Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
– Надо немедленно вызвать «Скорую помощь».
Потом она снова повернулась к Новаку. Не важно, что сделал этот человек – он вызывал у нее жалость. И, должно быть, испытывал сильную боль.
– Вам нужно в больницу, – сказала Пия. – Как вы оказались здесь?
– Элард… – пробормотал Новак. – Пожалуйста… Элард…
– Что с профессором Кальтензее? Где он?
Маркус устало посмотрел на нее, потом закрыл глаза.
– Господин Новак, помогите нам! – попросила настойчиво Пия. – Мы обнаружили машину профессора Кальтензее в аэропорту. Он и его мать как сквозь землю провалились. А мы в вашем офисе, в сейфе, нашли пистолет, из которого недавно были убиты три человека. Мы предполагаем, что эти три убийства совершил Элард Кальтензее, после того как он нашел пистолет в ящике…
Маркус Новак открыл глаза. Крылья его носа дрожали; тяжело дыша, он ловил ртом воздух, как будто хотел что-то сказать, но через его потрескавшиеся губы пробился лишь стон.
– К сожалению, я должна вас арестовать, господин Новак, – сказала Пия не без сожаления. – У вас нет алиби на то время, когда были совершены убийства. Ваша жена подтвердила нам сегодня, что ни в одну из соответствующих ночей вас не было дома. Вы можете что-то на это сказать?
Новак не ответил, а вместо этого отпустил мобильник и схватил Пию за руку, с явным отчаянием пытаясь что-то сказать. Пот струился по его лицу, приступ озноба сотрясал тело. Пия вспомнила предостережение врача в больнице Хофхайма о том, что у Новака во время нападения была повреждена печень. Очевидно, перевозка сюда ухудшила его внутреннее состояние.
– Успокойтесь, – сказала Кирххоф и погладила его по руке. – Мы сейчас доставим вас в больницу. Поговорим, когда вам станет лучше.
Он посмотрел на нее как утопающий, панически округлив темные глаза. Если бы Маркус Новак в скором времени не получил помощь, он бы умер. Входило ли это в планы Эларда Кальтензее? Привез ли он его сюда для того, чтобы его здесь никто не нашел? Но почему тогда не забрал у него мобильный телефон?
– Приехала «Скорая помощь», – прервал чей-то голос ее мысли.
Два санитара втолкнули в подвальное помещение передвижные носилки. Вслед за ними шел врач в оранжевом жилете и с чемоданчиком, на котором был изображен красный крест. Пия хотела встать, чтобы уступить место врачу, но Маркус Новак не отпускал ее руку.
– Пожалуйста… – прошептал он в отчаянии. – Пожалуйста… Элард… моя бабушка… – Он запнулся.
– Мои коллеги позаботятся о вас, – сказала Пия тихо. – Не беспокойтесь. Профессор Кальтензее больше не причинит вам зла, я вам это обещаю.
Кирххоф мягко высвободилась из тисков Новака и встала.
– У него повреждение печени, – проинформировала она врача, потом повернулась к своим коллегам, которые тем временем исследовали ящик: – Ну, и что вы нашли?
– Кроме всего прочего, эсэсовскую форму Оскара Швиндерке, – ответил Боденштайн. – Остальное посмотрим в комиссариате.
– Я все время чувствовала, что Элард Кальтензее – убийца, – сказала Пия шефу. – Он оставил Новака умирать в этой подвальной дыре, только чтобы себе не запачкать руки.
Они ехали назад в Хофхайм. В комиссариате ждала Катарина Эрманн, а в камерах сидели шестеро охранников.
– Кто был последним, кому звонил Новак? – спросил Боденштайн.
– Понятия не имею, мобильный телефон отключен. Нам надо запросить детализацию звонков.
– Почему же Кальтензее не отобрал у него мобильный телефон? Ведь он должен был предполагать, что Новак кому-то позвонит.
– Да, я тоже задавалась этим вопросом. Вероятно, он не предполагал, что мы сможем зафиксировать аппарат. – Пия вздрогнула, когда затрещал автомобильный телефон. – Или он вообще об этом не задумывался.
– Алло, – раздался в динамике женский голос. – Господин Боденштайн?
– Да. – Оливер растерянно посмотрел на Пию и пожал плечами. – Кто говорит?
– Сина. Я секретарь журнала «Уикенд».
– Ах, да. Чем обязан?
– Господин Риттер вчера вечером дал мне конверт, – сказала она. – Я должна была хранить его у себя. Но сейчас, когда он исчез, я подумала, что, может быть, для вас это важно. На нем, собственно, указано ваше имя.
– В самом деле? А где вы сейчас?
– Еще здесь, в офисе.
Боденштайн задумался.
– Я пошлю к вам за конвертом коллегу. Дождитесь его, пожалуйста.
Пия уже звонила по своему мобильнику и давала распоряжение Бенке, чтобы тот поехал в редакцию в Фехенхайм. Его яростные проклятья в связи с перспективой в это время ехать через весь город она пропустила мимо ушей.
– Да, это так, – кивнула Катарина Эрманн. – Мое издательство будет издавать биографию Веры Кальтензее. Я нашла идею Томаса грандиозной и поддержала его намерение.
– Вам известно, что вчера вечером он пропал?
Пия разглядывала сидящую напротив женщину. Катарина Эрманн было немного излишне красивой, чтобы это выглядело естественным. Ее лицо, лишенное мимики, свидетельствовало или об отсутствии сопереживаний, или о наличии большого количества ботокса.
– Мы с ним вчера вечером договаривались встретиться, – ответила она. – Когда он не пришел, я попыталась ему позвонить, но он не ответил. Потом его мобильник был отключен.
Это совпадало с показаниями Марлен Риттер.
– По какому поводу вы встречались в прошлую пятницу с Маркусом Новаком в Кёнигштайне? – спросил Боденштайн. – Жена Новака видела, как вы сели в машину ее мужа и уехали. У вас с ним какие-то отношения?
– Так быстро у меня это не происходит. – Катарину, казалось, это по-настоящему развеселило. – В тот день я видела его впервые в жизни. Он привез мне от Эларда дневники и прочие документы, о которых я его просила, и был столь любезен, что предложил подвезти меня, прежде чем встретиться с Томасом.
Пия и Боденштайн быстро переглянулись. Это была интересная новость! Вот каким образом Риттер получал информацию. Элард сам выдал свою мать.
– Дом, перед которым вы встречались с Новаком и в котором был найден труп Ватковяка, принадлежит вам, – сказала Пия. – Что вы об этом скажете?
– А что я должна об этом сказать? – Катарину, казалось, это не особенно смутило. – Это дом моих родителей, я уже несколько лет пытаюсь его продать. Маклер звонил мне в прошлую субботу и тоже устроил целый выговор. Как будто я знала, что Роберт решил именно там свести счеты с жизнью!
– Как Ватковяк проник в дом?
– Я полагаю, с помощью ключа, – ответила Эрманн, к удивлению Пии. – Я разрешила Роберту пользоваться домом, когда ему требовалось пристанище. Когда-то мы очень дружили – Роберт, Ютта и я. Мне его тогда было жаль.
В этом Пия усомнилась. Катарина Эрманн не производила впечатления человека, способного на особое сочувствие.
– Он не сводил счеты с жизнью, – сказала она. – Он был убит.
– Вот как? – Даже после этой информации женщина сохраняла хладнокровие.
– Когда вы разговаривали с ним в последний раз?
– Это было не очень давно. – Катарина задумалась. – Я думаю, на прошлой неделе. Он позвонил и сказал, что полиция разыскивает его из-за убийств Гольдберга и Шнайдера. Но он их не совершал. Я сказала ему, что самым разумным будет, если он сам явится в полицию.
– К сожалению, он этого не сделал. Иначе, может быть, был бы жив, – сказала Пия. – Как вы думаете, исчезновение Риттера может быть связано с этой биографией, которую он пишет?
– Возможно. – Катарина пожала плечами. – То, что мы узнали о прошлом Веры, грозит ей тюрьмой. На всю оставшуюся жизнь.
– Смерть Ойгена Кальтензее была не несчастным случаем, а убийством? – предположила Пия.
– В том числе, – ответила Эрманн. – Но в первую очередь, это связано с тем, что Вера и ее брат тогда, в Восточной Пруссии, убили несколько человек.
16 января 1945-го. Четыре мушкетера в «Виллисе» по дороге в поместье Лауенбург. Семья Цойдлитц-Лауенбург, которая с тех пор считалась пропавшей без вести.
– Как Риттер узнал об этом? – спросила Пия.
– От свидетельницы-очевидца.
Свидетельница-очевидец, которая знала тайну четырех друзей. Кто она такая и кому еще об этом рассказывала? Пия была словно наэлектризована. Они были всего лишь в миллиметре от раскрытия трех убийств!
– Вы считаете возможным, что кто-то из семьи Кальтензее похитил Риттера, чтобы предотвратить появление книги?
– Я считаю их способными на все, – подтвердила Катарина. – Вера пойдет по трупам. И Ютта не многим лучше.
Пия посмотрела на шефа, но его лицо оставалось безучастным.
– Но как могли Кальтензее узнать о том, что Элард предоставляет информацию Томасу Риттеру? – спросил он. – Кто был в курсе этого?
– Собственно, только Элард, Томас, друг Эларда Новак и я, – ответила Эрманн после недолгих размышлений.
– Вы говорили об этом по телефону? – доискивался Боденштайн.
– Да, – нерешительно сказала Катарина. – Не в деталях, но о том, что Элард предоставит в наше распоряжение содержимое этого ящика.
– Когда это было?
– В пятницу.
А в субботу вечером на Новака напали. Это укладывалось в цепочку событий.
– Я вспомнила, что Томас звонил мне позавчера вечером из офиса. Он беспокоился, потому что на парковочной площадке стоял автофургон, в котором сидели двое мужчин. Я не приняла тогда это всерьез, но, может быть… – Катарина Эрманн замолчала. – Бог мой! Вы полагаете, что они прослушивали наши телефонные разговоры?
– Я это не исключаю. – Боденштайн озабоченно кивнул.
Люди из охраны на предприятии Зигберта Кальтензее были хорошо оснащены; они прослушивали радио, используемое полицией, и таким образом узнали, где был зафиксирован мобильный телефон Новака. Для них, вероятно, не составляло труда прослушивать и другие телефонные разговоры.
В дверь постучали. В комнату вошел Бенке и передал Пие конверт, который был тут же вскрыт.
– Компактный диск, – констатировала Кирххоф. – И кассета.
Она взяла свой диктофон, вложила в него кассету и нажала клавишу включения. Через несколько секунд раздался голос Риттера.
«Сегодня пятница, 4 мая 2007 года. Меня зовут Томас Риттер. Передо мной сидит фрау Августа Новак. Фрау Новак, вы хотели что-то рассказать. Прошу вас».
– Стоп! – вмешался Боденштайн. – Спасибо, фрау Эрманн. Вы можете идти. Пожалуйста, проинформируйте нас, если вы что-то услышите о господине Риттере.
Темноволосая женщина все поняла и встала с места.
– Жаль, – сказала она. – И именно в тот момент, когда все приобретает такой захватывающий характер.
– А вы вообще-то беспокоитесь за господина Риттера? – спросил Боденштайн. – Все-таки он ваш автор, который делает вам бестселлер.
– И ваш любовник, – добавила Пия.
Эрманн холодно улыбнулась.
– Поверьте мне, – сказала она. – Он знал, на что идет. Вряд ли кто-то знает Веру лучше, чем он. Кроме того, я его предостерегала.
– Еще один вопрос, – остановил ее Боденштайн, когда она уже собралась уходить. – Почему Ойген Кальтензее переписал на вас доли участия в фирме?
Улыбка исчезла с ее лица.
– Читайте биографию, – сказала она. – Тогда узнаете.
«Мой отец был большим почитателем кайзера, – раздался из динамика магнитофона, стоявшего посередине стола, голос Августы Новак. – Поэтому при крещении мне дали имя императрицы – Августа Виктория. Раньше меня называли Викки, но это было давно».
Боденштайн и Пия быстро переглянулись. Весь отдел К-2 собрался за большим столом в переговорной комнате. Рядом с Оливером сидела советник уголовной полиции доктор Николя Энгель с безразличным лицом. Часы показывали без четверти девять, но Бенке ни разу не подумал о завершении рабочего дня.
« Я родилась 17 марта 1922 года в Лауенбурге. Мой отец Арно был управляющим имения семьи Цойдлитц-Лауенбург. Нас было трое – Вера, дочь барона, Эдда Швиндерке, дочь казначея, и я. Мы все были ровесницами и росли почти как сестры. Когда мы были еще совсем молоденькими девушками, Эдде и мне очень нравился Элард, старший брат Веры, но он терпеть не мог Эдду. Еще девочкой она была ужасно тщеславной и в глубине души уже видела себя хозяйкой поместья Лауенбург. Когда Элард в меня влюбился, Эдда ужасно разозлилась. Она думала, что произведет на него впечатление тем, что уже в шестнадцать стала руководительницей группы в Союзе немецких девушек, но все получилось совсем наоборот. Элард ненавидел нацистов, но он никогда не говорил об этом вслух. Эдда того не замечала и все время кичилась своим братом Оскаром, который служил в „Лейбштандарт СС Адольф Гитлер“».
Августа Новак сделала паузу. Никто из присутствующих не сказал ни слова. Потом она продолжала:
«В 1936 году мы были с девочками в Берлине на Олимпиаде. Элард тогда учился в Берлине. Вечерами он водил меня и Веру ужинать, а Эдда почти лопалась от ревности. Она донесла на нас, так как мы без разрешения ушли из группы, и из-за этого был большой скандал. С этого дня она причиняла мне неприятности, как только могла, в том числе пыталась сделать посмешищем перед другими девочками на еженедельных вечеринках. Она даже утверждала, что мой отец большевик. Когда мне было девятнадцать, я забеременела. Никто не возражал против женитьбы, даже родители Эларда, но шла война, и Элард был на фронте. Когда подошел срок свадьбы, он был арестован гестапо, хотя был офицером Люфтваффе. Второй назначенный срок свадьбы тоже пришлось переносить, так как Эларда опять арестовали. Разумеется, на него донес в гестапо Оскар».
Пия кивнула. Данные показания подтверждали то, что рассказывал Мирьям поляк, работавший в поместье.
«23 августа 1942 года на свет появился наш сын. Эдда между тем уехала из Лауенбурга. Она и Мария Виллумат, дочь ортсгруппенляйтера НСДАП из Добена, поступили на службу в женский лагерь для военнопленных. После того как она уехала и не могла больше ничего вынюхивать, Элард и Вера тайно переправили деньги, ювелирные изделия и другие ценности на другую сторону Рейха или в Швейцарию. Элард был убежден в том, что война проиграна, и хотел, чтобы, по меньшей мере, Вера, Хайни и я перебрались на Запад. Семья его матери имела частное владение недалеко от Франкфурта, и он хотел отправить нас туда».
– Мюленхоф, – заметила тихо Пия.
«Но этого не произошло. В ноябре 1944 года самолет Эларда был сбит, и он с тяжелыми ранениями вернулся в Лауенбург. Вера тайно покинула свой пансионат для девочек в Швейцарии и Рождество провела дома. Мы помогли Эларду подготовиться к эвакуации, но разрешение было получено только 15 января. Слишком поздно, русские были уже всего в двадцати километрах от нас. Эвакуация началась ранним утром 16 января. Я не хотела уходить без Эларда и моих родителей, а так как я осталась, осталась и Вера. Мы думали, что позже еще будет возможность уехать на Запад».
Августа Новак глубоко вздохнула.
«Родители Эларда готовы были скорее умереть, чем покинуть поместье. Им обоим было уже как следует за шестьдесят, и они потеряли своих старших сыновей в Первой мировой войне. Мои родители были тяжело больны туберкулезом. А младшая сестренка Ида лежала в постели с температурой выше сорока. Мы спрятались в подвале замка, запаслись продуктами и постельным бельем, в надежде что русские нас не обнаружат и пойдут дальше. Около полудня во двор въехал вездеход. Отец Веры подумал, что Швиндерке кого-то послал, чтобы вывезти больных, но это было не так».
«Кто это был?»– спросил Риттер.
«Эдда, Мария, Оскар и его приятель по СС Ганс».
Опять описываемые Августой Новак события совпали с рассказом поляка, работавшего в поместье. Пия задержала дыхание и напряженно наклонилась вперед.
«Они вошли в замок, нашли нас в подвале. Оскар, угрожая нам пистолетом, заставил меня и Веру копать яму. Грунт был хоть и песчаный, но такой твердый, что мы не смогли ничего сделать, поэтому Эдда и Ганс схватились за лопаты сами. Никто не издавал ни единого звука. Барон и его жена упали на колени и…»
Голос Августы Новак, до этого спокойный и безучастный, начал дрожать.
«…начали молиться. Хайни все время кричал. Моя младшая сестра Ида стояла рядом, слезы бежали по ее лицу. Она и сегодня все еще стоит перед моими глазами. Мы должны были встать в один ряд, лицом к стене. Мария вырвала у меня из рук Хайни и оттащила его. Мальчик кричал, не переставая…»
В переговорной комнате стояла мертвая тишина.
«Оскар убил сначала барона и его жену выстрелами в затылок, потом мою младшую сестру Иду. Ей было только девять лет. Потом он передал пистолет Марии, она выстрелила моей матери в оба колена, а потом в голову; затем она расстреляла моего отца. Элард и я держались за руки. Эдда взяла у Марии пистолет. Я посмотрела ей в глаза. Они были полны ненависти. Она смеялась, выстрелив в голову сначала Эларду, потом Вере. И, наконец, выстрелила в меня. Я и сегодня еще слышу ее смех…».
Пия недоумевала. Каких сил стоило этой старой женщине так трезво и по-деловому говорить об этом уничтожении ее семьи! Как можно было дальше жить с такими воспоминаниями, не сойдя с ума? Пия вспомнила о том, что Мирьям рассказывала ей о судьбах женщин на Востоке после Второй мировой войны, которых она опрашивала в рамках своего научно-исследовательского проекта. Эти женщины пережили невероятное – и ничего не рассказывали об этом всю свою жизнь. Как и Августа Новак.
«Я чудом выжила после выстрела в голову. Пуля вышла через рот. Я не знаю, сколько времени была без сознания, но каким-то образом я собственными силами выбралась из ямы. Они насыпали на нас песок, и я могла дышать только потому, что лежала под трупом Эларда. Я поплелась наверх в поисках Хайни. Замок полыхал ярким пламенем, и я наткнулась на четверых русских солдат, которые, несмотря на мое состояние, сначала изнасиловали меня и только потом отправили в лазарет. Когда я мало-мальски обрела силы, меня вместе с другими девочками и женщинами запихнули в вагон для скота. Он был настолько узким, что там было невозможно сесть, и только если часовой был в хорошем настроении, мы получали ведро воды на сорок человек. Нас привезли в Карелию, на Онежское озеро, где мы прокладывали пути, валили лес и рыли рвы при температуре минус сорок градусов. Вокруг меня женщины мерли как мухи, некоторым девочкам было четырнадцать-пятнадцать лет. Я осталась жива после пяти лет работы в лагере лишь потому, что начальник лагеря ко мне хорошо относился и давал мне еды больше, чем другим. Я вернулась из России только в 1950 году с малышом на руках – прощальный подарок начальника лагеря».
– Отец Маркуса, – сделала вывод Пия. – Манфред Новак.
«В лагере Фридланд я познакомилась с моим мужем. Мы получили работу на ферме в Зауэрланде. Надежду найти моего старшего сына я давно оставила. Я никогда об этом не говорила. Мне и потом ни разу не приходила в голову мысль, что знаменитая Вера Кальтензее, о которой я без конца слышала или читала, могла быть Эддой. Только когда я со своим внуком Маркусом летом два года назад совершила поездку в Восточную Пруссию, и там в Гижицко, бывшем Лётцене, мы встретились с Элардом Кальтензее, я поняла, кто он и кто после моего переезда в Фишбах живет совсем рядом со мной».
Августа Новак опять сделала паузу.
«Я хранила свою тайну при себе. Спустя год Маркус работал в Мюленхофе, и однажды он и Элард принесли с собой старый заморский чемодан. Это был настоящий шок, когда я увидела все эти вещи – эсэсовскую униформу, книги, газеты того времени. И этот пистолет. Я сразу поняла, что это был именно тот пистолет, из которого убили всю мою семью. В течение шестидесяти лет он лежал в ящике, и Вера от него не избавлялась. А когда вы, доктор Риттер, Маркус и Элард рассказали о Вере и трех ее друзьях, я сразу поняла, кто они были в действительности. Элард взял ящик к себе, а Маркус положил пистолет и патроны в свой сейф. Я разузнала, где живут они, эти убийцы, и когда Маркус однажды вечером уехал, я взяла пистолет и поехала к Оскару. Все эти годы он маскировался под еврея! Он меня сразу узнал и умолял сохранить ему жизнь, но я убила его так же, как он тогда расстрелял родителей Эларда. Потом у меня появилась идея оставить сообщение для Эдды. Я была уверена, что она сразу поймет, что означают эти пять цифр, и испытает смертельный страх, так как не будет иметь представления, кто мог об этом знать. Через три дня я застрелила Ганса».
«Как Вы попали к Гольдбергу и Шнайдеру?»– перебил ее Риттер.
«На автофургоне моего внука, – ответила Августа Новак. – Но в отношении Марии это было большой проблемой. Я узнала, что в доме престарелых состоится театрализованное представление с фейерверком. В тот вечер у меня не было машины, поэтому я поехала на автобусе и попросила внука меня забрать. Он даже не поинтересовался, зачем я еду в фешенебельный„ Таунусблик“, – он очень был занят собой и своими проблемами. Я заткнула рот Марии чулком еще в ее квартире, а затем повезла ее на коляске через парк в лес. Никто нас не заметил, и никто не услышал во время фейерверка три выстрела».
Августа Новак замолчала. В комнате было совершенно тихо. Трагическая история жизни старой женщины и ее признание потрясли даже опытных полицейских уголовного розыска.
«Я знаю, что в Библии написано: „Не убий!“– продолжала Августа Новак. На сей раз ее голос был надломлен. – Но в Библии также написано: „Око за око, зуб за зуб“. Когда я поняла, кто они были, Вера и ее друзья, я знала, что не имею права оставить эту несправедливость безнаказанной. Моей младшей сестре Иде был бы сегодня семьдесят один год, она могла еще жить да жить. Об этом я думаю постоянно».
«Получается, профессор Элард Кальтензее – ваш сын?»– спросил Томас Риттер.
«Да. Это наш с моим любимым Элардом сын, —подтвердила Августа Новак. – Он барон фон Цойдлитц-Лауенбург, так как Элард и я на Рождество 1944 года были повенчаны пастором Кунишем в библиотеке поместья Лауенбург».
Сотрудники отдела К-2 еще некоторое время сидели молча за столом, хотя запись закончилась.
– Она была сегодня здесь и хотела со мной поговорить, – сказала Пия в тишину. – Наверняка она хотела рассказать мне все это, чтобы мы больше не подозревали ее внука.
– И ее сына, – добавил Боденштайн, – профессора Кальтензее.
– И вы ее отпустили? – с недоумением спросила Николя Энгель.
– Я понятия не имела, что именно она – наш убийца! – возразила резко Пия. – Как раз был зафиксирован мобильник Новака, и нам надо было ехать во Франкфурт.
– Она поехала домой, – сказал Боденштайн. – Мы поедем за ней. Вероятно, она знает, где сейчас Элард.
– Намного вероятнее то, что сначала она еще прикончит Веру Кальтензее, – вставил слово Остерманн. – Если она это уже давно не сделала.
Боденштайн и Бенке ехали в Фишбах, чтобы арестовать Августу Новак, в то время как Пия читала на мониторе биографию Веры Кальтензее, чтобы найти объяснение взаимосвязи Катарины Эрманн и Ойгена Кальтензее. История жизни Августы Новак глубоко потрясла ее, и хотя Кирххоф, как сотрудница полиции и бывшая жена судмедэксперта, достаточно хорошо знала мрачную сторону человеческой природы, она была изумлена ледяной жестокостью четырех убийц. Волей к жизни в чрезвычайной ситуации этот поступок невозможно было оправдать; скорее они даже подвергли свою жизнь опасности, совершая это зверство. Как можно было вырвать такой кошмар из своего сознания и жить дальше с кровавым преступлением на совести? А Августа Новак? Что только не пришлось ей пережить! На ее глазах были расстреляны ее муж, ее родители, ее лучшая подруга, ее младшая сестра. Ее ребенок был похищен, а она сама вывезена за пределы родины! Пия не могла постичь, где эта женщина взяла силы, чтобы пережить лагерь принудительных работ, унижение, насилия, голод и болезни. Была ли это надежда вновь увидеть своего сына, которая заставляла ее жить, или мысль о мести? Августа Новак в восемьдесят пять лет, тоже в соответствии с уголовным законодательством, должна будет предстать перед судом как убийца троих человек. Именно сейчас, когда она вновь нашла своего, казалось, потерянного навсегда сына, она должна будет сесть за решетку. И не было доказательств, которые как-то могли оправдать ее поступки… Пия прервала чтение. Или есть?! Идея показалась ей сначала безрассудной, но при более детальном размышлении – вполне реалистичной.
Как раз когда Кирххоф набирала номер домашнего телефона Хеннинга, в ее кабинет вошел Боденштайн с мрачным лицом.
– Мы должны объявить Августу Новак в розыск, – заявил он.
Пия приложила указательный палец к губам, так как Хеннинг на другом конце провода взял трубку.
– Что случилось? – спросил он, пребывая явно в дурном расположении духа.
Пия не обратила на это внимания, а стала рассказывать ему вкратце историю Августы Новак. Боденштайн вопросительно смотрел на свою коллегу. Она переключила телефон на «громкую связь» и сказала Хеннингу, что здесь еще присутствует ее шеф.
– Можно ли спустя шестьдесят лет взять ДНК-анализ из костей? – спросила она.
– При определенных обстоятельствах – можно. – Раздраженный тон исчез из голоса Хеннинга, в нем слышалось любопытство. – Что ты задумала?
– Я еще не обсудила это с шефом, – ответила Пия и посмотрела при этом на Боденштайна, – но нам с тобой надо поехать в Польшу. Лучше бы было, конечно, полететь. Мирьям могла бы нас встретить.
– Что? Прямо сейчас?
– Это было бы идеально. Время не терпит.
– У меня ничего не запланировано на сегодняшний вечер, – ответил Хеннинг, понизив голос. – Напротив. Ты сделала бы мне одолжение.
Пия поняла намек и усмехнулась. Прокурор Лоблих преследовала его.
– На машине нам потребуется примерно восемнадцать часов до Мазур.
– Я подумала о Бернде. У него ведь есть еще собственная «Сессна»?
Боденштайн покачал головой, но Пия не обратила на него внимания.
– Я позвоню ему, – сказал Хеннинг, – и сразу перезвоню. Теперь по поводу Боденштайна…
Пия передала трубку шефу.
– При экспресс-анализе вашей крови я обнаружил следы 4-гидроксибутановой кислоты, кратко GHB. Ее также называют «жидкая экстази». По моим расчетам, где-то около 21:00 часа прошлым вечером вы приняли дозу, равную примерно двум миллиграммам.
Боденштайн посмотрел на Пию.
– При подобной дозировке наступает ограничение двигательного контроля, примерно как при алкогольном опьянении. При определенных обстоятельствах добавляется также афродизирующее действие.
Пия отметила, что ее шеф покраснел.
– Какой из этого вывод? – спросил он и повернулся к Пие спиной.
– Если вы это не приняли по собственной инициативе, то вам это кто-то подлил. Вероятно, в напиток. «Жидкая экстази» бесцветна.
– Все ясно, – сказал лаконично Боденштайн. – Большое спасибо, доктор Кирххоф.
– Не за что. Я сейчас перезвоню.
– Ну вот, видите, – Пия была довольна. – Ютта поставила вам ловушку.
– Вам незачем ехать в Польшу, – сказал Боденштайн, вместо того чтобы отреагировать на ее реплику. – Вы ведь не знаете, существует ли вообще еще этот замок. Кроме того, польские власти не будут в восторге, если мы сейчас, среди ночи, обратимся за служебным содействием.
– Тогда мы не будем этого делать. Мы с Хеннингом полетим туда как туристы.
– Вы так просто на это смотрите…
– А это и естьпросто, – сказала Пия. – Если у друга Хеннинга есть время, он сможет завтра утром отвезти нас в Польшу. Он постоянно доставляет на своем самолете каких-то людей на Восток и хорошо знает инструкции.
Боденштайн наморщил лоб. Тут в дверь постучали, и вошла доктор Энгель.
– Поздравляю, – сказала она. – Вы раскрыли три убийства.
– Спасибо, – ответил Оливер.
– Что дальше? Почему вы не арестовали женщину?
– Потому что ее не было дома, – сказал Боденштайн. – Я сейчас объявлю ее в розыск.
Николя подняла брови. Ее недоверчивый взгляд перебегал с Боденштайна на Пию.
– Вы ведь что-то задумали, – наконец догадалась она.
– Это правда. – Боденштайн глубоко вздохнул. – Я посылаю фрау Кирххоф и судебного антрополога в Польшу, на место этого замка. Если получится, они должны изъять кости, которые мы потом сможем исследовать. Если выяснится, что Августа Новак говорит правду – в чем я убежден, – у нас будет достаточно улик, чтобы судить Веру Кальтензее за убийство.
– Об этом не может быть и речи. Мы не имеем никакого отношения к истории этой женщины. – Доктор Энгель энергично покачала головой. – В поездке фрау Кирххоф в Польшу нет вообще никакой необходимости.
– Но ведь можно было бы… – начала Пия.
– Вы должны раскрыть еще два убийства, – подавила ее возражение советник по уголовным делам. – Кроме того, профессор Кальтензее также еще не найден, а теперь еще эта фрау Новак, признавшаяся убийца. И где дневники, которые получил Риттер от Новака? Где сам Риттер? Из-за чего сидят эти шестеро внизу, в камерах? Лучше поговорите с ними, прежде чем на авось ехать в Польшу!
– Это все займет лишь один день времени, – попыталась привести аргументы Пия, но ее будущая начальница была непреклонна.
– Доктор Нирхоф уполномочил меня принимать решения от его имени, и я это сейчас делаю. Вы непоедете в Польшу! Это приказ. – В тщательно наманикюренных пальцах доктор Энгель держала папку. – Здесь, собственно говоря, еще новые проблемы…
– Понятно. – Боденштайн не проявил к этому особого интереса.
– Адвокат семьи Кальтензее направил в Министерство внутренних дел официальную жалобу в связи с вашими методами допроса. Сейчас он готовит заявление на вас обоих.
– Что за вздор! – презрительно фыркнул Боденштайн. – Они хотят запугать нас любыми средствами, так как чувствуют, что мы следуем за ними по пятам.
– На вашей шее висит серьезная проблема, господин фон Боденштайн. Адвокат фрау Кальтензее пока обозначил ваши действия как «принуждение». Если он не захочет оставаться доброжелательным, то формулировка быстро поменяется на «насилие».
Она открыла папку и протянула ее Боденштайну. Тот побагровел.
– Фрау Кальтензее заманила меня в ловушку, чтобы…
– Не делайте из себя посмешище, господин старший комиссар, – резко оборвала его доктор Энгель. – Вы встречались с депутатом ландтага Кальтензее тет-а-тет, а потом принудили ее к сексуальным действиям.
Пия видела набухшую вену на виске Боденштайна, которая свидетельствовала о том, что ему стоило колоссальных усилий не потерять самообладание.
– Если это каким-либо образом станет достоянием гласности, – сказала советник по уголовным делам, – мне не останется ничего иного, как освободить вас от должности.
Боденштайн мрачно посмотрел на Николя. Она устояла под его взглядом.
– Ты, собственно, на чьей стороне? – спросил Оливер. Очевидно, он совершенно забыл о присутствии Пии. Да и Энгель не обращала больше внимания на других присутствующих.
– На своей, – ответила она холодно. – Ты должен был бы это уже понять.
Было четверть первого, когда Хеннинг с дорожной сумкой и полным снаряжением прибыл в Биркенхоф. Боденштайн и Пия сидели в кухне за столом и ели пиццу с тунцом из неприкосновенного запаса глубокой заморозки Пии.
– Мы можем вылететь завтра утром в половине пятого, – объявил Хеннинг и наклонился над столом. – Удивительно, что ты все еще можешь это есть… – Только потом он заметил подавленное настроение обоих. – Что случилось?
