Текст книги "Бездна (Миф о Юрии Андропове)"

Автор книги: Игорь Минутко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 37 страниц)

В огромной столовой за столом на десять персон они сидят втроем – супруги Брежневы и Медведев; устроились в самом торце. Печальная картина…

На ужин подан творог и чай. Отдельно, чуть в сторонке, на тарелочке несколько кусков вареной колбасы и хлеб.

– Это, Володя, я попросил, чтобы тебе принесли,– говорит Хозяин дома.

Уже много лет у Брежнева строжайшая диета, борьба с весом, более или менее удачная,– при росте сто семьдесят восемь сантиметров он в последнее время удерживает вес в пределах девяноста двух килограммов. Каждый день – непременное взвешивание: здесь и в охотничьем домике в Завидово имеются весы всех видов и марок, отечественные и зарубежные. Тоже своеобразная коллекция. Не дай Бог прибавка в весе на пятьсот граммов. Переполох! Менять диету, ужесточать. Повара в панике: куда же еще ужесточать?…

Ужин проходит в молчании.

– Тяжело глотать,– вдруг говорит Леонид Ильич.

Виктория Петровна молчит.

– Может быть,– предполагает Медведев,– творог неразмятый приготовили?

Брежнев не отвечает.

– Леонид Ильич…– Беспокойство закрадывается в душу Владимира Тимофеевича.– Я врача вызову.

– Нет, не надо.– Брежнев с трудом поднимается из-за стола.– Пойду спать. Устал что-то. «Время» смотреть не буду. Спокойной ночи. Вить, ты пойдешь?

– Да нет, Леня,– отвечает Виктория Петровна,– я телевизор посмотрю.

Медведев остался с супругой Леонида Ильича, тоже смотрел и не смотрел телевизор: непонятная тревога не покидала его, хотя все было как всегда в последнее время.

Виктория Петровна, попрощавшись, ушла спать около одиннадцати.

…В сторожевом домике в принципе во время смены спать нельзя. Но тут был диван, и, когда проверены все внешние и наружные посты, когда все в порядке, перед утром на этом диване можно прикорнуть часа два-три. Но всегда Медведев спал чутко, вскакивал при каждом шорохе. Наверное, так и другие прикрепленные. Дело в том, что сон Леонида Ильича был плохой, он часто просыпался, мог позвонить: который час? Или говорил: «Володя, приходи покурить». Это означало следующее: уже давно врачи категорически запретили Брежневу курение; вот теперь телохранители, когда позволяла обстановка – на охоте, в машине, в спальне,– по просьбе подопечного окуривали его дымом когда-то любимых сигарет, а он жадно вдыхал его…

На этот раз ночь прошла спокойно, Брежнев ни разу не позвонил.

Утром прибыл сменщик, Владимир Сабаченков. Медведев, как всегда, сдал ему смену и стал собираться домой.

– Слушай,– вдруг попросил его сменщик,– что-то мне… Пойдем вместе разбудим. А потом поедешь.

Из служебного домика они вышли без двух минут девять.

Виктория Петровна была уже в столовой, завтракала в одиночестве. Поздоровавшись с ней, телохранители поднялись на второй этаж. Медведев открыл дверь спальни. Шторы на окнах были задернуты, комната погружена в полумрак.

– Открой шторы,– прошептал Владимир Тимофеевич Сабаченкову.

Шторы открывались легко, но с шумом, который производили металлические кольца, на которых они двигались по карнизу.

Так было и на этот раз. В комнату хлынул неяркий свет ноябрьского утра.

Обычно от звука раздвигаемых штор Леонид Ильич мгновенно открывал глаза. На этот раз он не пошевелился, лежал на спине с головой, опущенной на грудь, в которую упирался подбородок. Странная поза, неудобная… Подушка сбилась к спинке кровати.

Медведев осторожно потряс Брежнева за плечо:

– Леонид Ильич, просыпайтесь, пора вставать.

Ответа не последовало. Владимир Тимофеевич затряс Брежнева, сильнее встряхивая его за плечи, большое тело колыхалось в постели. Глаза Леонида Ильича не открывались.

– Володь…– прошептал Медведев, чувствуя, как легкий морозец охватывает тело,– Леонид Ильич готов…

– Как готов?

– Умер.

Сабаченков мгновенно побледнел, в прямом смысле,– как полотно, его будто сковал столбняк.

– Беги на телефоны! – громко сказал ему Медведев, выводя из оцепенения.– Знаешь, кому звонить. И скорее зови коменданта.

Через несколько минут прибежал комендант Заречья Олег Сторонов.

Теперь они вдвоем пытались вернуть к жизни Леонида Ильича Брежнева: тормошили его, хлопали по щекам, Медведев дышал ему через марлю в рот. Потом, с трудом подняв грузное тело, положили его на пол, на ковер, стали делать искусственное дыхание: Владимир Тимофеевич резко разводил в стороны руки, Сторонов рывками давил на грудь, скоро взмок от безрезультатных усилий. Наверное, он повредил Брежневу ребро или что-то еще: изо рта на рубашку Медведева брызнула сукровица.

За этим занятием их застал Юрий Владимирович Андропов, возникший в комнате внезапно и так скоро после случившегося, будто находился где-то рядом. Он часто дышал, наверное, от того, что быстро поднимался по лестнице, на крупном носу выступили бисеринки пота.

– Как? – Голос его сорвался,– Что тут?

– Да вот…– сказал Медведев.– По-моему… Он умер.

Андропов быстро вышел из спальни, поманив за собой Владимира Тимофеевича.

– Как это случилось? – почему-то перейдя на шепот, спросил он.

– Пришли будить и застали в таком виде.

– А где Виктория Петровна?

– Внизу, в столовой.

– Я спущусь к ней.– Юрий Владимирович заспешил к лестнице.– А вы пока оставайтесь при…– он запнулся,– при нем.

Скоро в спальне появился Евгений Иванович Чазов, за ним – врачи-реаниматоры кремлевской «Скорой помощи», неся огромное количество своих приборов. Следом вошли Виктория Петровна, вся в слезах, с трудом переставляя ноги, и Андропов, который заботливо держал вдову под руку…

– Что? – спросил кто-то из реаниматоров.– Делать?

– Делайте,– ответил Чазов, отвернувшись.

Около десяти минут было подключено искусственное дыхание с применением самой современной техники. Но чудес не бывает.

– Прекращайте…– сказал Евгений Иванович.

Покойного положили на кровать. Руки расползались в стороны, и Медведев с медсестрой связали их бинтом на груди. Но бинт оказался слабым или медсестра неумело завязала узел – тяжелые руки снова безжизненно расползлись в стороны. И их снова связали, вроде бы крепко.

– Все…– сказал Чазов.– Надо выносить, отправлять.

В машину, приехавшую из морга, внесли носилки с трупом, покрытым простыней.

– Товарищ Медведев,– прозвучала команда,– сопровождайте до морга, до самой камеры. Под вашу ответственность.

«Что под мою ответственность?» – потерянно подумал Владимир Тимофеевич, залезая в машину. И тут он с изумлением обнаружил, что оказался в замкнутом пространстве траурного катафалка один на один с ним… С тем, что еще вчера вечером было живым Леонидом Ильичом Брежневым. Ни дополнительной охраны, ни медиков. Никого.

Поехали…

Простыня закрывала его до головы. Машину мотало, раскачивало на поворотах. Голова двигалась из стороны в сторону. Казалось, что Леонид Ильич оживает. Нет, лучше не смотреть на голову…

Перед Владимиром Тимофеевичем колыхался большой живот, разбрасывало по сторонам голые руки и ноги – они опять развязались, и Медведев всю дорогу до морга пытался связать их, но безуспешно – мешала тряска.

Глядя на своего подопечного – бывшего, бывшего…– вернее, на то, во что он теперь превратился, Владимир Тимофеевич с горечью, тоской, недоумением, граничащим с чувством прозрения, думал: «Вот был он, человек, который одним росчерком пера, одним словом или кивком головы решал судьбы миллионов людей, от его воли во многом зависели судьбы мира. И что же?… Он стал теперь простым смертным, как все мы. Все на нашей земле суета сует перед лицом смерти и вечности. И моя жизнь рядом с ним кончилась, оборвалась мгновенно этим утром. Еще в спальне, рядом с ним, уже мертвым, я чувствовал напряжение, профессиональное напряжение: я еще был при нем, исполнял свои обязанности. А теперь? Вот совсем скоро… Мы приедем… И – все. Кому я теперь нужен? Зачем я?…»

…Вот и морг – справа от ворот № 2 Кунцевской больницы.

Машину с драгоценным – с государственной точки зрения – грузом ждут. Суета, раздаются команды, охрана, медики в белых халатах. К машине подкатывают тележку на колесах, в нее переносят труп, катят к холодильной камере. Медведев следует сзади. В последний раз он, телохранитель, сопровождает его…

Открываются дверцы камеры. Тело Леонида Ильича Брежнева – голого, спокойного, отрешенного – кладут на стол.

Беглый медицинский осмотр, о чем-то шепчутся врачи.

– Закрывайте,– говорит один из них.

Тело вождя на тележке вкатывается в холодильную камеру, с лязгом хлопают двери.

Все… Финита ля комедиа. Для Леонида Ильича Брежнева.

Но не для его останков.

У камеры ставится охрана. У ворот морга – тоже. Негромко звучат команды.

Царственное тело еще должно послужить отечеству – предстоят траурные церемонии величайшей государственной важности.

10 ноября 1982 года

И страна, и весь мир уже знали, что Брежнев умер, хотя никаких официальных сообщений в средствах массовой информации Советского Союза еще не было. По радио на всех программах, с экранов телевизоров – тоже на всех программах – звучала траурная или классическая музыка, русские народные песни, шли радио– и телеспектакли из репертуара отечественной классики.

В этот день, через десять часов после смерти Леонида Ильича, в шестнадцать часов было назначено внеочередное заседание Политбюро: «почтить память». Хотя все понимали, что главная цель – определить преемника Генерального секретаря и главу государства.

В четырнадцать часов тридцать минут в кабинете Главного Идеолога страны в здании ЦК партии на Старой площади раздался телефонный звонок. Андропов поднял трубку:

– Слушаю.

– Юрий Владимирович,– говорил некто из ближайшего окружения Черненко, работающий в его канцелярии,– на заседании Политбюро Тихонов собирается предложить на пост Генерального Константина Устиновича. Так они решили.

– Хорошо,– спокойно сказал Андропов,– спасибо.– И положил трубку.

«Кретины,– думал он, не испытывая абсолютно никакого беспокойства: фактически вся полнота власти уже была в его руках.– Последняя отчаянная попытка? Нет, друзья Леонида Ильича окончательно свихнулись».

Юрий Владимирович набрал номер телефона министра обороны страны маршала Устинова.

…Заседание Политбюро было расширенным – присутствовал двадцать один человек: члены и кандидаты в члены Политбюро, секретари ЦК.

За десять минут до начала заседания министр обороны Советского Союза Дмитрий Федорович Устинов, дружески взяв под локоток задыхающегося от астмы и волнения товарища Черненко, отвел его к окну, за которым уже начинал угасать пасмурный осенний день, и сказал, дружески и тихо:

– Константин Устинович, мы тут посоветовались… Есть мнение. Вы – лучший друг покойного Леонида Ильича, можно сказать, доверенное лицо. Кому как не вам…

– Что? Что?…– В горле «лучшего друга» и «правой руки» клокотало и хрипело.

– Кому, как не вам, назвать сейчас на заседании Политбюро кандидатуру на пост Генерального секретаря…

– Простите, не понимаю!

– Я имею в виду кандидатуру Юрия Владимировича Андропова,– продолжал спокойно и по-прежнему дружески министр обороны.– Вы, Константин Устинович, конечно, знаете, что его кандидатуру поддерживают и армия, и органы государственной безопасности. Я уж не говорю о народе. Мы на вас, как всегда, рассчитываем.

– Понимаю… Конечно…– пролепетал Черненко.

– А сейчас, перед началом заседания, вы, Константин Устинович, быстренько поговорите с товарищем Тихоновым. Неудобно Николая Александровича, старого уважаемого человека, ставить в неловкое положение.

Черненко не успел ничего ответить – маршал Устинов, по-военному четко повернувшись, зашагал прочь.

…Ровно в шестнадцать часов началось заседание Политбюро.

К трибуне пошел Юрий Владимирович Андропов, спокойный и уверенный.

Никакого официального отчета или даже сообщения об этом заседании не было. Но в архиве сохранилась его рабочая черновая стенограмма.

– Товарищи! – сказал в полной тишине Главный Идеолог страны траурным голосом.– Прошу память Леонида Ильича почтить вставанием.

Все дружно поднялись и замерли в скорбном молчании.

Андропов стоял, потупя голову, и на лбу его набухла вена.

– Прошу садиться.– Была выдержана внушительная пауза. Теперь строго из стенограммы: – «…Все люди доброй воли с глубокой горечью узнали о кончине Леонида Ильича (хотя, заметим в скобках, официально, кроме посвященных кремлевских и цековских персон, еще никто ничего не узнал). Мы, его близкие друзья, работавшие вместе в Политбюро ЦК, знаем, каким величайшим обаянием обладал Леонид Ильич Брежнев, какая огромная сила сплачивала нас в Политбюро, каким величайшим авторитетом, любовью и уважением пользовался он среди всех коммунистов, советского народа, народов всего мира. Он очаровывал всех нас своей простотой, своей проницательностью, своим исключительным талантом руководителя великой партии и страны. Это был поистине выдающийся руководитель, замечательный друг, советчик, товарищ…

…Никто из нас не может заменить Леонида Ильича Брежнева на посту Генерального секретаря ЦК КПСС. Мы можем успешно решать вопросы, которые решает партия, только коллективно… Сегодня на повестке дня стоит вопрос о Генеральном секретаре ЦК КПСС. Какие будут предложения, прошу товарищей высказаться».

Легкий шумок, движение, флюиды напряжения и страха. Значительное число голов повернулось в сторону Черненко. Он кашлянул в кулак, тяжело поднялся, и сразу пала тишина, сказал:

– Разрешите мне.

– Пожалуйста, Константин Устинович,– Андропов через толстые стекла очков смотрел на товарища Черненко без всякого выражения, отстраненно.

– Как известно,– начал оратор, откашлявшись, тусклым голосом,– Леонид Ильич придавал огромное значение коллективности руководства. Нельзя руководить страной, не опираясь на этот основополагающий принцип. Я убежден, что и новый Генеральный секретарь нашей партии будет твердо и неуклонно отстаивать эти принципы.– Константин Устинович вытер носовым платком пот с лица.– Я вношу предложение избрать Генеральным секретарем ЦК товарища Андропова Юрия Владимировича…

– Верно!

– Правильно!

– Мы согласны! – послышалось с разных сторон.

– …И поручить одному из нас выступить с соответствующей рекомендацией на Пленуме ЦК…

Константин Устинович сел на свое место.

Стало тихо. Поднялся министр обороны.

– Товарищи! – сказал он.– Я думаю, будет абсолютно правильно, если уважаемого товарища Черненко мы попросим выступить на Пленуме ЦК с рекомендацией об избрании Юрия Владимировича Генеральным секретарем нашей партии. Ему, как говорится, и карты в руки.

Это предложение вызвало всеобщее одобрение.

Поднялся над столом председательствующего Андропов:

– Я благодарю вас всех, друзья, мои боевые соратники, за оказанное доверие.

Раздались аплодисменты.

О том, что высказались не «товарищи», как было предложено им же, Юрием Владимировичем, а всего один товарищ (да и то из-под палки, заметим в скобках),– это обстоятельство никого не интересовало и не имело никакого значения.

На этом, как говорится, заседание Политбюро в расширенном составе «закончило свою работу».

Газета «Правда», 12 ноября 1982 года

От Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, Президиума Верховного Совета СССР, Совета Министров СССР.

Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ о том, что 10 ноября 1982 года в 8 часов 30 минут утра скоропостижно скончался Генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев.

Имя Леонида Ильича Брежнева – верного продолжателя великого ленинского дела, пламенного борца за мир и коммунизм – будет всегда жить в сердцах советских людей и всего прогрессивного человечества.

Медицинское заключение о болезни и причине смерти Брежнева Леонида Ильича

Брежнев Л. И., 1906 года рождения, страдал атеросклерозом аорты с развитием аневризмы ее брюшного отдела, стенозирующим атеросклерозом коронарных артерий, ишемической болезнью сердца с нарушением ритма, Рубцовыми изменениями миокарда после перенесенных инфарктов.

Между 8 и 9 часами 10 ноября произошла внезапная остановка сердца.

При патолого-анатомическом исследовании диагноз полностью подтвердился.

Начальник Четвертого главного управления при Минздраве СССР, академик АН СССР и АМН СССР, профессор Е. Чазов… (Далее следуют еще семь фамилий титулованных медицинских светил страны.)

В ЦК КПСС, Президиуме Верховного Совета СССР и Совете Министров СССР

Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР постановили:

1. Образовать комиссию по организации похорон Генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева в следующем составе: тт. Андропов Ю. В. (председатель), Горбачев М. С…(Далее следуют двадцать четыре фамилии высших лиц партии и правительства.)

2. Похоронить Л. И. Брежнева на Красной площади.

Из речи Юрия Владимировича Андропова на Пленуме ЦК КПСС 12 ноября 1982 года:

«Товарищи!

Наша партия и страна, весь советский народ понесли тяжелую утрату. Перестало биться сердце руководителя Коммунистической партии Советского Союза и Советского государства, выдающегося деятеля международного коммунистического и рабочего движения, пламенного коммуниста, верного сына советского народа – Леонида Ильича Брежнева.

Из жизни ушел крупнейший политический деятель современности. Ушел наш товарищ и друг, человек большой души и большого сердца, чуткий и доброжелательный, отзывчивый и глубокогуманный. Беззаветная преданность делу коммунизма, бескомпромиссная требовательность к себе и другим, мудрая осмотрительность в принятии ответственных решений, принципиальность и смелость на крутых поворотах истории – вот те замечательные качества, за которые ценили и любили Леонида Ильича в партии и народе.

Прошу почтить светлую память Леонида Ильича Брежнева минутой молчания.

…Велика наша скорбь. Тяжела утрата, которую мы понесли.

В этой обстановке долг каждого из нас, долг каждого коммуниста еще теснее сомкнуть наши ряды, еще крепче сплотиться вокруг Центрального Комитета партии, сделать на своем посту, в своей жизни как можно больше для блага советского народа, для укрепления мира, для торжества коммунизма.

Советский народ безгранично доверяет своей Коммунистической партии. Доверяет потому, что для нее не было и нет иных интересов, чем кровные интересы советских людей. Оправдать это доверие – значит идти вперед по пути коммунистического строительства, добиваться дальнейшего расцвета нашей социалистической Родины.

У нас, товарищи, есть такая сила, которая помогла и поможет нам в самые тяжелые моменты, которая позволяет нам решать самые сложные задачи. Эта сила – единство наших партийных рядов, эта сила – коллективная мудрость партии, ее коллективное руководство, эта сила – единство партии и народа.

Наш Пленум собрался сегодня для того, чтобы почтить память Леонида Ильича Брежнева и обеспечить продолжение дела, которому он отдал свою жизнь.

Пленуму предстоит решить вопрос об избрании Генерального секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза.

– Прошу товарищей высказаться по этому вопросу…»

Артур Вагорски, корреспондент газеты «Дейли ньюс», США, аккредитованный в Москве.

Все, все… В моем распоряжении около двух часов. Свой «мерседес» я еще десятого вечером отогнал в посольство, потом его оттуда переправят в ту страну, где я через пару месяцев окажусь. Надеюсь, что это будет Польша. Так что в Шереметьево-2 меня повезет такси: вызов на семнадцать, рейс в Нью-Йорк в 20.25.

Боже! Какой бедлам в вашем русском жилище, сэр! Бывшем, бывшем… Полный разгром. Наверное, так всегда бывает, когда холостой мужчина, относительно молодой, срочно собирается в дальнюю дорогу. «В вашем распоряжении, господин Вагорски,– сказал хмырь из советского МИДа,– двое суток». Это было произнесено с наглой ухмылкой девятого ноября.

Телетайп отключен, факс молчит, в телефоне – только Москва: междугородные и международные вызовы обрываются на третьей цифре – «Неправильно набран номер». Это сегодня с утра. Хорошо, что успел еще девятого связаться с редакцией, переговорить с Гаррисоном, моим замечательным шефом. Он на самом деле настоящий друг: «Артур, все будет о'кей! Не переживай, не суетись. Покинь их достойно. Дома отдохнешь пару месяцев, и мы подберем тебе страну. Предположительно Китай или Австралия. Думай».

Тогда ни я, ни он еще не знали о том, что случилось с Викой…

Да, да! Ничего мне не жалко в этой казенной убогой квартире. Кроме нашей тахты, нашего «ноева ковчега». Вот сейчас… Я падаю на нее, и она принимает мое тело податливо, мягко; покачивание, как на волне, вверх-вниз… А подушка хранит запах ее духов. Нет, я сойду с ума!…

Спокойно, спокойно, Артур. Возьми себя в руки. Давай все по порядку. Давай, давай! Ну?

Итак, я объявлен в Советском Союзе персоной нон грата.

Девятого во второй половине дня из нашего посольства позвонил атташе по культуре:

– Артур, немедленно приезжайте к нам.

– Сейчас? – слегка обалдев от неожиданности, спросил я.

– Именно так: сейчас.

– Да что случилось?

– Приезжайте и все узнаете. И не волнуйтесь. Ничего страшного не произошло.

Через сорок минут мы уже сидели в уютной овальной комнате в нашем посольстве: мягкая мебель, окна задернуты шторами, на круглом столе декоративное карликовое деревце, черный кофе, печенье. Нас было трое в комнате: атташе по культуре, я и этот тип из МИДа, молодой, полный, со срезанным безвольным подбородком.

– Ситуация такая, Артур,– сказал атташе по культуре (мы с ним, естественно, были знакомы).– С завтрашнего дня вы лишаетесь аккредитации в Советском Союзе…

– Но почему? – вырвалось у меня.

– Вот господин Насонов… Он представляет Министерство иностранных дел Союза… Господин Насонов вам все объяснит.

Мидовец выдержал внушительную паузу, громко отпил кофе из своей чашки и наконец сказал:

– С завтрашнего дня, господин Вагорски…– его английский был вполне приличным, акцента не ощущалось, только некоторое напряжение: наверное, он думал по-русски, тут же переводя себя на английский,– вы объявляетесь персоной нон грата в нашей стране. Причина – ваши возмутительные, клеветнические статьи, опубликованные в этом году в газете «Дейли ньюс». Я не буду их комментировать. Вы сами все прекрасно понимаете. Скажу только одно: эти статьи, написанные в духе «холодной войны», вбивают клин в дело крепнущей дружбы и сотрудничества Советского Союза и Соединенных Штатов Америки. В вашем распоряжении, господин Вагорски, двое суток.– Круглое лицо расплылось в наглой ухмылке,– Двенадцатого ноября вы должны покинуть нашу страну. Все необходимые официальные бумаги Министерством иностранных дел Советского Союза переданы в американское посольство. И…– он поднялся из кресла,– разрешите откланяться, господа. Дела.

Господин Насонов, который, убежден, в равной степени представляет и МИД и КГБ, удалился.

– Мы ответим тем же,– сказал атташе по культуре.– Есть кого выслать из Нью-Йорка. Хотя, понимаю, для вас это не утешение. Все формальности мы уладим быстро. Вы спокойно собирайтесь, времени достаточно. В редакции вашей газеты уже знают… Извините, Артур, мы поспешили сообщить, потому что в подобной ситуации у советской стороны есть практика: «выдворяемых» тут же лишать связи с внешним миром. Может быть, вам повезет: как приедете к себе, сразу связывайтесь с газетой. А мы со своей стороны в вашу редакцию перекинем свой подробный комментарий о происшедшем.– В голосе атташе по культуре зазвучало волнение.– Артур… Вы прекрасный журналист… Это просил меня передать вам наш посол. Это и мое мнение. Настанет время, и Россия… Новая демократическая Россия тоже оценит ваши усилия… А теперь какие у вас в связи с этим проблемы? В чем нужна помощь?

– Да никаких проблем,– И я сразу подумал о Виктории: «Уговорить, уговорить ее уехать. Вместе. Только как это сделать? Ведь формально мы только любовники. Оформить брак? В течение двух суток? Нереально. Они никогда не разрешат… Надо что-то придумать, придумать…» – Вот машина…– сказал я.

– Пишу: машина.– Атташе по культуре раскрыл блокнот.– Думаю, так: мы поставим вашу машину в своем гараже, а потом переправим ее, куда вы скажете. Словом, считайте, что эта проблема уже решена. Что еще?

«Расскажу ему о Виктории Садовской? – подумал я.– Нет… Надо смотреть правде в глаза: они тоже ничего не сумеют сделать».

– Пожалуй, все.

– Тогда, Артур, собирайтесь.– Атташе по культуре протянул мне руку; ее пожатие было сильным и дружеским,– Все документы к середине завтрашнего дня мы оформим. Я вам позвоню.

…Дома – «дома»… первое, что я сделал, это набрал телефонный номер Вики. Трубку никто не поднимал.

«Вика, естественно, носится по своим делам,– подумал я.– А Мария Филипповна отправилась в магазины. Или пройтись по свежему воздуху».

Я позвонил в свою редакцию, в Нью-Йорк. Разговор с Гаррисоном был короткий: они уже в курсе, «ты, старина, не переживай, судьба идет тебе навстречу: засиделся ты в Москве», ждут, первая прикидка новой работы – Китай или Австралия, могут быть варианты. Вернер деликатно ни словом не обмолвился о Вике, хотя он знает о наших отношениях. Только сказал:

– Отдохнешь пару месяцев, немного поработаешь в редакции, за это время подберем тебе страну, решим, если получится, все твои семейные дела (я почувствовал, что в этих последних словах присутствует Вика, и был благодарен своему шефу)…

Я опять позвонил Вике. Длинные гудки. Трубку никто не брал. Смутное беспокойство закралось в душу. Однако я скоро отвлекся – стал собираться и начал со своего журналистского архива, через полчаса ужаснувшись: сколько же всего накопилось за семь лет моей московской жизни! Кассеты, пленки, исписанные блокноты, фотографии, вырезки из газет и журналов, несколько толстых тетрадей с дневниковыми записями, опять блокноты… Да у меня тут материалов – на большую книгу! Я невольно что-то читал, потом накатывались воспоминания. Фотографии: мы с Викой в Звенигороде зимой; ели в снегу, она, опершись на лыжные палки, смотрит на меня глазами, полными любви; мы рядом за столом на какой-то веселой вечеринке, Вика хохочет, ее рыжие волосы рассыпались по плечам… «Сейчас еще раз позвоню»,– думаю я и погружаюсь в свои записи в блокноте за 1978 год. Великое дело – блокноты, записные книжки, дневники: несколько строчек – и память воскрешает целую картину, сюжет, событие.

А за окном уже поздний ноябрьский вечер.

«Все. Звоню Вике». Я иду к телефону – от хаотической горы моего московского архива, выросшей на полу. И телефонный звонок опережает меня.

«Наконец-то! – думаю я.– Она! – И сердце падает, как с обрыва: нам предстоит разлука, неизвестно на какое время. Через сутки.– Как сказать ей об этом?…»

Я срываю трубку телефона:

– Слушаю!

– Артур, это Сапунов. Надо срочно встретиться.

– Гарик! – Я чувствую, что мне не хватает дыхания, мгновенно лицо покрывается потом.– Гарик… Что-то случилось с Викой?

– Случилось.

– Что, что?… Гарик, Что?!

– Не по телефону. Я внизу, рядом. Жду тебя за углом, возле «Универсама». Я в своей машине.

…Не помню, как я оказался в задрипанном «Москвиче» Гарика Сапунова. В машине, за рулем, он сидел один. По-прежнему бородатый, элегантный, неизменный яркий шарф вокруг шеи, на среднем пальце левой руки, лежащей на руле, серебряный перстень с большим изумрудом. Только лицо угрюмо и напряженно.

– Что? – с каким-то животным страхом выговариваю я, плюхаясь на сиденье рядом с ним.

– Захлопни плотнее дверцу,– спокойно говорит Гарик.

Я хлопаю дверцей.

– Ну, да не тяни же!

– Вика арестована.

– Что?!

– Только спокойно, Артур,– жестко говорит Гарик Сапунов.– Соберись, никаких русских эмоций. Итак… Разгромлена редакция журнала «Благовест». Они снимали под нее квартиру в Чертаново. Обыскали, перевернули все вверх дном, конфисковали и увезли почти все. И в одну ночь арестовали всех сотрудников, начиная с редактора. Их всего четверо. И Вику…

– Когда? – перебиваю я.

– Минувшей ночью с восьмого на девятое.

– Где она? – почему-то шепотом спрашиваю я и чувствую, что все во мне мелко дрожит,– Где Вика?

– В Лефортово, в КПЗ, то есть в камере предварительного заключения. Подожди, подожди! – морщится Гарик, оглаживая свою густую бороду.– Не перебивай. Вопрос. Что у тебя? Все в порядке?

– Порядок – лучше не бывает,– невольно усмехнулся я.– Я лишен аккредитации, персона нон грата со вчерашнего дня, послезавтра должен покинуть вашу страну, вашу чудовищную страну!

– Успокойся, Арик, успокойся.– Сапунов сильно встряхнул меня за плечо.– Значит, Вика права…

– В чем права? – перебиваю я.– И… и кто ее видел?

– С ней добился свидания Коля Кайков. Она сказала: раз взяли меня, значит, и у Арика неприятности. Скорее всего, сказала Вика, с него и начали. Так и получается: КГБ шарахнул дуплетом. Любимая метода господина Андропова. Да ладно! – остановил себя художник-абстракционист (а я вспоминал слова Вики о Гарике Сапунове: «Надежный товарищ, в беде не подведет».) Значит, времени в обрез, надо спешить.

– Куда… спешить?

– У тебя будет встреча с Викой. Свидание.

– Когда?

– Не знаю. Надо эту встречу ускорить. Максимально ускорить. Ребята и Вика уже все делают для этой встречи. Но нужны, Артур, деньги, доллары.

– Сколько?

– Минимум – пятьсот. Там несколько лап.

Я достал свой бумажник, пересчитал наличность: двести тридцать семь долларов.

«В банк не успею»,– подумал я.

– Гарик, жди меня здесь.– Я пулей вылетаю из машины,– Через пятнадцать минут.

«Что-то у меня там есть,– думаю я на бегу к дому.– В ящике письменного стола. Как говорит Вика, «заначка». Дурацкое русское слово – заначка…»

– Прекрасно! Дрожащими руками я пересчитываю купюры – и их в моих пальцах теребит сильный сквозняк: я оставил входную дверь открытой. Пятьсот пятьдесят долларов! Отлично! Себе оставлю тридцать семь, а завтра… Стоп! Завтра – это завтра.

Я уже в «Москвиче» Гарика.

– Вот семьсот пятьдесят.– Я вручаю своему русскому другу пачку хрустящих купюр.

Художник молча прячет деньги в глубокий карман куртки, тщательно застегивает его молнией.

– Значит, так, Арик… Слушай меня внимательно. Завтра – не получится, это точно. День уйдет на хлопоты. Сделаем все, чтобы ваша встреча состоялась послезавтра. То есть у тебя завтрашний день на все твои дела, а одиннадцатого ноября ты должен быть свободен, сидеть дома и ждать телефонного звонка…

– А если они отключат телефон? – перебиваю я.

– Тогда я без звонка приеду за тобой. Ты иногда подходи к окну и смотри. Ведь из твоего окна видна телефонная будка, возле которой мы тогда – помнишь? – тебя забрали, чтобы ехать в писательский клуб?

– Да, видна.

– Все, Арик. Иди! Будь спокоен. Вы обязательно встретитесь. Только, старик, не расслабляйся.