Текст книги "Бездна (Миф о Юрии Андропове)"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

25 июля 1982 года

Кабинет Юрия Владимировича Андропова в здании ЦК КПСС преобразился: светло, солнечно – непроницаемые шторы на всех окнах заменены новыми, легкими, светло-коричневого цвета (как в его прежнем кабинете на Лубянке). Вместо портрета Ленина над письменным столом – картина в резной деревянной раме, написанная живописцем (может быть, тем самым, в мастерскую которого однажды попал американский журналист Артур Вагорски) по законам социалистического реализма: Леонид Ильич Брежнев в парадном мундире Главнокомандующего, при всех орденах и звездах, моложавый, подтянутый, бодрый, беседует с двумя пожилыми мужчинами, убеленными сединой, в штатских костюмах; на втором плане штормящее море, военный корабль на самом горизонте. «Новороссийск. Ветераны Малой земли».

Полки картотеки Михаила Андреевича Суслова приспособлены отчасти под библиотеку, отчасти в собрание документов и справочного материала, необходимых для работы нового Главного Идеолога страны.

На письменном столе, как и на Лубянке, ничего лишнего. Только два предмета перекочевали сюда с площади Дзержинского: сувенир, подаренный коллегами, кажется, из Ставрополья: в декоративное миниатюрное бревно, стоящее «на попа», вогнан еще более миниатюрный топор; внизу бревна тонкой славянской вязью написано: «Не руби сплеча». Работая в КГБ, размышляя над сложными решениями, которые надо принять, Юрий Владимирович любил подолгу смотреть на эту безделушку… И настольные часы круглой формы в виде флотского руля с ручками.

Часы шли бесшумно и показывали точное время: без двух минут десять утра.

Хозяин кабинета сидел в новом удобном кресле, сделанном по его индивидуальному заказу, привычно вытянув ноги и расслабившись.

Послышался слабый звуковой фон на щите селектора, прозвучал бодрый молодой голос нового секретаря, перекочевавшего в здание ЦК на Старой площади из приемной Председателя КГБ на Лубянке:

– Юрий Владимирович, товарищ Попков.

– Просите.

Начальник Пятого управления КГБ появился в кабинете из бесшумно закрывающейся двери – крупный, аккуратный, в сером отглаженном костюме, с черной кожаной папкой в левой руке. На лице – внимание и тревога, которую он пытался скрыть, но не получалось…

– Здравствуйте, Юрий Владимирович.

– Здравствуйте.– Голос Андропова звучал непривычно официально,– Проходите, Фрол Дмитриевич, садитесь.

Рукопожатие тоже было почти официальным.

– В нашем распоряжении один час. Посвятим его только одному вопросу – журналистскому.

– Все готово, Юрий Владимирович. Господина Жозефа Рафта встречаем сегодня ночью, программа расписана по дням, даже по часам.– Попков раскрыл свою папку.– Сейчас я вам…

– Одну минуту, Фрол Дмитриевич,– перебил секретарь ЦК и, выдвинув ящик письменного стола, вынул из него газету «Дейли ньюс» за 18 июля 1982 года.– Я прочитал в этой газете статейку вашего Артура Вагорски. Вы с ней знакомы?

– Знаком, Юрий Владимирович…

– Что же получается, товарищ Попков? Что пишет этот джентльмен? Как это понимать? Он вышел у вас из-под контроля? Вы его уже не снабжаете соответствующей информацией?

– Снабжаем. Но он имеет, как вы понимаете, и другие источники информации. Его подруга…

– Знаю, знаю! – не сумев подавить раздражение, перебил Андропов.– Но подобных публикаций допускать больше нельзя. Скажите… Материалы этого Вагорски попадают в передачи «голосов»?

– Впрямую ни на одну радиостанцию на Западе, вещающих на Советский Союз, он не работает. У него нет с ними ни кратковременных контрактов, ни договоров. Но выдержки из его статей в обзорные передачи попасть могут. Ведь в последнее время с начала этого года Артур Вагорски пишет только о вас. А к вам, Юрий Владимирович, сейчас в западных средствах массовой информации самый пристальный интерес.

По лицу Андропова скользнула еле заметная улыбка и тут же исчезла.

«Кажется, пронесло»,– с облегчением подумал начальник Пятого управления КГБ.

– Придется заткнуть ему пасть,– сказал он,– Немедленно этим займусь. Выдворим из страны. Надо только организовать предлог.

– Погодите, погодите! – усмехнулся Юрий Владимирович и взглянул на свой любимый сувенир.– Ваш Вагорски безусловно талантливый журналист, в принципе правильно все понимающий. Помните его статью, в которой он рассуждает о Сталине? Оригинально, смело. Во многом я с ним согласен. Просто надо его правильно направить. Ведь кто-то из ваших сотрудников с ним работает?

– Да, Юрий Владимирович.

– Вот и поработайте еще, сами проследите.

– Будет сделано, Юрий Владимирович.

– Отлично. А теперь перейдем к Жозефу Рафту. Итак, ночью вы его встречаете.

– Да. Самолет из Нью-Йорка, в котором он летит, в Шереметьеве-2 будет в один час сорок минут.

– Где вы его поселите?

– В «Национале», в нашем номере.

– Можно было бы и в «Москве». Что, там нет наших номеров?

На этот раз усмехнулся Фрол Дмитриевич.

– В гостинице «Москва» мы не только свои номера прослушиваем.

– И на здоровье,– поморщился Андропов,– Я о другом. Не надо с рядовым зарубежным журналистом роскошествовать. Знаю я эти золоченые апартаменты в «Национале». Плебейством отдает.

– Немедленно исправим.

– Да когда уже поправлять! Пусть. Но, осуществляя программу, учтите это обстоятельство.

– Обязательно учтем, Юрий Владимирович.

– Значит, он у нас впервые?

– Да, впервые. Господину Рафту двадцать семь лет, совсем еще молодой человек. Но весьма перспективный. В своем журнале «Нью-йоркер» числится «первым пером». С ним в Штатах поработали. Ведь вы его политические статьи о Советском Союзе читали?

– Читал. И – удовлетворен.

– А ведь только по полученным от нас материалам…

– Каким образом они были ему предоставлены? – перебил Андропов.

– Через одного польского корреспондента, работающего в Нью-Йорке. Он у нас уже четвертый год. Якобы пишет книгу о России. Легенда для Рафта.

– Понятно. Время нас торопит. В одиннадцать десять у меня встреча с редакторами литературных журналов. Поэтому перейдем к программе.

Начальник Пятого управления вынул из папки плотный глянцевый лист бумаги.

– Господин Рафт пробудет у нас две недели. Запланировано семь встреч. Что-то может измениться в ходе визита.

– Итак, семь основных встреч.

– Да. Социальный и профессиональный спектр мы с вами прикидывали.

– Давайте, давайте, Фрол Дмитриевич! – В голосе Андропова появился азарт,– Имен не называйте. Я постараюсь угадать.

– Хорошо. Журналист…– Попков затянул паузу.

– Дальше, дальше! – Юрий Владимирович сидел в своем новом кресле замерев, полузакрыв глаза; впрочем, под толстыми стеклами очков этого не было видно.

– Экономист… Физик… Режиссер…

Андропов улыбнулся. Попков опять замолчал.

– Продолжайте, мой дорогой, продолжайте!

– Американист… Поэт… Диссидент. Все!

От непонятного напряжения у Попкова вспотел лоб.

– Давайте сюда ваш листок,– крепко потирая руки, сказал новый Главный Идеолог советской империи.

Он быстро пробежал список фамилий, отпечатанный на глянцевом листе синим шрифтом.

– Да…– Лицо Юрия Владимировича стало серьезным.– Всех угадал. Кроме одного.

– Кого же не угадали? – с любопытством спросил разработчик операции под названием «Золотое перо».

– Вернее, угадал. Однако предположил, что вам хватит фантазии…

– О ком речь? – осмелился перебить Попков.

– О поэте, естественно. Опять Евтушенко! Если у него имеется мой городской телефон и Евгений Александрович мне иногда дружески позванивает… И встречались мы с ним, беседовали… Но, уважаемый Фрол Дмитриевич! Зачем же его надо всюду… Прямо подхалимаж какой-то! Что, кроме Жени, безусловно талантливого поэта и гибкого умного человека, у нас с вами больше никого нет?

– Есть, конечно, Юрий Владимирович. Как говорится, только свистни. Недоработка, исправим.

– Исправляйте! – Андропов вдруг коротко хохотнул,– Теперь вот что… Как мы с вами и обговаривали, наш журналист будет работать на два фронта.

– То есть?

– Он печатает свои статьи в американском журнале, так сказать, для западного общественного мнения, и этот же материал становится достоянием наших доморощенных радиослушателей всяческих враждебных «голосов».

– Ах, вот вы о чем! – оживился начальник Пятого управления КГБ.– Простите, не сразу понял. Разумеется, Юрий Владимирович. У Жозефа Рафта договор с «Голосом Америки» на пять двадцатиминутных передач, уж простите, о вашей персоне. Наш человек в «Голосе» все сделал в лучшем виде: оплата у господина Рафта по высшему классу, а он, по американским меркам, человек не очень состоятельный. Содержание передач тоже будет под контролем.

Возникла пауза.

Андропов задумчиво смотрел в окно. Там, на улице, потемнело: ветер нагнал тучи, собирался дождь.

– Скажите,– нарушил молчание хозяин кабинета,– Василий Витальевич в курсе операции «Золотое перо»?

– Нет, Юрий Владимирович.– Голос Попкова был тверд и спокоен.– Нет, не в курсе. У него и без того много дел – вникает в полученное хозяйство. Могу уточнить: вникает досконально.

– Василий Витальевич человек дотошный,– без всякого выражения сказал Андропов.– Жаль, я не могу вас чайком попоить…– Оба взглянули на круглые часы: было без семи минут одиннадцать.– Ничего, в другой раз.

– Вы, Юрий Владимирович, я слышал, в отпуск собрались?

– Да, с первого августа. Едем с женой в Крым, в Форос. Но у нас с вами будет постоянная связь. Сообщайте мне со всеми подробностями о похождениях нашего американского друга.

– Непременно, Юрий Владимирович.

– И последнее. Кто с ним будет работать? Полагаю, они в приемной?

– Так точно! Один журналист, другой работник МИДа.

– Самое короткое знакомство. Я только на них взгляну. Уложимся в пять – десять минут.

Юрий Владимирович нажал кнопку на боковой панели стола.

Бесшумно открылась дверь. В ней появился молодой человек с открытым русским лицом и военной выправкой.

– Пригласите товарищей,– сказал Андропов. Секретарь отступил назад и в сторону, прозвучал его приветливый голос:

– Проходите, пожалуйста.

26 июля 1982 года

…Американский журналист Жозеф Рафт, корреспондент журнала «Ныо-йоркер», где он действительно в последнее время числился если не «первым пером», то одним из первых, проснулся и первое мгновение не мог понять, где он, что с ним.

Жозеф лежал на широкой мягкой кровати, без брюк, но почему-то в рубашке и галстуке, поверх одеяла, закутавшись шелковой накидкой. Лежал на спине, и над ним был высокий белый потолок с золоченой лепниной: амурчики с луками и стрелами и полуобнаженные прелестные создания женского пола разыгрывали невинные любовные сцены.

– Понятно,– сориентировался господин Рафт,– я в России. Они привезли меня в отель… Как он называется, черт бы его взял?

Американец резким спортивным движением поднял с постели свое натренированное тело и очутился перед большим зеркалом в полуовальной резной раме, тоже золоченой.

«Ну и рожа!» – с отвращением подумал он, рассматривая себя в зеркале: помят, под глазами набухло, рыжеватая щетина выросла за эту ночь, непонятно по какой причине, густо и кучно.

«От этой дьявольской «Столичной», что ли?»

Жозеф Рафт был непьющим или почти непьющим. «Всегда быть в форме» – таков его девиз еще со времен колледжа. Он занимался спортом (теннис, бейсбол, горные лыжи, плавание), следил за своим здоровьем, впрочем, без фанатизма, достаточно характерного для современного поколения американцев.

Поэтому сейчас, самокритично рассматривая себя в зеркале, молодой журналист не страдал похмельной головной болью, этой распространенной русской болезнью. Его не мутило, не было желания опять завалиться в постель. Только ощущение сухости во рту, хотелось пить, а голова казалась пустой.

Сняв галстук и рубашку, оставшись в одних трусах, Жозеф покинул огромную спальню («На этой кровати, как минимум, могло бы разместиться пять человек») и отправился исследовать свои апартаменты. Просторная гостиная с широким окном, задернутым портьерой, мягкая мебель, ковры, картины на стенах (рассматривать их сейчас не хотелось: «Потом…»), телевизор, телефон; кабинет – старинный письменный стол, телефон, диван с высокой спинкой, обтянутый светло-коричневой кожей («Я уже забыл, что существуют такие диваны. Кажется, такой же был у деда на ферме в штате Огайо»); четвертая комната – что-то вроде столовой: обеденный белый стол, такие же стулья, шкаф с посудой и – «Вот он!» – холодильник.

Открыв дверцу, Жозеф приятно удивился – бутылки разных размеров: русская водка, американское виски, английский джин, тоник, бутылки с темным и светлым вином, названия на этикетках непонятны – какой-то восточной клинописью. И – явно минеральная вода. Поднапрягшись, он прочитал на этикетке: «Боржоми». Открыв бутылку обнаруженным в шкафу ножом, американский гость прошлепал босыми ногами по паркету и, оказавшись в гостиной, плюхнулся в мягкое кресло.

Он пил минеральную воду со странным названием «Боржоми» прямо из горлышка, жадно, с наслаждением – вода была великолепна. Наступило полное просветление, и Жозеф Рафт наконец вспомнил все, что произошло с ним минувшей ночью.

…В аэропорту Шереметьево-2 его встретили два господина (или товарища, если хотите), приветливые и дружественные, и цепкая память Жозефа тут же закрепила в себе их имена и фамилии: Николай Воеводин, журналист («Я с вами коллега, от Союза журналистов нашей страны») – лет тридцати, высок, спортивен, с худым нервным лицом, ускользающим взглядом; Валерий Яворский, работник Министерства иностранных дел («Моя задача – организация ваших встреч. Кроме того, я ваш переводчик») – за сорок, с изрядной лысиной, полный, медлительный, неряшливый (пуговица рубашки перед брюками оторвана, и разошедшиеся полы обнажили розовую майку), глаза умные и наблюдающие за каждым твоим движением; когда говорит, причмокивает большими мокрыми губами; потом обнаружилось, что Валерий Яворский большой любитель выпить и особенно закусить.

Пока длились таможенные и прочие формальности, шел обычный, несколько скованный разговор обо всем – и ни о чем: как прошел перелет через океан, какая погода в Нью-Йорке. «А вот у нас второй день дожди». «Грибные,– сказал Валерий,– Вы, Жозеф, любите грибы? Теперь попрут. Приглашаю вас к себе на дачу». Но как только все трое, миновав нейтральную территорию, ступили на советскую землю, разговор обрел конкретность.

– Жозеф,– сказал господин Воеводин,– есть предложение. Машина нас ждет, но, может быть, для начала, по русскому обычаю, за встречу? – Он говорил по-английски с акцентом и с трудом.

– То есть? – не понял американский гость.

– Николай хочет сказать,– пояснил господин Яворский (его английский был безукоризненным),– что за встречу неплохо бы пропустить по рюмочке.

– Раз таков русский обычай…– развел руками Жозеф Рафт.

Он устал за время перелета, организм явно страдал от разницы во времени, хотелось одного: скорее добраться до номера в отеле и завалиться спать.

«Ладно,– подумал наивный Жозеф,– нельзя их обижать. Шеф мне все уши прожужжал о русском гостеприимстве. Выпью одну рюмку».

Как он заблуждался!…

Американский журналист и его сопровождающие очутились в каком-то маленьком баре, где, кроме них, никого не было, и на столике перед ошеломленным Жозефом Рафтом возникли: бутылка «Столичной» водки, очень большая, графин с зеленоватым напитком и несметное количество холодной закуски – бутерброды, конечно же с черной и красной икрой, с рыбой разных сортов, с ветчиной и сыром, жюльены, салаты, в длинной тарелке тонко нарезанная жирная селедка, засыпанная измельченным репчатым луком («Черноморский залом,– сказал Валерий Яворский, алчно причмокивая мокрыми губами,– Деликатес»),

– Да зачем столько?…– в смятении начал было американец.

Но Николай Воеводин перебил его:

– Надо! Вы, Жозеф, в России, не забывайте.

Он разлил водку в большие граненые рюмки, а господин Яворский торжественно сказал:

– Мы надеемся, Жозеф, что ваше знакомство с Россией будет полезным и приятным, что все задуманное вы исполните!

– С нашей помощью! – подхватил господин Воеводин,– Поехали!

Встречающие (или сопровождающие? Как их назвать?) потянулись со своими рюмками к американцу, и ему ничего не оставалось, как чокнуться со своими новыми знакомыми.

– Первую пьем до дна! – почти приказал Николай Воеводин.– Тоже русский обычай.

И Рафт подчинился: одним глотком проглотил огненную жидкость, подумав с порядочной долей журналистского любопытства: «Интересно! Что же будет дальше? Похоже, я становлюсь свидетелем знаменитого русского пьянства».

Если бы только свидетелем, господин Рафт! Берегитесь…

– Теперь приступим к закусочке,– Валерий Яворский крепко потер руки,– Рекомендую, Жозеф, заломчика. Под «Столичную» – самое то…

А дальше…

Что же дальше? По накатанной колее. Вначале американский гость пытался сопротивляться, потом сдался, по-русски махнув на все рукой. Однако за происходящим, помня о своем профессиональном долге, Жозеф продолжал наблюдать, во всяком случае на первых порах.

И больше всего он был поражен одним обстоятельством: сколько же всего они пили (появилась на столе еще одна бутылка «Столичной», а может быть, и две) и ели, особенно этот пузан Яворский. Уму непостижимо! Как это все в них может войти? Да ведь эдак и умереть можно от заворота кишок, как говаривал архаичный и старомодный дед Жозефа Рафта из американского штата Огайо.

Не знал в ту пору молодой американский журналист таких впечатляющих советских афоризмов, как: «это сладкое слово «халява», «на дармовщинку», «фирма платит». Впрочем, возможно, так и не узнал, покинув через две недели пределы нашего загадочного отечества, чтобы на страницах журнала «Нью-йоркер» создать новый, неожиданный образ Юрия Андропова.

…Говорили обо всем. О чем – сейчас вспомнить было совершенно невозможно, и лишь одно, видимо приказав себе, запомнил Жозеф: первая запланированная встреча («Вот с кем?» Память не подчинялась…) состоится сегодня, в двенадцать часов дня.

Рафт взглянул на свои золотые швейцарские часы (подарок родителей в день окончания колледжа) – было двадцать минут одиннадцатого.

«Так… Все. Боевое крещение принял – и точка. Больше со мной, господа Воеводин и Яворский, этого не случится. Привести себя в порядок – контрастный душ, побриться, позавтракать. И – работать, сэр. Работать!»

Жозеф Рафт поднялся из кресла, допил последний глоток боржоми, еще раз по достоинству оценив эту русскую минеральную воду, и отправился искать ванную – он совершенно не помнил, как его везли через ночную Москву, как очутился в этих роскошных апартаментах. Сейчас, переходя из комнаты в комнату, он думал: «Здесь вполне могла бы разместиться вся наша редакция. Вот тебе и нищая Россия!»

В ванной комнате, облицованной бледно-коричневым кафелем, он обнаружил свои брюки, пиджак, носки и ботинки.

«Значит, ночью я пытался принять душ,– понял он,– Но сил не хватило. Бедный мальчик.– И, взглянув в зеркало, показав себе язык, добавил: – Пьяная русская свинья».

Через двадцать минут американский гость Жозеф Рафт был в полной форме: свеж, безупречно выбрит, благоухающий крепким мужским одеколоном. В спортивную сумку собрано все необходимое для работы: диктофон, «кодак», блокноты.

«Теперь позавтракать».

На столе в гостиной он обнаружил свою визитную карточку-пропуск в отель «Националь» («Вот как называется эта берлога! Значит, мой номер – триста восьмой») и карту-проспект.

Текст был на четырех языках: русском, английском, немецком и французском.

– Отлично! – бодро сказал самому себе Жозеф.– Вот он, «дежурный администратор».

Американский журналист поднял трубку телефона, набрал указанный трехзначный номер, и почти без паузы ему ответили:

– Доброе утро, господин Рафт. Слушаю вас.

– Я бы хотел позавтракать.

– Вы можете заказать завтрак в номер, но это за дополнительную плату. Или, пожалуйста, третий зал на вашем этаже, шведский стол. Стоимость завтрака и ужина входит в дневную оплату номера.

– Благодарю вас. Я отправлюсь в третий зал.

– Приятного аппетита, господин Рафт.

Завтрак занял не более пятнадцати минут. Все как в лучших мировых пятизвездочных отелях с некоторой русской экзотикой: пельмени по-сибирски, копченый байкальский омуль, картофельные котлеты с грибным соусом; все было очень вкусно, а черный кофе с песочной жаровни просто великолепен. Жозеф Рафт определил, что в третьем зале были только иностранцы, русская речь тут не звучала совсем.

Американец вернулся в свой номер (было двадцать минут двенадцатого) и удивился: комнаты были убраны, в ванной заменены все полотенца, на столе в гостиной в хрустальной вазе стоял роскошный букет темно-красных георгинов. В комнатах, особенно в спальне, витали струи нежных дамских духов.

Шторы на окнах были отодвинуты в стороны, и Жозеф невольно воскликнул про себя: «Да я в самом сердце коммунистической столицы!»

Перед ним простиралась широкая, совершенно пустынная площадь, а за ней возвышался за красной кирпичной зубчатой стеной Кремль; на угловой башне алела в лучах солнца рубиновая звезда, а чуть слева, в перспективе, виднелись причудливые витые купола храма Василия Блаженного.

«Значит, там Красная площадь. Все рядом. При первой возможности отправлюсь на прогулку».

В кабинете зазвонил телефон.

Рафт поднял трубку:

– Я слушаю.

– Жозеф! Это я, Ник! Ты как?

«Оказывается, он уже Ник и мы на «ты».

– Я в порядке, господин Воеводин. А вы как?

Возникла пауза, наполненная явным замешательством.

– Я… я звоню от администратора. Машина внизу.

– Я спускаюсь,– сказал американский журналист.

– Одну минуту…– На другом конце провода произошла какая-то возня.

В трубке зазвучал голос Валерия Яворского:

– Доброе утро, господин Рафт. Мы сейчас к вам поднимемся. Надо кое-что уточнить.

Они появились оба через несколько минут, постучав в дверь, и вид у сопровождающих (или опекающих) американского гостя был, мягко говоря, плачевный, особенно у господина Яворского: бурый цвет лица, лепестки синяков под глазами, трясущиеся руки. Да и «Ник» не блистал – он даже не удосужился побриться.

– Прошу! – пригласил русских друзей Жозеф Рафт в гостиную.– Располагайтесь.

Однако визитеры топтались в передней.

– Мы вот что…– вдруг решительно заговорил Николай Воеводин, он же Ник.– Надо бы голову поправить…

– Простите, не понял,– перебил американец.

– Ну… Опохмелиться… После вчерашнего… Немного перебрали…

– Я не знаю, что такое «опохмелиться»,– холодно сказал Жозеф Рафт.– Но если надо – пожалуйста.

– Надо! – жестко и решительно сказал господин Яворский.– Мы, мой друг, мигом. Вы, как я понял, уже позавтракали. Подождите нас здесь, включите телевизор…

Оба сопровождающих по-хозяйски отправились в столовую, где тут же хлопнула дверца холодильника, а Рафт сел в удобное кресло, и настроение у него испортилось. Создавалась ложная ситуация, он попадал в непонятную зависимость, переставал быть свободным. Дело в том, что в эту поездку американский журналист был приглашен советской стороной, ее инициатива исходила отсюда. «Ваши статьи о Советском Союзе,– сказали ему еще в Вашингтоне, в русском посольстве,– произвели очень хорошее впечатление на руководство нашей страны. И коли вы интересуетесь лидерами России, в частности, личностью товарища Андропова,– приглашение посетить Москву можете расценивать как маленькую награду». Предложение Рафт с радостью принял. Он простосердечно обрадовался, когда ему сказали, что все расходы, связанные с его посещением России, берет на себя Союз советских журналистов.

«Нет уж,– думал Жозеф, слушая возню, звон посуды и возбужденные голоса за дверью столовой,– на поводу у вас я ходить не буду. Сейчас, господа, мы с вами все расставим по местам. Или они опять напьются, как вчера?»

Однако скоро Ник Воеводин и Валерий Яворский появились в гостиной, имея вполне пристойный и даже здоровый вид, нечто деловое и собранное появилось в облике обоих.

«Что же с людьми происходит, – несколько удивленно подумал Жозеф, наблюдая своих сопровождающих,– после того как они утром опохмелятся?»

– Значит, таким образом,– деловито заговорил господин Яворский,– сейчас без четверти двенадцать. В Переделкино мы будем через полчаса. Ничего! Василий Воскресеньев нас ждет, я ему утром звонил. Немного опоздаем, он и не заметит. Все русские поэты рассеянны.

– Все-таки лучше позвонить, сказать, что задерживаемся,– предложил Воеводин.

– Позвони.

Ник ушел в кабинет.

«Да, теперь вспомнил,– обрадовался американский журналист,– Мой первый визит к знаменитому поэту. Стихи его мне показались манерными и в то же время старомодными какими-то. И везде присутствует «эго», уж больно он занят собой и своим внутренним миром. Впрочем, может быть, переводчик виноват. Вообще, по-моему, по переводам оценить и понять поэта невозможно. Поэтов надо читать в оригинале. А вот публицистическая книга Воскресеньева «Крест России» меня весьма заинтересовала».

Вернулся из кабинета Воеводин, сказал:

– Он поздно встал, сейчас только кофе пьет. Даже обрадовался, что мы опаздываем.

– Вот что, господа.– Жозеф Рафт придал своему голосу официальное звучание,– Я хочу сказать вам следующее.– У Ника вытянулось лицо; Валерий Яворский напряженно смотрел прямо в глаза гостю,– Меня несколько угнетает роскошество этого номера. В своих поездках я просто не привык жить в таких условиях. Зачем все это? Словом, я хотел бы переехать в другой, более скромный, если угодно, демократический отель.

– Но…– начал было господин Яворский.

– Это первое,– перебил Жозеф Рафт.– А второе… Я хотел бы сам оплачивать свое проживание в отеле.

– Да ты… Да вы что? – искренне удивился Ник Воеводин,– Ведь за все оплачено! Вся ваша поездка!

– Именно так,– спокойно и, показалось Жозефу, насмешливо сказал Валерий Яворский,– Вся ваша поездка профинансирована «от и до», включая этот номер. Он оплачен на две недели вперед – до последнего дня вашего пребывания в Москве.

– Господи! Да зачем же? – всплеснул руками американский журналист.– А если поменяются наши планы? Мы из Москвы куда-нибудь уедем?

– Нет проблем! – воскликнул с энтузиазмом господин Воеводин.– Уедем – номер вас всегда будет ждать.

– Жозеф,– мягко, дружески сказал Яворский,– я думаю, вам не следует пренебрегать нашим русским гостеприимством. Вас могут неправильно понять, испортятся отношения, могут сорваться намеченные встречи.

Что-то здесь было, что-то таилось, однако Рафт понял, что идти на обострение отношений, создавать конфликтную ситуацию не стоит, даже опасно…

– Ну, хорошо,– сказал он, вздохнув.– Пусть все остается как есть. Поехали?

– Поехали! – воспрянул Ник Воеводин.

Внизу, у подъезда отеля «Националь», их ждала черная «Волга». Американского гостя усадили рядом с шофером, огромным молчаливым детиной с красной крепкой шеей. За всю дорогу до Переделкино он не проронил ни одного слова и воспринимался как самая большая деталь автомобиля, неотделимая от него.

…А в писательском дачном поселке Переделкино знаменитый поэт Василий Воскресеньев уже ждал американского журналиста, нервничал, злился на жену, которая сварила отвратительный кофе и к тому же еще не была одета, ходила по комнатам непричесанная, в халате, что-то искала и не могла найти. Василий Александрович нервничал, потому что точно знал: от того, как пройдет эта встреча, зависит его поездка в Штаты через две недели, то есть выпустят его на этот раз или не выпустят к американским друзьям.

«А ведь уже афиши отпечатаны,– со сладостным замиранием сердца думал поэт.– Митчел звонил…»

Он знал, что от него требуется, с ним беседовали. Не первый раз, привычно. Однако сегодня особый случай… «Самое главное,– было сказано ему,– чтобы у американца не возникло никаких подозрений. Он хотел встретиться с известным советским литератором, прогрессивных, в их понимании, даже либеральных взглядов. Пожалуйста! Выбор волей случая пал на вас. Подчеркиваю: волей случая! Вы даже не знаете, что интересует этого Жозефа Рафта. То есть он ни в коем случае не должен почувствовать предварительную подготовку его встречи с вами».

Наконец на застекленной веранде появилась миловидная жена поэта (четвертая по счету), молодая, высокая, жгучего цыганского облика, в открытом летнем платье нежно-салатового цвета, смуглую шею украшало колье с тремя бриллиантами.

– Ну, как я? – посмотрела она на мужа черными, без зрачков, глазами.– Сражу американца?

– Замени на столе скатерть и поставь букет полевых цветов, принеси из моего кабинета.

Василий Александрович отправился в ванную комнату и там долго, с пристрастием рассматривал себя в зеркале.

«Виски седеют,– вздохнул он.– И морщин прибавилось. Но в целом ничего!… Мы еще подергаем хвостиком! Нет, что эти кагебешные суки с нами делают? На что толкают?»

Но в целом отражение в зеркале поэту понравилось: интеллигентное русское лицо с печатью постоянных размышлений («И страданий»,– добавил Воскресеньев, не удержавшись), вполне спортивная фигура, если есть лишний вес, то лишь совсем немного в животе («Надо совершенно отказаться от всего мучного и сладкого. И в кого я такой сластена?»). Летние светлые брюки, тонкая белая рубашка, в манжетах запонки с теплым янтарем, на шее повязан шелковый синий платок.

«Вполне, вполне». Настроение улучшилось, и Василий Александрович на какое-то мгновение, поглощенный созерцанием собственной персоны в зеркале, даже забыл о визите к нему, который сейчас состоится.

– Угощать американца чем-нибудь будем? – послышался с веранды голос жены.

– Посмотрим… по обстановке. Но квас и что-нибудь к нему приготовь. Если бы он один. С ним, наверно, целая свора нагрянет. Мне утром уже звонил его переводчик.

За воротами остановилась машина, просигналила.

– Я встречаю,– засуетился поэт Воскресеньев.– А ты потом выйдешь. Позову.

Проходя через веранду, он быстро осмотрелся – все вроде бы нормально: на круглом столе белая скатерть с красными самоварами шитьем, букет полевых цветов в старинной фарфоровой вазе: скромная кашка, васильки… («Россия, мой американский гость, Россия»); окно распахнуто в сад, на клумбах благоухают флоксы.

Василий Александрович встретил прибывших у калитки, и американский журналист сразу ему понравился: джинсы «Монтана», клетчатая рубашка, рукава небрежно закатаны, на шее какой-то медальон, похоже, индийский. Белобрыс, высокий лоб, веснушки, умные, наблюдающие глаза, волевой подбородок с ложбинкой, спортивная сумка из добротной натуральной кожи через плечо. Во всем облике – раскованность, свобода, доброжелательность. Двое сопровождающих, оба в темных костюмах, были обычны, ничем – для Василия Александровича – не примечательны, насмотрелся он на них… Один, худой и высокий, нес увесистый кейс («Понятно, аппаратура»). Третий, «шофер», остался в «Волге». («Он у них наверняка главный, ведущий»,– определил многоопытный в подобных делах поэт Воскресеньев.)