подружки отправились домой, в общежитие тараканье, будь оно неладно! Девки-дуры на «старых мужиков» внимания не обращали, мало ли? А Лиза заметила: те двое на них все время поглядывали, о них явно говорят, несколько раз встретила она внимательный, изучающий взгляд того, что постарше, но без всякого мужского интереса.

«Какой-то другой у него интерес»,– подумала она тогда.

И действительно… Буквально на следующий день, когда Лиза после занятий отправилась за продуктами для их «общего котла» (была ее очередь – подкупали девочки чего-нибудь вкусненького к скудным пэтэушным харчам на кровно заработанные), остановилась возле нее черная «Волга», открылась дверца, и тот, что постарше, вчерашний, голову высунул, улыбнулся:

– Здравствуйте, Елизавета Михайловна! Прошу в машину. Есть интересный разговор.

Обомлела Лиза прежде всего от этого обращения на «вы», да еще по имени-отчеству ее величают. Села в «Волгу». В такой машине – мягко, бархатно, просторно, тихая музыка играет – никогда она еще с клиентами не каталась. А садясь на заднее сиденье, подумала: «Значит, клиент. Вчера не так поняла».

«Волга» быстро промчалась по их улице; мелькнула злосчастная «Пельменная», машина попетляла по незнакомым пустынным переулкам и остановилась в тени старых деревьев – ветви нависали из-за высокого чугунного забора, решетка которого была украшена литыми серпами и молотами, в кругах из дубовых листьев.

Пожилой, обходительный гражданин молчал. Тихо и печально играла музыка.

– Здесь будем? – решилась начать разговор Лиза.

– Не будем, Смолина.– Мужчина вздохнул, не то осуждающе, не то сочувственно.

– А что же…

– Ты комсомолка, Елизавета? – перебил «клиент».

– Комсомолка…– прошептала Лиза.

– Как же так? Комсомолка, принадлежишь к передовому отряду советской молодежи, а занимаешься проституцией?

«Ах ты, моралист хренов! – Темная ярость захлестнула Лизу.– Педераст недорезанный!…»

– Ты, мужчина, своим детям морали читай! Я как-нибудь без них… Моралей ваших… Наслушалась! Еще с первого класса.– Тут она выдохлась как-то сразу и замолчала.

– Что еще скажешь, Лиза? – опять вздохнул непонятный «клиент».

– А то самое! – И Лиза, неожиданно для себя, всхлипнула, слезы закапали из глаз – Я жить хочу! Как люди! Вон осень скоро, а осенние сапожки, итальянские…– Она перестала плакать и оживилась.– На высоких каблучках, знаете? Так они семьдесят рублей стоят. Где я их возьму? У нас в училище стипендия – двенадцать рублей…

– Вот что, Лиза…– Пожилой мужчина – он сидел за рулем полубоком, повернувшись к ней.– Давай так. Со мной – только на «вы». И зовут меня Константином Владимировичем.

– Хорошо, Константин Владимирович,– прошептала Лиза, и предчувствие невероятных перемен в ее жизни переполнило юную девушку: она чуть не захлебнулась этим новым чувством.

– Я предлагаю тебе попробовать поступить в одну особую школу…

– Что значит – попробовать? – нетерпеливо перебила Лиза.

– Это значит, что предстоит конкурс. Не экзамены, а собеседование. Пройдешь его – будешь принята… Обучение – два года. А стипендия – двести рублей в месяц.

– Сколько? – ахнула Лиза, не веря своим ушам.

– Двести рублей. При этом одежда, питание… Поверь, по высшему классу,– бесплатно.

Изумленную Елизавету Смолину парализовало молчание. Наконец она тихо прошептала:

– Заливаете, Константин Владимирович.

– Честное слово, не заливаю.

– А какая профессия? – спросила семнадцатилетняя пэтэушница.

– Вот! Теперь, Лиза, поговорим серьезно.– Константин Владимирович помедлил немного.– Ничего не поделаешь, девочка… Была, есть и всегда будет эта древнейшая женская профессия.

– Какая? – спросила она, уже понимая, о чем идет речь.

– Та, которую ты осваиваешь по вечерам и ночам, после занятий в училище.– Лиза хотела что-то сказать, но была остановлена повелительным жестом.– Не перебивай меня. Выслушай молча, и, если тебя не устроит наше предложение, ты прямо сейчас откажешься от него, и мы с тобой навсегда расстанемся. При одном непременном условии: ты забудешь об этой нашей встрече, ее просто не было.

– Да, я понимаю,– сказала Лиза. Пэтэушница Смолина все схватывала на лету – такова уж ее натура.

Константин Владимирович говорил минут сорок. «Целая лекция»,– определила потом Лиза. В этой лекции доминировала в разных вариациях одна мысль: закончив школу, Лиза будет служить Родине на невидимом опасном фронте, станет внештатным секретным агентом органов государственной безопасности Советского Союза. (Что такое «внештатным», Лиза не поняла, но спросить не решилась.)

И Лиза Смолина согласилась. Она блестяще прошла собеседование, хотя оно стоило ей неимоверного психологического напряжения, была принята в спецшколу, в «объект», осознанно подписав договор с дирекцией «учебного заведения», осмыслив каждый его пункт, а их было в этом уникальном документе пятьдесят три.

В группе «А-06» их оказалось двенадцать ослепительных длинноногих красавиц в возрасте от семнадцати до двадцати лет. Все разные. Их объединяло только два «восклицательных знака», по определению Дуси Савельевой: все они были русскими по национальности и все приезжие, из сельских мест (родители-колхозники); в основном, как поняла Лиза, девочки попали в спецшколу из ПТУ, как она, из захудалых техникумов, со столичных новостроек, где работали лимитчицы.

В их группе только одна воспитанница была «переростком» (как они ее окрестили между собой) – Евдокия Савельева, которой к моменту начала занятий было двадцать шесть лет. Девочки жили попарно, в уютной комнате со всеми удобствами: собственно, это были однокомнатные квартиры, только без кухонь. Лиза оказалась в одной комнате с Дусей Савельевой, и скоро они крепко сдружились, у них не было секретов друг от друга. И вообще постепенно Дуся стала как бы старшей в их группе, хотя старостой была другая девочка. Ее еще звали Мамой, Мамочкой, к ней спешили они и со своими горестями, и с радостями, и с секретами.

Эти отношения сохранились и после окончания школы, когда началась самостоятельная работа – в валютных ресторанах и ночных барах, в лучших московских отелях, в международном аэропорту Шереметьево-2, в «Интуристе» – они официально служили там горничными, официантками, экскурсоводами, стюардессами, однако главная работа, секретная, была совсем другой…

Но это потом, когда опостылевшие стены «объекта», который был больше всего похож на роскошный, со всеми удобствами, маленький концлагерь, были наконец покинуты.

Занятия в спецшколе Елизавете Смолиной – да и всем остальным, наверно,– потом очень долго постоянно снились. Три главных предмета: иностранные языки, один главный, второй «по выбору» (у Лизы был главный английский, «по выбору» – немецкий) – по три-четыре часа каждый день, не считая «домашних заданий»; спецподготовка – все, что связано с секретами предстоящей главной работы по техническим параметрам, и – «уроки любви» (так это называлось): сначала теория, начиная с вакхического опыта времен античности и до наших дней, потом практика – девочкам привозили партнеров, и мускулистых молодых жеребцов, и ветхих старцев (вот тогда, в начале практики, из «объекта» было отчислено несколько «воспитанниц» по причине «профнесостоятельности» – в группе «А-06» такая участь постигла двоих). Кроме того – мощная физическая подготовка, каждодневные занятия спортом, а также уроки музыки и танцев, уроки «поведения в свете», умение держать себя в любом обществе, этикет застолья, краткие спецкурсы по искусству, литературе, мировой и отечественной истории; три кинокартины в неделю: один советский, один из мировой классики, один порнофильм.

В группе «А-06» лучшими воспитанницами были Евдокия Савельева и Елизавета Смолина. Наверно, поэтому после окончания «учебы» они были распределены по «высшему классу» – Евдокия в «Интурист», Елизавета в гостиницу «Националь».

И началась работа… помимо всего прочего, на благо любимой социалистической Родины и во имя ее безопасности.

Да, дружбу девочки из группы «А-06» сохранили, и их объединяющим центром стала Дуся, Евдокия Николаевна (так ее уважительно стали называть некоторые девочки, самые младшие из них) – она объявилась в огромной квартире в «сталинском» доме в районе Патриарших прудов: вначале всех обзвонила – надо же! Сумела разыскать, собрала в своей столовой, организовав обильный изысканный стол:

– Девоньки! Не будем терять друг друга! Давайте раз в месяц или в два собираться у меня. Все условия – сами видите. О работе – ни слова, раз подписку дали…

– Смертную подписку,– пискнула одна из них.

– Верно, Кукушечка, смертную.– Евдокия обняла за покатые плечи смуглую высокую Кукушку (они, естественно, знали «кликухи» друг друга, которые получили в спецшколе).– А поэтому так побалакаем о делах наших бабьих, о том о сем. Ну, давайте по первой, за нашу нерушимую дружбу!

Выпили по первой, стали с удовольствием закусывать.

– И вот что, девоньки, если у кого беда какая, горе… Мало ли! Сразу ко мне – всегда чем могу, помогу. Да мы все! Всем миром! Верно?

– Верно! Верно! – загалдели девоньки со всех сторон.

И действительно, приключалось что нехорошее – и по главной «работе» тоже (вон Белка однажды на каком-то рыжем немце сифон схватила) – перво-наперво летели к Дусе, к Евдокии Николаевне: помоги, спасай! Помогала, спасала.

Да и всей группой у Дуси продолжали встречаться – или по праздникам, или просто так. Правда, с годами все реже и реже.

…По ковровой дорожке, которая покрывала пол коридора, ведущего на кухню, Лиза шла за Евдокией, невольно отмечая нездоровую полноту своей подруги по спецшколе. А казалось, совсем недавно Дуся была стройной, подтянутой, с безукоризненной фигурой, от которой все кобели-мужики писались.

Они оказались на кухне. Все здесь сверкало, сияло, было прибрано и ухожено, стол накрыт на двоих – друг против друга стояли два прибора и две рюмки. От разнообразной закуски, фруктов, маленьких разноцветных графинчиков рябило в глазах.

– Иди, Лизок, если хочешь, помой ручки. Вторая дверь направо. Не забыла? Или, может быть, для разгона по рюмахе хряпнем?

– Постой, Дуся… Сначала я тебе скажу…– Лиза стояла в дверях и смотрела на Евдокию Николаевну, которая разливала в рюмки вишневую наливку собственного приготовления, замершими горячими глазами; в них жутковато расширились зрачки.– А там посмотрим.

– Господи! Да что же стряслось-то?

– Я рву с ними.

– Что?…

– Я рву с этой жизнью, я не могу больше… И дурачить его я не позволю больше, не позволю!… Дуся! Что они с нами сделали? В кого превратили? – Лиза разрыдалась.– Он спасет меня! Я знаю – он спасет… Мы с ним вместе уедем из этой безысходной страны…– Рыдания душили ее, и Лиза инстинктивно зажимала рот руками.– Жозеф найдет способ, как это сделать…

– Хватит! – крикнула Евдокия Николаевна.– Прекрати сейчас же истерику! Садись! – Она насильно усадила Лизу-Перепелку в кресло.– На-ка, минералки выпей.– Зубы Лизы стучали о край фужера.– Вот и умничка. А теперь рассказывай! Все рассказывай, по порядку, чтобы я поняла. И что-нибудь придумаем, сообразим. Нет безвыходных ситуаций.

…Через час или полтора Евдокия Николаевна проводила свою давнишнюю подругу до троллейбусной остановки. Отчужденно стояли, дожидаясь троллейбуса, молчали. Наконец из-за поворота показался его тупой желтый нос, и Дуся тихо сказала:

– Еще есть время. Откажись от этой безумной идеи.

– Нет.

– Ты встретишься с ним сегодня?

– Да, может быть, сегодня вечером. Если дозвонюсь. Он возвращается в отель поздно. Тогда завтра. Завтра с утра моя смена.

– Лизка! Сумасшедшая! Опомнись! Еще есть… есть время все исправить. Ведь ты погубишь себя, дура!

– Лучше погибнуть, чем жить так!

Раскрылись дверцы подошедшего троллейбуса, и Перепелка вошла в него, не оглянувшись на Дусю.

А в глазах Евдокии Николаевны Савельевой стояли слезы, она смотрела вслед троллейбусу и ничего не видела: перспектива улицы размывалась, исчезала. Дуся ринулась домой. Она не помнила, как оказалась в своей огромной, одинокой квартире, в гостиной упала на тахту, зарылась лицом в атласную подушку – и завыла.

…Потом, может быть через час, Евдокия Николаевна прошла в кухню, налила себе большую рюмку водки, настоянной на ягодах можжевельника, выпила залпом, закусывать не стала, села в кресло, в котором совсем недавно сидела Лиза Смолина, закинула ногу на ногу, подкатила к себе тумбочку на колесиках с телефоном, подняла трубку, помедлив, набрала номер.

– Говорите,– прозвучал в трубке четкий, спокойный мужской голос.

– Это Иволга…

– Я слушаю тебя, Иволга.

Рафт в своем роскошном номере отеля «Националь» появился в седьмом часу вечера. Он сумел переломить себя – еще со времен колледжа Жозеф воспитал в себе эту черту характера: если надо, работать как машина, хорошо отлаженная, с четкой программой. Встречи в редакциях, беседы, иногда переходящие в диспуты, фуршеты. «Ваш бокал шампанского, господин Рафт!» – «Благодарю!» Сердцебиение прекратилось. «Я – здоров. Я – здоров». «Так… Этот тип говорит интересно. Надо записать». И включен диктофон. «Жозеф, теперь в «Известия». Вы не устали?» – «Едем, Ник!» На лице Воеводина радостная растерянность. Следующая встреча: знакомства, рукопожатия, улыбки, дружеские похлопывания по плечу. Вопросы – ответы… Вопросы – ответы… Так в четырех – или в пяти? – редакциях ведущих газет Советского Союза. Интересно… Иногда слишком официально. Есть нечто общее. Надо спокойно осмыслить и проанализировать записи – и в блокноте, и на ленте диктофона. Потом, уже дома. Дома… Господи, что меня мучает? Лиза? Да, Лиза! Не отвлекаться, не отвлекаться. «Валерий! Вон та милая дама давно тянет руку, чтобы задать.свой вопрос, а вы – никакого внимания».– «Простите, Жозеф».

От совместного ужина в ресторане «Арагви» с кавказской кухней («Столик, дружище, уже заказан»,– Валерий Яворский плотоядно облизал губы) он отказался:

– Нет, друзья, вынужден отклонить заманчивое предложение: переел во время товарищеского обеда в «Правде». Еще два дня обедать не буду. А столик в ресторане, думаю, не пропадет. Вы и без меня там управитесь. Поработали мы сегодня славно. Благодарю!

– Тогда до завтра, Жозеф! – Лицо Яворского непроницаемо.– Мы заедем за вами в десять. Такое время определил маэстро – десять тридцать.

– До свидания. Желаю хорошо провести вечер.

…Когда он вошел в свой номер, было двадцать минут седьмого.

«Так… Душ. Переодеться».

Стоя под упругими струями душа, сначала горячими, а потом холодными, он думал теперь только о ней: «Лиза, Лиза, Лиза…» – и почти осязаемо представил, как обнимает ее – здесь, в ванной, под струями душа.

«Так… Надо поужинать. Совсем легкий ужин: черный кофе, апельсиновый сок, какой-нибудь сандвич».

Рафт не признавался себе, что таким образом просто оттягивает время. Или убивает время? Как сказать точнее? Впрочем, разве можно убивать время? Это оно убивает нас.

Вечером Лиза обещала позвонить.

Он уже направился к двери, чтобы идти в кафе со шведским столом на своем третьем этаже. Но не удержался: быстро вернулся в гостиную, схватил трубку телефона, набрал номер. Длинные гудки. Рафт ждал долго – несколько минут. Лизы дома не было. Или она не поднимала трубку.

«Да нет же! – успокаивал себя Жозеф.– Она сегодня у своих родителей».

В кафе он оказался за столиком с приятным господином лет сорока пяти, англичанином, музыкантом, приехавшим на гастроли, и они интересно, правда несколько отвлеченно, поговорили о русской музыке. Время шло, и Рафт был рад такому обстоятельству.

…В этот самый час в Крыму, в Форосе, Юрий Владимирович Андропов искупался перед ужином в ласковом теплом море. Пляж был абсолютно пуст, вода идеальной голубизны и прозрачности – за несколько метров видно дно в мелкой гальке; только два телохранителя бесшумно плавали на почтительном расстоянии от Главного Идеолога страны, а за ними простиралось море, все в огненных отсветах вечернего низкого солнца, и уже совсем далеко маячил, казалось застывший на месте, военный корабль.

После купания Юрий Владимирович, закутавшись в махровый халат, проследовал в небольшой белый павильон – «медицинский», называла его обслуга,– где его уже ждали врач, медсестра и массажист: успокаивающий, даже расслабляющий массаж – и перед ужином, и перед возможной вечерней прогулкой по парку, благоухающему терпкими тропическими ароматами, и перед сном. (Сон, вернее, отсутствие нормального сна – одна из самых тяжких проблем здоровья товарища Андропова.)

Юрий Владимирович уже собрался снять халат и бросить его на руки бесшумно подбежавшей молоденькой медсестре – но в это время в дверь тихо, но энергично постучали, и в комнату вошел один из помощников с телефонным аппаратом в руках.

– Прошу прощения, Юрий Владимирович. Товарищ Попков,– Помощник, поставив телефон на маленький столик, передал трубку Андропову,– Говорит, чрезвычайно срочно…

Юрий Владимирович остановил помощника жестом, бегло взглянув на всех, кто находился в комнате. Сейчас же врач, медсестра, массажист и помощник вышли, стараясь ступать бесшумно.

Рядом с топчаном для массажа стояло удобное плетеное кресло, и Андропов, опустившись в него, закутав длинные, в синих венах, ноги полами халата – он почувствовал внезапный озноб, хотя вечер был южный, теплый, если не сказать – душный,– сказал спокойно и ровно:

– Здравствуйте, Фрол Дмитриевич.

– Добрый вечер, Юрий Владимирович.– Голос начальника Пятого управления КГБ прерывался от волнения.– Хотя… не такой уж он и добрый…

– Так что случилось? Успокойтесь, не спешите. Я вас внимательно слушаю.

Попков говорил минут десять, и Андропов не прерывал его.

– Все? – наконец спросил он.

– Все…

– Где она сейчас?

– Пока изолирована.

– Так…– Андропов помедлил. Эластичная купальная тапка равномерно покачивалась на подагрической ноге.– Первое. Наша встреча здесь, в Форосе, с этим Рафтом отменяется. Второе… Скажите, американец может предпринять какие-то шаги?

– В смысле?

– В смысле того,– в голосе Андропова зазвучало раздражение, но он тут же подавил его,– что начнет разыскивать ее, предпримет свое расследование.

– Может, Юрий Владимирович. Вы угадали. И Губастый говорит: может. Рафт и по натуре такой. И… основной аргумент: он ее любит…

– Вы опять об этой любви! – резко перебил Андропов,– В-третьих, вот что… Надо сократить программу его пребывания. Как вы считаете: у него достаточно материала для статей?

– Думаю, вполне достаточно.

– Вот и отлично. Главное… Я уже не раз говорил вам об этом. Главное, чтобы операция «Золотое перо» прошла успешно.

– Так и будет, Юрий Владимирович.

– А для этого на американца надо оказать… Нет, не давление, а некое психологическое воздействие, в том смысле, что ему не следует лезть в дебри. Ведь можно все потерять: карьеру, будущее, наконец.

– Я уже предпринимаю некоторые шаги в этом направлении.

– Рад, что мы с вами мыслим в одном ключе.– Возникла пауза.– Да… А с ней… Изоляция в нашем с вами, прямо скажем, тяжком случае – это не полное решение проблемы.

– Понимаю, Юрий Владимирович.

– Да! – вдруг заспешил Андропов,– Чуть не забыл. Я тут внимательно поработал с записями беседы Рафта с уважаемым академиком Аратовым. Явно перебрал наш ученый муж, перестарался. Да еще какие-то архивные материалы он предоставит американцу! Не может быть никаких документов на подобную тему! Вот что, Фрол Дмитриевич. Судя по той характеристике, которую вы даете лихому борзописцу,– он из тех, кто умеет и любит докапываться до глубин. Не исключено, что он попробует получить эти мифические архивные материалы и будет звонить Аркадию Григорьевичу, коли он всучил Рафту свою визитку. Пожалуй, следует поступить так: пусть академик совершит какой-нибудь вояж… не знаю… Во Францию, в Англию. Куда угодно, надо только, чтобы поездка была по его профилю.

– Это – без проблем, Юрий Владимирович.

– Конечно, можно было бы с Аркадием Григорьевичем поговорить открытым текстом. Но… Не стоит. Отправим его прогуляться… Он сам все поймет.

– Будет сделано, Юрий Владимирович.

– Пожалуй, все. Держите меня в курсе. До свидания.

– До свидания, Юрий Владимирович. Хорошего вам отдыха.

Андропов, не ответив, положил трубку телефона и некоторое время сидел в плетеном кресле, задумавшись, закинув ногу на ногу. Эластичная купальная тапка, зацепившись за большой палец левой ноги, медленно покачивалась – вверх-вниз, вверх-вниз…

…К себе в номер Жозеф вернулся в половине девятого вечера и, не зажигая света, сел в кресло возле телефона на столе и телевизора, который он тут же включил, убрав звук. Что-то мелькало – пестрое, разное, бессмысленное. Рафт смотрел то на телефон, то на экран телевизора. Больше на телефон.