Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)
– Так вы достойный зять моей дорогой подруги Габриэлы? – констатировала она и стала его испытующе рассматривать. – Она расхваливает вас на все лады. Я надеюсь, что мой подарок к рождению вашей малышки вам понравился?
– Разумеется. Огромное спасибо. – Боденштайн при всем своем желании не мог вспомнить про подарок Веры Кальтензее к рождению Софии, но предполагал, что Козима по достоинству оценила его в благодарственном письме.
– Добрый день, фрау Кирххоф, – Вера Кальтензее повернулась к Пие и подала ей руку, – рада с вами познакомиться. —Она немного наклонилась вперед. – Я еще никогда не встречала такую симпатичную женщину-полицейского. Какие же у вас красивые голубые глаза, моя дорогая!
Пия, которая, собственно, всегда с недоверием относилась к комплиментам, невольно почувствовала себя польщенной и смущенно засмеялась. Она предполагала, что эта всем известная и очень богатая женщина отнесется к ней с пренебрежением или вовсе не обратит на нее никакого внимания, и была приятно удивлена, насколько Вера Кальтензее была обычной и непретенциозной дамой.
– Но входите же!
Пожилая дама взяла Пию под руку, как будто они были старыми подругами, и повела их в гостиную, стены которой были завешаны фламандскими настенными коврами. Перед массивным мраморным камином стояли три кресла и столик, которые, несмотря на свой неброский вид, вероятно, стоили дороже, чем вся мебель в Биркенхофе. Вера сделала приглашающий жест, указав в сторону кресел.
– Пожалуйста, – сказала она дружески, – присаживайтесь. Могу я предложить вам кофе или что-нибудь освежающее?
– Нет, спасибо, – отказался вежливо Боденштайн. – Сообщение о смерти человека легче делать стоя, чем за чашкой кофе.
– Хорошо. Что привело вас ко мне? Вряд ли это простой визит вежливости, – Вера Кальтензее все еще улыбалась, но в ее глазах появилось озабоченное выражение.
– К сожалению, нет, – подтвердил Оливер.
Улыбка исчезла с лица пожилой дамы, и она сразу стала казаться трогательно беспомощной. Вера села в кресло и выжидающе посмотрела на Боденштайна, как школьница на учителя.
– Сегодня утром нас вызвали в дом Германа Шнайдера, где был обнаружен его труп. Там мы нашли некие указания на то, что вы были с ним знакомы, поэтому мы здесь.
– Боже мой, – прошептала в ужасе Вера и побледнела. Трость выскользнула у нее из руки, пальцы ухватились за медальон, висевший на ее шее. – Как он… я имею в виду… что… что случилось?
– Его убили в собственном доме. – Боденштайн поднял трость и хотел подать ее Вере, но та не обращала на это внимания. – Мы предполагаем, что это был тот же самый преступник, который убил Давида Гольдберга.
– О нет! – Фрау Кальтензее сдавленно всхлипнула и прикрыла рот рукой. Скопившиеся в ее глазах слезы побежали по морщинистым щекам.
Пия с упреком посмотрела на шефа, и тот быстро поднял брови, отвечая на ее взгляд. Кирххоф опустилась перед Верой на колени и участливо положила свою руку на руку пожилой женщины.
– Мне очень жаль, – сказала она тихо. – Вам принести стакан воды?
Вера попыталась взять себя в руки и улыбнулась сквозь слезы.
– Спасибо, моя дорогая, – прошептала она. – Это было бы очень любезно с вашей стороны. Там сзади, на столике должен стоять графин.
Пия поднялась и подошла к столику, на котором стояли различные напитки и перевернутые бокалы. Фрау Кальтензее благодарно улыбнулась, когда Пия подала ей бокал воды, и сделала глоток.
– Мы можем задать вам несколько вопросов, или для вас будет лучше, если мы перенесем это на более позднее время? – спросила Пия.
– Нет, нет. Уже… уже все нормально. – Вера достала из кармана кашемирового жакета белоснежный носовой платок, промокнула глаза и высморкалась. – Это всего лишь шок от такого сообщения. Герман… я имею в виду, он был… в течение многих лет хорошим, близким другом нашей семьи. И теперь он умер такой страшной смертью! – Ее глаза опять наполнились слезами.
– Мы обнаружили в доме Германа Шнайдера приглашение на ваш день рождения, – сказала Пия. – Кроме того, на его счет в Швейцарском банке регулярно поступали платежи от KMF.
Вера Кальтензее кивнула. Она опять взяла себя в руки и говорила тихим, но твердым голосом.
– Герман был старым другом моего покойного мужа, – объяснила она. – После выхода на пенсию он стал консультантом нашей дочерней фирмы в Швейцарии «KMF Swiss». Герман был раньше финансистом. Его опыт и советы были очень ценными.
– Что вам известно о господине Шнайдере и его прошлом? – спросил Боденштайн, который все еще держал трость в руке.
– Вы имеете в виду его профессиональную или личную жизнь?
– Лучше всего и то, и другое. Мы ищем того, у кого была причина убить господина Шнайдера.
– В таком случае я при всем своем желании не могу представить никого, кто мог бы иметь такие основания. – Вера Кальтензее убедительно покачала головой. – Он был такой приятный человек. После смерти его жены он жил совсем один в своем доме, хотя был нездоров. Но он не хотел переезжать в дом престарелых.
Пия могла себе представить, почему. Там он едва ли мог просматривать военную хронику или повесить на стену фотографию Гитлера с его автографом. Но она ничего не сказала.
– Как долго вы знали господина Шнайдера?
– Очень долго. Он был очень близким другом Ойгена, моего покойного мужа.
– Он тоже знал господина Гольдберга?
– Да, конечно. – Вера, казалось, была несколько раздражена. – Почему вы об этом спрашиваете?
– На обоих местах преступления мы обнаружили число, – сказал Боденштайн. – 16145. Оно было написано на крови жертв и могло бы указывать на связь между обоими преступлениями.
Вера Кальтензее ответила не сразу. Ее руки обхватывали спинку кресла. На долю секунды на ее лице появилось выражение, которое изумило Пию.
– 16145? – задумчиво спросила старая дама. – И что это означает?
Прежде чем Боденштайн успел что-то ответить, в гостиную вошел мужчина. Он был высоким и стройным, почти худым, в костюме, с шелковым кашне, с трехдневной щетиной на лице и волосами с проседью, доходившими до плеч, напоминавший стареющего театрального актера. Он с удивлением посмотрел сначала на Боденштайна, затем на Пию и наконец на Веру. Пия была уверена, что они уже когда-то встречались.
– Я не знал, что у тебя гости, мама, – сказал он и хотел уйти. – Извините, что помешал.
– Останься! – Голос Веры был резким, но при этом она улыбнулась, повернувшись к Боденштайну и Пие. – Это Элард, мой старший сын. Он живет здесь, в моем доме. – Затем она посмотрела на своего сына. – Элард, это главный комиссар фон Боденштайн из уголовной полиции Хофхайма, зять Габриэлы. А это его коллега… пожалуйста, извините, я забыла ваше имя.
Прежде чем Пия успела что-то сказать, Элард заговорил. У него был хотя и прокуренный, но приятный мелодичный голос.
– Фрау Кирххоф, – обратился он к Пие, поразив ее феноменальной памятью на имена. – Мы встречались с вами некоторое время тому назад. Как дела у вашего супруга?
«Профессор Элард Кальтензее», – подумала Пия. Конечно, она его знает! Он был историком искусств и долгое время работал деканом факультета по своей специальности во Франкфуртском университете. Пия вместе с Хеннингом, который, как заместитель руководителя Института судебной медицины, также относился к профессорско-преподавательскому составу университета, время от времени посещала мероприятия, участие в которых принимал и Элард Кальтензее. Она вспомнила, что ходили слухи, будто он неразборчив в связях и любит молоденьких представительниц мира искусства. Между тем, ему, должно быть, было уже за шестьдесят, но он все еще выглядел достаточно привлекательно.
– Спасибо, – Пия не стала упоминать, что Хеннинг и она уже два месяца тому назад развелись, – у него все в порядке.
– Германа убили, – сообщила Вера. Ее голос опять дрожал. – Поэтому приехала полиция.
– Да что ты! – Элард поднял брови. – Когда же?
– Вчера ночью, – ответил Боденштайн. – Его убили в холле собственного дома.
– Это ужасно. – Профессор Кальтензее воспринял новость без видимого душевного волнения, и Пия задалась вопросом, знал ли он о нацистском прошлом Шнайдера. Но она не могла его об этом спросить. По крайней мере, не здесь и не сейчас.
– Ваша мама уже рассказала нам, что господин Шнайдер был близким другом вашего покойного отца, – сказал Боденштайн.
Пия заметила, как Элард быстро взглянул на мать, и ей показалось, что она увидела в этом взгляде нечто напоминающее насмешку.
– Тогда это верно, – ответил он.
– Мы предполагаем, что существует параллель между этим убийством и убийством Давида Гольдберга, – продолжил Боденштайн. – В обоих случаях на месте преступления мы обнаружили число, которое является для нас полной загадкой. Кто-то написал на крови жертв цифры 16145.
Вера издала сдавленный звук.
– 16145? – повторил задумчиво ее сын. – Это могло бы быть…
– Ах, как это ужасно! Для меня это все уже слишком! – неожиданно воскликнула фрау Кальтензее и закрыла глаза правой рукой. Ее узкие плечи вздрагивали, она громко зарыдала.
Боденштайн сочувственно взял ее за левую руку и тихо сказал, что разговор можно продолжить позже. Но Пия смотрела не на нее, а на ее сына. Элард и не собирался утешать свою мать, рыдание которой перешло в истерический плач. Вместо этого он подошел к столику и невозмутимо налил себе коньяк. Его лицо было абсолютно неподвижным, но в глазах улавливалось выражение, которое Пия не могла назвать иначе, чем пренебрежительное.
Его сердце колотилось, и он отступил несколько назад, когда услышал шаги с другой стороны двери. Затем дверь распахнулась. От взгляда Катарины у него опять перехватило дыхание. На ней было розовое льняное платье и белый жакет, черные блестящие волосы густыми локонами падали ей на плечи, а длинные ноги были загорелыми.
– Привет, дорогая. Как дела? – Томас Риттер заставил себя улыбнуться и подошел к ней. Она смерила его холодным взглядом сверху донизу.
– Дорогая, – повторила она язвительно. – Ты хочешь надо мной поиздеваться?
Как прекрасно, что она есть, пусть даже такая дерзкая. Но именно это делает ее очаровательной. С испугом Риттер подумал о том, не могла ли Катарина узнать о них с Марлен, но потом отогнал эти мысли. Уже несколько недель она была то в издательстве в Цюрихе, то на Майорке и не могла это узнать.
– Заходи, – Катарина повернулась, и Томас последовал за ней через просторную квартиру наверх, на террасу, располагавшуюся на плоской крыше.
У него пронеслось в голове, что Катарина, наверное, очень развеселилась бы, если бы узнала, что он сделал. В отношении семейства Кальтензее они были едины в своей одержимости мести. Но ему было не по себе при мысли о том, что они вместе с Катариной будут насмехаться над Марлен.
– Ну, – Катарина разговаривала стоя, не предложив сесть и ему, – насколько ты продвинулся? Мой шеф постепенно теряет терпение.
Риттер замялся.
– Я недоволен первыми главами, – сказал он. – Мне порой кажется, будто Вера появилась в 1945 году во Франкфурте из пустоты. Нет ни старых фотографий того времени, ни семейных документов – просто ничего! Пока вся рукопись читается как обычная биография известной личности.
– Ты ведь сказал мне, что у тебя еще есть крутой источник. – Катарина Эрманн сердито наморщила лоб. – Почему у меня такое чувство, что ты меня водишь за нос?
– Это не так, – ответил Риттер мрачно. – Действительно не так! Но Элард каждый раз избегает меня и просит сказать, что его нет на месте.
Сияющее голубое небо над старым городом Кёнигштайна покрылось облаками, но Риттер не мог по достоинству оценить потрясающий вид с крыши-террасы Катарины на руины крепости на одной стороне и на виллу Андрэ на другой стороне.
– Твой источник – Элард? – Катарина покачала головой. – А ты не мог мне это раньше сказать?
– Что бы это изменило? Ты думаешь, он скорее что-то скажет тебе, нежели мне?
Катарина Эрманн окинула его взглядом.
– Как и всегда, сказала она наконец. – Довольствуйся тем, что я тебе рассказала. Это тоже достаточно взрывной материал.
Риттер кивнул и закусил нижнюю губу.
– У меня, правда, еще одна небольшая проблема, – сказал он смущенно.
– Сколько тебе нужно? – спросила Катарина с неподвижным лицом.
Риттер помялся некоторое время и вздохнул.
– Пять тысяч закрыли бы самые большие прорехи.
– Я дам тебе деньги, но только при одном условии.
– При каком?
Катарина язвительно улыбнулась.
– Ты закончишь книгу в ближайшие три недели. Она должна выйти не позднее начала сентября, когда моя близкая подруга Ютта будет выставляться основным кандидатом.
Три недели! Томас Риттер подошел к парапету террасы. Как его только угораздило попасть в это идиотское положение? Его жизнь была в полном порядке до того момента, пока ему в приступе мании величия не изменил здравый смысл. Когда он рассказал Катарине о своей идее написать разоблачительную биографию о Вере, он не предполагал, какой восторг это вызовет у нее – некогда лучшей подруги Ютты Кальтензее.
Катарина не могла простить ей того, как хладнокровно та избавилась от нее тогда; она страстно жаждала мести, хотя в этом не было никакой нужды. Ее кратковременный брак со швейцарским издателем Беатом Эрманном оказался более чем выгодным; старик года через два после свадьбы со своей лучшей сотрудницей, сильно переоценив свои физические возможности, умер от инфаркта, занимаясь с ней любовью, и Катарина унаследовала все: его имущество, недвижимость и издательство. Но жало обиды на Ютту из-за ее вызванной ревностью интриги, очевидно, засело глубоко. Катарина разожгла аппетит Томаса Риттера перспективой миллионного гонорара, который принесет скандальная биография одной из самых знаменитых женщин Германии в современной истории. И из-за этого он потерял все, что для него было так важно: работу, престиж, будущее. Вера узнала о его намерении и вышвырнула вон. С тех пор он был изгоем в обществе, жил в большей или меньшей степени на деньги Катарины, занимался работой, которую презирал всем сердцем, и собственными силами не мог выйти из этой ситуации. Идея тайного брака с Марлен, которая – в его слепой жажде мести – показалась ему такой блестящей, оказалась, между тем, очередной ловушкой, в которую он попался по своей глупости. Иногда Томас вообще не знал, кому и что он может сказать.
Катарина подошла к нему.
– Я каждый день должна выдумывать все новые предлоги, почему ты, наконец, не сдаешь эту проклятую рукопись, – сказала она резко, чего он раньше в ней не замечал. – Они хотят, в конце концов, увидеть результаты того, за что мы тебе уже несколько месяцев отстегиваем бабки.
– Через три недели ты получишь законченную рукопись, – пообещал поспешно Томас. – Я должен немного изменить вступление, потому что не нашел то, на что рассчитывал. Но история с Ойгеном Кальтензее достаточно острая.
– Я надеюсь, что для тебя все завершится удачно, – Катарина наклонила голову. – И для меня тоже. Хотя это издательство принадлежит мне, я, тем не менее, должна отчитываться перед своими деловыми партнерами.
Томасу удалось изобразить искреннюю улыбку. Он полностью осознавал, насколько привлекательна была его внешность и какой эффект он может производить. Опыт подсказывал ему, что в нем было нечто, что заставляло женщин боготворить его. Красавица Катарина не была исключением.
– Иди сюда, дорогая. – Он облокотился на парапет и протянул к ней руки. – Давай поговорим о делах позже. Я по тебе соскучился.
Еще некоторое время она поломалась, затем перестала сопротивляться и тоже улыбнулась.
– Речь идет о миллионах, – напомнила она ему, понизив голос. – Наши юристы нашли возможность обойти судебный запрет, издав книгу в Швейцарии.
Риттер скользил губами сверху вниз по ее тонкой шее и вдруг отчетливо ощутил порыв чувства, зарождающегося в его подчревной области, когда она требовательно прижалась к нему. После скучного традиционного секса с Марлен его возбуждала мысль о грубоватой безудержности, с которой Катарина умела довести его до границ его рассудка.
– Кроме того, – пробормотала она, расстегивая его ремень, – я сама поговорю с Элардом. Он мне еще никогда ни в чем не отказывал.
– Вы заметили ее реакцию, когда упомянули это число? – спросила Пия, когда они с Оливером ехали из Мюленхофа в Хофхайм, в комиссариат. Все время она размышляла о том, чтоименно увидела на какое-то мгновение в лице Веры Кальнензее. Страх? Ненависть? Испуг? – И как она разговаривала со своим сыном. Так… властно.
– Я ничего такого не заметил. – Боденштайн покачал головой. – И даже если она отреагировала как-то странно, то это ведь можно понять. Мы сообщили ей, что был убит старый друг их семьи. Кстати, откуда вы знаете сына фрау Кальтензее?
Пия объяснила ему.
– Известие о смерти Шнайдера, казалось, оставило его совершенно безразличным, – добавила она. – Не похоже, чтобы он был этим особенно шокирован.
– И какой вы хотите сделать из этого вывод?
– Никакой. – Пия пожала плечами. – Максимум, он не любил ни Шнайдера, ни Гольдберга. У него не нашлось ни единого слова утешения для собственной матери.
– Может быть, он считал, что она имеет в душе достаточно сострадания. – Боденштайн поднял брови и издевательски ухмыльнулся. – Я уж начал опасаться, что вы тоже разрыдаетесь.
– Да, черт побери. Это было непрофессионально, я знаю, – призналась Пия сокрушенно. Она злилась на то, что дала старой даме себя до такой степени окрутить. Как правило, Кирххоф соблюдала достаточную дистанцию и могла без сочувствия видеть чужие слезы. – Рыдающие седовласые старушки – это моя «ахиллесова пята».
– Понятно, – Боденштайн весело посмотрел на нее боковым зрением. – До сего времени я думал, что вашей «ахиллесовой пятой» являются психически неустойчивые молодые люди из хорошей семьи, которые подозреваются в убийстве.
Пия поняла намек на Лукаса ван ден Берга, но у нее была по меньшей мере столь же хорошая память, как у Боденштайна.
– Есть такая поговорка, шеф: «Других не суди, на себя погляди», – возразила она, насмешливо улыбаясь. – Если уж мы заговорили о слабостях, я вспоминаю одну женщину-ветеринара и ее симпатичную дочь, которая…
– Хорошо, хорошо, – поспешно прервал ее Оливер. – Вы действительно совершенно не понимаете шуток.
– Так же, как и вы.
Зажужжал автомобильный телефон. Это был Остерманн, который сообщил им, что получено разрешение на вскрытие трупа Шнайдера. Кроме того, у него были интересные новости из технико-криминалистической лаборатории в Висбадене. На самом деле коллеги из Федерального управления уголовной полиции, спеша замять дело, забыли про следы, которые были отправлены на исследование в лабораторию.
– Мобильный телефон, найденный в цветнике рядом с входной дверью дома Гольдберга, принадлежит Роберту Ватковяку, – сказал Остерманн. – Он зафиксирован службой уголовной регистрации, вместе с отпечатками пальцев и всем прочим. Старый знакомый, который, кажется, настолько амбициозен, что поставил себе целью нарушить каждый из параграфов Уголовного кодекса. Убийство в его списке пока еще не значится. Все остальное уже было: кражи в магазине, телесные повреждения, разбойное нападение, повторные нарушения закона о наркотических средствах, езда без прав, многократное изъятие водительских прав за езду за рулем в нетрезвом состоянии, попытки изнасилования и так далее.
– Тогда доставьте его в комиссариат, – сказал Боденштайн.
– Это не так просто. У него нет постоянного местожительства с тех пор, как он полгода тому назад был выпущен из тюрьмы.
– А какой его последний адрес?
– Это очень интересно, – сказал Остерманн. – Он все еще зарегистрирован в Мюленхофе, в поместье семьи Кальтензее.
– Каким образом? – Пия была поражена.
– Может быть, потому, что он является внебрачным сыном старшего Кальтензее, – ответил Остерманн.
Пия быстро посмотрела на Боденштайна. Может это быть случайностью, что опять всплыло имя Кальтензее?
Зазвонил ее мобильник. Номер, который высветился на дисплее, был ей незнаком, но она ответила на звонок.
– Привет, Пия, это я, – услышала она голос своей подруги Мирьям. – Я не помешала?
– Нет, нисколько, – ответила Пия. – Что случилось?
– Ты уже знала в субботу вечером, что Гольдберга убили?
– Да, – сказала Пия. – Только не могла тебе ничего сказать.
– О боже! Кому только потребовалось убивать такого старого человека, как он?
– Хороший вопрос, на который у нас тоже нет ответа, – ответила Пия. – К сожалению, расследование по этому делу было передано в другую инстанцию. На следующий день появился сын Гольдберга, с подкреплением из американского консульства и МВД, и забрал труп своего отца. Мы были этим несколько удивлены.
– Да, это может быть связано с тем, что вы не знаете наших традиций погребения, – сказала Мирьям после небольшой паузы. – Заль, сын Гольдберга, очень правоверный человек. По еврейским обычаям умерший должен быть по возможности похоронен в день смерти.
– Вот оно что. – Пия посмотрела на Боденштайна, который закончил разговаривать с Остерманном и прикоснулся указательным пальцем к губам. – Так он уже похоронен?
– Да. Прямо в понедельник. На еврейском кладбище во Франкфурте. Правда, после окончания Шивы будет еще официальная панихида.
– Шивы? – спросила Пия, не понимая, о чем идет речь. Она знала это слово только как имя божества в индуизме.
– Шива – по-еврейски «семь», – объяснила Мирьям, – и обозначает семидневный траур, который соблюдается после похорон. Заль Гольдберг и его семья будут находиться в это время во Франкфурте.
Вдруг Пие в голову пришла одна мысль.
– А где ты сейчас? – спросила она подругу.
– Дома, – ответила Мирьям. – А что?
– У тебя есть время встретиться со мной? Я должна тебе кое-что рассказать.
Элард Кальтензее стоял у окна на первом этаже большого дома и наблюдал, как в ворота въехала машина его брата и остановилась перед входной дверью. Со злой улыбкой он отвернулся от окна. Вера все привела в движение, чтобы контролировать ситуацию, так как попадания все более приближались к ним, и отчасти он сам был в этом виноват. Правда, сам Элард тоже не знал, что означало это число, но у него имелось подозрение, что его матери это известно. С помощью своего совершенно нетипичного истерического плача она ловко избежала дальнейших вопросов полиции, чтобы сразу после этого взять бразды правления в свои руки. Как только исчезли полицейские, Вера позвонила Зигберту, и тот, конечно, бросил все, чтобы незамедлительно приехать к матери.
Элард стянул с ног туфли и снял пиджак, повесив его на напольную вешалку. Почему эта дама из полиции, жена Кирххофа, так странно на него смотрела? Вздохнув, он сел на край постели, закрыл лицо руками и попытался воспроизвести в памяти каждую деталь разговора. Не сказал ли он что-нибудь лишнее? Не вел ли себя как-то необычно или подозрительно? Не возникло ли у женщины-полицейского какое-нибудь подозрение? А если да, то почему? Он чувствовал себя скверно.
Внизу остановился еще один автомобиль. Ну конечно, Вера вызвала сюда еще и Ютту. В таком случае через некоторое время она вызовет вниз и его, на семейный совет. Постепенно Эларду становилось все яснее, что он был неосторожен и допустил серьезную ошибку. Мысль о том, что могло случиться, если бы они это узнали, вызывало у него боль в сердце. Но не было никакого смысла забиваться в угол. Он должен жить дальше как всегда и вести себя так, как будто ни о чем не подозревает.
Элард испуганно вздрогнул, когда неожиданно и очень громко зазвонил его мобильный телефон. К его удивлению, это была Катарина Эрманн, лучшая подруга Ютты.
– Привет, Элард! – По голосу Катарины чувствовалось, что она была в прекрасном расположении духа. – Как дела?
– Катарина! – Элард попытался казаться более спокойным, чем был на самом деле. – Тебя давно не было слышно. Чем обязан твоему звонку?
Ему всегда нравилась Катарина; время от времени они встречались на различных культурных мероприятиях во Франкфурте или по поводу каких-нибудь общественных акций.
– Я сразу с места в карьер, – сказала она. – Мне нужна твоя помощь. Мы можем где-нибудь встретиться?
Не терпящая отлагательства нотка в ее голосе усилила неприятное чувство, которое Элард ощущал внутри.
– Сейчас это не очень удобно, – ответил он уклончиво. – У нас в доме царит критическая атмосфера.
– Убит старший Гольдберг, я это слышала.
– Да что ты? – Элард спрашивал себя, как она могла об этом услышать. Прессу удалось успешно устранить от информации об убийстве дяди Йосси. Но, возможно, ей об этом рассказала Ютта.
– Может быть, тебе известно, что Томас пишет книгу о твоей матери, – продолжала Катарина.
Элард ничего не возразил на это, но ощущение досады усилилось. Конечно, он знал о сумасбродной идее с книгой, которая уже создала достаточно оснований для конфликтной ситуации внутри семьи. Больше всего он хотел просто уйти от этого разговора, но это ничего не дало бы. Катарина Эрманн была известна своей настойчивостью. Она не оставит его в покое до тех пор, пока не получит то, что хочет.
– Ты наверняка слышал, что предпринял в отношении этого Зигберт?
– Да, слышал. Почему тебя это интересует?
– Потому что книгу издает мое издательство.
Эта новость на мгновение лишила Эларда дара речи.
– Ютта это знает? – спросил он.
Катарина рассмеялась.
– Не имею представления. Мне это безразлично. Для меня важно дело. Биография твоей матери стоит миллионы. Мы хотим издать книгу в любом случае, к открытию книжной ярмарки в октябре, но у нас нет еще важного фонового материала, который, я полагаю, ты нам сможешь достать.
Элард оцепенел. У него вдруг пересохло во рту, руки покрылись потом.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказал он хрипловатым голосом. Как Катарина могла об этом узнать? От Риттера? И если он рассказал это ей, то кому еще? Ах, если бы он только мог предположить, что все это может за собой повлечь, он бы отказался от этой затеи!
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. – Голос Катарины стал более холодным. – Перестань, Элард! Никто не узнает, что ты нам помог. Пока хотя бы подумай над этим. Ты можешь позвонить мне в любое время.
– Я не могу больше говорить. – Элард закончил разговор, не попрощавшись.
Сердце бешено колотилось. Его тошнило. Он судорожно пытался привести в порядок свои мысли. Риттер, должно быть, все рассказал Катарине, хотя поклялся всем святым держать язык за зубами!
В холле перед входной дверью в комнату Элард услышал приближающиеся шаги, энергичный стук высоких каблуков, какие носила только Ютта. Было поздно для того, чтобы незаметно исчезнуть из дома. И вообще, он опоздал на несколько лет…
Пия и Мирьям встретились в бистро на Шиллерштрассе, которое с момента его открытия примерно два месяца тому назад имело репутацию нового заведения, известного лишь знатокам гастрономического мира Франкфурта. Они заказали фирменное блюдо заведения: нежирный бургер-гриль из мяса счастливых коров из Рёна. [18]18
Рён ( нем.Rhön) – горный массив, расположенный в центральной части Германии.
[Закрыть]Мирьям едва могла скрыть свое любопытство, поэтому Пия сразу перешла к своему намерению – побеседовать.
– Послушай, Мири. Все, о чем мы сейчас будем говорить, носит абсолютно конфиденциальный характер. Ты действительно не должна рассказывать об этом ни одной живой душе, иначе у меня будут огромные неприятности.
– Я не вымолвлю ни слова, – Мирьям подняла руку в клятве. – Обещаю.
– Хорошо. – Пия наклонилась вперед и понизила голос. – Насколько хорошо ты знала Гольдберга?
– Я встречалась с ним пару раз. С тех пор, как я себя помню, он постоянно бывал у нас, если приезжал во Франкфурт, – ответила Мирьям, немного подумав. – Бабушка очень дружила с Сарой, его женой, и, разумеется, с ним тоже. У вас уже есть предположение, кто его убил?
– Нет, – ответила Пия. – Тем более что это уже не наше дело. И честно говоря, я также не верю, что появление сына Гольдберга в сопровождении американского консула, сотрудников ФУУП, ЦРУ, а также представителей МВД каким-то образом связано с еврейскими традициями похорон.
– ФУУП? ЦРУ? Ты шутишь! – изумилась Мирьям.
– Да. Расследование было передано им. И мы предполагаем, что нам известна истинная причина этого. У Гольдберга была довольно темная тайна, и возможно, что его сын и друзья не хотели, чтобы это стало кому-либо еще известно.
– Расскажи, – настаивала Мирьям. – Что за тайна? Я слышала, что раньше он занимался довольно сомнительными сделками, но он в этом не одинок. Может, это он убил Кеннеди?
– Нет. – Пия покачала головой. – Он был членом СС.
Мирьям пристально посмотрела на нее, потом на ее лице появилась недоверчивая улыбка.
– Это не предмет для шуток! – сказала она. – Скажи, наконец, правду.
– Это и естьправда. При вскрытии на его левом плече была обнаружена татуировка группы крови. Такую татуировку наносили только эсэсовцам. В этом нет никаких сомнений.
Улыбка исчезла с лица Мирьям.
– Татуировка – это факт, – сказала сухо Пия. – Когда-то он пытался ее удалить. Но в подкожной ткани она отчетливо видна. Группа АВ. Это была его группа крови.
– Да, но этого вправду не может быть, Пия! – Мирьям покачала головой. – Бабушка знала его шестьдесят лет, каждый здесь знал его! Он жертвовал большие деньги на еврейские организации и многое сделал для примирения между немцами и евреями. Не может быть, чтобы он раньше был нацистом.
– А если это все-таки было? – сказала Кирххоф. – Что, если он в действительности не был тем, за кого себя выдавал?
Мирьям молча смотрела на нее, закусив нижнюю губу.
– Ты можешь мне помочь, – продолжила Пия. – В институте, в котором ты работаешь, у тебя наверняка есть доступ к делам и документам о еврейской части населения в Восточной Пруссии. Ты могла бы больше разузнать о его прошлом.
Она смотрела на подругу и буквально видела, как работает ее мозг. Возможность того, что такой человек, как Давид Гольдберг, имел столь невероятную тайну, которую хранил десятилетиями, была настолько неслыханной, что она должна была привыкнуть к этой мысли.
– Сегодня утром был обнаружен труп еще одного человека, по имени Герман Шнайдер, – тихо сказала Пия. – Он был убит в своем доме точно так же, как и Гольдберг, – выстрелом в затылок. Ему было далеко за восемьдесят, и жил он один. Его кабинет в подвале выглядит как кабинет Гитлера в Рейхсканцелярии – со знаменем, на котором изображена свастика, и с фотографией фюрера с его личным автографом. Должна тебе сказать, это производит по-настоящему ужасающее впечатление. И мы установили, что этот Шнайдер, как и Гольдберг, был в дружеских отношениях с Верой Кальтензее.
– С Верой Кальтензее? – Мирьям широко раскрыла глаза. – Я ее хорошо знаю! Она уже в течение нескольких лет оказывает поддержку Центру по борьбе с депортацией. Каждый знает, как она ненавидела Гитлера и Третий рейх. Она не допустит этого, если ее друзей попытаются представить как бывших нацистов.
