Текст книги "Ковчег огня"

Автор книги: Хлоя Пэйлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Глава 35

Показывая дорогу в лабиринте узких кривых улочек, сэр Кеннет остановился перед аркой в виде раскрытого веера:

– Только после вас, мисс Миллер.

Эди толкнула чугунные ворота. Услышав душераздирающий скрип, она заметила:

– Немного трансмиссионного масла в петли не помешало бы.

– Дорогая моя, я понятия не имею, что вы сейчас сказали, но звучит это просто восхитительно.

Эди скривила губы в натянутой улыбке.

Боже, храни ее от ретивых профессоров.

Обнаружив, что они вошли на старинное кладбище, заполненное покосившимися надгробиями, источенными непогодой, Эди непроизвольно прильнула к Кэдмону и пробормотала:

– Мурашки по коже бегут.

– С другой стороны выложенного мрамором дворика картина меняется к лучшему, – заверил Кэдмон, сжимая ей руку.

Вскоре она облегченно вздохнула, оказавшись в средневековом саду с правильными клумбами. Сэр Кеннет решительно шагал впереди в развевающемся на ветру красном шарфе, показывая дорогу среди стриженых кустов самшита. Представив себе пожилого профессора, пробирающегося по этой петляющей дорожке после вечера, проведенного в «Комнате Изиды», Эди едва сдержала улыбку.

Сад с клумбами остался позади, и они вошли в небольшую рощицу кедров и медных буков.

Эди всмотрелась сквозь голые ветви деревьев, и у нее перехватило дыхание.

Прекрасная даже в унылом зимнем окружении, Розовая часовня была сложена из бутового камня и украшена высокими стрельчатыми окнами. Рядом с часовней возвышалась трехэтажная башня в норманнском стиле, казавшаяся здесь совсем не к месту со своим простым фасадом и узкими бойницами. Башня и часовня казались мужским и женским началами, инь и ян.

Шагнув в дверь, выкрашенную в непочтительный канареечно-желтый цвет, сэр Кеннет провел своих гостей в прихожую. Сняв театральным жестом красный шарф, он обмотал его вокруг мраморного бюста лысого мужчины с крючковатым носом.

«Это кто?» – беззвучно спросила Эди.

«Папа Климент V», – также беззвучно ответил Кэдмон.

В прихожую суетливо ворвалась пожилая женщина в темно-синем платье – Эди прикинула, что ей должно быть лет пятьдесят. Любые мысли о том, что эта женщина может быть миссис Кэмпбелл-Браун, тотчас же улетучились, когда она почтительно склонила голову и сказала:

– Добрый день, сэр Кеннет.

Ответив на приветствие отрывистым кивком, профессор снял кожаную куртку и вручил ее служанке. Рассеянно махнув рукой, он указал Эди и Кэдмону, что им следует поступить так же.

– Вскоре после вашего ухода, сэр, доставили норвежскую ель, – вежливо сообщила хозяину замка домработница, чьи руки теперь были загружены тремя комплектами верхней одежды.

Сэр Кеннет окинул взглядом красивую, но еще не наряженную рождественскую елку, стоящую в дальнем углу прихожей, и заметил:

– Миссис Янус страдает надоедливой привычкой указывать на очевидное. – Он показал на коробки, составленные на столике: – Будьте добры, посмотрите на рождественские безделушки. Миссис Янус также страдает надоедливой привычкой украшать Розовую часовню ветками остролиста и атласными лентами.

Эди стало не по себе от заносчивого тона сэра Кеннета. Подойдя к столику, она осторожно достала из коробки завернутого в бумагу стеклянного ангела. Позолоченные крылышки блеснули в лучах зимнего солнца.

– Какие очаровательные украшения, – улыбнувшись, обратилась Эди к миссис Янус.

– Вот этот ангел – из Польши.

Эди без слов поняла, что в рождественские праздники миссис Янус приходилось особенно нелегко. Подобно многим эмигрантам, она, естественно, тосковала по обычаям своей родины. Эди заботливо уложила хрупкого ангела обратно в коробку.

– Не сомневаюсь, елка у вас получится прекрасная.

– Рождественская пора – время радоваться и вспоминать, – ответила домработница, быстро оглянувшись на своего господина.

– И пить подогретое вино с пряностями, – громко пролаял сэр Кеннет. – И принесите пирожки с повидлом, которые я видел на кухне.

Сделав все необходимые распоряжения, он провел Эди и Кэдмона по коридору. Разыгрывая из себя радушного аристократа, распахнул дверь и прошел в просторную комнату с высоким потолком. Собираясь последовать за ним, Эди застыла на пороге, пораженная видом каменных чудовищ, стоявших по бокам двери.

– Мне лишь так показалось, или одна из этих отвратительных тварей действительно только что пошевелила губами?

– Это игра света и тени, – успокоил ее Кэдмон. – Таким образом сэр Кеннет вселяет страх в сердца всех тех, кто входит в его святая святых.

Этот язвительный ответ нисколько не удивил Эди, поскольку она видела, что профессор и его бывший ученик ведут добродушную перепалку.

С первого же взгляда она поняла, что святая святых раньше была главным помещением часовни: массивный сводчатый потолок, каменный пол и витраж-триптих сразу выдавали, что к чему. В целом зрелище было впечатляющим, если только не обращать внимания на полудюжину кошек, сладко спавших в разных местах по всей комнате. Представительница семейства кошачьих с рваным ухом, дремавшая на книжном шкафу, сонно приподняла голову, остальное племя даже не заметило появления людей.

Стараясь не разинуть рот от изумления, Эди огляделась по сторонам. Некоторые вещи, например средневековые светильники, казались на своем месте, другие же, вроде современной деревянной тумбочки, забитой старыми грампластинками, облаченными в прозрачный пластик, в этом старинном окружении выглядели подозрительно посторонними.

– Смею заметить, вы видите перед собой лучшее в Великобритании собрание американского рок-н-ролла середины прошлого века, – заметил сэр Кеннет, перехватив взгляд Эди. – Музыка моей молодости, как вы, несомненно, и сами догадались.

Эди также догадалась, что музыка не является единственной страстью оксфордского профессора. На ближайшей к ней стене красовался черно-белый плакат кинодивы тридцатых Мей Уэст, облаченной в атласный халат. Рядом с плакатом на ярко-голубом шнурке с кисточкой висел большой охотничий рог. Она легко представила себе, как сэр Кеннет, облаченный в кожаную куртку и красный кашемировый шарф, пьет из этого рога джин с тоником, словно воду из-под крана.

– Дорогая моя, прежде чем уйти, вы должны взглянуть на мое собрание инкунабул, – сказал профессор, указывая на книжный шкаф, набитый томами в кожаных переплетах.

Смутившись, Эди рассеянно скользнула взглядом по книжному шкафу, вспоминая преподавателя философии, который как-то пригласил ее к себе домой посмотреть собрание гравюр Шагала, и шагнула ближе к Кэдмону.

Сэр Кеннет махнул рукой на два обтянутых гобеленом кресла перед заваленным бумагами письменным столом: одна кипа была придавлена ржавой астролябией, на другой возвышался белоснежный шпиль небоскреба Эмпайр-стейт-билдинг. На стене висела в очаровательной позолоченной рамке репродукция полотна Трамбулла, изображающего подписание Декларации независимости.

– У сэра Кеннета любовь ко всему американскому, – шепнул Эди на ухо Кэдмон, сгоняя с кресла спящую кошку, – так что будь начеку.

– Вот для чего ты здесь, Рыжий великан, – шепнула в ответ Эди.

Приблизившись к ним, сэр Кеннет весело похлопал Кэдмона по спине:

– Средний возраст вам идет, юный Эйсквит. – Затем, повернувшись к Эди, заметил: – Когда он впервые появился в Оксфорде, это был неуклюжий долговязый паренек с непокорной копной рыжих волос.

Улыбнувшись, Эди окинула Кэдмона взглядом с ног до головы.

– Гм. Наверное, это было здорово.

– Ха! У этой леди действительно тяга к рыжеволосым бродягам.

Профессор уселся за стол, и Эди услышала, как он пробурчал себе под нос: «Счастливый ублюдок».

Глава 36

Оказавшись в кабинете сэра Кеннета, наполненном родственными запахами влажной шерсти и отсыревшей кожи, Кэдмон неожиданно ощутил прилив болезненной ностальгии.

Стремясь сохранить внешнее спокойствие, он взглянул на триптих, бросающий в комнату разноцветные тени. Замечательный образчик средневекового творчества, изображающий самое известное из назидательных преданий, – «Искушение в Эдемском саду».

Змий откровенно фаллических пропорций. Ярко-красное сочное яблоко. Руки, стыдливо протянутые к гениталиям, прикрытым смоковными листьями.

По какой-то необъяснимой причине витраж напомнил Кэдмону его студенческие годы в Оксфорде. Быть может, потому, что он сам также осмелился вкусить плод древа знаний.

И если он был несчастным Адамом, сэр Кеннет Кэмпбелл-Браун был не кем иным, как коварным Люцифером.

Хотя в годы впечатлительной молодости он отводил своему учителю гораздо более возвышенную роль. Блестящий ученый, строгий наставник, и в ту пору человек капризный и жестокий, сэр Кеннет требовал от своих учеников непоколебимой преданности. Взамен он предоставлял своим подопечным незабываемое путешествие по миру науки. Памятуя о тех днях, когда Оксфордский университет начинался с того, что группы молодых учащихся собирались вокруг самых прославленных учителей той поры, он продолжал традицию, раз в неделю принимая своих учеников в каменных недрах Розовой часовни.

На протяжении почти восьми лет у них с Кэдмоном были близкие отношения, в чем-то напоминающие отношения отца и сына.

Вначале сэр Кеннет одобрил тему диссертации Кэдмона, увлеченный предположением о том, что рыцари-тамплиеры могли во время своего пребывания в Святой земле исследовать гробницы и храмы Древнего Египта. Но когда Кэдмон осмелился предположить, что со временем тамплиеры отвернулись от католицизма и стали последователями таинственного культа Изиды, профессор не только наотрез отказался рассматривать это предположение, он шагнул дальше, публично высмеяв своего ученика за то, что тот «ухватился за слухи, выдавая их за правду». Кэдмон словно получил удар в лицо темной дождливой ночью.

Тринадцать лет спустя он обратил неудачу в преимущество, использовав свою высмеянную диссертацию в качестве основы для книги «Откровения Изиды».

Стряхнув старые воспоминания, Кэдмон кашлянул, готовый пуститься в путь по ухабистой дороге.

– Давайте предположим, чисто теоретически, что Гален Годмерсхэмский, оказавшись на Ездрилонской равнине, действительно обнаружил Ковчег Завета, – осторожно начал он, памятуя о том, что сэр Кеннет привык иметь дело с «фактами, а не двусмысленными намеками». – Есть какие-нибудь доказательства в подтверждение такого предположения?

Откинувшись на спинку мягкого кожаного кресла, сплетя на груди пальцы, пронизанные голубыми прожилками, сэр Кеннет прищурился: несомненно, старик решал, отвечать ли ему на этот вопрос. Наконец с заметным отсутствием воодушевления он сказал:

– Да, в поддержку вашего предположения имеются кое-какие обрывочные исторические данные.

– Например, какие? – тотчас же спросила Эди. Умение находить тонкий подход не было ее сильной стороной.

– Как вам, конечно, известно, существует множество теорий относительно того, как и почему исчез Ковчег. Однако, если тщательно покопаться в столетиях библейского молчания, что исчезновение, вероятно, можно положить к обутой в сандалию ноге египетского фараона Сусакима, который вторгся в священный город Иерусалим в 926 году до нашей эры.

Как только профессор начал говорить, Кэдмон вспомнил, что сэр Кеннет никогда не готовил заранее свои лекции, всегда предпочитая экспромт. Блестящий экспромт. Многие из тех, кто парил в воздухе, не зная, где приземлиться, с грохотом падали на полпути. Но только не сэр Кеннет Кэмпбелл-Браун, его лекции были легендарными.

Кэдмон повернулся к Эди:

– Вторжение Сусакима произошло вскоре после того, как корону Израиля унаследовал сын Соломона Ровоам. Поскольку незадолго до этого в ходе междоусобной войны северные племена отделились, Израильское царство осталось беззащитным.

– Другими словами, нехорошие египтяне набросились на него, словно стервятники на падаль.

– Отлично сказано, моя дорогая, – рассмеялся вслух сэр Кеннет. – Воистину отлично сказано!

В дальнем конце кабинета вдруг распахнулась дверь, и всеобщее веселое настроение было нарушено тяжелым стуком ботинок на резиновой подошве. Не говоря ни слова, домработница прошла к чайному столику с подносом, заставленным веджвудским фарфором и серебром. По-прежнему молча, со строгим выражением лица, она вручила каждому по кружке подогретого вина с пряностями и затейливому блюдечку с двумя маленькими пирожками.

Наблюдая за ней, Кэдмон размышлял о том, как прислуга может по многу лет терпеть заскоки сэра Кеннета. Определенно, эта женщина обладала терпением библейского Иова.

– Проклятый обогреватель начиная с первого декабря работает на всю катушку. Если не следить за этим, еще до Двенадцатой ночи я останусь без денег.

Решив не связываться с красивой вилочкой для десерта, Эди взяла с подноса пирожок пальцами.

– Вы собирались поведать нам о том, как Сусаким завоевал Израиль.

– Да, собирался. – Отдав предпочтение вину, сэр Кеннет обхватил кружку обеими руками. – Согласно Третьей книге Царств, «на пятом году царствования Ровоамова, Сусаким, царь Египетский, вышел против Иерусалима. И взял сокровища дома Господня и сокровища дома царского – все взял».

– Это означает, что фараон похитил Ковчег Завета! – Увидев, что ее восклицание было встречено молчанием, Эди наморщила лоб: – Ну, а что еще это может означать?

– В Ветхом Завете нет ни слова о том, что Сусаким забрал Ковчег. Там лишь говорится, что фараону удалось уйти с пятистами золотыми щитами.

– Знаменитыми щитами Соломона, – пробормотал Кэдмон.

– Некоторые исследователи Библии выдвинули предположение, что царь Ровоам по доброй воле отдал пятьсот золотых щитов в качестве расплаты за долг чести. За много лет до этого фараон предоставил убежище беглому иудейскому царевичу, когда отец приказал его убить. Да, все это соперничество между членами одной семьи делает Библию чертовски занятным чтивом, – добавил профессор, весело подмигнув Эди.

– Есть еще какие-нибудь исторические документы помимо Ветхого Завета, в которых говорится о вторжении Сусакима в Израиль? – спросил Кэдмон, следя за тем, чтобы сэр Кеннет не отвлекался от темы.

– Единственным другим упоминанием является надпись в храме Амона Ра в Луксоре. Если верить ей, после захвата Иерусалима Сусаким якобы остановился на Ездрилонской равнине, где воздвиг памятную стелу. Обычай того времени требовал, чтобы Сусаким проявил свою признательность богам, оставив щедрое подношение. Это как с налоговым инспектором – своего бога нужно ублажать. И отвечаю на ваш вопрос: нет никаких данных о том, как поступил Сусаким со своей злополучной добычей, вернувшись в свою столицу Танис.

– Я полагала, Ковчег был помещен в гробницу Сусакима, – как бы мимоходом заметила Эди. – По крайней мере, такая версия отражена в фильме «В поисках потерянного ковчега».

К удивлению Кэдмона, сэр Кеннет, вместо того чтобы отчитать Эди за упоминание художественного фильма в серьезном споре, широко улыбнулся:

– Вы просто очаровательны, моя дорогая. Но в отношении Сусакима и Ковчега Завета вы пришли к ошибочному заключению. Как я уже говорил, нет никаких свидетельств того, что Сусаким забрал Ковчег.

– Разумно предположить, что, если войско фараона захватило Иерусалим, Сусаким разграбил храм Соломона, – возразил Кэдмон. – В конце концов, единственная цель вторжения в Израиль заключалась в том, чтобы награбить как можно больше.

– А какие у вас есть доказательства того, что Сусаким прикоснулся своими алчными руками к этому заветному сокровищу?

– Как вы уже говорили, прямых свидетельств в Библии нет, однако разумно предположить…

– Вздор! Ничего разумного в этом нет! – громко воскликнул сэр Кеннет, ударяя кулаком по столу. – Больше того, ваши предположения безосновательны. Я бы посоветовал вам, юный Эйсквит, поумерить вашу фантазию.

Он вскочил на ноги, подошел к окну и, несмотря на декабрьскую погоду за стеклом, распахнул створку, впуская морозный зимний воздух. Старинное стекло поймало лучи полуденного солнца, подарив старику серебристый нимб.

– Reginae erunt nutrices tuae! – проревел сэр Кеннет, обращаясь к голым деревьям, обрамлявшим двор часовни.

Нижняя челюсть Эди едва не вышла из сустава – таким было ее изумление.

Кэдмон, видевший это представление уже много раз, встал, подойдя к подносу с чаем, взял две булочки с орехами и одну протянул Эди.

– «Да будут царицы кормилицами твоими», – перевел он. – Это строки из Книги пророка Исайи являются девизом Королевского колледжа.

Откусив кусок булочки, Кэдмон уставился поверх курчавой профессорской головы в окно, глядя на маленькую каменную террасу, выходящую на сад с клумбами. В цветущее изобилие весеннего семестра сэр Кеннет собирал на клумбе свои любимые цветы. Почему-то воспоминание об этих весенних днях оказалось особенно острым. И особенно болезненным.

– Понимаю, сэр Кеннет растопчет меня, если я предложу это, – понизив голос, промолвила Эди, – но что, если Сусаким бросил Ковчег Завета на Ездрилонской равнине точно так же, как филистимляне бросили его в Вифсамисе? Сусаким мог так поступить, если египетские воины начали жаловаться на язвы и болезни. Или еще лучше, если фараон стал свидетелем того, как одного-двух его воинов подбросил в воздух электрический заряд, выработанный Ковчегом? Думаю, это явилось бы достаточной причиной для того, чтобы спрятать Ковчег, прочитать молитву и убираться поскорее из Ездрилонской равнины.

Найдя такой сценарий вполне правдоподобным, Кэдмон вернулся на место. От грусти не осталось и следа.

– Ты женщина моего сердца, – улыбнувшись, сказал он.

А про себя подумал, что впоследствии на дар Сусакима богам мог случайно наткнуться рыцарь-крестоносец, размеры золотого сундука Галена, приведенные в «Реестре податей», в точности совпадали с размерами Ковчега Завета, упомянутыми в Ветхом Завете. А Ездрилонская равнина, где Гален Годмерсхэмский обнаружил свой золотой сундук, была тем самым местом, где Сусаким воздвиг памятную стелу.

– Сэр Кеннет сказал что-то о том, что Галену принадлежали некие «священные предметы». Как ты думаешь, а что, если Гален также наткнулся на часть щитов Соломона?

– Вполне вероятно, что Сусаким оставил какое-то количество золотых щитов в качестве подношения богам, – тихо произнес Кэдмон. – Хотя я бы не высказывал это предположение нашему хозяину.

– Понятно.

Закрыв окно, сэр Кеннет прошел к письменному столу.

– Ничто так не прочищает рассудок, как хороший крик, а? Дорогая моя, вам надо непременно как-нибудь попробовать. Подозреваю, у вас отличные легкие. – Профессор повернулся к Кэдмону: – Хотя наша беседа получилась очень интересной, молодой Эйсквит, ваше предположение сравнимо с плевком в аэродинамической трубе. В лучшем случае оно эфемерное.

– Вот так и «рождается ужасная красота», – усмехнулся Кэдмон.

– У вас всегда была слабость к цветастым литературным сравнениям. Если бы вы занялись не средневековой историей, а средневековой литературой, вы бы далеко пошли.

– Поздно сожалеть об этом.

– Гм, раз уж речь зашла о литературном творчестве, мне хочется узнать побольше о тех стихах, которые Гален Годмерсхэмский написал перед своей смертью, – вмешалась Эди, принимая на себя неблагодарную роль судьи.

– Я так и знал, что вас заинтересует поэзия Галена. Оригиналы четверостиший хранятся в библиотеке герцога Хамфри и никому не выдаются. Но, к вашему счастью, моя дорогая, у меня есть копия.

Стоя перед столом, сэр Кеннет порылся в бумагах. Не найдя то, что искал, он нетерпеливо набросился на соседнюю кипу, затем на следующую, недовольно бормоча себе под нос.

– Это просто бессовестно! – наконец сердито воскликнул профессор, хлопнув ладонью по последней кипе. – У меня сперли эти проклятые катрены!

Глава 37

Как делала каждый год, Марта Янус осторожно достала завернутые в бумагу елочные игрушки из коробки. Сначала развернула шесть стеклянных ангелов ручной работы из своей родной Польши. За ними последовали Санта-Клаусы в клетчатых костюмах. Эти фарфоровые фигурки в сине-зеленой шотландке казались ей нелепыми, но сэр Кеннет упрямо гордился своими шотландскими предками, и Марта каждый год вешала эти аляповатые игрушки на елку. По одному клетчатому Санте на каждого хрустального ангела.

Сэр Кеннет всегда возражал против того, чтобы наряжать елку, утверждая, что для женщины, считающей себя истинной католичкой, этот ритуал является весьма странным. Марта просто его не слушала. После двадцати семи лет работы у профессора его снисходительное высокомерие ее больше не задевало. Она окружила свое сердце каменной стеной. Кирпич за кирпичом, цемент такой прочный, что стена получилась непробиваемая.

Когда Марта только приехала в Оксфорд, сэр Кеннет Кэмпбелл-Браун показался ей человеком добрым и великодушным. Хотя многие представители интеллигенции вслух поддерживали диссидентов, мало кто готов был принять беженку из Польши, знавшую по-английски всего несколько слов. Сэр Кеннет был свободен от таких предрассудков. Он указывал, Марта мыла. Первый год они вообще не разговаривали между собой. Затем однажды Марта обнаружила почти на всех предметах обстановки приклеенные скотчем бумажки с написанными от руки названиями. Первый льготный период миновал, и теперь хозяин Розовой часовни ожидал, что домработница овладеет английским языком. Сначала это была лишь глупая игра в искаженные фразы и корявые предложения. Потом игра перешла в нечто более глубокое, более сложное, она решила показать человеку, вытащившему ее из пепла страха и неопределенности, на что способна.

Марта была одной из тех немногих счастливчиков, кому удалось бежать из коммунистической Польши. Она заплатила баснословные деньги «проводнику», который тайно вывез ее из Гданьска в трюме рыболовного судна. Ее мужу Витольду не повезло, он отправился за решетку по обвинению в государственном преступлении. Витольд был простым каменщиком, его единственное преступление заключалось в том, что он мечтал о Польше, свободной от коммунистов. Получив десять лет тюрьмы строгого режима, Витольд продержался только три. Марта получила известие о смерти мужа только спустя шестнадцать месяцев после его похорон.

Об этом она не сказала никому, даже сэру Кеннету, соблюдая неписаный закон Розовой часовни: никогда не говорить о сердечных делах.

Женщина считала, что этот закон был обусловлен тем, что у сэра Кеннета сердца не было. А если и было, то проявлялось это крайне редко. За двадцать семь лет сэр Кеннет Кэмпбелл-Браун лишь дважды выказал какие-то нежные чувства. В первый раз, когда, прочитав в местной газете о бедственном положении Марты, позвонил в католическую благотворительную организацию, приютившую беженку, и сказал, что обеспечит ее работой в течение такого времени, какое потребуется. Второго раза пришлось ждать почти десять лет.

Хотя все эти годы были бесчисленные мелочи, говорившие об упадочной и безнравственной жизни. Сэр Кеннет то и дело не возвращался ночевать в Розовую часовню. Многие вечера проходили в пьяных пирушках. Однажды Марта застала на кухне двух голых хихикающих девиц, мажущих друг другу обнаженные груди сливочным маслом. В другой раз, отправившись раскладывать постель, застала сэра Кеннета и мускулистого черного мужчину, занятых немыслимым делом. Порой хозяин казался ей воплощением дьявола, в другие же дни – прекрасным Вакхом.

Определенно, в тот давно минувший декабрьский вечер сэр Кеннет был прекрасен, облаченный в новенький черный смокинг, сшитый на заказ, с седыми кудрями, сияющими, словно начищенное серебро. Он вернулся с вечеринки рано, сославшись на то, что там было «жутко скучно». Марта предложила ему кружку подогретого вина со специями и спросила, не хочет ли он помочь ей нарядить елку. Сэр Кеннет рассмеялся, но, ослабив узел галстука, принялся помогать. Он даже держал стул, чтобы Марта смогла надеть на макушку елки сверкающую звезду. Но стул все равно качнулся, и Марта свалилась в его объятия. Не успела она сообразить, в чем дело, как они уже катались по только что пропылесосенному ковру, срывая друг с друга одежду, словно два обезумевших зверя. Марта не спала с мужчиной уже десять лет, с тех самых пор, как покинула родную Польшу. В это страстное мгновение сэр Кеннет перестал быть хозяином Розовой часовни. Он превратился просто в мужчину. Сильного. Властного. Марта вскрикнула вслух от сладостной боли; ей казалось, у нее внутри все разрывается.

На следующее утро в Розовую часовню вернулось молчание, чем-то напоминающее первый год пребывания Марты. Сэр Кеннет только молча указывал и что-то бормотал себе под нос. Марта только мыла и подметала. О вчерашней пылкой страсти не было сказано ни слова. Если бы не валяющийся под елкой разбитый хрустальный ангел и галстук сэра Кеннета, запутавшийся в ветвях, она готова была даже поверить, что ничего не произошло. Разбитый ангел отправился в мусорное ведро; шелковый галстук – в шкатулку с личными реликвиями.

Неделю спустя, на День подарков, когда хозяева традиционно дарят подарки своей прислуге, на туалетном столике в спальне Марты таинственным образом появилась маленькая коробочка, завернутая в простую коричневую бумагу. Внутри лежал хрустальный ангел ручной работы. И больше ничего – ни записки, ни открытки.

Каждый год таинственного ангела развертывали первым. И каждый год, несмотря на возражения и жалобы сэра Кеннета, Марта наряжала елку, заставляя хозяина Розовой часовни вспомнить ночь страсти.

Она уже давно рассталась с надеждой спасти душу сэра Кеннета. Ибо для того, чтобы иметь душу, нужно иметь сердце. А сэр Кеннет был бессердечный человек, и она опасалась, что настанет день, когда ей на смену придет женщина помоложе. Женщина, чьи волосы еще не тронула седина, чье тело не стало дряблым. Марта со страхом думала, что станется с ней, когда ей придется столкнуться лицом к лицу с волками, без пенсии, без гроша за душой.

Но был способ избежать встречи с волками.

Американский ангел спустился с небес, чтобы избавить Марту от того, чего она боялась больше всего на свете. Теперь она покинет Розовую часовню на своих условиях, держа седую голову высоко поднятой.

Для этого достаточно было сделать всего один звонок.

Сунув руку в карман фартука, Марта достала клочок бумаги, на котором записала номер сотового телефона и который уже два дня постоянно носила с собой.

Взглянув на последовательность цифр, она заколебалась. Не зная, что делать. Терзаясь нахлынувшими воспоминаниями о том давно минувшем декабрьском вечере.

Словно заблудившись в слепящей белой вьюге, Марта перевела взгляд на аккуратно разложенные рождественские украшения, ждущие своей очереди отправиться на елку. На кухне громко зажужжал таймер – пора вынимать булочки из духовки.

Она отвернулась от стола с елочными игрушками, задев при этом бедром за край. Один из жутких сине-зеленых Санта-Клаусов сорвался со стола и упал на каменный пол.

Марта уставилась на осколки фарфора, твердо зная, как ей поступить.