Текст книги "Бездна (Миф о Юрии Андропове)"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 37 страниц)

– Давай…

Они чокнулись и выпили.

– Или тот же Славик, лакей при дверях. Он здесь, наверно, сто лет. Мы в пэтэухе появились, он уже был в своих лампасах. Правда, тогда еще молодой был, весь из себя, это сейчас харю отожрал. А в пору моей замечательной юности ничего, смотрелся. Хам, правда, и жлоб. Он всех моих тогдашних подружек перетрахал.

– И…-Американец замешкался.

– Ну? Что «и»? Спрашивай.

– И тебя он тоже…

– Трахнул? А как же! Куда же деваться? Как говаривала та же Катька, хочешь жить – умей ложиться. Не дашь Славику, он тебя с клиентом в зал не пустит. Опять же столик для нашего девичника… Ну, у какой-нибудь деревенской дурехи день рождения. Столик тоже надо отработать. У этого Славика шутка была… Может, и сейчас он так шутит, ведь пэтэуха продолжает функционировать, ковать рабочие кадры.– Лиза тряхнула головой – Да! Подойдет Славик к нашему столику в разгар наивного веселья… Мы наперебой: «Садись, Славик, вот тебе чистая рюмочка, выпей за здоровье именинницы». Славик выпьет, пожрет пальцами с тарелок. И потом, тыкая в каждую из нас своей грязной лапой, говорит: «Твоя такса такая, твоя такая, а твоя поболе, если кавказского клиента иметь в виду». Всех нас переберет. А мы преданные улыбки до ушей. «Верно, Славик, какой ты умный, Славик!…»

Красный густой туман наполнил все вокруг Жозефа Рафта. Он почему-то вспомнил вульгарную красотку, подошедшую к нему у памятника Пушкину, спросил шепотом:

– Ну, а сейчас, Лиза, твоя такса – какая?

Она подняла голову и с такой печалью и грустью посмотрела на него, что Рафт вдруг задохнулся от черной тоски и ненависти к себе.

– Хороший вопрос, Жозеф,– тихо сказала Лиза.– Сейчас у меня нет никакой таксы. Я не работаю так, пока ты со мной. Но ведь осталась только неделя. Ты уедешь. И я наверстаю свое. А сейчас… Чего же мы? Ведь, кажется, был тост: за нашу последнюю неделю! Как раз осталось, наверно, по рюмке, может быть, неполной. Разливай!

Рафт разлил водку.

– Прости меня, Лиза!…

– Что ты! Что ты! За что прощать? А, если хочешь, пожалуйста! Я прощаю тебя на всю оставшуюся жизнь…

– Я люблю тебя, Лиза!

– И я люблю тебя, Жозеф. Ну? За нашу неделю?

– За нашу неделю…

Они чокнулись и выпили – до дна, до последней капли.

Лиза замерла над своей рюмкой, сидела, наклонив голову, водила пальцем по клеенке с лысинами протертой краски, молчала.

– Что с тобой? – тихо спросил американец.

– Со мной? – Она подняла голову, посмотрела на Жозефа; глаза ее были влажны.– Со мной ничего. Со мной все в порядке. Послушай…– И Рафт понял, вернее, почувствовал: Лиза что-то преодолевает в себе.– Вот ты журналист. Что тебя, собственно, говоря…– в ее голосе появилось ожесточение,– интересует в нашей идиотской стране?

– Почему – идиотской?

– А! – Лиза усмехнулась.– Так… Оговорилась, к слову пришлось. И все-таки? Что тебя у нас интересует?

– Меня все интересует. Россия – удивительная страна.

– Вот тут, Жозеф, ты попал в десятку.– Лиза пристально смотрела в глаза американцу.– У нас не соскучишься, только успевай удивляться.

– А конкретно…– Жозефа охватило смутное беспокойство.– Конкретно, я собираю материал об одном из ваших вождей, руководителей государства.

– Надо же! – воскликнула Лиза.– Не ожидала… Такую новость надо обмыть. Вот что, водки больше не хочется. Отполируем принятое пивком. По старому опыту знаю: совсем неплохо…

– Как, как? – перебил Рафт.– Отполируем? Что это значит?

– Не вникай! – засмеялась Лиза, разливая «Рижское» пиво по стаканам,– Терминология наших алкашей. Так кто же этот советский вождь, о котором ты собираешься писать?

– Отгадай!

– Ой, нет, уволь! Откуда мне знать?

– А ты попробуй.

– Давай сначала пива выпьем.

Пиво Жозефу понравилось – в меру горьковатое, насыщенное, в меру охлажденное. К нему бы крупных креветок, сваренных с острыми пахучими специями. Но и жирная селедка, оказывается,– совсем неплохо сочетается с этим пивом, и американец опять, не без иронии, подумал о русской экзотике.

– Ну, так ты будешь отгадывать? – спросил он после того, как выпил второй стакан пива, отметив в себе некую новую стадию опьянения: мир вокруг приобрел одну окраску: радужную. (Жозеф Рафт, конечно, не знал, что на российско-советской почве кайф, снизошедший на него, определяется несколькими сакраментальными фразами: «А провались все к такой-то маме!», «Идите вы все туда-то!» Возможны варианты: «Раз,…бена мать, живем!») – Так ты будешь отгадывать?

– Да я и не знаю всех наших вождей! – вдруг зло, даже с ненавистью, сказала Лиза.– На хрена они мне сдались? Ты спроси любого в этом подвале: нам всем до фени кремлевские старики. У них своя жизнь, у нас своя.– Лиза поймала пристальный, внимательный взгляд американского журналиста и поперхнулась.– Ну… Не о Брежневе же ты собираешься писать? О нем все написано.

– Верно. Не о Брежневе.

– О Суслове?

– Лиза, да ты что? Суслов умер еще в январе.

– Правда? А я и забыла. Верно, верно! Вспомнила: в январе всю русскую челядь «Националя» сгоняли на какой-то траурный митинг.– Она смотрела на Рафта злыми сухими глазами,– Короче говоря, не знаю! Ни одна фамилия в голову не приходит…

– Хорошо, я скажу тебе…– Американец понизил голос: – Я собираюсь написать серию статей о Юрии Андропове.

– Надо же! – Лиза удивленно всплеснула руками,– Пожалуй…

– Что – пожалуй? – спросил Рафт.

– Что? – Жозефу показалось снова, что Лиза преодолевает себя.– Пожалуй, только его и знают в народе. Доверяют ему.

– Что ты имеешь в виду? – перебил Рафт.

– Я вот что имею в виду…– Лиза пальцем рисовала на клеенке замысловатые зигзаги.– Я расскажу тебе одну историю. У моих родителей в Измайлово есть сосед по лестничной площадке. На каком-то заводе работает. Они с отцом дружат, случается, на кухне бутылку водки раздавят. Ну, а за выпивкой, сам понимаешь, всякие разговоры, и на политические темы в том числе. Без этого у нас во время кухонных застолий не бывает. В простонародье называется – попиздеть.

– Как, как?

– Непереводимо. Так вот… На заводе, где вкалывает Николай Иванович… Так отцовского приятеля зовут. На его родном заводе произошло какое-то крупное должностное преступление, совершенное в дирекции. Связано око было с огромными материальными хищениями. И, что интересно, прикрывало хапуг какое-то крупное должностное лицо аж в ЦеКа партии. Представляешь?

– Пытаюсь,– напряженно сказал Жозеф Рафт.

– Наш Николай Иванович, старый коммунист, трудяга, человек кристальной честности и прочее и прочее… Он туда, сюда… В партконтроль, в горком, в прокуратуру – везде стена! Еще и угрожать стали: клеветник, очернитель. И кто-то его надоумил: напиши в КГБ, самому Андропову, только там и остались честные люди, если наверх глядеть. Написал Николай Иванович Андропову длинное письмо, изложил в нем все как есть. Послал! И что же ты думаешь? Через несколько дней вызывают его на Лубянку, к самому Председателю Комитета!

– Надо же! – невольно вырвалось у американского журналиста.

– Представь себе! Принял Николая Ивановича сам Андропов, внимательно выслушал, оставил свой телефон: «Звоните, говорит, дорогой Николай Иванович, если будут продолжаться преследования на работе, а по фактам, изложенным в вашем письме, разберемся».

– Разобрались? – спросил Рафт.

– Еще как! Через несколько дней на завод комиссия приехала. Уж не знаю какая. Директора с должности сняли – и под суд! А в ЦеКа то самое должностное лицо за холку взяли: полетел со всех постов, из партии пинком под жопу и – просим на скамью подсудимых. И всех его подпевал. Словом, как сказал Николай Иванович отцу, справедливость восторжествовала. И еще, знаешь, что он ему сказал? – Возникла пауза: американец молчал.– Сказал, что этот Андропов очень простой. Открытый, доступный. К нему рядовому человеку даже на прием попасть можно, потому что Председатель КГБ предпочитает получать информацию из первых рук.

Жозеф Рафт молчал: непонятное беспокойство, дискомфорт, разрушение гармонии, совсем недавно заполнявшие его,– нечто подобное испытывал он сейчас, не понимая: почему так происходит?

Лиза спросила, уже спеша и с явным напором:

– Послушай, а как ты о нем собираешь материал?

Американский журналист, усмехнувшись, ответил почти как на допросе:

– Встречаюсь с разными людьми, которые хорошо знают Юрия Андропова, а сами являются весьма заметными персонами в различных сферах жизни вашего общества.

– То есть из привилегированной среды?

– Пожалуй…

– Жозеф, но ведь есть первоисточник.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду самого Андропова! Послушать нашего Николая Ивановича… Прием простых людей…

– Теперь Андропов,– перебил Рафт,– не Председатель КГБ. Он работает Секретарем ЦеКа.

– Какая разница? Наверняка он и на новой должности остался тем, каков он есть. Я бы на твоем месте…

– Что бы, Лиза, ты сделала на моем месте? – перебил американский журналист.

– Кто-то ведь тебе организовывает встречи с представителями нашей зажравшейся элиты? – со злобой спросила Лиза.

…И гармония внутри Жозефа Рафта начала восстанавливаться.

– Естественно, организовывает.

– Вот и попроси их устроить тебе эту… аудиенцию с Андроповым. Уверена: американскому журналисту, который собирается о нем писать статьи, он наверняка не откажет.

– Почему, Лиза?

– А пошел ты, Жозеф, к черту! Втянул меня в этот идиотский разговор.

– Я втянул?

– А кто же? Угадай… «один из вождей»… Один из этих выживших из ума стариков, засевших в Кремле…– Последняя фраза была произнесена шепотом.– Милый, пошли отсюда. Что-то мне стало невмоготу.

– Пошли…

…В эту их ночь Лиза была особенно, невероятно, даже страшно неистова – как будто все это в ее жизни происходило в последний раз.

– Еще, Жозеф, еще! – шептала она, переворачивая его на спину.– Хочу!… Хочу тебя, мой дурачок… Мой мальчик… Сейчас… Сейчас, сладенький… Он проснется…

Жозеф обваливался в сладостную бездну, взлетая на гребень огненного вала, и опять низвергался вниз. Снова и снова. И сам себя чувствовал в ее объятиях неистовым, ненасытным, могучим.

– Лиза, Лиза, Лиза…– шептал он, сливаясь с ней воедино в судорожном биении.– Какое счастье… Только Бог… Лиза! Только Бог может послать такое счастье. Это он соединил нас.

– Бог, Бог, Бог…– бормотала ока, гибко, сильно и нежно изгибаясь под ним.– Бог…

Лиза заснула внезапно, сразу, не добормотав какую-то фразу.

Он лежал рядом с ней, боясь пошевелиться, опустошенный, счастливый, понимая, что сейчас рядом с ним лежит его женщина, единственная, предназначенная в этом мире только для него. И он принадлежит только ей.

Господи! Что же делать?

Смутное сомнение, беспокойство, даже подозрение (бывалые коллеги в журнале, напутствуя Жозефа Рафта, предупреждали: «Всегда имей в виду: с тобой там могут работать агенты госбезопасности. В любой должности») – все эти страхи сейчас, рядом со спящей любимой женщиной, его единственной, показались ему ерундой, химерой.

«Так не притворяются,– думал он.– Так невозможно притворяться. Надо что-то придумать. Мы придумаем, придумаем…»

За окном уже начало светать. Рафт взглянул на часы – двадцать минут пятого.

Он осторожно выбрался из-под тонкого одеяла. Лиза перевернулась на бок, что-то пробормотав во сне. Она спала с приоткрытым ртом, и на подушке образовалось маленькое темное пятнышко от слюны. Приступ нежности, замешенной на непонятной, сдавливающей сердце тревоге, внезапно ощутил американский журналист.

«Как она беззащитна, беспомощна…»

Он наклонился, еле касаясь губами, поцеловал ее плечо.

Лиза спала…

Стараясь ступать бесшумно, он, голый, проследовал в ванную, принял душ. Стоя под прохладными струями, решил: «Сейчас приготовлю завтрак и тогда разбужу ее».

Мужского халата Жозеф, естественно, не обнаружил и поэтому в кухне появился в повязке из махрового полотенца вокруг пояса.

«Так… Что тут у нее есть?»

Кухня, как и вся эта странная квартира, была убога, аскетична, без признаков присутствия в доме женщины-хозяйки.

Но все необходимое нашлось: на полках кухонного шкафа – посуда, кофе, сахар, печенье, хлеб, в грубых пакетах из серой бумаги несколько сортов конфет (Рафта удивило, что во всех пакетах конфет было одинаковое количество, граммов по триста, как будто некто их отпускал по определенному количеству – ни больше ни меньше); в холодильнике – рыбные и мясные консервы, сливочное масло, сыр, ветчина, яйца.

«Сейчас что-нибудь сообразим. Есть хочется зверски. Во время завтрака я задам Лизе два вопроса. Ее ответ на второй вопрос все прояснит окончательно».

И Жозеф приступил к приготовлению импровизированного завтрака на двоих – он умел и даже любил это делать.

…Уже на сковородке потрескивала яичница с ветчиной, на тарелках разложены маленькие сандвичи с сыром и копченой скумбрией, в чайнике вскипела вода, на столе живописно расставлена посуда («Маленького букета цветов не хватает»,– подумал Жозеф) – на этой стадии приготовления завтрака в кухне бесшумно появилась Лиза в пестром халатике, накинутом на голое тело, с мокрой головой: она, оказывается, успела принять душ.

– Смотри-ка! – удивленно сказала хозяйка непонятной квартиры,– Ты прямо волшебник.

– Волшебник, переполненный любовью.– Он смотрел на свою женщину, не в силах оторвать от нее взгляда.– Прошу!

Лиза села к столу.

– Кофе, чай? – спросил Рафт.

– Да не суетись ты,– сказала она, и в голосе Лизы Жозеф услышал легкое раздражение.– Я сама себе налью. И тебе тоже. Чай, кофе?

– Мне все равно,– сказал он, обидевшись.

– Тогда чая,– сказала она.

Ели молча. Настроение американского журналиста портилось.

«Да что происходит, в конце концов?» – с удивлением подумал он.

– Вкусно,– нарушила молчание Лиза.– Молодец! Только под такую закуску… У тебя когда начинается рабочий день?

– За мной в отель заедут в одиннадцать.

– Так у нас уйма времени! Сейчас всего лишь восьмой час. А сна – ни в одном глазу, верно?

– Что значит – ни в одном глазу?

– А! Ну тебя! Постой-ка! – Лиза поднялась со стула, подошла к кухонному столу, запустила руку за его угол,– Вроде бы оставалось. Точно!

Она извлекла бутылку пятизвездочного армянского коньяка, наполовину пустую. На столе появились две приземистые рюмки.

– Давай-ка, Жозеф.– Лиза разлила коньяк по рюмкам.– Это у вас вроде бы по утрам не пьют. Но ты, милый, в России. Один мой знакомый говорит: с утра выпил – весь день свободен. Поехали!

– Поехали, Лиза.

– Жаль, лимончика нет,– сказала она, закусывая куском уже остывшей яичницы.

Тепло, благодать, радужное восприятие жизни – все эти великолепные чувства разом посетили американского журналиста. Сначала он, с неожиданным удивлением, подумал: «Я с Лизой и своими опекунами за последние дни выпил алкоголя столько, сколько дома не осилил бы и за год». И потом подумал: «Наверняка Лизе так же хорошо, как мне. Самое время задать первый вопрос».

– Лиза,– сказал он, смущаясь.– Я хочу у тебя кое-что спросить… Ну… Может быть, это нескромно…

– Валяй,– перебила Лиза, рассматривая пустую рюмку на свет.– Спрашивай.

– У тебя на животе, от пупочка и вниз – шрам. Откуда?

– Да зачем тебе это? – перебила Рафта «единственная женщина».

– Я хочу о тебе знать все! – пылко воскликнул Жозеф.

Лиза неожиданно рассмеялась, встала со стула, подошла к американцу, обняла его голову, прижала к своей груди. Через тонкую ткань халата он ощутил запах ее тела, губы сами нашли напрягшийся сосок.

– Стоп, стоп!

Лиза отстранилась и, довольно грубо оттолкнув Жозефа от себя, отошла к окну, облокотилась о подоконник.

– Глупенький…– Голос ее звучал устало и с сожалением,– Если ты все узнаешь обо мне… У тебя, америкашка, крыша сдвинется, увезут в дурдом. А из наших психушек мало кто возвращается в нормальную жизнь.– Лиза усмехнулась.– Если только можно назвать нормальной жизнь так называемого простого советского человека,– Она налила себе полную рюмку коньяку,– Тебе – нельзя, тебе – работать. А я еще день свободна как ветер,– Лиза медленно, с удовольствием отпила половину рюмки, вытерла рот ладонью, закусывать не стала,– А шрам на животе… Что же, изволь, раз ты такой любознательный. Ты, конечно, знаешь, что такое групповой секс? – Рафт молчал.– Это сто лет назад было, когда я еще в пэтэухе обреталась. Была у нас компания: подружки мои, все вчерашние деревенские малолетки. Но все девки разудалые, других к себе не подпускали. А с той стороны – блатари местного масштаба, мальчики – оторви голова. Вот и собирались на одной хате для групповых утех. А в меня тогда – надо же! – студентик первого курса консерватории втюрился, на скрипочке пиликал. Такой пай-ребенок: в кудряшках, с галстучком, носовые платочки духами пахнут. «Лизонька, примите от меня этот скромный букет». А я, дура бестолковая, затащила его в ту нашу компанию, не скрою: интересно было, как мой воздыхатель Петя… Его Петром звали. Как он на все это прореагирует. Прореагировал… Когда все началось на его глазах, когда я по рукам пошла да при ярком свете… Кинулся Петя меня отбивать у очередного партнера… Нет, их тогда сразу два было. Он на них бросился. Драка. Я – разнимать. Вот и получила свое перо. С тех пор шрам, память о кудрявом Петеньке. Интересно? – Лиза, не отрываясь, в упор смотрела на Жозефа Рафта. Зрачки в ее глазах расширились.– Тебе что-нибудь еще рассказать из своей быстротекущей жизни?

– А что с ним? – тихо спросил американец.

– С кем?

– С этим Петром.

– Не знаю… Не помню. Слинял куда-то. Всех, дорогой мой, не упомнишь.– И вдруг Лиза закричала: – Что ты ко мне прицепился? Скажи? Чего ты мне в душу лезешь? Все! Все! – Она залпом допила коньяк,– Уходи! Я хочу побыть одна. Проваливай!

Лиза вытолкнула американца из кухни.

Оскорбленный, ничего не понимающий, Рафт трясущимися руками оделся и бросился к двери. В передней его остановил тихий голос Лизы:

– Подожди, Жозеф…– Она подошла к нему, нежно, осторожно обняла, прижалась всем телом.– Прости. Прости, милый. Завтра мы не встретимся. Мне надо к родителям. Обещала. Я сама позвоню тебе.

– Когда?

– Завтра вечером. А сейчас – иди! – Лиза подтолкнула Жозефа к двери.

Он очутился на улице, по счастью, тут же подвернулось такси. Не прошло и часа – в своем номере отеля «Националь» американский журналист лежал на своей беспредельной кровати, рухнув в нее не раздеваясь. Было четверть одиннадцатого. Через сорок минут за ним приедут Ник Воеводин и Валерий Яворский – работа продолжается, господа!

«Что же такое произошло? – мучился Жозеф.– Что случилось?» И вертелся в голове Рафта второй вопрос, который он так и не задал Лизе (ночью, проснувшись рядом с ней, он искал ему наилучшее словесное оформление, и варианты менялись один за другим): «Прости, Лиза… Мне в «Пельменной» показалось… Может быть, все это бред. Конечно, бред! Но скажи… И я пойму, я все прощу, потому что я люблю тебя. Скажи: ты не приставлена ко мне вашими спецслужбами?»

Он не успел задать этого вопроса.

Журналист Михаил Нилович Бурчатский произвел на Жозефа Рафта уже в момент знакомства странное, хотя и сильное впечатление, скорее отрицательное. Они встретились в холле Дома журналистов на Суворовском бульваре, спустились в пивной бар, в предобеденное время – двенадцать тридцать – там было пусто, и короткая беседа состоялась за распитием пива с раками, которое подавалось в пузатых, похожих на маленькие бочки, кружках.

– Рад с вами познакомиться, коллега.– Это было сказано еще в холле. Сильное, энергичное рукопожатие. Сам Михаил Нилович крупного телосложения, с продолговатым лицом – нос с горбинкой, полные губы, крепкий подбородок; бегающие зоркие глаза стального цвета; на этом лице постоянно вспыхивает какая-то искусственная улыбка,– К сожалению, во времени ограничен, в час тридцать должен быть у атташе по культуре в английском посольстве. Может быть, мы спустимся в пивной бар и за кружкой пива…

– Очень дельное предложение! – нетерпеливо перебил Ник Воеводин, облизав пересохшие губы.

Валерий Яворский в это позднее утро был непроницаемо хмур и явно чем-то озабочен.

– Я одобряю ваш выбор, господин Рафт,– говорил известный советский журналист-международник Бурчатский уже за кружкой пива.– Юрий Владимирович Андропов из всех современных руководителей Советского Союза, безусловно, самая яркая и, добавлю, перспективная фигура.

Американец хотел было что-то спросить, но Михаил Нилович, поморщившись, остановил его жестом,– похоже, он собирался произнести монолог.

– Вам повезло, дорогой мой! Вы слушаете человека, который не только лично знаком с товарищем Андроповым, но и находится с ним в дружеских отношениях многие годы. Ведь я был еще в шестидесятые, когда Юрий Владимирович работал в ЦеКа партии, одним из его консультантов по ряду специфических международных вопросов, связанных прежде всего с творческой интеллигенцией европейских социалистических стран. С тех пор наши контакты постоянны, я и сейчас, не скрою, с некоторой гордостью могу сказать вам: свободно вхож в кабинет Юрия Владимировича, стоит мне только поднять трубку телефона.

– Михаил Нилович,– перебил Яворский,– пожалуйста, делайте паузы. Я не успеваю переводить.

– Хорошо,– поморщился Бурчатский.

Ник Воеводин пил уже вторую, а может быть, и третью кружку пива, демонстративно громко разламывая раков и еще громче что-то высасывая из красных панцирей.

Рафт понял: подобным образом Ник протестует: и на него, и на Яворского Михаил Нилович не обращал никакого внимания, как будто их рядом нет вовсе. Или так, вынужденная помеха, которую приходится терпеть по необходимости.

– Итак, господин Рафт… Первое, что я хочу сказать об интересующем вас руководителе нашего государства. Согласитесь, лидер страны…– На мгновение журналист-международник замолчал.– Один из лидеров… или не так… Каждый из них. Именно – каждый! Так вот… Он должен, даже обязан знать всю правду о происходящем в стране – в экономике, во внешней и внутренней политике, в социальной жизни общества, знать все, что творится в молодежной среде, в кругах интеллигенции. Словом, обладать всем объемом информации, и – главное (подчеркиваю, нота бене!) – эта информация, какой бы тяжкой она ни была, должна быть стопроцентно объективной.– Михаил Нилович перевел дух, давая возможность для переводчика сделать свою работу.– Так вот, дорогой мой! Из всех руководителей страны сегодня подобной информацией обладает только товарищ Андропов. Он привык получать ее, многие годы работая Председателем КГБ,– именно туда стекалась самая объективная информация. И сейчас, уже в роли Секретаря ЦеКа нашей партии, Юрий Владимирович, безусловно, сохраняет за собой эти источники объективной информации.

«А остальные ваши вожди?» – вертелся вопрос на языке у Рафта.

Но Михаил Нилович предвидел его и поэтому, внимательно выслушав перевод Валерия Яворского (он знал английский), продолжал:

– Прочие наши лидеры, увы, такой информацией не обладают. Она до них или не доходит, или умышленно скрывается, а то и искажается в сторону «плюс», дабы не испортить настроения, а еще хуже – не повлиять на состояние здоровья…– Бурчатский желчно усмехнулся,– в сторону «минус».

«И именно такую, искаженную информацию получает господин Брежнев?» – чуть не спросил американский журналист Жозеф Рафт.

– К сожалению,– продолжал Михаил Нилович,– подобной информацией снабжает Леонида Ильича Брежнева его безответственное окружение, все эти советники и консультанты, которые лучше всего умеют лизать задницы.– Впервые Бурчатский бегло взглянул на пожирающего раков Ника Воеводина и непроницаемого Яворского,– Безответственные – с точки зрения интересов государства. Впрочем, если бы сейчас,– на слове «сейчас» было сделано ударение,– до Генерального секретаря КПСС дошла всеобъемлющая объективная информация о положении в стране, он вряд ли, в силу своего физического состояния, смог бы оценить ее адекватно и, главное, сделать правильные выводы для принятия ряда неотложных мер.

«Чтобы говорить так,– подумал Рафт,– надо все это знать, во-первых, от первоисточника, а во-вторых, быть уверенным, что и волос не упадет с твоей головы после того, как сказанное господином Бурчатским появится в моем журнале. А что появится – он наверняка знает».

– Первый и основной вывод из сказанного…– Похоже было, что самое важное для себя, а может быть и не только для себя, советский журналист-международник изложил. Темп речи его замедлился, во всем облике появилась некая усталость.– Обладая объективной информацией о положении страны… Однако, согласитесь: только обладать ею – мало, надо действовать. Так вот… Юрий Владимирович знает, что надо делать, у него есть программа неотложных действий, если хотите,– программа реформ. Для того, чтобы их осуществить, не мне вам говорить,– нужна власть.– Воеводин перестал хрустеть раками и замер над тарелкой; Валерий Яворский впервые поперхнулся в своем плавном и безукоризненном переводе.– Нужна вся полнота власти,– закончил свой монолог знаменитый журналист.

Он спокойно, не торопясь взглянул на ручные часы, поднялся со стула:

– Простите, вынужден откланяться. Уже семь минут меня на улице ждет машина.

Михаил Нилович Бурчатский пожал руку только Рафту, не удостоив Воеводина и Яворского даже взглядом, и в испуганно-торжественной тишине вышел из пивного бара.

– Скотина,– еле слышно прошептал Ник Воеводин.

Валерий Яворский поугрюмел еще больше.

Убирая в свою сумку диктофон, американец подумал: «Впечатление такое – прочитал ответственную лекцию и отправился за изрядным гонораром».

Некоторое время пили пиво в молчании.

– Дорогой Жозеф,– заговорил Яворский,– работаем мы с вами неплохо, а вот культурная наша программа хромает. Сами просились в Суздаль – и отказались. Почему? – Рафт молчал, думая: «Куда он клонит?» – Или у вас в свободное время появились другие интересы? Может быть, какая-нибудь московская красотка голову вскружила? Наши девочки такие…

– Что вы, Валерий, имеете в виду?

Яворский смутился, кашлянул:

– Да ничего я не имею в виду! Просто… Сам был молодым. Может, у вас, Жозеф, есть какие-нибудь предложения?

– То есть?

– В смысле культурной программы.

– Есть. Только это не предложение… Скорее, просьба. И она не имеет отношения к нашей культурной программе. Давайте вместе обсудим. Вот о чем, господа, я хочу вас попросить…

…Почти что в это самое время – было двадцать минут первого – в своей «странной» (по определению Жозефа Рафта) квартире проснулась Лиза Смолина.

Ее полные данные таковы: Елизавета Михайловна Смолина, 1958 года рождения, русская, родители – колхозники, беспартийная, образование – среднее техническое; после окончания спецшколы «потенциал действия» по десятибалльной системе оценен +9, кличка – Перепелка.

Итак, Перепелка проснулась в двадцать минут первого. После того как утром она выпроводила Рафта, решение, зревшее в ней последние дни, было принято окончательно: завтра. Лиза послушала, как на лестничной площадке громыхнул лифт и с урчанием повез Жозефа вниз, походила босиком по квартире (паркет приятно холодил ступни), сбросила на пол халат, с интересом рассмотрела себя, голую, в зеркале («Я красивая. А шрам на животе придает мне… Как сказать? Придает пикантности. Клиенты от него балдеют. Особенно почему-то чувствительные японцы»). Получив удовольствие от созерцания собственной обнаженной персоны, Лиза-Перепелка нырнула под одеяло в кровать, которая хранила следы недавней любви с американцем, и мгновенно крепко заснула.

…Ей хватило несколько часов сна, чтобы полностью восстановить силы. Проснувшись, она минут пять лежала неподвижно, глядя в потолок, и во всем ее существе, в такт ударам сердца, повторялось: «Завтра, завтра, завтра…» Но холодок страха, даже ужаса постепенно стал разрастаться в груди.

– Все равно – завтра,– сказала она вслух.– Я не могу так больше.

Все-таки страшно одной принимать подобное решение.

С кем посоветоваться? Кому рассказать? Ведь не ему же! Некому рассказать, не с кем посоветоваться… Одна во всем свете. Родители? Да они тут же умрут от горя, как только узнают, кто я, кому служу… Господи, Господи! Вразуми! И тут Лиза-Перепелка резко села в кровати. Евдокия! Дуся!… Только ей можно довериться… И посоветоваться – только с ней.

Лиза подтянула за шнур телефон, который был на полу, набрала номер.

– Я слушаю! Але! – прозвучал в трубке гортанный, вкрадчивый женский голос.

– Дусенька! Это я. Здравствуй!

– Ой! Лизок! Ты? Сколько лет, сколько зим!

– Да уже года полтора, наверно, прошло,– сказала Лиза-Перепелка,– как мы с тобой последний раз виделись.

– Верно, верно… Что-то голосок у тебя грустный. Или стряслось что?

– Да как сказать…

– Скажи, как есть.

– Не по телефону, Дуся. Повидаться бы.

– Так приезжай! Приезжай немедля! У тебя же своя тачка?

– Сегодня не могу, подруга. Есть несколько срочных дел. Давай завтра?

– Давай, давай! – радостно заспешила Дуся.– Все свои планы поменяю. У меня есть неделя отгулов. Когда приедешь?

– Завтра – когда скажешь, тогда и приеду.

– Ну… Не с самого ранья. Я, Лизок, спать стала горазда, разбаловалась. Приезжай к двенадцати. Я поздний завтрак организую. Есть у меня клубничная наливочка собственного производства…

– Хорошо, Дусенька,– перебила Лиза,– В двенадцать я у тебя. До завтра.

– Жду, подруга!

Лиза положила трубку телефона, опять спиной упала в кровать и замерла. Ее начала бить мелкая дрожь.

Поздно вечером этого дня Фрол Дмитриевич Попков сидел за своим письменным столом в домашнем кабинете и, поклевывая носом, поочередно смотрел то на отрывной календарь (31.7.82), то на часы-будильник в виде круглой луны (23 часа 25 минут), то на белый городской телефон (он был первым в ряду других четырех телефонов разного цвета).

Телефоны молчали…

«Позвоню сам»,– наконец решился начальник Пятого управления КГБ. И набрал номер.

– Да? – прозвучал в трубке женский голос, похоже раздосадованный и нервный.– Я слушаю!

– Добрый вечер, Татьяна Филипповна. Это Попков. Извините…

– Сейчас, сейчас,– перебила супруга Андропова. И тут же в трубке зазвучал голос Юрия Владимировича:

– Здравствуйте. Только собирался вам звонить. Сборы в дорогу задержали. Завтра отправляемся.

– Поездом?

– Поездом. Татьяна не переносит самолетов.– Андропов вздохнул,– Итак?

– Все, Юрий Владимирович, вроде бы получается, как и задумано. Во-первых, из «Националя» мы получаем пленки со всеми дневниковыми записями Рафта. В них не просматривается даже намека на понимание того, что мы «ведем» американца и информацию он получает соответствующую. Хотя много в его записях скепсиса, я бы сказал, очернительства…

– Не стоит этого бояться,– перебил Андропов,– К сожалению, есть что очернять. Главное – снабжать его нужной информацией. И при этом он должен считать ее объективной и попадающей к нему почти произвольно.– Юрий Владимирович ускорил темп речи – он явно спешил.– Дальше?