Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Четверг, 3 мая 2007 года
Боденштайн чувствовал себя разбитым, когда около восьми утра поднимался по лестнице на второй этаж в офис отдела К-2. Ребенок кричал полночи. Козима, правда, тактично перебралась в комнату для гостей, но он, тем не менее, почти не спал. Потом из-за аварии на трассе В519 перед самым въездом в Хофхайм он задержался на целых полчаса. И, в довершение ко всем неприятностям, директор уголовной полиции Нирхоф, как нарочно, вышел из двери своего кабинета, когда Боденштайну осталось пройти лишь несколько ступеней.
– Доброе утро, доброе утро. – Нирхоф приветливо улыбнулся и потер руки. – Поздравляю! Вы очень быстро справились. Прекрасная работа, Боденштайн.
Оливер непонимающе посмотрел на своего шефа – и осознал, что Нирхоф его подкарауливал. Боденштайн вообще терпеть не мог, когда на него таким образом нападали, пока он, по меньшей мере, не выпил глоток кофе.
– Доброе утро, – сказал он. – О чем вы говорите?
– Мы сейчас пойдем с сообщением к прессе, – продолжал Нирхоф уверенно. – Я уже проинструктировал нашего пресс-секретаря…
– С чем вы хотите идти к прессе? – остановил Боденштайн поток красноречия директора уголовной полиции. – Я что-то пропустил?
– Убийства раскрыты, – ликовал Нирхоф. – Вы ведь установили убийцу. Таким образом, дело закрыто.
– Кто это утверждает? – Боденштайн кивнул двум коллегам, которые проходили мимо.
– Коллега Фахингер, – ответил Нирхоф. – Она сказала мне, что…
– Минуту. – Боденштайну было безразлично, вежлив он сейчас или нет. – Мы вчера обнаружили труп знакомой человека, который каким-то образом побывал на обоих местах преступления, но у нас до сих пор нет ни орудия убийства, ни однозначных доказательств того, что именно он совершил эти убийства. Мы отнюдь еще не раскрыли преступления.
– Зачем все так усложнять, Боденштайн? Мужчина совершил убийство из корыстных побуждений, все следы указывают на это. А затем убил свидетельницу. Мы рано или поздно его арестуем и тогда получим признание. – Для Нирхофа положение дел, казалось, было совершенно ясным. – Пресс-конференция назначена на одиннадцать часов. Надеюсь, что вы будете.
Оливер не мог этого понять. Продолжение дня, кажется, действительно было хуже, чем его начало.
– Ровно в одиннадцать внизу, в большой переговорной, – директор уголовной полиции не допускал никаких возражений. – После этого я хотел бы поговорить с вами в моем кабинете.
На этом он исчез с довольной улыбкой.
Боденштайн со злостью распахнул дверь в кабинет Хассе и Фахингер. Оба были уже на месте и сидели за своими письменными столами. Хассе быстро нажал на клавишу на клавиатуре своего компьютера, но Боденштайну в этот момент было безразлично то, что он опять сидит в Интернете, занимаясь своими личными делами, а именно поисками подходящего места в южных краях, куда он хотел бы перебраться после выхода на пенсию.
– Фрау Фахингер, – обратился Оливер к своей самой молодой сотруднице, не обременяя себя приветствием, – пойдемте в мой кабинет.
Несмотря на то что Боденштайн был очень зол, он не хотел учинять ей допрос в присутствии коллеги.
Чуть позже она вошла в его кабинет с испуганным выражением лица и осторожно закрыла за собой дверь. Главный комиссар сел за свой письменный стол, но не предложил сесть ей.
– Как вы могли сказать директору уголовной полиции, что мы раскрыли оба убийства? – спросил он резко, глядя на свою коллегу. Она была еще молода, но очень прилежна, хотя ей недоставало уверенности в себе, и она подчас от большого усердия допускала ошибки.
– Я? – Фахингер залилась краской. – Что же я могла ему сказать?
– Да, мне бы тоже это хотелось знать!
– Он… он пришел вчера вечером в… в переговорную, – нервно запиналась Катрин. – Он искал вас и хотел узнать, как идет расследование. Я сказала ему, что вы и Пия поехали на место, где обнаружили труп подруги мужчины, который оставил следы на обоих местах преступления.
Боденштайн смотрел на свою сотрудницу. Его гнев прошел столь же быстро, как и появился.
– Больше я ему ничего не говорила, – заверила его Фахингер. – Правда, ничего, шеф. Клянусь вам.
Оливер верил ей. Нирхоф поспешно посчитал это преступление раскрытым, соединив результаты расследования так, как ему этого хотелось. Это было неслыханно и странно.
– Я верю вам, – сказал Боденштайн. – Извините меня, пожалуйста, за мой тон, но я был рассержен. Бенке уже пришел?
– Нет. – Катрин, казалось, чувствовала себя неловко. – У него… у него ведь больничный лист.
– Ах, да. А фрау Кирххоф?
– Она отвозила сегодня своего друга в аэропорт, а потом сразу поехала в Институт судебной медицины. Вскрытие Моники Крэмер начинается в восемь.
– Что у тебя за вид? – обратился доктор Хеннинг Кирххоф к своей бывшей жене, которая в начале девятого появилась в резекторской № 2 Института судебной медицины.
Пия бросила быстрый взгляд в зеркало, которое висело над раковиной. Вообще-то она считала, что выглядит довольно прилично с учетом того, что она не спала полночи и минут десять рыдала в машине. В суете аэропорта прощание с Кристофом было слишком поспешным. Перед терминалом «В» его ждали двое коллег из Берлина и Вупперталя, которые также летели на конгресс в Южную Африку, и Пия с налетом ревности констатировала, что коллега из Берлина оказался женщиной, к тому же довольно привлекательной. Последние объятия, короткий поцелуй на прощание, и Кристоф вместе с коллегами исчез, растворившись в толпе. Пия смотрела ему вслед, мучимая охватившим ее чувством пустоты.
– Ты помнишь мою подругу Мирьям? – спросила она Хеннинга.
– Я имел счастье встретиться с фройляйн Горовиц один-единственный раз много лет тому назад. – В голосе бывшего мужа послышалось какое-то недовольство, и Пия вспомнила, что Мирьям сказала тогда о нем: «лишенный чувства юмора доктор Франкенштейн», на что тот пренебрежительно назвал ее «глуповатая курица – любительница вечеринок». Пия на секунду задумалась, стоит ли рассказывать Хеннингу о профессиональном пути становления Мирьям, но потом все же решилась.
– Неважно, – сказала она. – Я недавно совершенно случайно встретилась с ней. Она работает в Институте имени Фритца Бауера.
– Наверное, папочка подыскал ей место. – Хеннинг и на этот раз оказался злопамятным, но Пия не обратила на это внимания.
– Я попросила ее навести справки о Гольдберге. Она, конечно, не хотела верить, что он был нацистом, но потом наткнулась в Институте на документы, связанные с Гольдбергом и его семьей. Нацисты все скрупулезно документировали.
Ронни Бёме встал рядом с Пией у стола, на котором уже лежал вымытый и обнаженный труп Моники Крэмер. Здесь, в условиях клиники, он не производил больше такого ужасающего впечатления. Пия сообщила, что Гольдберг, его семья и все жители Ангербурга еврейской национальности в марте 1942 года были депортированы в концентрационный лагерь Плашув. Семья Гольдберга там погибла, а он оставался в живых вплоть до освобождения лагеря в январе 1945 года. Все узники лагеря были отправлены в Аушвиц, [20]20
Немецкое название Освенцима.
[Закрыть]где Гольдберг в январе 1945 года был задушен в газовой камере.
В резекторской было очень тихо. Пия выжидательно смотрела на обоих мужчин.
– И что? – спросил Хеннинг надменно. – В чем заключается сенсация?
– Ты не понимаешь? – Пию разозлила его реакция. – Это доказательство того, что тот, кто лежал на твоем столе, совершенно точно не был Давидом Йосуа Гольдбергом.
– Вот это да! – Хеннинг равнодушно пожал плечами. – Куда делся этот прокурор? Ненавижу непунктуальность.
– Он уже здесь, – раздался женский голос. – Всем доброе утро.
Прокурор Валерия Лоблих вошла с гордым видом и высоко поднятой головой, кивнув Ронни и не глядя на Пию, которая вновь с интересом отметила внезапное неудовольствие Хеннинга.
– Доброе утро, фрау Лоблих, – только и сказал он.
– Доброе утро, господин доктор Кирххоф, – холодно ответила прокурор.
Формальность, с которой они поприветствовали друг друга, вызвала у Пии ухмылку. Она вспомнила их последнюю встречу с прокурором Лоблих в гостиной квартиры Хеннинга, которую можно было назвать крайне компрометирующей. Тогда на Валерии и на Хеннинге было значительно меньше одежды, чем теперь.
– Тогда мы можем начать.
Избегая малейшей встречи взглядов с прокурором Лоблих и Пией, Кирххоф углубился в лихорадочную деятельность. В свое время он заверял Пию, что, несмотря на все старания Лоблих, все ограничилось этой встречей, и она знала, что прокурор видела в этом ее вину. Пия стояла чуть сзади, когда Хеннинг производил внешний осмотр трупа, сопровождая это своими комментариями, которые он наговаривал в висевший у него на шее микрофон.
– Теперь она подцепила судью, – шепнул Ронни Пие и указал кивком головы на прокурора, которая со скрещенными руками стояла прямо у стола для вскрытий.
Пия пожала плечами. Ей это было достаточно безразлично. Легкая ломота в бедрах и спине напоминала ей о прошлой страстной ночи, и она высчитывала, когда Кристоф прилетит в Кейптаун. Он обещал сразу после приземления прислать ей эсэмэску. Помнил ли он об этом? Мысли Пии витали в облаках. Она едва ли понимала, что делает Хеннинг.
Тем временем тот расширил жестокий разрез, который сделал девушке убийца, вынул отдельные органы и затем рассек сердце. Ронни понес пробы содержимого желудка в лабораторию на верхний этаж. В течение всего времени никто не проронил ни слова, за исключением Хеннинга, который вполголоса комментировал происходящее для составления протокола вскрытия.
– Пия! – крикнул он неожиданно резко. – Ты спишь?
Грубо вырванная из своих мыслей, она сделала шаг вперед. Одновременно и прокурор подошла ближе к столу.
– Вам надо искать нож с вогнутым лезвием типа «ястребиный клюв» длиной примерно сантиметров десять, – сказал Кирххоф своей бывшей жене. – Убийца сделал разрез с применением большой силы и без колебаний. Лезвие при этом задело внутренние органы и оставило следы разреза на ребрах.
– Что такое лезвие типа «ястребиный клюв»? – спросила прокурор.
– Я вам не репетитор. Делайте ваше домашнее задание, – набросился на нее Кирххоф, и Пие вдруг стало жаль ее.
– Лезвия типа «ястребиный клюв» имеют вогнутую форму полумесяца, – объяснила она. – Они происходят из Индонезии и первоначально использовались при рыбной ловле. Для резки такие лезвия не годятся, они применяются исключительно для боевых ножей.
– Спасибо, – кивнула Пие прокурор Лоблих.
– Такой нож нельзя купить в супермаркете. – Настроение Кирххофа по неизвестным причинам внезапно испортилось. – В последний раз я видел подобные резаные раны у жертв Освободительной армии Косово.
– А что с ее глазами? – Пия старалась выглядеть деловитой, но ее бросало в дрожь при одной мысли о том, что пришлось пережить этой женщине перед смертью.
– А что с ними должно быть? – раздраженно рявкнул Хеннинг. – Я до этого еще не дошел.
Пия и прокурор обменялись проникновенным взглядом, который не ускользнул от Кирххофа. Он начал обследование нижней части живота женщины, взял пробы и пробормотал что-то непонятное себе под нос. Пие было жаль секретаря, которая вела протокол вскрытия. Через двадцать минут Кирххоф рассматривал синеватые губы погибшей с помощью увеличительного стекла, затем стал тщательно обследовать ротовую полость.
– Что там? – спросила Валерия с нетерпением. – Не томите же нас.
– Пожалуйста, еще минуту терпения, дорогая фрау прокурор, – язвительно ответил Кирххоф.
Он взял скальпель, рассек пищевод и гортань. Потом с предельно сконцентрированным лицом взял ватной палочкой многочисленные пробы и передал их одну за другой своему ассистенту. Наконец взял ультрафиолетовую лампу и посветил ею в рот и в открытый пищевод погибшей.
– Ого! – воскликнул он и выпрямился. – Не хотите взглянуть, фрау прокурор?
Лоблих старательно кивнула и подошла ближе.
– Вы должны подойти ближе, – сказал Кирххоф.
Пия предполагала, чтоона могла там увидеть, и покачала головой. Сегодня Хеннинг действительно переходил все границы! Ронни тоже догадывался, о чем речь, и с усилием подавил ухмылку.
– Я ничего не вижу, – сказала прокурор.
– Вам не бросаются в глаза синеватые поблескивающие участки?
– Да, верно. – Она подняла голову и наморщила лоб. – Она была отравлена?
– Н-да. Была ли отравлена сперма, в данный момент я сказать не могу. – Кирххоф язвительно усмехнулся. – Но это мы определим в лаборатории.
Кровь ударила прокурору в лицо, когда она поняла, что стала жертвой шутки в неподходящем месте.
– Знаешь что, Хеннинг, ты сволочь! – прошипела она злобно. – День, когда ты сам будешь лежать на этом столе, придет быстрее, чем ты думаешь, если ты будешь продолжать свои фокусы!
Валерия повернулась на каблуках и вышла за дверь. Кирххоф посмотрел ей вслед, затем пожал плечами и взглянул на Пию.
– Ты слышала? – сказал он с невинной физиономией. – Чистая угроза расправы. Ну да. У этих прокурорш просто нет чувства юмора.
– Это было действительно не очень приятно, – ответила Пия. – Она была изнасилована?
– Кто? Лоблих?
– Ничего смешного, Хеннинг, – сказала Пия резко. – Итак?
– Бог мой, – крикнул он непривычно ожесточенно, убедившись, что его ассистента не было в комнате. – Она раздражает меня! Она никак не может оставить меня в покое, постоянно мне звонит и несет всякую чушь!
– Может быть, ты дал ей повод к иллюзиям.
– Тыдала ей повод к иллюзиям, – упрекнул он ее, – когда вынудила меня развестись.
– Мне кажется, ты спятил. – Пия ошарашенно покачала головой. – Но после твоего сегодняшнего выпада ты от нее отделаешься.
– Такому счастью не бывать. Она появится здесь опять не позднее чем через час.
Пия в упор посмотрела на своего бывшего мужа.
– Я могу спорить, что ты мне солгал, – сказала она.
– Что ты имеешь в виду? – спросил он подчеркнуто добродушно.
– Интермеццо прошлым летом на столе в гостиной было не единственным, как ты пытался уверить меня. Я права?
У Кирххофа на лице появилось выражение застигнутого врасплох человека. Но прежде чем он смог что-то сказать, в резекторскую вернулся Ронни Бёме, и его действия сразу вновь стали профессиональными.
– Она не была изнасилована. Но перед смертью у нее был оральный секс, – объяснил он. – После этого ей были причинены другие повреждения, которые без сомнения стали причиной смерти. Она истекла кровью.
– Моника Крэмер умерла от потери крови в результате причинения ей тяжелых повреждений, нанесенных ножом с вогнутым лезвием типа «ястребиный клюв», – сообщила Пия своим коллегам, собравшимся через час в переговорной комнате. – В ротовой полости и пищеводе были обнаружены следы спермы. Так как у нас в компьютере есть данные анализа ДНК Ватковяка, максимум через пару дней мы будем знать, имеет ли он к этому отношение. Чтобы узнать, имеется ли среди обнаруженных следов, волокон и волос ДНК третьего лица, нам придется подождать. Коллеги из отдела криминалистической техники усиленно работают над этим.
Боденштайн мельком взглянул на директора уголовной полиции Нирхофа в надежде, что его шеф понял, насколько ничтожна была пока совокупность имеющихся доказательств. Внизу ждали многочисленные журналисты, которых Нирхоф пригласил, чтобы похвастаться стремительным раскрытием убийств Гольдберга и Шнайдера.
– Преступник отделался от девушки после того, как до этого рассказал ей о совершенных убийствах. – Нирхоф поднялся. – Явное доказательство его готовности к насилию. Удачной работы, коллеги. Боденштайн, не забудьте – в двенадцать в моем кабинете.
Он вышел из переговорной и большими шагами заспешил на пресс-конференцию, не настаивая на том, чтобы главный комиссар его сопровождал. Какое-то время в комнате стояла полная тишина.
– Что он будет там сейчас рассказывать? – спросил Остерманн.
– Понятия не имею, – сказал Боденштайн, сознавая свое бессилие. – В любом случае неверная информация в данный момент не нанесет особого вреда.
– Вы все-таки не считаете Ватковяка убийцей Гольдберга и Шнайдера? – спросила робко Катрин Фахингер.
– Нет, – ответил Боденштайн. – Он обычный рецидивист, но не убийца. И я не думаю, что это он расправился с фрау Крэмер.
Фахингер и Остерманн удивленно смотрели на своего шефа.
– У меня есть опасение, что в деле замешано и третье лицо. Чтобы нам не пришлось и дальше все это вынюхивать, необходимо быстро найти исполнителя, на которого можно было бы свалить вину за убийство Гольдберга и Шнайдера.
– Вы думаете, что убийство Моники Крэмер могло быть заказным? – Остерманн поднял брови.
– Я это предполагаю, – подтвердил Боденштайн. – Об этом говорят профессиональные действия и использование боевого ножа. Вопрос заключается в следующем: могла ли семья Гольдберга зайти столь далеко? Тем не менее в течение двадцати четырех часов они мобилизовали ФУУП, МВД, американского консула и ЦРУ, чтобы предотвратить раскрытие того, до чего мы уже докопались, а именно то, что убитый Гольдберг не был тем самым пережившим Холокост евреем. – Он убедительно посмотрел на своих коллег. – Ясно одно: кто-то, кому есть что терять, не остановится ни перед чем. Поэтому в наших дальнейших расследованиях мы должны быть очень, очень осторожны, чтобы не подвергать опасности других неповинных людей.
– Тогда это даже хорошо, что Нирхоф сейчас объявит, что мы нашли преступника, – заметил Остерманн, и Боденштайн кивнул.
– Именно. Поэтому я тоже не стал его от этого удерживать. Возможный заказчик убийства Моники Крэмер почувствует себя в полной безопасности.
– Тем не менее на ее мобильном телефоне было обнаружено множество эсэмэсок от Ватковяка, – сказала Пия. – Все они написаны прописными и строчными буквами, но нет ни одного обращения «дорогая». СМС-сообщение, которое мы нашли, писал не он. Кто-то под вымышленным именем купил мобильный телефон, вероятно по льготной цене, и послал эсэмэску Монике Крэмер, чтобы навлечь подозрение в убийстве на Ватковяка.
Каждый понимал важность последствий такого заявления, и в комнате на минуту воцарилась тишина. Ватковяк с его длиннейшим списком прежних судимостей прекрасно подходил на роль подозреваемого в убийстве.
– А кто знает, что Ватковяк находится у нас под подозрением в преступлении? – спросила Катрин Фахингер.
Боденштайн и Пия быстро переглянулись. Это был хороший вопрос. Нет, это был вопрос, на который следовало бы ответить, если это действительно не Ватковяк сначала соблазнил Монику Крэмер, а потом так жестоко расправился с ней.
– Как минимум, Вера Кальтензее и ее сын Зигберт, – сказала Пия в наступившей тишине и вспомнила о мужчинах в устрашающей черной униформе, которых они видели в Мюленхофе. – И, вероятно, остальные члены семьи Кальтензее.
– Я не думаю, что Вера Кальтензее имеет к этому какое-то отношение, – возразил Боденштайн. – Нечто подобное – это вообще не ее сфера.
– Только потому, что она много занимается благотворительностью, она еще не является ангелом, – парировала Пия, которая одна из всех присутствующих понимала, почему шеф хотел непременно выставить пожилую даму в выгодном свете. Боденштайн, который благодаря своей работе был знаком со всеми ступенями общества, от самых низов до верхних слоев, все еще находился в плену воспитанного в нем классового сознания. Вся его семья относилась к аристократическому роду, как и урожденная баронесса фон Цойдлитц-Лауенбург.
– Кого-нибудь интересуют результаты лабораторных исследований? – Остерманн постучал по регистрационной папке, которая лежала перед ним.
– Разумеется. – Боденштайн наклонился вперед. – Есть там что-нибудь об орудии преступления?
– Да. – Кай открыл папку. – Речь однозначно идет об одном и том же оружии. Патроны – это нечто совершенно особенное, а именно в обоих случаях это патрон 9Ч19 «парабеллум», изготовленный в период с 1939 по 1942 год. Это удалось установить в лаборатории. Металлический сплав, который с тех пор в этом составе больше не применялся.
– Таким образом, наш убийца использует девятимиллиметровое оружие и патроны времен Второй мировой войны, – повторила Пия. – Где их можно достать?
– Эти вещи можно заказать через Интернет, – ответил Хассе. – А если нет, то на оружейных биржах. Я не считаю, что это нечто необычное, как кажется.
– Оʼкей, оʼкей, – Боденштайн подавил дискуссию на корню. – Что там еще, Остерманн?
– Подписи Шнайдера на чеках являются подлинными. И таинственное число, по словам графолога, в обоих случаях было написано одним и тем же лицом. Анализ ДНК с бокала с красным вином в гостиной Гольдберга указывает на то, что это была женщина. Сравнение результатов анализа ДНК и отпечатков пальцев ничего не показало. Губная помада не представляет собой ничего особенного – традиционный продукт фирмы «Maybelline Jade», но, кроме губной помады, обнаружены еще следы ацикловира.
– А что это такое? – поинтересовалась Катрин Фахингер.
– Действующее вещество, применяемое при лечении герпеса губ. Например, содержится в препарате «Зовиракс».
– Да, однако, это новость, – пробормотал Хассе. – Могу себе представить заголовки – «Убийца был изобличен благодаря герпесу на его губе!»
Боденштайн вынужден был невольно ухмыльнуться, но его ухмылка исчезла при следующих словах Пии.
– У Веры Кальтензее был пластырь на губе. Правда, поверх пластыря она накрасила губы помадой, но я это точно видела. Вы помните, шеф?
Оливер наморщил лоб и бросил на Пию сомнительный взгляд.
– Возможно. Но я не мог бы в этом поклясться.
В этот момент в дверь постучали, и в щель просунулась голова секретарши директора уголовной полиции.
– Шеф вернулся с пресс-конференции и ждет вас, господин главный комиссар, – передала она. – Срочно.
Задание было недвусмысленным. Надо было во что бы то ни сталонайти ящик с содержимым. Зачем? Ему было совершенно безразлично. Ему не платили за то, что он задумывался о каких-то движущих мотивах. У него еще никогда не было сомнений в выполнении приказа. Это была его работа. Прошло полтора часа, прежде чем Риттер смог наконец покинуть этот отвратительный, выкрашенный в желтый цвет арендуемый дом, в котором он прозябал после своего грехопадения, имевшего серьезные последствия. Мужчина со злорадным удовлетворением наблюдал, как Риттер, наперевес с сумкой, в которой находился лэптоп, и мобильником у уха, пересек улицу и направился к остановке «Шварцвальдштрассе» городской железной дороги. Прошли те времена, когда этого заносчивого типа нужно было везде возить.
Он подождал, пока Риттер исчезнет из его поля зрения, затем вышел из машины и вошел в дом. Квартира Риттера располагалась на четвертом этаже. Чтобы справиться со смехотворными устройствами безопасности на двери в квартиру, мужчине понадобилось ровно двадцать две секунды, как в детской игре. Он натянул перчатки и осмотрелся. Как должен был себя чувствовать в этой дыре такой человек, как Томас Риттер, который привык жить в комфорте? Комната с видом на соседнее здание, ванная с душем и туалет без дневного света, малюсенькая прихожая и кухня – одно название. Он открыл дверцы единственного шкафа и стал методично рыться в стопках чистой и не очень чистой одежды и нижнего белья, в носках и обуви. Ничего. Никаких признаков семьи. Кровать выглядела так, как будто она вообще не использовалась, не было даже постельного белья.
Затем мужчина повернулся к письменному столу. Никакого подключения к телефонной сети. Не было и автоответчика, который мог что-то прояснить. На письменном столе, к его разочарованию, лежали лишь вещи, не представлявшие никакого интереса: старые газеты и дешевые порнографические журналы. Один из них он прихватил с собой. Вдохновляющее чтение в тоскливые часы ожидания не повредит.
Скрупулезно пролистывая стопку написанных от руки листов бумаги, он пришел к выводу, что уровень жизни Риттера значительно снизился. «Шелестящие простыни, визжащие девки и обессиленные крики оргазма», – прочитал он и усмехнулся. Как же низко он опустился, господин доктор, который раньше сочинял высокоинтеллектуальные речи. Сегодня он писал банальные короткие рассказы порнографического содержания. Мужчина продолжал просматривать бумаги. Он насторожился, когда на желтом листке «пост-ит» он прочитал небрежно нацарапанное имя, номер мобильного телефона и слово, которое его сразу оживило. Он сфотографировал цифровой камерой листок и затем опять положил сверху другие бумаги. Визит в квартиру Риттера все-таки не был напрасным.
Катарина Эрманн стояла в трусах и бюстгальтере в гардеробной комнате и раздумывала, что бы надеть. Она никогда не считала себя особенно тщеславной, пока после скоропостижной смерти мужа ей не пришлось разыгрывать роль скорбящей вдовы и на какое-то время отказаться от макияжа. Взгляд в зеркало каждый раз вызывал у нее шок. Шок, от которого она с удовольствием бы избавилась, тем более что ей не нужно было больше жить на жалкую зарплату служащей. Пару лет назад, вскоре после ее сорокового дня рождения, она начала бороться с возрастом. Прежде всего, стала помногу часов проводить в фитнес-центре, делать лимфодренажный массаж и очистку кишечника; постепенно к этому добавились ботокс раз в четыре месяца и невероятно дорогие инъекции препаратов коллагена и гиалуроновой кислоты для устранения морщин. Но это стоило того. По сравнению со своими ровесницами Катарина выглядела на десять лет моложе. Она улыбнулась своему отражению в зеркале. В Кёнигштайне жили многие состоятельные люди, и здесь, как грибы, быстро росли закрытые частные клиники, которые специализировались на антивозрастных программах.
Но не поэтому она вернулась в маленький Таунус. Причина ее возвращения была чисто прагматичной. Она не хотела жить во Франкфурте, но желала иметь дом недалеко от аэропорта, так как проводила много времени в Цюрихе или на своей даче на Майорке. Покупка большого дома в Кёнигштайне, в центре старого города, всего в двухстах метрах от хижины, в которой она, дочь небогатого трактирщика, выросла, была для нее настоящим триумфом. Здесь жил мужчина, благодаря которому ее отец стал тогда банкротом. Правда, он и сам прогорел, и Катарина купила его дом по очень выгодной цене. Она улыбнулась и подумала: «Поживешь подольше – узнаешь побольше».
Будоражащий озноб пробежал у нее по спине, когда она вспомнила, как Томас Риттер рассказал ей о своем намерении написать биографию Веры Кальтензее. Имея безнадежно завышенную самооценку, он предположил, что Вера будет в восторге от его идеи, но ситуация имела обратный эффект. Фрау Кальтензее, недолго думая, после восемнадцати лет сотрудничества уволила его без предупреждения. При случайной встрече с Катариной Риттер, испытывая жалость к самому себе, рассказал ей об этой несправедливости, и Катарина увидела возможность отомстить Вере и всему роду Кальтензее. Риттер жадно ухватился за предложение, которое сделала ему Эрманн.
Спустя полтора года Риттер получил задаток, выраженный цифрой с тремя нулями, но пока это и близко не напоминало бестселлер. И хотя Катарина время от времени спала с ним, она не обольщалась его возвышенными сентенциями и обещаниями. После здравого анализа того, что накропал Риттер к сему времени, она поняла, что его писанина никак не тянула на то скандальное разоблачение, которое он с пеной у рта обещал ей несколько месяцев назад. Пришло время вмешаться.
Катарина, как и прежде, была хорошо информирована обо всем, что касалось семьи Кальтензее, так как поддерживала дружеские отношения с Юттой, как будто никогда ничего не происходило, и Ютта в своем тщеславии не сомневалась в искренности Катарины. Через Риттера Эрманн знала об обстоятельствах, которые привели к его неожиданному увольнению. В высшей степени информативный разговор с не особенно преданной домработницей окончательно убедил ее в том, что необходимо поговорить с Элардом. Она, правда, не знала наверняка, насколько услужлив мог быть старший брат Ютты, но он, по крайней мере, был замешан в скандальной истории летом прошлого года. Пока Катарина размышляла над этим, зажужжал ее мобильный телефон.
– Привет, Элард, – сказала она. – Это прямо-таки телепатия.
На сей раз тот пренебрег церемониями и сразу перешел к делу.
– Как тебе это передать? – спросил он.
– Из твоих слов я могу сделать вывод, что у тебя для меня что-то есть, – сказала Катарина. Ей было любопытно, что нашел Элард.
– И немало, – сказал он. – Я хочу от этого избавиться. Итак?
– Давай встретимся у меня, – предложила Катарина.
– Нет. Я тебе это пришлю. Завтра в обед.
– Хорошо. Куда?
– Я скажу тебе это позже. Пока.
Он положил трубку. Катарина довольно улыбнулась. Все шло как по маслу.
Боденштайн застегнул свой пиджак и, прежде чем войти в кабинет своего шефа, постучал в дверь. С удивлением он увидел, что у Нирхофа посетительница – дама с рыжими волосами. Он уже хотел извиниться, но директор уголовной полиции вскочил и подошел к нему. Он, казалось, еще находился под дурманящим действием весьма успешно прошедшей, с его точки зрения, пресс-конференции.
– Входите, Боденштайн! – крикнул он приветливо. – Входите же! Может быть, для вас это будет несколько неожиданно, но я хотел бы представить вам мою преемницу по должности.
В этот момент женщина обернулась, и Боденштайн остолбенел. Черный день со скоростью экспресса «Интерсити» приближался к абсолютно черной точке.
– Привет, Оливер.
Ее грубоватый голос нельзя было перепутать ни с чьим иным, как и неловкость, которую вызвал в нем холодный расчетливый взгляд ее светлых глаз.
– Привет, Николя. – Он наделся, что она не заметила, как на долю секунды он потерял самообладание.
– Как? – Нирхоф, казалось, был разочарован. – Вы знакомы?
– Разумеется. – Николя Энгель поднялась и подала Боденштайну руку, которую он наскоро пожал. В его памяти всплыли мрачные воспоминания, и по взгляду Николя он понял, что и она ничего не забыла.
– Мы учились вместе в полицейской школе, – объяснила она обескураженному директору уголовной полиции.
– Понятно, – сказал он. – Садитесь, Боденштайн.
Оливер послушно сел. Он пытался вспомнить последнюю встречу с женщиной, которая в дальнейшем будет его начальницей.
– …много раз упоминал ваше имя в разговоре, – уловил он обрывки фразы директора. – Но из Министерства внутренних дел поступило предложение передать руководство кому-нибудь вне ведомства. Вы, насколько мне известно, и без того не очень жаждали получить более высокий ранг и стать руководителем ведомства. Политика – это не ваша сфера.
При этих словах Боденштайну показалось, что в глазах Николя он заметил насмешливую вспышку. Одновременно память опять вернула его в прошлое. Это было примерно десять лет тому назад. В самый разгар безнадежно повисших расследований по серии жестоких убийств, которые до сих пор остались нераскрытыми, они рыскали по различным притонам. Весь франкфуртский отдел К-2 находился под невероятным давлением. Осведомитель, которого они внедрили в одну из конкурирующих банд, был якобы разоблачен другим осведомителем и после этого расстрелян прямо на улице.
