Текст книги "Бездна (Миф о Юрии Андропове)"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)

Однако в тот вечер, девятого ноября 1982 года, я по-русски «расслабился»: в холодильнике у меня была большая бутылка водки «Столичная», только чуть-чуть початая, и я ее в невыносимом одиночестве и тоске постепенно выпил всю, почти ничем не закусывая. Метался по квартире, подходил к окну, видел во тьме улицы освещенный квадрат телефонной будки, у которой мы так часто встречались с Викой. Плакал пьяными слезами, размазывая их по небритым щекам, падал на наш «ноев ковчег», зарывался лицом в подушку, и все во мне стонало болью, любовью, ужасом разлуки: «Вика! Вика!… Вика…»

Так я и заснул, лежа на «ноевом ковчеге», не раздевшись, в ботинках, в неудобной позе.

…Меня разбудил телефонный звонок. Аппарат лежал рядом со мной на тахте. Проснувшись с колотящимся сердцем, плохо соображая, потный, неверной рукой я нашарил трубку телефона (комната-была погружена в полумрак раннего утра), прижал ее к уху, перевернувшись на спину:

– Слушаю…

– Николай Кайков,– услышал я прокуренный голос литературного сотрудника «Вечерней Москвы».– Окончательно проснулся?

– Да, вроде…

– Включи радио, пройдись по трем московским программам. Я подожду. А потом продолжим разговор.

Меня просто выбросило из ковчега – пружиной. Я помчался на кухню, там был трехпрограммный приемник. Защелкал кнопками. Первая программа – симфонический оркестр, кажется, «Пятая симфония Чайковского». Вторая программа (круглосуточный «Маяк») – знакомый актер – не смог вспомнить фамилию – проникновенно читает, кажется, Пушкина: «…Так вот где таилась погибель моя! Мне смертию кость угрожала…» Третья программа – траурный марш Шопена…

«Он умер…»

Бегу в комнату, хватаю телефонную трубку:

– Когда?

– Сегодня утром. На даче в Заречье,– говорит Николай Кайков вполне буднично и спокойно, и это почему-то оскорбляет меня,– А теперь, Арик, чтобы ты окончательно пришел в себя… Самый свежий анекдот. Ведь ты любишь в свои статьи запускать наши политические анекдоты? Так вот. Новогодняя ночь. До боя курантов на Спасской башне Кремля, которые возвестят, что тысяча девятьсот восемьдесят третий год вступил в свои права, остается пять минут. К соотечественникам с новогодним приветствием обращается новый глава государства Юрий Андропов: «С Новым годом, дорогие товарищи! С новым, тысяча девятьсот тридцать седьмым годом!» – У меня по спине разбежались мурашки, я окончательно вернулся в реальность, и во всем моем существе повторяется: «Вика, Вика, Вика…» – Ты чего молчишь, Арик? Разве плохой анекдот?

– Анекдот отличный. Но… Когда?

– Ну вот. Ты – уже ты, чувствую.– «И Коля Кайков тоже мой замечательный русский друг»,– думаю я.– Завтра. Слушай и не перебивай. Еще не согласовано время. Скорее всего, вторая половина дня. Звонков уже не будет. Ты все понял?

– Да, я все понял…

– Арик! Вожди умирают, а жизнь продолжается. Пока!

Короткие гудки.

«Конечно, я на подслушке. Они, скорее всего, записали этот разговор. Пусть! Главное они не знают: завтра в первой половине дня за мной на своем «Москвиче» приедет Гарик Сапунов».

Весь день десятого ноября я действую четко, быстро, как хорошо отлаженный робот. Я все успеваю. Еще не вырублена международная телефонная связь, и я звоню Гаррисону Вер– неру в «Дейли ньюс»:

«Вернер, они арестовали Вику. Наверняка будет суд,– говорю я открытым текстом,– сфабрикуют дело, получит срок…» – «Чем я могу помочь?» – перебивает Гаррисон. «Только одна просьба: новая работа – в любой стране Европы. Лучше – поближе к границе с Россией. Вернер, я должен быть поближе к ней…» – «Есть идея, Артур. Мы уже думали об этом, не имея тебя в виду. А теперь сам Бог велел. У нас нет аккредитации в Польше, нашего корпункта там. В этой стране сейчас грандиозные события…» – «Я заранее согласен!» – кричу я. «Думаю, все получится. Приедешь – решим».

«Польша! – ликую я.– Родина отца. Я наполовину поляк, черт возьми! Есче Польска не сгинела! И, Вика, я буду рядом с тобой. Я вытащу тебя оттуда. Мы все вместе, я, твои друзья, нас много… мы вытащим тебя…»

Бешеная гонка на «мерседесе» (вечером я поставлю его в гараж нашего посольства): оформление документов, банк, перевод заработанного в России на мой счет в Нью-Йорке, и значительную сумму я отвожу Марии Филипповне: «Не возражайте! Мы – одна семья. И вам, и… будете Вике носить передачи, потом, может быть, посылки, лекарства, мало ли…» Старая женщина молча плачет у меня на плече, прижавшись ко мне худеньким телом, и я не выдерживаю: мы плачем вместе… Посольство, прощание, дружеские рукопожатия. Звонки и краткие встречи с коллегами-журналистами. И с московскими друзьями. Во всей этой печальной и… не могу подобрать точного слова… возвышенной, что ли, суете я отказываюсь только от одного: ни грамма спиртного, как ни настаивают: «Арик, по русскому обычаю! Обижаешь», «Артур, не узнаем тебя, но – раз надо…»

Документы, деньги, авиабилет, чистые блокноты: несмотря ни на что (я сам удивляюсь себе), в голове – параллельно со всем, что я делаю: оформляю документы, звоню по телефону, говорю, улыбаюсь, лечу на очередную краткую встречу – в голове складывается заключительная статья о герое моих последних публикаций в «Дейли ньюс»: «Юрий Андропов – военно-полицейское государство»; и анекдоту, который мне рассказал Коля Кайков, в ней найдется место.

…Вечером десятого ноября все было завершено, оставалось собрать баулы и чемоданы. «Это я сделаю окончательно с утра двенадцатого,– решил я.– До семнадцати часов у меня будет уйма времени». Нужно было приготовиться для встречи с ней…

Итак… В ванне плавают алые розы – пятнадцать бутонов, букет получится роскошный, даже вызывающий. В пакете на пять килограммов закуски, все самое лучшее, что можно было приобрести в «Березке», бутылка французского шампанского и бутылка ее любимого мартини, в конверте – три тысячи долларов (риск, что отберут есть, но – надо рисковать, и Вика сумеет сориентироваться, она у меня девочка сообразительная, сильная). Я надену свой лучший костюм-тройку и галстук-бабочку, я явлюсь к ней в тюрьму на свидание как на самый высокий дипломатический прием.

«А сейчас,– приказал я себе в начале одиннадцатого вечера десятого ноября 1982 года,– спать, спать…»

Я поставил будильник на восемь утра, принял таблетку снотворного (что делаю крайне редко), раздевшись, рухнул на «ноев ковчег» и быстро, мне показалось сразу, заснул.

…Меня разбудил звонок. Но не будильника. Надрывался телефон. Схватив трубку, я взглянул на часы – без четверти восемь.

– Слушаю.

– Петро… твою мать! – услышал я злой голос Гарика Сапунова,– Ты опять своей тачкой выезд загородил! Выехать не могу. Это Аркаша… Сколько раз тебе говорить…

– Вы ошиблись номером,– уже все поняв, сказал я.

– Кончай выебываться! «Ошиблись номером»! Подойди к окну, ублюдок! Сам увидишь! Ты всем дорогу перегородил!

– Еще раз говорю: ошиблись номером…

Бросив трубку, я ринулся к окну. В утренних сумерках светился за оградой нашего дома на противоположной стороне улицы вертикальный кубик телефонной будки. Возле нее смутно виднелась букашка легковой машины.

Мне на сборы понадобилось двенадцать минут, даже побриться успел. Выходя из квартиры, успел в передней посмотреть на себя в зеркало. Да я просто красавец! Одухотворенное лицо, глаза пылают, в черном костюме-тройке и с галстуком-бабочкой, с букетом роз и с ярким пакетом в руках, на боках которого изображена статуя Свободы, символ моей страны, я похож… На кого? Артист, музыкант, словом, человек искусства. Впечатляет.

Скорее, скорее!

…Я выскакиваю из лифта, бегу через мокрый двор с прилипшими к асфальту последними осенними листьями. Калитка у ворот, быстрый внимательный взгляд дежурного милиционера в стеклянной будке (мне на него наплевать, я и головы не, поворачиваю в его сторону); через проезжую часть улицы я просто лечу, не чувствуя ног.

Гарик распахивает передо мной дверцу, и, как только я захлопываю ее, «Москвич» срывается с места.

– Успокойся, отдышись,– говорит художник-абстракционист.– Все в порядке. Встреча в полдевятого. Вначале договорились на одиннадцать. Потом – изменилось. Так что времени – в обрез. Ты меня разговорами не отвлекай.

Я сам неплохой автомобилист. Но Гарик Сапунов! Мы мчимся какими-то пустыми извилистыми улицами, где нет постов ГАИ, вообще нет милиционеров и мало светофоров; я смотрю на спидометр: 100, 110, 115… Визг тормозов, крутые, с заносом, повороты – ведь асфальт мокрый. Выныриваем на просторный проспект, и транспорта на нем полно, внедряемся, явно с нарушениями, но виртуозно, в средний ряд, скорость – 80, тоже нарушение, но мы не одиноки: невозможно по широкой многорядовой магистрали ехать со скоростью 60 километров в час. Гарик посматривает на часы. Четверть девятого.

– Успеем,– роняет он.

…Опять узкие улицы и переулки, крутые повороты.

Мы – уже медленно – едем вдоль кирпичной стены – не то это дом, не то высокий забор. Металлические двери, ворота, будки охранников возле них. Проезжаем почти вплотную к красному дому (или забору) – полоса пешеходного асфальта очень узкая.

Останавливаемся у одной из металлических дверей. Двадцать пять минут девятого.

– Выйду подышу,– говорю я.

– Сиди,– останавливает меня Гарик.– Видок у вас, сэр… Как говорится, не стоит дразнить гусей. И привлекать внимание.

В половине девятого открывается дверь. Из нее выходит военный чин, я смотрю на погоны: старший лейтенант. Молодой, лет тридцати, не больше. Но уже располнел, китель с трудом застегнут на круглом большом животе, того гляди, полетят пуговицы; сытое сонное лицо, но взгляд умных, с прищуром глаз внимательный и настороженный.

– Пошли,– тихо говорит Гарик.

Мы вылезаем из «Москвича», оказываемся возле старшего лейтенанта. В его лице что-то проснулось: он с удивлением и любопытством смотрит то на меня, то на букет роз в моей руке.

– Он? – Легкий кивок в мою сторону.

– Он,– говорит Гарик.

– Идемте.

– Я подожду в машине,– слышу я Гарика уже в дверях.

А дальше… Сейчас в памяти даже не картины достаточно долгого пути по коридорам и переходам – скорее одно удивление: мы со старшим лейтенантом идем, идем… Молча, он на полшага впереди. На каждом повороте – в металлических клетках охрана, вооруженная короткими автоматами, по три, четыре человека, перед нами с лязгом открываются двери из металлических прутьев, но – странное дело! – нас как бы не замечают, не видят, не смотрят в нашу сторону, ничего не говорят. Вроде бы мы не люди во плоти, а невидимые призрачные духи.

Еще поворот. Тупик, маленький зал. За двумя столами – охрана. За одним из них играют в домино… Оглушительный треск костяшек, но никаких реплик. И опять на нас никто не смотрит, головы не поворачиваются в нашу сторону. Две или, может быть, три двери в стенах. Мы подходим к одной из них. Старший лейтенант распахивает ее, пропуская меня вперед:

– Прошу.

Первое, что я вижу,– яркая голая электрическая лампа под белым металлическим колпаком в центре потолка. Слепящим конусом вниз падает свет.

И в этом конусе возникает Вика. Вначале я вижу только ее огромные, влажные глаза, потом копну рыжих волос, которые серебрятся в пронзительном, невыносимом свете.

– Арик!…

Она бросается мне на шею. Я сжимаю ее в объятиях, чувствуя каждой своей клеткой трепет ее горячего, нетерпеливого тела. Дыхание Вики учащается.

– В вашем распоряжении пятнадцать минут,– слышим мы голос старшего лейтенанта, и в нем полное безразличие к нашей судьбе.

– Мало! – громко говорит Вика и шепчет мне в ухо: – Дай, дай ему…

Я выпускаю из объятий свою единственную на этой земле женщину, поворачиваюсь к тюремщику… и встречаю равнодушный холодный взгляд.

Я достаю бумажник, вынимаю из него две сотенные купюры, протягиваю их старшему лейтенанту. Он неторопливо принимает их, небрежно засовывает в карман брюк.

– Полчаса,– говорит он и переводит взгляд на Вику. Я вижу: его глаза теплеют,– Хорошо… Сорок минут.

Старший лейтенант уходит. Захлопывается дверь, щелкает замок.

Я быстро смотрю на часы – без восемнадцати минут девять.

– Арик…

– Я с тобой, я с тобой…– шепчу я.

Мы опять бросаемся в объятия друг друга. Я лихорадочно, жадно, в каком-то неистовстве целую ее в губы – поцелуй долог, горек, томителен… Целую ее глаза, шею.

– Любимая, любимая, любимая…– шепчу я, задыхаясь.

– Подожди, Арик, сейчас…– Она разрывает мои руки, отступает от меня на шаг, второй. Боже! Как она прекрасна! – Сейчас…

– Давай выпьем! – говорю я.

И только теперь оглядываю комнату, где мы оказались. В ней нет окон. В одном углу голый стол, несколько канцелярских стульев возле него, в другом, противоположном углу – некое подобие тахты, скорее это широкий топчан, тоже голый, обшитый коричневой клеенкой или искусственной кожей. И у третьей стены последовательно – белая раковина умывальника, писсуар, унитаз, биде…

– Что это? – невольно вырывается у меня.

– Это, милый, комната свиданий,– спокойно говорит Вика и берет меня за руку, тянет к топчану,– Не будем терять времени.

Возле топчана она начинает быстро, торопливо раздеваться, на голый каменный пол сброшены туфли, падает черная узкая юбка, шерстяная кофта, она судорожно расстегивает пуговицы белой блузки из какой-то тонкой, полупрозрачной материи.

– Ну? Что же ты? Сними хотя бы костюм,– И вдруг Вика начинает смеяться,– А в рубашке можешь остаться… И бабочку оставить…– Она просто давится хохотом, в котором я слышу ноты знакомой истерики.– Потом мы будем вспоминать…

Я снимаю костюм и тоже бросаю его на пол.

– Теперь трусики…– шепчет Вика.

– Может быть, мы все-таки сначала выпьем?

– Нет, Арик…– Вика стоит передо мной обнаженная, помогает мне снять рубашку и эту идиотскую бабочку, смотрит в глаза, зрачки в них расширены и в них что-то пульсирует. Наверно, как у тигрицы или пантеры во время охоты перед прыжком на жертву.– Нет, мой единственный… Дитя надо зачинать абсолютно трезвыми…

– Что?…

– …А выпьем мы потом. Все! Вчера я избавилась от спирали…

– Здесь? – перебиваю я.

– А где же еще? – Вика смеется, ее горячие руки обвиваются вокруг моей шеи, она всем телом прижимается ко мне,– Здесь замечательные врачи, если надо, появится новейшее медицинское оборудование, хоть пластическую операцию делай. Были бы только бабки. Лучше в вашей зеленой валюте. Арик! Да что же мы тянем? Время работает против нас. Ну же!

Я озираюсь по сторонам: где выключатель?

– Не суетись, здесь свет не гасят. В темноте им не интересно, ничего не видно.

Я судорожно оглядываюсь на дверь – в ней глазок…

– Да, да! – Вика опять смеется, теперь открыто и весело,– Не обращай внимания. Пусть… Пусть позавидуют.

На топчан я бросаю свой пиджак и кофту Вики. Может быть, из рубашки получится одеяло?…

Мы падаем на топчан.

– Это наша первая настоящая брачная ночь,– шепчет мне на ухо Вика.– Вернее, брачное утро. Войди, войди в меня, любимый…

Последнее, что я вижу,– это цепочка черных тараканов, которые деловито ползут по трещине в стене.

– И на них не обращай внимания…– задыхаясь, шепчет Вика,– У них своя жизнь, у нас – своя.

Убогий топчан обращается в наш «ноев ковчег», стены отодвигаются, рассыпаются прахом – синь, вспышки молний, кажется, извергается вулкан, огненная лава катится на нас, и я готов сгореть в ней, но только вместе с Викой, только вместе с Викой…

– Еще, Арик, еще… Моя любовь, мое солнце, мое счастье… Еще!…

…Мы, изнеможенные, выплываем из облаков, лежим рядом, замерев, «ноев ковчег» прекращает свое сладостное, божественное движение – вверх-вниз… Вверх-вниз…

Тишина. Мы одни в прекрасном огромном мире. Только стук наших сердец.

Черные тараканы продолжают свое неустанное движение по трещине. Какие же вы деловые ребята!

– Арик, сколько времени?

Я смотрю на часы:

– Пять минут десятого. У нас еще семнадцать минут.

– Быстро! Приведем себя в порядок, накрывается стол! У нас свадебный пир!

Вика, обнаженная и прекрасная, мчится к биде, показав двери язык, и лицо ее пылает счастьем и восторгом.

– Фу-ты, вода холодная. Ничего! – Она хохочет,– Освежает, лучше не надо!

…Через несколько минут мы одеты, Вика поправляет мне галстук-бабочку – ведь зеркала в «комнате свиданий» нет.

– Ты у меня просто английский лорд!

Вика делает бутерброды, чистит бананы, наши роскошные закуски разложены среди бутонов роз. Вика разламывает пополам рубиновый гранат. Я вожусь с бутылкой шампанского. Наконец с треском вылетает пробка, я разливаю пенящееся вино в бумажные стаканчики.

– У меня тост,– шепчет Вика,– За нас… За нас троих! Нас теперь трое.

Мы чокаемся и пьем.

– Я хочу сына! – говорю я громко, тут же понимая, насколько я не оригинален.

– А я…– Вика старается скорее прожевать кусок бутерброда с бужениной,– А я… Мне все равно. Я уже люблю его… Девочка, мальчик… Какая разница? Дитя. Наше с тобой дитя. И, одновременно, дитя человеческое. Оно будет жить в двадцать первом веке. В нем… вот увидишь, увидишь… Россия будет другой, свободной. Все, что мы делали,– не напрасно. Все отзовется. А сейчас… Наливай скорее! Выпьем за то, чтобы оно, наше дитя, родилось и чтобы было умнее, добрее, свободнее, лучше нас с тобой…– По щекам Вики ползут слезы,– Не обращай внимания, Арик… Это я от счастья…

Мы чокаемся и пьем, смотрим друг на друга и не можем оторваться – наши взгляды пересеклись и сплелись воедино.

– Еще, Арик, это наша настоящая свадьба.

– Нет! – протестую я,– Наша свадьба впереди,– Я перехожу на шепот,– Скорая свадьба. Я вытащу тебя отсюда. Мы обвенчаемся в церкви…

– В какой? – смеется Вика.– Я – христианка, ты католик.

– Разберемся,– говорю я.

Гремит замок, с лязгом открывается дверь, в ее проеме – старший лейтенант.

– Извините…– Он изменился: черты лица смягчены, в глазах смущение и теплота.– Осталось пять минут.

– Спасибо, лейтенант,– говорит Вика.– Мы сейчас.

Он осторожно прикрывает за собой дверь.

Мы опять в объятиях друг друга. И говорим, говорим…

– Ты когда?…

– Завтра. Два месяца в Нью-Йорке, а потом… Польша. Я буду рядом…

– Да, да… У нас там есть друзья. Ребята наладят с тобой связь. Ой! Всю жратву и мартини… Сейчас с девками мы устроим второй пир.– Она все со стола собирает в пакет. Я собираю розы.– Они знают о тебе.

– Вика…– Я поворачиваюсь спиной к двери, достаю из внутреннего кармана пиджака плотный конверт.– Здесь три тысячи. Половина купюрами по пятьдесят, половина по десять, чтобы было легче…

– Поняла, поняла,– перебивает Вика.– Спасибо. Не волнуйся. Я употреблю их по назначению.– Возникает пауза.– Арик… Если успеешь, заскочи сегодня или завтра к маме… Приободри, утешь.

– Я уже был у Марии Филипповны.

– Ты самый прекрасный мужчина в мире. Самый замечательный…

Открывается дверь.

– Пора! – говорит старший лейтенант.

Мы с Викой оказываемся в маленьком зале. Два стола, охранники, их человек шесть или семь. Тишина. Полная тишина… Все смотрят на нас. В руках Вики букет роз и яркий пакет с изображением статуи Свободы.

– Вы со мной,– нарушает молчание старший лейтенант и с явной симпатией смотрит на меня.– А гражданку Садовскую проводят…

Два охранника медленно идут к Вике.

Розы падают на пол, пакет опускается к ее ногам. Она бросается мне на шею.

– Я люблю тебя! Я люблю тебя… Я люблю тебя…– Это даже не крик, а стон.

Ее отрывают от меня, не грубо, но с силой.

…Не помню, как со старшим лейтенантом мы проделываем обратный путь.

Я обнаруживаю себя в «Москвиче», во мне все мелко дрожит. Гарик кладет мне сильную надежную руку на плечо.

– Держись, Арик. Поехали!

…Три минуты шестого. Опять эта советско-русская расхлябанность, неточность.

Но звонит телефон.

– Я слушаю.

– Такси у подъезда, сэр! – Консьерж Дима. Сегодня его смена.– Мне к вам подняться? Помогу спустить вещи.

– Буду благодарен, Дмитрий.

– Поднимаюсь.

Я испытываю приступ благодарности к нашему консьержу Диме. В принципе он неплохой парень: доброжелательный, прямой, ощущаются в нем сила и простота. А его работа… Что же, раз есть такая работа – а она есть в любой стране,– кто-то ее будет всегда выполнять.

Звонок в дверь. Появляется Дима: спортивен, олицетворение русской силы, открытый взгляд, приветливая улыбка.

– Добрый вечер, сэр! Где вещи?

В углу – два баула и два больших чемодана на колесиках.

«Явный перебор,– думаю я.– За лишний вес придется доплачивать. Ладно, ерунда!»

– Вот,– показываю я на свой багаж.

– Я возьму чемоданы,– говорит Дима.– Они, похоже, потяжелее.

– Подождите, Дмитрий. В холодильнике осталось немного джина. Сейчас.

На кухне я разливаю остатки английского джина по стаканам, разбавляю его тоником, тоже остатками, возвращаюсь с выпивкой в комнату.

– Как у вас говорят,– я протягиваю Диме стакан,– на посошок.

Мы чокаемся и молча выпиваем.

«Вика! – мысленно говорю я.– Мы будем вместе. Скоро… Все трое – мы будем вместе…»

Мы оба молчим.

Вдруг Дима хлопает меня по плечу:

– Вы отличный парень, Артур! – Он смотрит мне в глаза.– Все у вас будет хорошо.

Я не знаю, что ему ответить. Я не хочу покидать Россию.

– Пора! – говорю я.

– Пора! – как эхо, откликается консьерж Дима.

Газета «Правда», 13 ноября 1982 года

Вчера состоялся внеочередной Пленум Центрального Комитета КПСС.

Пленум единогласно избрал Генеральным секретарем ЦК КПСС Андропова Юрия Владимировича.