Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)
– А у меня через час будет решение о проведении обыска, – сказала Пия с вскипающим гневом. Возможно, людям вовсе не стоило стремиться провести остаток своей жизни в этом пансионате.
– Бумаги в пути, – сообщил Элард. – В начале первого перед старым домом твоих родителей. Устраивает?
Катарина посмотрела на наручные часы.
– Да, замечательно. Большое спасибо, – ответила она. – Я сейчас позвоню Томасу, чтобы он приехал. Думаешь, там есть что-то дельное?
– Уверен. Среди прочего есть девять дневников Веры.
– В самом деле? В таком случае слухи все же подтвердились.
– Я рад, если выполнил просьбу. Желаю тебе…
– Одну минуту, – сказала Катарина, прежде чем Элард завершил разговор. – Как ты думаешь, кто убил обоих стариков?
– Их уже трое, – проинформировал ее Элард.
– Трое? – Катарина выпрямилась.
– Ах, ты наверняка еще не знаешь. – Голос Эларда звучал почти радостно, как будто он рассказывал веселый анекдот. – Вчера ночью была убита дорогая Анита. Выстрелом в затылок. Как и те двое.
– Кажется, тебя это не особенно огорчило, – констатировала Катарина.
– Это точно. Я терпеть не мог всех троих.
– Я тоже. Но ты ведь это знаешь.
– Гольдберг, Шнайдер и дорогая Анита, – сказал Элард мечтательно. – Осталась только Вера.
Его интонация заставила Катарину насторожиться. Не мог ли Элард убить троих самых близких и самых престарелых друзей его матери? По крайней мере, мотивов у него было предостаточно. Он всегда считался в семье посторонним человеком, и мать его скорее терпела, чем любила.
– Ты кого-нибудь подозреваешь? – повторила она свой вопрос.
– К сожалению, нет, – ответил Элард, не задумываясь. – Да мне все равно. Но тот, кто это сделал, должен был сделать это еще тридцать лет назад.
Сразу после обеда Пия побеседовала примерно с двадцатью жителями пансионата «Таунусблик», которые, по сведениям фрау Мультани, имели наиболее дружеские отношения с фрау Фрингс, а также с несколькими сотрудниками из числа обслуживающего персонала. Все это не дало особых результатов, как и выписка из дела, которую шефу удалось выудить у секретарши, не содержала важной информации. У Аниты Фрингс не оказалось ни детей, ни внуков; казалось, она была попросту вырвана из жизни, в которой не оставила никакого заметного следа. Мысль о том, что нет никого, кому ее будет недоставать, и нет родственников, которые будут сожалеть о ее смерти, была тягостной. Жизнь человека угасла и была уже забыта, ее квартира в пансионате «Таунусблик» будет отремонтирована и в ближайшее время предоставлена следующему постояльцу, стоящему в листе ожидания. Но Пия была намерена как можно больше разузнать о старой даме. При этом она решила не зацикливаться на чванливой секретарше и не очень любезной директрисе. Кирххоф расположилась в большом вестибюле при входе, откуда открывался хороший обзор двери в секретариат директрисы, и запаслась терпением, которое через три четверти часа было вознаграждено: у цербера, очевидно, возникли «человеческие потребности», и она вышла из кабинета, не закрыв его на ключ.
Пия знала, что нарушает служебные правила в отношении запрещенных методов по получению доказательного материала, но ей было все равно. Убедившись в том, что ее никто не видит, она пересекла холл и вошла в секретариат. Сделав пару шагов, оказалась за письменным столом и открыла уничтожитель документов. Старая ведьма уничтожила сегодня еще не так много бумаг. Пия вынула клубок изрезанной бумаги из приемного контейнера и засунула его под футболку. Менее чем через шестьдесят секунд она вышла из кабинета, с колотящимся сердцем прошла через холл и вышла на улицу. Она шла вдоль опушки леса к своему автомобилю, который припарковала недалеко от места обнаружения трупа.
Когда Пия открыла дверцу автомобиля со стороны водителя и достала из-под футболки колючий клубок бумаги, ей вдруг пришло в голову, что дом Кристофа находится всего в паре сотен метров отсюда. Прошло всего двадцать четыре часа с тех пор, как он уехал, но ей до физической боли не хватало его. Пия была рада, что смогла отвлечься от работы на какой-то момент и немного поразмышлять о том, как Кристоф проводил вечера в Южной Африке. Жужжание мобильного телефона внезапно вывело ее из этих мыслей. И хотя Боденштайн много раз настойчиво внушал ей, чтобы она не разговаривала по телефону во время движения, она ответила на звонок.
– Пия, это я, Мирьям. – Ее подруга казалась крайне возбужденной. – У тебя есть сейчас время?
– Да, есть. Что-нибудь случилось? – спросила Пия.
– Еще не знаю, – ответила Мирьям. – Послушай. Я рассказала бабушке, на что я наткнулась в Институте, а также о своем подозрении, что Гольдберг изменил биографию. Она очень странно посмотрела на меня, и я подумала, что она на меня разозлилась. Потом бабушка спросила меня, почему я копаюсь в прошлом Гольдберга. Я надеюсь, ты не сердишься на меня, что я это сделала.
– Если это что-то даст, то точно нет. – Пия зажала мобильный телефон между плечом и подбородком, чтобы освободить руку для переключения передач.
– Бабушка рассказала, что она и Сара – жена Гольдберга – вместе ходили в школу в Берлине. Они были близкими подругами. Ее семья в 1936 году уехала в Америку, после того как с Сарой произошла неприятная история… три пьяных парня… Бабушка сказала, что Сара внешне вообще не была похожа на еврейку – высокая девушка со светлыми волосами, – и все ребята сходили по ней с ума. Однажды вечером они были в кино. По дороге домой к Саре пристали трое парней. Дело могло закончиться плохо, если бы не вмешался молодой эсэсовец. Он проводил ее домой, и Сара в знак благодарности за спасение подарила ему медальон со своей цепочки. Она еще несколько раз тайно встречалась с этим человеком, но потом ее семья уехала из Берлина. Через одиннадцать лет она вновь увидела этот медальон. На одном еврее по имени Давид Йосуа Гольдберг, который стоял перед ней в банке ее отца в Нью-Йорке! Сара сразу узнала своего давнего спасителя, а чуть позже они поженились. Кроме моей бабушки, она никогда никому не рассказывала, что знала правду о своем муже.
Пия молча, с возрастающим удивлением, выслушала историю. Это было окончательным доказательством наглой лжи в жизни Давида Гольдберга, лжи, которая в течение десятилетий обрела гигантские размеры.
– А твоя бабушка помнит его настоящее имя? – спросила она взволнованно.
– Не точно, – сказала Мирьям. – Ей кажется, Отто или Оскар. Но она помнит, что он учился в юнкерской школе СС в Бад-Тёльце и был членом «Лейбштандарт СС Адольф Гитлер». [23]23
Элитный полк (с 1942 года дивизия) войск СС, созданный на базе личной охраны Адольфа Гитлера.
[Закрыть]Я уверена, что материал об этом можно найти.
– Здорово, Мири, ты молодчина! – Пия усмехнулась. – Что еще рассказала твоя бабушка?
– В действительности она всегда терпеть не могла Гольдберга, – продолжала Мирьям дрожащим голосом. – Но она поклялась Саре хранить молчание в отношении всего, что для нее было свято. Сара не хотела, чтобы ее сыновья когда-нибудь узнали о прошлом их отца.
– Но, очевидно, они это знали, – сказала Пия. – Иначе как тогда можно объяснить тот факт, что сын Гольдберга уже на следующий день после смерти отца прибыл с таким подкреплением?
– Может быть, это все же имеет религиозные причины, – предположила Мирьям. – Или это объясняется тем, что у Гольдберга действительно были мощнейшие связи. Бабушка помнит, что у него имелось несколько паспортов, и даже в наиболее напряженный период «холодной войны» он совершенно беспрепятственно мог ездить в страны Восточного блока… Ты знаешь, что меня действительно шокирует во всей этой истории? – спросила она и тут же сама ответила на свой вопрос: – Не то, что он не еврей и раньше был нацистом. Кто знает, как я сама повела бы себя в его ситуации… Воля к жизни – понятие общечеловеческое. Что меня действительно потрясло, так это то, что можно было прожить шестьдесят лет с такой ложью…
«Пока он не попал на стол к Хеннингу Кирххофу», – подумала Пия, но не произнесла это вслух.
– …и что во всем мире был только один-единственный человек, который знал правду.
В этом, однако, Пия сомневалась. Были, как минимум, еще два человека, знавших правду. А именно, убийца Гольдберга, Шнайдера и Аниты Фрингс – и тот, кто хотел воспрепятствовать тому, чтобы тайна раскрылась.
Томас Риттер зажег сигарету и уныло посмотрел на часы. Было четверть первого. Катарина позвонила ему и сказала, что он должен быть в одиннадцать часов в Кёнигштайне на парковочной площадке перед Люксембургским замком. Кто-то придет и что-то ему передаст. Он пришел точно в назначенное время и уже битый час ждал, все больше раздражаясь. Риттер сам знал о слабых сторонах своей рукописи, но его задевало то, что Катарина назвала его работу чепухой. Никаких скандальных разоблачений, ничего близкого к бестселлеру. Черт возьми! Правда, Катарина обещала достать ему новый материал, но он не мог себе представить, что она так неожиданно могла найти. Может быть, у нее были доказательства, что несчастный случай, в результате которого погиб Ойген Кальтензее, был все-таки убийством? Шеф Катарины в сфере реализации прогнозировал тираж первого издания в объеме 150 тысяч экземпляров; маркетологи издательства планировали стратегию, согласовывали сроки для проведения интервью с крупнейшими немецкими журналами и вели переговоры с газетой «Бильд» об эксклюзивной предварительной публикации части произведения. Все это оказывало на Риттера огромное давление.
Он щелчком отбросил выкуренную сигарету через открытое окно, где уже лежали несколько «бычков» от выкуренных им сигарет, и встретил осуждающий взгляд пожилой женщины, которая вела за собой старого пуделя. На парковочную площадку въехал оранжевый грузовой «Мерседес» с открытой платформой и остановился. Водитель вышел из машины и стал оглядываться, как будто кого-то высматривая. С удивлением Риттер узнал Маркуса Новака, реставратора, который два года тому назад отреставрировал старую мельницу в имении семейства Кальтензее в Мюленхофе, а в знак благодарности за это его оклеветали и обвели вокруг пальца самым наглым образом. Не в последнюю очередь из-за него произошел окончательный разрыв Томаса с Верой, который так неожиданно полностью подорвал существование Риттера и сделал его самого человеком вне закона.
Новак тоже его увидел и направился к нему.
– Привет, – сказал он, остановившись около автомобиля Риттера.
– Что вы хотите? – Томас недоверчиво посмотрел на него, не пытаясь выйти из машины. Он не хотел, чтобы Новак опять втянул его в какую-нибудь историю.
– Я должен вам кое-что передать, – ответил тот, заметно нервничая. – Кроме того, я знаю кое-кого, кто может рассказать вам больше о Вере Кальтензее. Поезжайте за мной.
Риттер замялся. Он знал, что Новак, так же как и он, стал жертвой семьи Кальтензее, но, тем не менее, не доверял ему. Какое отношение имел этот человек к информации, которую ему обещала Катарина? Он не мог позволить себе ошибиться, тем более сейчас, в последней, самой ответственной фазе его плана. Тем не менее Томас был любопытен. Он глубоко вздохнул и заметил, что его руки дрожат. Ладно, ему нужен этот материал, о котором Катарина говорила, что он будет сенсацией. Марлен вернется домой только через пару часов, и у него нет никаких более интересных планов, так что разговор с этим «кое-кем», которого знает Новак, не помешает.
Свояченица Боденштайна Мари-Луиза, прищурив глаза, рассматривала нерезкую черно-белую фотографию, которую ему передала секретарша директрисы Кольхаас.
– Кто же это? – поинтересовалась она.
– Не могла эта женщина в прошлую субботу быть на юбилее Веры Кальтензее? – спросил Боденштайн. Пия подала ему идею обратиться к персоналу отеля в замке. Она была твердо убеждена в том, что убийца совершал убийства не без разбора, и существовала связь между Анитой Фрингс и Верой Кальтензее.
– Я не уверена, – ответила Мари-Луиза. – Зачем тебе это нужно?
– Эту женщину сегодня утром обнаружили мертвой.
Теперь его свояченица не отступит, пока все не узнает.
– Тогда это вряд ли может быть связано с нашей едой.
– Совершенно точно нет. Так что ты думаешь?
Мари-Луиза еще раз исследовала фотографию и пожала плечами.
– Если ты позволишь, я расспрошу еще обслуживающий персонал, – сказала она. – Пойдем со мной. Не хочешь чего-нибудь съесть?
От этого заманчивого предложения Оливер, который во всем, что касалось еды, страдал регулярно повторяющимися и пугающими приступами недисциплинированности, не мог отказаться. Он с готовностью последовал за свояченицей в просторную кухню ресторана, в которой уже кипела активная деятельность. На приготовление оригинальных кулинарных шедевров мэтра Жан-Ива Сент-Клера ежедневно уходило по нескольку часов, но результат каждый раз был фантастическим.
– Привет, папа, – Розали с раскрасневшимися щеками стояла, на взгляд Боденштайна, слишком близко к великому мастеру, который считал выше своего достоинства самому резать овощи.
Сент-Клер поднял глаза и усмехнулся.
– А, Оливер! Уголовная полиция теперь уже контролирует и кулинарное искусство?
«Скорее тридцатипятилетних звездных поваров, которые морочат голову девятнадцатилетним ученицам», – подумал Боденштайн, но ничего не сказал. Насколько ему было известно, Сент-Клер вел себя по отношению к Розали абсолютно корректно – к ее глубокому сожалению. Оливер побеседовал с французом и поинтересовался успехами Розали. Мари-Луиза тем временем приготовила ему тарелку со всевозможными вкусностями, и пока он поглощал кажущиеся невероятными блюда из омаров, из зобной железы теленка и кровяной колбасы, она показывала фотографию своему персоналу.
– Да, была такая здесь в субботу, – вспомнила молодая женщина из обслуги. – Она в инвалидном кресле.
Розали также с любопытством взглянула на фотографию.
– Да, верно, – подтвердила она. – Впрочем, тебе надо спросить бабушку, она ведь сидела рядом с ней.
– В самом деле? – Боденштайн взял фотографию.
– Что с ней? – спросила Розали с любопытством.
– Розали! Я что, должен сам чистить все овощи? – крикнул Сент-Клер из глубины кухни, и девушка молниеносно исчезла. Боденштайн и его свояченица переглянулись.
– Ученикам приходится подчиняться, – Мари-Луиза весело улыбнулась, потом опять наморщила лоб, так как вдруг вспомнила, что ей еще необходимо сделать, прежде чем через час начнется работа. Боденштайн поблагодарил за угощение и с запасом новых сил покинул замок.
Когда главный комиссар ранним вечером появился в Мюленхофе, профессор Кальтензее извинился за свою мать за то, что она не сможет поговорить с ним. Известие о насильственной смерти подруги так потрясло ее, что она приняла предписанное ей ее врачом успокоительное средство и уснула.
– Входите. – Создавалось впечатление, что Кальтензее собирался уходить, но казалось, он не особенно спешил. – Могу я предложить вам что-нибудь выпить?
Боденштайн последовал за ним в гостиную, но вежливо отказался от предложенных напитков. Его взгляд блуждал по окнам, перед которыми взад и вперед прохаживался патруль из двоих вооруженных сотрудников службы безопасности.
– Вы серьезно усилили меры безопасности, – заметил он. – Это чем-то вызвано?
Элард Кальтензее налил себе коньяк и с отсутствующим взглядом остановился позади одного из кресел. Смерть Аниты Фрингс, очевидно, огорчала его столь же мало, как и убийство Гольдберга или Шнайдера, но в то же время он был чем-то озабочен. Его рука, державшая бокал с коньяком, дрожала, и он выглядел утомленным, словно после бессонной ночи.
– Моя мать всегда страдала манией преследования. Теперь она считает, что будет следующей жертвой, лежащей у своей двери после выстрела в затылок, – проговорил он. – Поэтому мой брат устроил здесь патрулирование.
Боденштайн был поражен цинизмом, звучавшим в словах Эларда.
– Что вы можете сказать мне об Аните Фрингс? – спросил он.
– Немногое. – Кальтензее задумчиво посмотрел на него покрасневшими глазами. – Она была подругой юности моей матери, когда они жили в Восточной Пруссии. Потом перебралась в ГДР. После смерти ее мужа вскоре после воссоединения переехала в «Таунусблик».
– Когда вы видели ее в последний раз?
– В субботу, на юбилее матери. Я никогда с ней много не разговаривал, и было бы преувеличением утверждать, что я ее знал.
Элард сделал глоток коньяка.
– К сожалению, у нас вообще нет представления о том, в каком направлении следует вести расследование убийств Шнайдера и Аниты Фрингс, – открыто признался Боденштайн. – Вы бы нам очень помогли, если бы больше рассказали о друзьях вашей матери. Кто мог быть заинтересован в смерти этих троих?
– При всем моем желании, я не смогу этого сделать, потому что не знаю, – ответил Кальтензее с вежливым равнодушием.
– Гольдберг и Шнайдер были убиты из одного и того же оружия, – сказал Боденштайн. – Патроны относятся к временам Второй мировой войны. И на всех местах преступления было написано число 16145. Мы предполагаем, что это число обозначает дату, которой мы, однако, не можем дать объяснение. Вам говорит что-нибудь дата 16 января 1945 года?
Оливер наблюдал за безразличным лицом своего визави и напрасно ждал внешнего проявления каких-либо эмоций.
– 16 января 1945 года союзники разбомбили Магдебург, – сказал Кальтензее как истинный историк. – В этот день Гитлер покинул свою тайную ставку в Веттерау и перебрался со своим штабом в бункер под Рейхсканцелярией, из которого уже больше не вышел. – Задумавшись, он сделал паузу. – Также в январе 1945 года мы с матерью бежали из Восточной Пруссии. Было ли это именно шестнадцатого, я не знаю.
– Вы что-то помните об этом?
– Очень смутно. Это не какие-то образные воспоминания. Для этого я был тогда слишком мал. Иногда мне кажется, что то, что я считаю воспоминанием, с течением лет возникло в моей голове посредством фильмов и телевизионных передач.
– Сколько вам тогда было лет, если я могу вас об этом спросить?
– Можете. – Кальтензее вертел пустой бокал в руках. – Я родился 23 августа 1943 года.
– Тогда вы вряд ли можете о чем-то помнить, – возразил Боденштайн. – Вам не было и двух лет.
– Странно, не правда ли? Правда, я после этого много раз бывал на моей Родине. Может быть, это все просто самовнушение?
Боденштайн размышлял, была ли известна Кальтензее тайна Гольдберга. Он с трудом мог составить мнение об этом человеке. Вдруг ему кое-что пришло в голову.
– Вы знали вашего родного отца? – спросил он, и от него не ускользнуло удивление, которое на мгновенье вспыхнуло в глазах Кальтензее.
– Откуда вам это известно?
– Вы ведь не являетесь сыном Ойгена Кальтензее?
– Нет. Моя мать никогда не считала нужным открывать мне личность моего отца. Я был усыновлен моим приемным отцом, когда мне было пять лет.
– Какую фамилию вы носили до этого?
– Цойдлитц-Лауенбург. Как и моя мать. Она не была замужем.
Где-то в доме раздался мелодичный бой часов, пробивших семь раз.
– Не мог ли Гольдберг быть вашим отцом? – спросил Боденштайн.
На лице Кальтензее появилась вымученная улыбка.
– Я вас умоляю! Лишь представить это было бы для меня ужасным.
– Почему?
Элард повернулся к столику и налил себе новую порцию коньяка.
– Гольдберг терпеть меня не мог, – пояснил он затем. – И я его тоже.
Боденштайн подождал, пока он продолжит, но Кальтензее молчал.
– Откуда ваша мать знала его? – спросил он.
– Он из тех же мест и заканчивал школу вместе с братом моей матери, в честь которого я был назван.
– Интересно, – сказал Боденштайн. – Тогда ваша мать, собственно говоря, должна была знать это.
– Что вы имеете в виду?
– То, что Гольдберг в действительности не был евреем.
– Как это? – Изумление Кальтензее казалось неподдельным.
– При вскрытии на его левом плече была обнаружена татуировка в виде группы крови, какую наносили только членам СС.
Кальтензее пристально смотрел на Боденштайна, на его виске пульсировала вена.
– Тем хуже, если он действительно был моим отцом, – сказал он совершенно серьезно.
– Мы предполагаем, что указание о прекращении дальнейших расследований по делу Гольдберга было дано нам именно по этой причине, – продолжал Боденштайн. – Кто-то заинтересован в том, чтобы истинная личность Гольдберга оставалась тайной. Но кто?
Элард ничего не ответил. Тени под его покрасневшими глазами, казалось, стали еще глубже, он выглядел действительно плохо. Тяжело опустился в одно из кресел и провел рукой по лицу.
– Как вы думаете, ваша мать знала тайну Гольдберга?
На какое-то время Элард задумался над такой возможностью.
– Кто знает, – сказал он наконец с горечью. – Женщина, которая не признается своему сыну, кто является его родным отцом, вполне может в течение шестидесяти лет разыгрывать спектакль перед всем миром.
Элард Кальтензее не любил свою мать. Но почему тогда он жил вместе с ней под одной крышей? Может быть, питал надежду, что она однажды раскроет ему его истинное происхождение? Или за этим крылось нечто большее? И если да, то что?
– Шнайдер тоже был раньше членом СС, – сказал Боденштайн. – Подвал его дома – это настоящий нацистский музей. И у него была такая же татуировка.
Элард молча смотрел перед собой, и Оливер многое отдал бы за то, чтобы прочесть его мысли.
Пия разложила на кухонном столе клубок изрезанной бумаги из уничтожителя документов и принялась за работу. Скрупулезно, одну за другой, разглаживала она узкие полоски, укладывая их рядом друг с другом, но проклятая бумага извивалась кольцами между ее пальцами и настойчиво отказывалась выдать ей тайну. Пия почувствовала, как у нее выступил пот. Терпение никогда не было ее сильной стороной, и через некоторое время она поняла, что это не имеет никакого смысла. Кирххоф задумчиво поскребла голову и стала размышлять, как она могла бы облегчить себе работу. Ее взгляд упал на ее четырех собак, затем на часы. Лучше она займется животными, пока ее не накрыл приступ ярости и она не выбросила всю гору бумаги в мусорное ведро. Собственно говоря, Пия хотела сегодня вечером разобраться в прихожей и убрать весь этот беспорядок из грязной обуви, курток, ведер и лошадиных уздечек, но это может подождать.
Кирххоф пошла в конюшню, вычистила боксы и постелила свежую солому Потом забрала лошадей из огороженного загона и ввела их в боксы. Через некоторое время нужно будет скосить траву, если погода не внесет свои коррективы в ее планы. Уже давно нужно было бы выкосить зеленую полосу слева и справа от въезда.
Когда Пия открыла дверь в фуражник, тут как тут оказались две кошки, которые пару месяцев тому назад решили впредь жить здесь, в Биркенхофе. Черный кот прыгнул на полку над рабочим столом, на котором Пия смешивала корм. Прежде чем она успела помешать ему, он смахнул несколько бутылок и банок и одним прыжком оказался в укрытии.
– Ты настоящий идиот! – крикнула Пия вслед коту.
Она нагнулась, поднимая аэрозольный флакон со спреем для ухода за лошадиным хвостом. И тут ее осенило. Кирххоф быстро накормила собак, кошек, домашнюю птицу и лошадей и побежала в дом. Вылила остатки спрея в раковину и заполнила флакон чистой водой. Потом разложила полоски бумаги на кухонном полотенце, распрямила их пальцами и распылила на них воду, затем закрыла их сверху другим полотенцем. Может быть, ее труд был напрасным, а может быть, и нет. Во всяком случае, напускная таинственность секретарши из «Таунусблик» пробудила в ней недоверие. Интересно, заметила ли она, что кто-то очистил ее уничтожитель бумаги? Пия хихикнула при этой мысли и стала искать утюг с отпаривателем.
Раньше, при Хеннинге, каждый прибор в доме имел свое привычное место, шкафы были всегда аккуратно убраны. В Биркенхофе же царил принцип случайности. Некоторые коробки, которые Пия использовала еще при переезде более двух лет назад, до сих пор не были разобраны. Все время что-то мешало это сделать. Наконец она нашла утюг в шкафу спальни и начала проглаживать влажные бумажные полоски; между делом съела овощную лазанью, разогрев ее в микроволновой печи, и готовый салат. И то и другое было, правда, только иллюзией богатого витаминами, здорового питания, но все же это было лучше, чем фастфуд.
Составление полосок вместе потребовало от Пии максимальной степени терпения и тонкой моторики, на какую она только была способна. Кирххоф постоянно проклинала свою неловкость и дрожащие пальцы, но в конце концов справилась.
– Спасибо тебе, жирный черный котяра! – пробормотала она и усмехнулась.
На листке были указаны конфиденциальные медицинские данные Аниты Марии Фрингс, урожденной Виллумат, и ее последний адрес в Потсдаме перед переездом в «Таунусблик». Сначала Пия не могла понять, почему секретарша просто не отдала им этот листок, но потом ей вдруг бросилось в глаза одно имя. Она посмотрела на кухонные часы. Начало десятого. Еще не поздно, можно позвонить шефу.
Во внутреннем кармане пиджака Боденштайна завибрировал телефон, у которого был отключен звук. Вынув его, он увидел на дисплее имя своей коллеги. Элард Кальтензее все еще молча сидел рядом с пустым бокалом из-под коньяка и пристально смотрел перед собой.
– Да, – отозвался Оливер приглушенным голосом.
– Шеф, мне удалось кое-что узнать, – Пия Кирххоф, казалось, была взволнована. – Вы уже были у Веры Кальтензее?
– Я сейчас как раз здесь.
– Спросите у нее, от кого она узнала о смерти Аниты Фрингс и когда? Мне интересно, что она вам ответит. Вера Кальтензее занесена в компьютер пансионата «Таунусблик» как лицо, которое должно быть оповещено в экстренном случае. Она являлась опекуншей Аниты Фрингс и также оплачивала пребывание в пансионате. Вы помните, как удивилась женщина-комендант, что нас еще не проинформировали? Определенно директриса позвонила только Вере Кальтензее, чтобы получить инструкции.
Боденштайн напряженно слушал и спрашивал себя, откуда его коллега вдруг все это узнала.
– Возможно, она не захотела информировать нас раньше, так как семейство Кальтензее по причинам безопасности хотело сначала произвести соответствующие действия в квартире!
Мимо окон проехал автомобиль, затем второй. Шины прошуршали по гравию.
– Я не могу больше говорить, – прервал Боденштайн словесный поток своей коллеги. – Скоро перезвоню.
Через несколько секунд дверь в гостиную открылась и в нее вошла высокая темноволосая женщина, сопровождаемая Зигбертом Кальтензее. Элард остался сидеть в кресле, даже не подняв взгляда.
– Добрый вечер, господин старший комиссар. – Зигберт, чуть улыбнувшись, подал Боденштайну руку. – Разрешите представить вам мою сестру Ютту.
В действительности Ютта оказалась совершенно иной, нежели крутая женщина-политик, которую Боденштайн до сего времени видел только по телевидению; более женственной, более обаятельной и неожиданно привлекательной. Хотя она не совсем соответствовала его типу женщин, Оливер с первого взгляда почувствовал ее притяжение. Прежде чем она успела подать Боденштайну руку, он уже раздел ее глазами и представил себе обнаженной. Ему стало неловко от своих неприличных мыслей, и он чуть не покраснел под испытующим взглядом ее голубых глаз, которым она его также оценивала. Казалось, то, что она видела, ей нравилось.
– Моя мать много о вас рассказывала. Рада, что наконец-то могу познакомиться с вами лично. – Ютта улыбнулась с подобающей строгостью и взяла руку Боденштайна, задержав ее в своей чуть дольше, чем это было нужно. – Пусть даже обстоятельства достаточно печальны.
– Собственно говоря, я только хотел коротко поговорить с вашей матерью. – Боденштайн старался подавить в себе внутреннее волнение, которое пробудил в нем ее взгляд. – Но ваш брат сказал мне, что она не совсем здорова.
– Анита была самой давней подругой моей мамы. – Ютта отпустила его руку и озабоченно вздохнула. – События последних дней страшно ее потрясли. Я начинаю серьезно беспокоиться. Мама не такая крепкая, как это кажется. Кто это только делает?
– Чтобы выяснить это, мне нужна ваша помощь, – сказал Боденштайн. – У вас есть немного времени, чтобы ответить на пару моих вопросов?
– Разумеется, – сказали Зигберт и Ютта Кальтензее одновременно.
Совершенно неожиданно из состояния тяжелых раздумий вышел их брат Элард. Он поднялся, поставил пустой стакан на приставной столик и посмотрел налитыми кровью глазами на брата и сестру. Ростом он был на целую голову выше их обоих.
– Вы знали, что Гольдберг и Шнайдер были эсэсовцами?
В ответ Зигберт только удивленно поднял брови, но на лице его сестры Боденштайн разглядел выражение испуга.
– Дядя Йосси нацист? Что за чушь! – Она скептически засмеялась и покачала головой. – Что ты говоришь, Элард? Ты пьян?
– Я уже несколько лет не был так трезв. – Кальтензее с ненавистью посмотрел сначала на сестру, потом на брата. – Может быть, поэтому я тоже вижу это так отчетливо. Эту изолгавшуюся семью можно выносить только с перепою!
Из-за поведения их старшего брата Ютта чувствовала себя явно неловко. Она смущенно посмотрела на Боденштайна и улыбнулась извиняющейся улыбкой.
– У них была обнаружена татуировка группы крови, как это было принято у членов СС, – продолжал Элард с мрачной миной. – И чем больше я об этом думаю, тем больше уверяюсь в том, что это правда. Именно Гольдберг…
– Это правда? – прервала Ютта своего брата и посмотрела на Боденштайна.
– Да, – подтвердил тот кивком головы. – Татуировка была обнаружена при вскрытии.
– Но этого не может быть! – Она повернулась к Зигберту и схватила его за руку, как будто ища у него защиты. – Я имею в виду, что в отношении Германа меня это не удивляет, но с дядей Йосси это невозможно!
Элард открыл рот, чтобы возразить, но его брат опередил его.
– А вы нашли Роберта? – спросил он.
– Нет, пока не нашли. – Следуя неопределенной интуиции, Боденштайн ничего не сказал братьям и их сестре о жестоком убийстве Моники Крэмер. Он отметил, что Элард вообще ничего не спрашивал о Ватковяке.
– Да, господин Кальтензее, – обернулся он к профессору, – когда и от кого вы узнали о смерти Аниты Фрингс?
– Моей матери сегодня утром позвонили, – ответил Элард, – примерно около половины восьмого. Ей сообщили, что Анита исчезла из своей комнаты. Через пару часов ее известили, что та скончалась.
Боденштайн был удивлен этим честным ответом. Или присутствие духа у профессора было недостаточным, чтобы лгать, или он в самом деле ничего не подозревал. Может быть, Пия тоже ошибалась и семейство Кальтензее не имело никакого отношения к тому, что квартира старой дамы была обчищена.
– Как отреагировала ваша мать?
Зазвонил мобильный телефон Кальтензее. Он мельком взглянул на дисплей, и его невыразительное лицо оживилось.
– Извините меня, пожалуйста, – сказал он неожиданно. – Мне нужно в город. У меня важная встреча.
С этим он исчез, не попрощавшись и не пожав руки. Ютта, покачав головой, проводила его взглядом.
