Текст книги "ЭпидОтряд (СИ)"

Автор книги: Игорь Николаев

Соавторы: Луиза Франсуаза
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

– Все очень просто. На той же Вальгалле есть пословица «Shtudirat an meian oshibkritt».

Слова показались чем-то знакомыми, но пытаться разобрать их было слишком тяжело, требовалось переключить мозги с прежней задачи на новую. Вообще Ольга часто ловила себя на том, что, несмотря на явную «франко-германскость» готика и его ответвлений, в словах и фразах часто проскальзывает нечто славянское. Наверное, русский тоже был одним из прародителей современных языков Империума.

– Хольд изучала технологии эльдаров не для того, чтобы воспроизвести их. И не ради удовлетворения личного любопытства. Но для того, чтобы понять, в чем суть их отклонений от Истинного Пути. Чтобы самой не сотворить извращенные машины при создании механизмов аналогичной функциональности. Нельзя придерживаться эталона, не понимая концепцию ошибки. Если прибегнуть к простой аналогии – так ребенок учится писать. Грамотность и помарки следуют рука об руку. И правописание постигается лишь с выработкой навыка, с пониманием и осмыслением ошибок.

– Умный учится на чужих ошибках, дурак на своих, – не задумываясь, процитировала Ольга.

– Верно! А Хольд, как ты заметила, показана очень умным магосом, не так ли?

– Погоди, но почему она тогда не объяснила все это лордам-рыцарям Зуэна?

– Потому что она была горда, упряма и самонадеянна. В этом трагедия магоса Хольд и всей системы Зуэн. И основа сквозного сюжета. «Рыцари» – история не пафосного превозмогания, хотя и его там хватает. Это повесть о трагической ошибке взаимного непонимания, когда Ритуал был некритично противопоставлен Знанию, а Знание оказалось слишком спесиво, чтобы снизойти до коммуникации.

– То есть беда Зуэны произошла от того, что две силы просто отказались друг друга слушать?

Ольге понадобилось некоторое время, чтобы осознать тот факт, что в «Рыцарях мира Зуэн» герои не настолько черно-белые, как в доступных ей имперских развлекательных передачах Маяка.

– Это выдуманная история, – на всякий случай, напомнила Дженнифер. – Однако повесть весьма поучительна и назидательна для юных жителей миров, находящихся под дланью Марса. Она учит, что когда наше превосходство перерастает в высокомерие – последствия могут быть разнообразны. Они могут даже не привести к катастрофе. Но хорошими не бывают никогда.

Ольга снова глубоко задумалась. Дженнифер терпеливо ждала. Зависший над ее левым плечом сервочереп трудолюбиво плел из проволоки «косичку» будущего кабеля, металлические пальчики двигались с невероятной скоростью и точностью. Жужжал большой агрегат в углу, похожий на выпотрошенный холодильник в который забили кувалдой барабан от стиральной машины с вертикальными прорезями.

– У меня еще вопрос, – наконец решилась Ольга. – Насчет Марса...

– Ты можешь его задать, но вряд ли я успею ответить до того момента когда тебе придется вернуться обратно, – заметила Вакруфманн. И добавила поощрительно. – Твои вопросы интересны, они требуют обширных, комплексных ответов.

– А чем вы отличаетесь от Империи?

Дженнифер немного помолчала, прикрыв оптические линзы. Затем уточнила:

– Ты хочешь узнать, в чем различие между Империумом и Марсом?

– Ну… да, – склонила голову Ольга и сдавленно, торопливо выдала. – Вы как-то поприличнее выглядите, хотя тоже с тараканами… Вы вроде бы за прогресс и знание, но странно, непривычно. Знание с молитвами. Общение с ритуалом. И Машина жаловался, что с ним не общаются, а молятся, и ему это не нравится. Вот…

– Это не вопрос, – констатировала Дженнифер. – Это скорее запрос на серию образовательных лекций, в которых следует рассказать об истории, культуре Марса. О принципиальных различиях в подходе к собиранию и структуризации знаний. О концепции разделенного человечества, которое держит в разных руках адаптивность и консерватизм. И многом ином. Я обдумаю, как просветить тебя наилучшим образом, но это случится не сегодня. Задай иной вопрос. Более короткий.

– Ну... ладно.

Ольга приободрилась. Дженнифер воспринимала ее абсолютно серьезно и, кажется, действительно хотела поделиться знаниями. Как Священник, только лучше. Совмещая лекционы монаха и шестеренки, вероятно, удастся как можно скорее составить в голове полный образ двойной империи людей и механикусов. А там, быть может, и найти в ней место получше для себя…

– Я вот чего спросить хотела еще, – начала Ольга. – Так вот, насчет Омниссии... Он, Машина, Бог-Машина, это все одно и то же?

– Да и нет, – уже привычно «улыбнулась» синусоидой рта Вакруфманн. – Это ипостаси Демиурга. Но вместе с тем это различные циклы, которые мы осознаем. Я поясню на самом простом примере. Ты представляешь себе... например, машину для поджаривания ломтиков хлеба?

– Тостер? Конечно! – вопрос не мог быть настолько простым, и наверняка где-то таился подвох, но…

– Первый цикл, первая ипостась Демиурга – это Движущая Сила. Аспект воли Мироздания, воплощенный в законе физики. В самой упрощенной форме – вот так.

Из-под красной мантии прямо на колени Ольги с шелестом вылетела еще одна карточка.

I=U/R

– Сила тока в участке цепи прямо пропорциональна напряжению и обратно пропорциональна электрическому сопротивлению данного участка цепи. Это – понятно? Не формула, а факт наличия закона?

– Ну… То, что вообще есть такой закон физики? Понятно.

– Это – воля Движущей Силы. Существование явления, которое можно осознать.

На следующей карточке был изображен препарированный тостер – отдельно корпус, нагревательные спирали, всякие электрические детали, винтики, гайки, шайбы и еще какие-то внутренности и проводки, окруженные непонятными сокращениями и символами.

– Общий чертеж. То, каким образом можно использовать объективное явление для получения другого явления. Трансформация электродвижущей силы в направленное тепловое излучение.

– Как сделать тостер, опираясь на закон про силу тока?

Физика никогда не была сильным местом Ольги, как и любые точные науки, но в интерпретации Дженнифер все пока было относительно ясно.

– Верно. И это воля Омниссии. Следующий цикл – явление, реализованное в Знании.

– Сначала закон физики, а затем – знание, как его использовать? А третий этап, который Бог-Машина?

Техножрица невероятным образом изогнулась, вроде бы даже удлинившись в размере и… достала с полки самый обыкновенный тостер, торжественно вручив его девушке со словами:

– И вот тебе Знание, реализованное в механизме. Воплощенная воля Бога-Машины Культа Механикус.

«Культ» – звучало нехорошо, Ольга уже привыкла, что «культисты» это очень, очень плохо, но решила оставить прояснение скользкой темы на потом.

– Я это запишу… потом, – сказала она, крутя в руках «машину для поджаривания ломтиков хлеба» и гадая, зачем здесь тостер. Ведь техножрица не ест человеческую еду.

– Запишу и обдумаю. Надо разобраться… Тщательнее.

– Разумное намерение, – одобрила Вакруфманн. – Позволь, я возьму агрегат.

– А я знала один комп... коги... когги... – Ольга решила напоследок щегольнуть знанием и причастностью к важным делам.

– Когитатор? – пришла на помощь Дженнифер.

– Да! Когтитатор. Он тоже называл себя Машиной. Но, наверное, это была другая Машина, просто созвучие такое…

Ольга запуталась и умолкла, приводя мысли в порядок. Ей стало жарко, в желудке словно застыл кувшин теплого смальца – тяжело, неприятно, поднимаясь сальным привкусом к языку. Кровь тяжело, почти до боли стучала в висках, потусторонний, замогильный плач не затихал, высверливая уши.

Вакруфманн внимательно посмотрела на собеседницу. Ольга сидела на краешке стула, согнувшись и сгорбившись, как маленькая зверушка, прячущая в шерстке на животе последние крохи тепла. Быстрая диагностика показала резко участившееся сердцебиение и одновременно падение температуры внешнего покрова. Усиленное потоотделение и еще пять аномальных разбалансировок непрочного организма.

С медицинской точки зрения Ольга находилась в глубоком обмороке с обширной кровопотерей, будучи, притом, в сознании, хотя бы условно. Причем она перешла в это состояние менее чем за минуту. Пока Дженнифер просчитывала варианты действий, начиная от парамедицинских мероприятий и заканчивая сигналом экстренной эвакуации, подносчица будто разом очнулась. Она дернула головой так резко, что чудесные очки слетели, несмотря на страховочную ленту, жрица успела их подхватить механодендритом.

– Дитя, – прошептала девушка так тихо, что человек ее не услышал бы, тут могли справиться лишь чувствительные микрофоны жрицы.

– У них получилось, – еще тише вырвалось у Ольги. Почти сразу девушка выдала нечто противоположное. – У них не получилось.

И лишилась сознания уже по-настоящему. Дженнифер успела подхватить и девушку, как раньше очки. Срочный запрос уже скользил по электронным сетям, преобразуясь в радиосигналы, минуя шифровальные блоки, чтобы достичь одного единственного адресата.

Когда Вакруфманн осторожно посадила драгоценную ношу на теплый пол, завыла тревожная сирена. Не поездная, а стационарная, громче паровозной раз в пять. Сигнал общей тревоги, по крайней мере, городского масштаба. А возможно и континентального.

*

– Господин комендант, – негромко, почтительно и в то же время жестко сказала Берта Конваскез.

Командир поезда откинулся на спинку строгого кресла, обитого настоящей кожей, и посмотрел на стоящих перед ним отрядовцев. Хотя комендант сидел, казалось, что глядит он с очень высокого шпиля. Однако Священник и Берта не стушевались, хотя, возможно, и следовало бы.

– Н-н-ну?.. – процедил сквозь зубы тощий и абсолютно лысый человек с широким шрамом через всю челюсть – напоминание о слишком коротком забрале шлема, что не прикрыло целиком лицо.

Благодаря своеобразной организации Земного Полка – той части ЭпидОтряда, что базировалась непосредственно на планете, в отличие от служб очистки пространственных сооружений – основные тактические руководители объединяли в себе сразу несколько ипостасей и должностей. Лысый был одновременно ротным командиром, комендантом поезда, а также имел чин в системе Экклезиархии, хотя рясу надевал в исключительных случаях. То есть, с какой стороны ни глянь – царь и бог всего, что есть на «Радиальном-12». Однако монах и наставница твердо вознамерились задать определенные вопросы и получить ответы. Хотя эти двое и стояли навытяжку, как полагается, в их позах читалась угрюмая решительность.

– Нас расформировывают? – прямо спросила Берта. – Паровоза нет. Поезд почти обезоружен, отцеплена секция с ракетной батареей. Вчера отбыли госпитальеры. Из полноценной боевой единицы осталось лишь мое отделение. Случись что, теперь мы даже огонь на себя не вызовем.

Священник промолчал, но всем видом исчерпывающе продемонстрировал, что разделяет мысли коллеги. Вместо ответа комендант сцепил пальцы в неосознанном жесте защиты. Наставнице и монаху не требовалось переглядываться, чтобы подумать об одном и том же – командир не в своей тарелке, хоть и успешно скрывает это. Он едва ли не через силу посмотрел на подчиненных долгим взглядом, где читалось неприкрытое желание выгнать всех, накинув вдогонку дисциплинарных взысканий.

– Да, – в конце концов, решительно сообщил комендант. – Система радиальных и концентрических бронепоездов признана неэффективной. Железнодорожная материальная часть, скорее всего, будет вывезена в миры Саббат. Личный состав раскассирован и выведен для пополнения Второго Полка, на орбитальные сооружения и станции астропатов.

– А кто же останется служить и защищать здесь, на поверхности? – недоуменно спросила Берта.

– Будет создана другая служба, под эгидой арбитров и без бронепоездов. Группы специального реагирования, организованные как десантные части Гвардии. С воздушным транспортом.

– Но это же!.. – чуть ли не в голос возмутилась Берта, но Священник быстро и крепко взял ее за руку, сжав пальцы.

– Мы поняли, – кратко резюмировал святой отец.

– Планетарная часть Отряда понесла слишком большие потери и обходится слишком дорого... с точки зрения Администратума. Самоходные центры санитарно-эпидемической очистки не мобильны, и чтобы они могли оперативно вмешиваться, приходится держать на постоянном ходу десятки поездов. С соответствующей структурой обслуживания.

– Но…

Берта запнулась. Сказанное комендантом было невозможно, нереально. Бронепоезда под красно-белыми флагами были данностью, таким же символом Ледяного Порта, как иконы Императора, как образы Астра Телепатика и ритуалы Экклезиархии. Они были всегда и должны были пребывать дальше, пока существует система, и в ней живут люди. Все происходящее носило тень шутки, слишком глупой и нарочитой, чтобы казаться смешной. Нечто сродни пусканию газов посреди званого обеда. Однако командир определенно не шутил.

– Командование планирует организовать не более десяти баз, которые позволят охватить весь континент, – продолжил, меж тем, комендант. – Теперь задачи Очистки будут выполнять компактные, небольшие силы, которые можно оперативно перебрасывать аэротранспортом, а в особых случаях десантировать прямо с орбиты.

– А командование представляет, во сколько обойдется строительство и поддержание в постоянной готовности хотя бы двух-трех действующих военных аэродромов? – саркастически осведомился монах, и было очевидно, что вопрос явно риторический. – Не площадок дозаправки и подскока, а настоящих, со всем обслуживанием и персоналом? Не говоря об орбитальных геостанционарах? А!

Священник горько усмехнулся.

– Кажется, понимаю. Бюрократы составили красивые планы о том, как оптимизируют неиспользуемые площади? Старые взлетные полосы, законсервированные орбитальные точки на астероидах. А техника восстановленная, из лома, который списан после выработки всех нормативов по хранению и ремонту. Правильно?

– Можно подумать, для вас это внове, – процедил комендант. – Вся техника Отряда служит столетиями.

– Да, «броня», что на ходу лишь милостью Омниссии. Но не самолеты, которые должны быть готовы в любой момент, при любой погоде выкинуть десант за сотни километров. Или тысячи.

– Хватит споров, друг мой, – необычно мягко, почти по-дружески вымолвил командир. – Все уже решено. ЭпидОтряд... устарел. И больше не нужен.

– Это ошибка, – выдавила Берта, понимая, что близка к ереси, однако не в силах молчать. Сейчас рушилась ее жизнь, вера и принципы, долго, тщательно выстраиваемые в борьбе с сомнениями и колебаниями. Исчезала цель жизни, что позволила наставнице пережить добровольцем несколько сроков послушания.

– Я знаю все, что вы можете возразить, – с усталой обреченностью сказал комендант. – Насчет бронетехники, тяжелого вооружения и так далее. Я был против расформирования, но это уже не имеет значения.

– Столетия бдения и неусыпной стражи... – печально сказал Священник. – Тысячи побед. Неужели это больше не нужно?

Замигал светильник со стеклянным абажуром в форме экзотического цветка, единственное украшение строгого кабинета. Берта невпопад подумала, что отсюда, с третьего этажа штабного вагона, должен открываться прекрасный вид. Если, конечно, сдвинуть стальные жалюзи. Желтый свет бился, как муха в паутине, стрекоча лампой накаливания, как стрекоза под колпаком, затем все наладилось.

– Разумеется, нужно, – с горечью ответил комендант. – Великие свершения Отряда и далее будут вдохновлять на великие подвиги, наполнять сердца огнем священного долга и ярости. Просто...

Он сник и опустил взгляд.

– Просто это будет уже другой отряд, – закончил монах.

Комендант молчал, по-прежнему глядя в сторону.

Так минуло с четверть минуты, может чуть больше, когда три человека, совершенно разного происхождения и положения молчали, думая о своем, объединенные общей печалью.

– Позвольте два вопроса? – угрюмо, набычившись и не по форме, но сдержанно, уже без прежних эмоций спросила Берта.

– Позволяю. А затем, будьте любезны, вспомните, что вы – почтительные слуги Экклезиархии. Ведите себя надлежащим образом и не вздумайте больше о том забывать. Считайте этот час милостью за долгую и беспорочную службу. Вряд ли новое руководство окажется столь же терпеливым и терпимым.

Священник молча кивнул. Немного подумал и счел нужным добавить:

– Мы приносим искренние извинения. Просим простить за… потерю субординации. Просто новость эта… несколько выбила нас из колеи.

– Этого больше не повторится, – мрачно прибавила наставница.

Комендант качнул головой, дескать, принимается, и шевельнул бровью, предлагая задавать, наконец, вопросы.

– Первое, – начала Берта. – Можем ли мы узнать, что это за девчонка, которую забросили нам в пополнение? Она не заключенная и не доброволец. Она ничего не умеет. Зачем она здесь?

– Чтобы умереть, – равнодушно вымолвил комендант.

– Но это просто необразованная дикарка с относительно развитого мира, – заметил Священник. – Она виновата лишь в том, что на ее планете дурные наставники плохо несли пастве свет Императора.

– Разве этого недостаточно? – скривился комендант. – С каких пор греховность в обязательном порядке требует умысла и осмысленного действия?

Священник и Берта понимающе и молча переглянулись.

– Второй вопрос, – с явственным раздражением напомнил комендант, указывая, что минутка единения начальствующего и подчиненного состава заканчивается.

– Я хотела бы... Берта запнулась, осеклась, вида, как снова замигал светильник. На этот раз желтый свет обрел мертвенную бледность, стал почти белым, как лампа в морге, где свет отражается от белого кафеля.

– Что-то не так, – пробормотал монах. – Со светом странное происходит... С утра...

На мгновение светильник засиял так ярко, будто в кабинете зажглось крошечное солнце. Ослепительный белый свет ужалил глаза, опережая рефлекс, и наставница почувствовала себя так, словно пропустила удар стилета в голову, прежде чем успела защититься. Она пошатнулась и закрыла лицо, шипя сквозь зубы от неожиданности. Осторожно глянула сквозь пальцы, отметив, что лампа даже не перегорела, хотя при таком скачке напряжения просто обязана была. Удивительное дело, но глаза совершенно не болели, Берта не чувствовала никакого неудобства.

В голове отчетливо звякнули тревожные колокольчики. Ледяной Порт был местом странным, шепотом говаривали, что давным-давно в соседней звездной системе шел страшный бой, где использовалось нечестивое колдовство исполинских масштабов, так, что планеты распадались в пыль, а звезда, из которой черпали энергию противники, состарилась на миллионы лет, превратившись в красный гигант. Реальность истончилась на многие парсеки вокруг, сделав систему Порта столь удобной для астропатов. Побочным эффектом стали частые прорывы Иного, ради чего, собственно, и был создан Отряд. Близкий Имматериум зачастую проявлял себя довольно безобидно, такими вот эффектами. Но...

Священник был прав, что-то здесь не так.

Комендант склонил голову и что-то забормотал, потом резко хлопнул руками по стеклянной пластине на металлическом столе.

– Да, я хотела бы, – начала опять Берта, и вдруг Священник резко схватил Берту за рукав, дернул, отступая на шаг.

Наставница поневоле шагнула вслед за массивным спутником и затем уже хотела возмутиться, однако не стала. С командиром «Радиального» происходило что-то не то, что-то очень странное. Комендант опустил голову, низко, так, что не видно было глаз, и стучал ладонями по столу, раз за разом – растопыренная пятерня одной руки, сжатый кулак с вытянутым указательным пальцем на другой. И так раз за разом, меняя руки. Бормотание усиливалось, на край стекла закапало что-то алое

– Кажется, у нас неприятности, – прошептал Священник.

Комендант резко поднял голову и захихикал, перебирая искусанными губами.

– Шесть вагонов, шесть поездов, шесть станций, шесть городов, – зашепелявил он. – Шесть планет и всего по шесть! Бронепоезд номер двенадцать, это же целых две шестерки! Мы счастливы вдвойне, благословлены вдвойне. А кто же против нас? Кто не понимает смысла Шести? Кто не может сложить один и пять, два и четыре, три и три?!

Снизу раздался громкий звук, пронзительный и неуместный в данной обстановке. Кто-то ударил в литавры, звон еще не успел затихнуть, когда умирающую ноту поддержал вой трубы. Третий невидимка заиграл на фаготе, выводя чисто саксофонный мотив, веселый, как в забегаловке вечером праздничного дня, ничего общего со строгими и торжественными маршами, которые исполнял ротный оркестр.

– Шесть! – заорал комендант. – Нас тоже должно быть шесть, Трое это не симметрично, не гармонично, не эстетично!

Берта осторожно, стараясь делать это незаметно, завела руку за спину. Комендант умолк, странно наклонив голову и продолжая шевелить окровавленными губами, роняя на грудь хлопья розовой пены.

– Дитя, – прошептал он. – Дитя...

Берта вытащила из потайной кобуры за поясом маленький шестизарядный пистолетик, почти игрушка, незаменимая, однако, при добивании раненых. А еще – в таких форс-мажорных обстоятельствах. Многие люди делали ошибку, полагая, что силу одержимого можно определить по его сложению и мышцам, как правило, это заблуждение оказывалось последним. Поэтому Берта, несмотря на свою мощь уроженца планеты с полуторакратной силой тяжести, не собиралась меряться со спятившим командиром на кулачках.

Но Священник ее опередил.

У Монаха не имелось пистолета, зато был длинный узкий нож без гарды. Пастырь достал его из кармана, замаскированного швом на форменных брюках, и шагнул к коменданту, занося клинок. Движение вышло плавным, слитным, выдавая неплохой опыт, и нож вошел в шею командира до упора, пройдя насквозь. Священник сразу качнулся назад, дернув клинок на себя, превратив укол в страшную рану, частично резаную, частично рваную. Кровь хлынула сплошным потоком, Берте показалось, что взгляд смертельно раненого коменданта на мгновение обрел осмысленность, в нем отразилось бесконечное удивление и непонимание. Секунду спустя командир закатил глаза и упал на стол, фыркая кровью, свалился дальше, опрокинув лампу.

Монах вытер забрызганное лицо, руки убийцы чуть подрагивали. Берта сжала рукоять пистолета, с тревогой наблюдая за спутником. Священник ответил ей столь же внимательным, настороженным взглядом и решительно сказал:

– В жопу шестерку.

Наставница перевела дух. Кажется, пастырь был в норме.

– На нас напали, – быстро предположила она.

– Не на поезд, – так же решительно ответил монах, прислушиваясь. – Охват шире.

Берта выругалась, экономя время, компенсируя краткие слова энергией и ненавистью. За стенами штабного вагона и в самом деле звучало. Сирены разных служб, выдающие наступление всех возможных бедствий одновременно, грохот механизмов и двигателей тяжелого транспорта, разгорающиеся перестрелки, похоже сразу несколько на разных направлениях. И крики. Душераздирающие вопли, почти неразличимые из-за толстой брони, однако приправляющие всеобщий шум ноткой безумного ужаса, как несколько перчинок – готовое блюдо.

– А у нас даже ракет нет, – прошептала Берта, чувствуя предательскую дрожь в коленях и пальцах.

– Соберись! – гаркнул на нее Священник. – Император защитит! Император направит! Командуй ради Него! Во славу Его!

Монах наотмашь хлестнул наставницу по лицу свободной ладонью, выбивая крадущуюся панику. Берта мотнула головой и глянула на пастыря почти здраво.

– Да, конечно, – пробормотала женщина, цепляясь за слова монаха, как за единственную прочную опору в сходящей с ума вселенной. – Ради Него, ради Императора… надо быть сильным. Сильным!

– Особые обстоятельства, – подумал вслух Священник, одобрительно кивая, зашарил по карманам в поисках носового платка, Берта протянула свой, и монах вытер нож. Предсмертная судорога скрючила тело умирающего коменданта, каблуки стукнули по тонкому коврику, закрывающему металл. Но умирающий больше не интересовал живых, то была лишь пустая оболочка, временно послужившая злу, теперь бесполезная и безвредная. А о душе коменданта еще придет время скорбеть. Но после.

– Да, – согласилась Берта, вернув себе прежнюю решительность. – Я беру командование, ты исполняешь роль комиссара.

– Не разочаруй, – оскалился Священник. – Если что, рука у меня не дрогнет.

– Уже дрожит, – вернула кривую ухмылку наставница, самоназначенный комендант «Радиального». – Так... Сначала объявление или в наш вагон?

– Вагон, думаю, – отрывисто предложил монах.– Если там то же самое...

Оба одновременно подумали об одном и том же – почему их не коснулось враждебное воздействие? Берта решила, что, надо полагать, ее защитила близость святого отца, а комендант оказался не столь уж тверд в своей вере. Священник остался в недоумении, поскольку не считал себя настолько безупречным, чтобы у него даже голова не заболела там, где люди сходят с ума и обращаются к скверне за считанные секунды. Однако решил поразмыслить над этим позже – все в руке Императора, и если Он сохранил слуге своему здравый рассудок, значит на то есть причина.

Тем временем какофония атональной музыки на первом этаже набирала мощь. Словно каждый музыкант выводил собственную мелодию, рваную, бессмысленную, которую и музыкой то нельзя было назвать. Казалось, что стадо гретчинов дорвалось до инструментов. Однако вместе эти пиликания и завывания складывались в причудливый ритм, удивительно веселый, проникающий в самые глубокие и потаенные части сознания, доставшиеся человеку от рептилоидных предков. Музыка бодрости, торжества и счастья будоражила мысли, требовала отдаться на волю неистовых чувств. Монах украдкой ткнул себя кончиком ножа в бедро, чтобы прочистить мозги. Укол боли действительно отвлек, позволил вернуть разуму контроль над желаниями.

– Разделимся, – решила Берта. – Скорость решает все. Я к нашим, ты на микрофон. И следишь, чтобы никто не прорвался в командный пункт.

Священник поморщился и состроил недовольную физиономию. На его взгляд решение было не лучшим, скорее даже вредным, однако коли Берта вступила в командование, тактическое верховенство оставалось за ней.

– Не согласен, но хрен с тобой, – монах начал быстро обыскивать кабинет в поисках более серьезного оружия. – Сначала разберемся с оркестром. Это музыка ереси, и она должна прекратиться.

====== Глава 22 ======

Ольга тонула в сиреневом тумане, растворялась, как сахарный кубик в теплой воде – замедленно и в то же время неотвратимо. Казалось, мозг работал, будто сломанный компьютер с урезанной памятью, сознания хватало на понимание обрывочных моментов, но при попытке сложить мозаику хотя бы в цельное воспоминание – неизменно происходил сбой. Даже попытка собраться, сжать волю в кулак и сосредоточиться оказывалась выше, сложнее аппаратных возможностей разума.

Что-то было... что-то скверное... Или не скверное, просто необычное. Да, что-то случилось. Что-то было... Оказалось, что если не пытаться осмысливать, обрывки памяти ловятся проще. Они таяли, распадались на фрагменты, как истлевшие листья, но все же...

Яркая, темно-фиолетовая вспышка. Или не фиолетовая, цвет был сложнее, интереснее. Как бывшая работница салона красоты Ольга более-менее знала цветовую гамму и заколебалась, выбирая между темно-пурпурным и персидским синим. Нет, все же скорее темный индиго.

Итак, был взрыв. Вспышка.

Девушка не заметила ее, но скорее почувствовала, увидела, однако не глазами, а словно изображение само собой возникло на сетчатке, может быть самозародилось в зрительных нервах, а возможно...

Нет, слишком много мыслей сразу, все поплыло, скорость распада увеличилась.

Вспышка. Фиолетовый... Индиго...

Это было как спецэффект из фильма, когда нужно красиво и зрелищно показать ударную волну, неважно, ядерную ли, магическую или еще что-нибудь. Полусфера стремительно расширялась, оставляя за собой лишь огонь. Вернее – свет, неукротимое, божественно красивое сияние, объединившее все цвета радуги в не выразимой словами гармонии.

Ольга видела это сквозь металл вагонной брони, сквозь бетон тяжелых, угрюмых зданий железнодорожного терминала. Свет был одновременно энергией и вратами, открытой для всех и каждого тропой в некое удивительное место. И эта восхитительная сущность разрасталась, поглощая мир. Девушка хотела поднять руку и указать Дженнифер на бесконечную красоту происходящего, предупредить, чтобы жрица оказалась готова и не упустила ни одной секунды, насладившись мигом совершенства. Однако не успела.

Свет поглотил мир, и мир стал светом темного индиго. Он согрел как живой огонь, заключенный в изысканном камине. Принес долгожданную прохладу, как легкий ветерок в жаркий час. Наполнил искалеченную душу покоем. Сделал Ольгу счастливой, просто так, без всяких условий. Потому что счастье – это то, чем сиреневый свет готов был одаривать без счета, просто так. Потому что мог и хотел.

Глупые люди думают, что счастье – как обычный ресурс, его следует добывать в тяжких трудах, и оно конечно. Счастье можно выменять, передать безвозмездно или за вознаграждение, разделить с кем-то или забрать в единоличное владение. Но это совершенно не так, ведь счастье бесконечно. Нужно лишь встать, развернуть плечи и понять, что ты жил как тяжело больной человек – в бессмысленных страданиях, в мучительной безнадежности. А затем следует начать жить по-другому, только и всего.

Счастье переполняло девушку, пронизывало каждую клеточку ее тела, согревало каждую мысль солнечным светом. Оно было удивительным, и оно не заканчивалось. Ведь счастье...

«Нет» – сказала Ольга.

Темный индиго превратился в глициниевый с примесью серого, как тучи на горизонте, готовые принести бурю. Освежающий холодок сверкнул острыми лезвиями снежинок, а тепло сгустилось, как раскаленный воздух пустыни. Мир вокруг Ольги замер в немом вопросе, а вопрос таил нечто зловещее, скрытое до поры, словно заточенный гвоздь в рукаве или молоток в пакете.

Ольга собирала, восстанавливала душу из осколков, разгоняла хмарь, сосредотачивалась, выхватывая из сонного безмыслия куски прежней себя. Было непросто, но главное – начать, последовательно концентрироваться на мыслях и чувствах, присоединяя их к остову сознания. До того момента когда ты, наконец, можешь задать себе прямой вопрос, а затем следующий:

– Что здесь не так?

– Где я это уже видела?

«Перебор, падла чертополоховая! – подумала девушка свету. – «На это меня уже ловили».

Да, происходящее не имело ничего общего с трехруким чудовищем, что едва не уловило девушку на Баллистической станции. Все другое – лучше, ярче, честнее. Но суть – если очистить явление, словно капустный кочан, лист за листом, до самой кочерыжки – суть одна.

Обещание всего задаром. Без обязательств, без условий, без труда, без усилий. Счастье для каждого, и никто не уйдет обиженным.

Но так не бывает, и Ольга знала это лучше, чем кто бы то ни было.

Так не бывает.