Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)
Когда Боденштайн пришел вечером домой, никого из членов семьи не было, только собака встретила его бурной радостью. Разве Козима предупреждала, что ей надо будет уйти? На кухонном столе лежала записка: «Совещание по поводу Новой Гвинеи в Мерлине. София со мной. Пока».Оливер вздохнул. В прошлом году из-за беременности Козима была вынуждена отменить давно запланированную киноэкспедицию в реликтовые леса Новой Гвинеи. Втайне Боденштайн надеялся, что после рождения Софии жена оставит свои приключенческие поездки, но, очевидно, он заблуждался.
В холодильнике Боденштайн нашел сыр и початую бутылку «Шато Ля Тур Бланш» 1996 года. Он сделал бутерброд с сыром, налил бокал красного вина и в сопровождении вечно голодной собаки отправился в кабинет. И хотя Остерманн, вероятно, в десять раз быстрее выудил бы из Интернета необходимую информацию, Оливер решил следовать указанию Нирхофа и не обременять своих сотрудников заданиями по расследованию дела Давида Гольдберга. Боденштайн открыл свой лэптоп, поставил аудиодиск аргентино-французской виолончелистки Соль Габетты и сделал глоток вина, которое все еще было немного холодным. Слушая музыку Чайковского и Шопена, он просмотрел десятки вебсайтов, проработал газетные архивы и выписал все сведения о человеке, который был убит прошлой ночью.
Давид Гольдберг родился в 1915 году в Ангербурге, в бывшей Восточной Пруссии, в семье Самуэля Гольдберга, торговца колониальными товарами, и его жены Ребекки. В 1935 году закончил среднюю школу – и после этого его следы теряются до 1947 года. В краткой биографии упоминалось, что после освобождения из Аушвица в 1945 году он эмигрировал через Швецию и Англию в Америку. В Нью-Йорке женился на Саре Вайнштайн, дочери солидного банкира немецкого происхождения. Тем не менее Гольдберг не стал заниматься банковским бизнесом, а сделал карьеру в «Локхид Мартин» – крупнейшей компании в области военного вооружения. В 1959 году он уже стал директором отдела стратегического планирования. Будучи членом правления Национальной стрелковой ассоциации, [6]6
Национальная стрелковая ассоциация США ( англ.National Rifle Association of America, NRA) – некоммерческая ассоциация в США, которая объединяет сторонников права граждан на хранение и ношение огнестрельного оружия. Имеет огромное влияние в стране, лоббируя производство и продажу оружия.
[Закрыть]входил в число известнейших оружейных лоббистов в Вашингтоне, и многие президенты высоко ценили его как советника. Несмотря на всю жестокость, которой подвергалась его семья в Третьем рейхе, Гольдберг всегда чувствовал себя сильно связанным с Германией и поддерживал многочисленные тесные контакты, особенно с Франкфуртом.
Боденштайн вздохнул и откинулся назад. У кого могли быть основания для убийства девяностодвухлетнего старика?
Убийство с целью ограбления он исключал. Домработница не заметила, чтобы что-то пропало, причем Гольдберг и без того не хранил в своем доме никаких действительно ценных вещей. Камера наблюдения за домом не работала, а встроенный в телефон автоответчик, казалось, никогда не использовался.
В Доме Зоологического общества собрался традиционный бомонд Франкфурта, представляющий собой старую аристократию и экстравагантных нуворишей и дополненный знаменитостями из мира телевидения, спорта и полусвета, которые великодушно содействовали тому, чтобы человекообразные обезьяны получили новую крышу над головой. Известная фирма, обслуживающая наиболее изысканные приемы, позаботилась о том, чтобы избалованные гости ни в чем не испытывали недостатка. Шампанское лилось рекой. Пия, опираясь на руку Кристофа, пробиралась сквозь толпу. В своем маленьком черном платье она чувствовала себя более или менее уютно. Кроме того, в одной из многочисленных, еще не распакованных коробок, которые она использовала при переезде, Кирххоф нашла щипцы для завивки, и ее непослушные волосы превратились в настоящую прическу. Целых полчаса она потратила на макияж, который был настолько скромен, что казалось, будто она едва была накрашена. Кристоф, который видел ее только в джинсах и с «конским хвостом», находился под глубоким впечатлением.
– Бог мой, – сказал он, когда она открыла ему входную дверь. – Кто вы? И что вы делаете в доме Пии?
Затем он заключил ее в объятия и долго и нежно целовал – правда, соблюдая необходимую осторожность, чтобы не испортить ее внешний вид. Как отец, в одиночку воспитавший трех дочерей, которые уже достигли совершеннолетия, Зандер прекрасно знал все, что касалось общения с женским полом, и лишь изредка, как ни странно, допускал ошибки. Например, он совершенно точно знал, какие катастрофические последствия может иметь одно-единственное опрометчиво сделанное замечание по поводу фигуры, прически или одежды, и вел себя в этом отношении всегда благоразумно и сдержанно. Но его комплименты сегодняшним вечером не являлись тактикой, а были совершенно искренними. Пия под его одобрительными взглядами чувствовала себя более привлекательной, чем любая стройная двадцатилетняя девушка.
– Я здесь почти никого не знаю, – шепнул ей Кристоф. – Кто все эти люди? Какое отношение они имеют к зоопарку?
– Это рафинированное общество Франкфурта, а также те, кто считает, что они к нему принадлежат, – объяснила ему Пия. – Во всяком случае, они внесут достаточную сумму денег, и в этом смысл и цель всего мероприятия. Там, у стола в углу, правда, стоят те, кто действительно относится к богатым и могущественным людям этого города.
В этот момент, как по заказу, одна из женщин за тем столом, как назло, повернула голову, вытянув шею, и кивнула Пие. Ей было около сорока, и у нее была фигура, с которой она, вероятно, могла без труда подобрать себе подходящее вечернее платье в любом магазине города. Пия вежливо улыбнулась и махнула ей в ответ и только потом внимательнее ее разглядела.
– Я поражен, – Кристоф весело усмехнулся, – ты знакома с богатыми и могущественными? Кто это?
– Невероятно… – Пия отпустила руку Кристофа. Изящная темноволосая женщина протиснулась через стоящих вокруг людей и остановилась перед ними.
– Пупсик! – крикнула она громко, развела руками и усмехнулась.
– Лягушка! Я не верю своим глазам! Что ты делаешь во Франкфурте? – удивленно спросила Кирххоф, затем нежно обняла женщину. Мирьям Горовиц много лет назад была лучшей подругой Пии. Вместе они испытали и бурные, и веселые времена, но потом потеряли друг друга из виду, когда Пия сменила школу.
– Меня уже давно никто не называл «Лягушка», – засмеялась женщина. – Вот это да! Настоящий сюрприз!
Обе женщины с любопытством и радостью разглядывали друг друга, и Пия заключила, что Мирьям – за исключением пары морщинок – почти не изменилась.
– Кристоф, это Мирьям, в былые времена моя самая лучшая подруга. – Пия вспомнила о своем хорошем воспитании. – Мири, это Кристоф Зандер.
– Очень рада. – Горовиц подала ему руку и улыбнулась.
Они немного поболтали, затем Кристоф оставил женщин одних и присоединился к своим коллегам.
Когда Элард Кальтензее проснулся, он почувствовал себя разбитым, и ему потребовалась пара секунд, чтобы понять, где он находится. Он ненавидел спать днем, это приводило в беспорядок его биоритм, и, тем не менее, это была единственная его возможность восполнить сон, которого ему недоставало. У него болело горло, и он ощущал неприятный вкус во рту. В течение нескольких лет Элард почти не видел снов, а если ему что-то снилось, то не мог ничего вспомнить. Но некоторое время назад его стали мучить отвратительные, тягостные ночные кошмары, от которых ему удавалось избавиться только с помощью лекарств. Его дневная доза «Тавора» [7]7
«Тавор» (Tavor) – немецкая торговая марка лоразепама (транквилизатор).
[Закрыть]составляла 2 миллиграмма, и он только один раз забыл принять его. Потом они обрушились на него – размытые, необъяснимые воспоминания о страхе, о голосах и жутком смехе, от которых он просыпался, обливаясь п отом и с ужасной тахикардией, – и омрачали весь его следующий день.
Элард в оцепенении сел и помассировал виски, в которых пульсировала тупая боль. Возможно, сейчас все стало бы лучше, если бы он наконец опять перешел к упорядоченному режиму дня. Он был очень рад, что празднеством в семейном кругу завершилось самое последнее из бесчисленных официальных, полуофициальных и частных торжеств в честь 85-летнего юбилея его матери. Оставшаяся часть семьи, разумеется, ожидала от него, что он позаботится обо всем только потому, что он жил в Мюленхофе и, на их взгляд, больше ничем не занимался. Только сейчас он осознал, что случилось. Сообщение о смерти Гольдберга резко оборвало праздник в замке Боденштайн.
Элард Кальтензее скривил лицо в горькую улыбку и свесил ноги с кровати. Девяносто два года отмахал этот старый мерзавец. Нельзя было утверждать, что он был вырван из жизни. Элард, пошатываясь, отправился в ванную, разделся и встал перед зеркалом. Он критически рассматривал свое отражение. В свои шестьдесят три года еще в достаточно хорошей форме – ни живота, ни жировых складок, ни дряблой индюшачьей шеи. Он наполнил ванну, высыпал в воду горсть ароматической соли и, вздохнув, опустил свое тело в душистую горячую воду. Смерть Гольдберга его не потрясла; собственно говоря, он был даже очень рад, что торжество благодаря этому завершилось раньше намеченного времени. Элард сразу отозвался на просьбу матери, которая попросила отвезти ее домой. Так как Зигберт и Ютта прибыли в Мюленхоф чуть позже, он воспользовался возможностью незаметно уединиться. Ему срочно нужен был покой, чтобы наконец обдумать события последних дней.
Элард закрыл глаза и вернулся мыслями к прошедшему вечеру. У него бешено колотилось сердце, когда перед его внутренним взором проплывала цепочка будоражащих и тревожных эпизодов, как будто это был отрывок из видеофильма. Снова и снова. Как могло это так далеко зайти? Всю свою жизнь он должен был бороться с какими-то трудностями в личной и профессиональной жизни, но теперешние события грозили серьезно вывести его из равновесия. Это приводило его в замешательство, поскольку он просто не мог понять, что в нем происходило. Он потерял контроль, и не было никого, с кем он мог бы поговорить о своей дилемме. Как жить ему с этой тайной? Что бы сказали его мать, сыновья, невестки, если бы это однажды стало известно?
Дверь резко открылась. Элард испуганно вздрогнул и прикрыл свою наготу обеими руками.
– Господи, мама, – сказал он недовольно. – Ты не могла постучать?
Только потом он заметил растерянное выражение лица Веры.
– Йосси не просто умер, – выкрикнула она и опустилась на табурет рядом с ванной. – Он был убит!
– Боже мой! Мне очень жаль. – На большее, чем эта неуклюжая фраза, Элард не сподобился.
Вера пристально посмотрела на него.
– Какой ты бессердечный, – прошептала она дрожащим голосом. Потом закрыла лицо руками и начала тихо рыдать.
– Давай, мы должны чокнуться за нашу встречу! – Мирьям потянула Пию в направлении бара и заказала два бокала шампанского.
– С каких пор ты опять во Франкфурте? – спросила Пия. – Последнее, что я слышала о тебе, это то, что ты живешь в Варшаве. Твоя мама рассказала мне об этом пару лет назад, когда я ее случайно встретила.
– Париж – Оксфорд – Варшава – Вашингтон – Тель-Авив – Берлин – Франкфурт, – перечислила Мирьям телеграфным стилем и засмеялась. – В каждом городе я встречала любовь всей моей жизни – и опять с ней расставалась. Наверное, я не гожусь для прочных отношений. Но расскажи о себе! Чем ты занимаешься? Профессия, муж, дети?
– После трех семестров на юридическом факультете я пошла в полицию, – сказала Пия.
– Не может быть! – Мирьям сделала большие глаза. – Каким образом?
Пия замялась. Ей все еще было тяжело говорить об этом, хотя Кристоф считал, что это единственная возможность справиться с ее травмой. Почти двадцать лет Пия ни с кем не говорила об этом самом неприятном событии своей жизни, в том числе и с Хеннингом. Она не хотела опять вспоминать о своей слабости и страхе. Однако Мирьям обладала большей чуткостью, чем предполагала Пия, и сразу стала серьезной.
– Что случилось?
– Это было летом, после выпускных экзаменов, – ответила Пия. – Я познакомилась во Франции с одним мужчиной. Так, курортный роман. Он был симпатичный, и нам было приятно друг с другом. После отдыха для меня все закончилось. Но, к сожалению, не для него. Он преследовал меня, терроризировал письмами и звонками, подстерегал меня везде. А потом ворвался в мою квартиру и изнасиловал меня.
Она пыталась придать своему голосу хладнокровный оттенок, но Мирьям, казалось, почувствовала, какой силы стоило Пие говорить об этом спокойно и на первый взгляд безучастно.
– Боже мой, – сказала она тихо и схватила Кирххоф за руку. – Это ужасно!
– Да, вот так. – Пия криво улыбнулась. – Как-то я подумала, что если бы работала в полиции, то не была бы столь уязвима. И вот так я оказалась в полиции, в комиссии по расследованию убийств.
– А дальше? Ты что-нибудь предприняла? – спросила Мирьям. Пия поняла, что она имела в виду.
– Ничего. – Она пожала плечами и удивилась тому, насколько просто ей было сейчас говорить с Мирьям об отрезке ее жизни, который до этого являлся табу, поскольку раньше она уже пыталась это делать. – Я никогда не рассказывала об этом моему мужу. Думала, что справлюсь с этим сама.
– Но не получилось…
– Да нет, какое-то время было даже довольно неплохо. Только в прошлом году вся эта история опять вернулась.
Она коротко рассказала Мирьям о двух убийствах, которые произошли прошлым летом, и о расследованиях, в ходе которых она познакомилась с Кристофом, и противопоставила это тому, что с ней произошло.
– Кристоф хочет убедить меня посещать группу самопомощи для жертв насилия, – сказала она. – Но я не знаю, следует ли мне это делать.
– Конечно, обязательно! – Голос Мирьям звучал убедительно. – Такая травма может разрушить всю жизнь. Поверь мне, я знаю, о чем говорю. Во время моей работы в Институте Фрица Бауера и в Центре по борьбе с депортацией в Висбадене я слышала об ужасных историях женщин после Второй мировой войны на Востоке. Что пережили эти женщины, не поддается никакому описанию. И многие из них ничего не рассказывали об этом в течение всей их жизни. Это разрушило их психику.
Пия внимательно посмотрела на подругу. Мирьям действительно изменилась. От беззаботной, неглубокой девочки из привилегированной семьи не осталось и следа. Двадцать лет – немалый срок.
– Что это за институт, в котором ты работаешь? – поинтересовалась она.
– Учебно-информационный центр по истории и последствиям Холокоста, – объяснила Мирьям. – Я читаю там лекции, организую выставки и тому подобное. Здорово, да? Раньше я всегда думала, что стану владелицей дискоклуба или жокеем. – Она неожиданно засмеялась. – Ты можешь представить себе лица наших учителей, если бы они узнали, что из нас обеих что-то получилось?
– Они постоянно предрекали нам, что мы закончим нашу жизнь, по меньшей мере, где-нибудь под забором, – ухмыльнулась Пия.
Они заказали еще два бокала шампанского.
– А что с Кристофом? – спросила Мирьям. – Это серьезно?
– Надеюсь, – ответила Пия.
– Он ужасно влюблен. – Мирьям подмигнула ей и наклонилась вперед. – Все время не спускает с тебя глаз.
От этого ее наблюдения у Кирххоф мгновенно побежали по коже мурашки. Подали шампанское, и они вновь чокнулись. Пия рассказала о Биркенхофе и своих животных.
– А где ты живешь сейчас? – поинтересовалась она. – Здесь, во Франкфурте?
– Да, – кивнула Мирьям. – В доме бабушки.
Кто-то, кто не был в курсе семейных отношений Мирьям, уловил бы в этой фразе оттенок мещанства, но Пия прекрасно знала, о чем идет речь. Бабушка Мирьям Шарлотта Горовиц была знатной дамой самого изысканного общества Франкфурта. Ее «дом» был великолепной старой виллой с огромным участком земли в квартале Хольцхаузен, который являлся предметом алчных устремлений всех перекупщиков земельных участков.
Вдруг Пие в голову пришла одна мысль.
– Скажи, Мири, – повернулась она подруге, – имя Давида Йосуа Гольдберга тебе о чем-нибудь говорит?
Мирьям посмотрела на нее с удивлением.
– Конечно, – сказала она. – Йосси Гольдберг – старый знакомый бабушки. Его семья уже десятки лет поддерживает множество проектов еврейской общины во Франкфурте. Почему ты спрашиваешь?
– Так, – ответила уклончиво Пия, когда увидела любопытство в глазах Мирьям. – Сейчас я, к сожалению, не могу тебе больше ничего сказать.
– Полицейские тайны?
– Примерно так. Извини.
– Ничего страшного. – Мирьям подняла свой бокал и улыбнулась. – За нашу встречу через долгие годы! Я действительно очень рада!
– Я тоже. – Пия улыбнулась. – Если у тебя будет желание, заезжай в гости, и мы сможем опять покататься верхом как раньше.
К стойке, у которой они стояли, подошел Кристоф. Самоочевидность, с которой он положил руку на талию Пии, заставили ее сердце счастливо забиться. Хеннинг этого никогда не делал. Нежные прикосновения в общественном месте он считал «безвкусным выставлением напоказ гордости обладателя» и всячески этого избегал.
Они выпили втроем еще по бокалу шампанского, потом еще по одному. Пия рассказала о своем походе в Н&М, когда она оказалась в отделе моды для беременных, и они до слез смеялись над этим. Когда Кирххоф опомнилась, было уже половина первого, и она подумала, что давненько так приятно и раскрепощенно не веселилась. Хеннинг всегда уже в десять часов хотел ехать домой или в институт, или где-нибудь в углу вел с кем-нибудь важные беседы, из которых она автоматически исключалась. На сей раз все было по-другому. Кристоф в тайной балльной системе оценки Пии, в категории «Развлечения», получил высший балл.
Когда они покинули Дом Зоологического общества и рука об руку искали машину, они все еще продолжали смеяться, и Пия знала, что она вряд ли могла быть еще более счастливой, чем в данный момент.
Боденштайн вздрогнул, когда в дверном проеме его кабинета появилась Козима.
– Привет, – сказал он. – Ну, как прошло твое совещание?
Жена подошла ближе и наклонила голову.
– Весьма конструктивно. – Она улыбнулась и поцеловала его в щеку. – Не беспокойся, я не собираюсь самолично пробираться через реликтовые леса. Но мне удалось заполучить в качестве руководителя экспедиции Вильфрида Дечента.
– Я уже задавался вопросом, возьмешь ли ты Софи с собой, или мне нужно брать отпуск, – ответил Оливер, скрывая свое облегчение. – Который час?
– Половина первого. – Козима наклонилась вперед и по смотрела на экран лэптопа. – А что ты делаешь?
– Ищу информацию о человеке, который был убит.
– И?.. – спросила она. – Что-нибудь нашел?
– Не особенно много.
Боденштайн коротко рассказал, чтоузнал о Гольдберге. Он любил советоваться с Козимой. Она обладала острым умом и достаточно беспристрастно смотрела на его дела, чтобы помочь ему, если он при затянувшихся расследованиях иногда не видел очевидного.
Когда он сообщил ей о результатах вскрытия, жена широко раскрыла глаза.
– Я не верю, – сказала она убежденно. – Этого не может быть!
– Я это видел собственными глазами, – возразил Оливер. – Кирххоф еще никогда не ошибался. На первый взгляд, в самом деле, ничто не указывает на то, что у Гольдберга было темное прошлое. Но более чем через шестьдесят лет многое можно скрыть. Его ежедневник не содержит никакой информации, пара имен и сокращений, больше ничего. Только на сегодняшней дате было написано имя и число. – Он зевнул и потер затылок. – «Вера 85». Звучит как логин электронной почты…
– «Вера 85»? – прервала его Козима и выпрямилась. – Сегодня утром мне кое-что пришло в голову, когда ты упомянул имя Гольдберга. – Она коснулась указательным пальцем носа и наморщила лоб.
– Да? И что же?
– Вера. Вера Кальтензее. Она сегодня отмечала свой 85-летний юбилей у Квентина и Мари-Луизы. Розали об этом рассказывала, и моя мама тоже была приглашена.
Боденштайн почувствовал, как мгновенно исчезла его усталость. Вера 85.Вера Кальтензее, 85-й день рождения… Это могло бы стать объяснением загадочной записи в дневнике погибшего! Разумеется, Оливер знал, кто такая эта женщина. За свои достижения в области предпринимательства, а также за активную деятельность в социальной и культурной сфере Вера Кальтензее, имя которой упоминалось в одном ряду с такими влиятельными женщинами, как Энне Бурда или Фриде Шпрингер, [8]8
Энне Бурда (1909–2005) – основательница знаменитого журнала мод «Бурда-моден»; Фриде Шпрингер – богатейшая в Германии бизнесвумен в сфере масс-медиа, вдова медиамагната Акселя Шпрингера.
[Закрыть]получила бесчисленные награды и премии. Но какое отношение имела эта дама с безупречной репутацией к бывшему члену СС? Ее имя в связи с этим человеком придало бы делу дополнительную шумиху, от которой Боденштайн с удовольствием отказался бы.
– Кирххоф, должно быть, ошибся, – сказала Козима прямо. – Вера никогдане стала бы общаться с бывшим нацистом, тем более после того, как она в 1945 году благодаря нацистам потеряла все – семью, родину, замок в Восточной Пруссии…
– Может быть, она этого не знала, – ответил Оливер. – Гольдберг выстроил превосходную легенду. Если бы его не убили и он не оказался бы на столе Кирххофа, то унес бы свою тайну с собой в могилу.
Козима задумчиво прикусила нижнюю губу.
– Бог мой, как это ужасно!
– Прежде всего, ужасно для моей карьеры, как мне сегодня достаточно отчетливо заявил Нирхоф, – ответил Боденштайн с ноткой сарказма.
– Что ты имеешь в виду?
Он повторил, что сказал ему сегодня шеф.
Козима удивленно подняла брови.
– Я не знала, что он собирается покидать Хофхайм.
– Да, об этом уже некоторое время перешептываются на работе. – Оливер выключил настольную лампу. – Нирхоф опасается дипломатических осложнений. В таком деле, как это, ему не удастся заполучить лавры, и он это понимает.
– Но он не может просто запретить вам вести расследование! Это ведь воспрепятствование действиям полиции!
– Нет, – Оливер поднялся и положил руку на плечо Козимы, – это просто политика. Ладно, неважно. Пошли спать, завтра будет еще день. Может быть, наша принцесса даст нам выспаться.
