Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)
Воскресенье, 29 апреля 2007 года
Директор уголовной полиции Нирхоф был обеспокоен. Крайне обеспокоен. Ранним воскресным утром ему позвонил чиновник высокого ранга из ФУУП – Федерального управления уголовной полиции – и дал ему категорическое распоряжение немедленно прекратить все следственные действия по делу Гольдберга. Несмотря на то что из-за политических осложнений, которые могли легко возникнуть в связи с этим убийством, Нирхоф не испытывал страстного желания подставлять себя и свое ведомство под перекрестный огонь критики, ему совершенно не понравилось, как с ним обошлись. Он вызвал Боденштайна в комиссариат и под большим секретом сообщил руководителю отдела, что случилось.
– Сегодня утром первым самолетом из Нью-Йорка прилетел Залмон Гольдберг, – сказал он. – И потребовал немедленной выдачи останков своего отца.
– От вас? – удивленно спросил Боденштайн.
– Нет. – Нирхоф раздраженно покачал головой. – Гольдберг появился с подкреплением из двух людей из ЦРУ и генерального консула США при начальнике полицейского управления. Он, конечно, не имел представления, о чем вообще идет речь, поэтому связался с Министерством внутренних дел и Федеральным управлением уголовной полиции.
Министр внутренних дел лично взялся за это дело. Все собрались в Институте судебной медицины: Нирхоф, госсекретарь из МВД, начальник Полицейского управления Франкфурта, профессор Томас Кронлаге, два чиновника из ФУУП, Залмон Гольдберг в сопровождении влиятельного председателя еврейской общины Франкфурта, генерального консула и представителей тайной полиции. Создалась исключительная дипломатическая ситуация: требование американцев было недвусмысленным. Им нужно было получить тело Гольдберга, и немедленно. Конечно, с юридической точки зрения никто из представителей немецко-американского руководства не имел права вмешиваться в ход расследования убийства, но министр внутренних дел не был заинтересован в скандале, тем более за полгода до выборов. Спустя два часа после прибытия Залмона Гольдберга дело было передано в Федеральное управление уголовной полиции.
– Я вообще больше ничего не понимаю, – сказал в заключение ошеломленный Нирхоф. Он долго ходил по своему кабинету, потом остановился перед Боденштайном. – Что случилось?
– Гольдберг пережил Холокост, он был в Освенциме и потерял там всю свою семью. Так, по крайней мере, гласит его легенда. – Боденштайн откинулся назад и положил ногу на ногу. – Но я полностью и абсолютно доверяю заключению доктора Кирххофа. И это объясняет тот факт, что не прошло и суток после того, как был обнаружен труп Гольдберга, а его сын уже явился с целой армией, чтобы воспрепятствовать нашему дальнейшему расследованию. Или Гольдберг-младший, или кто-то другой имеет хорошие связи и заинтересованность в том, чтобы останки его отца исчезли как можно скорее.
Нирхоф глубоко вздохнул, прошел за свой письменный стол и сел.
– Предположим, вы правы, – сказал он через некоторое время, – но как мог сын Гольдберга так быстро привлечь всех этих людей?
– Он знает нужного человека в нужном месте. Ведь для вас не секрет, как делаются такие дела.
Нирхоф недоверчиво посмотрел на Боденштайна.
– Это вы вчера оповестили родственников?
– Нет. Вероятно, это сделала домработница Гольдберга.
– Они захотят получить протокол вскрытия. – Нирхоф нервно потер подбородок. В нем сейчас боролись полицейский и политик. – Вы можете себе представить, что из этого может получиться, Боденштайн?
– Да, могу, – Оливер кивнул.
Нирхоф опять вскочил и стал молча ходить по кабинету взад и вперед.
– Что я должен теперь делать? – размышлял он вслух. – Если дело станет достоянием общественности, мне не поздоровится. Трудно представить, что из этого раздует пресса, если что-то разнюхает!
При этих словах, в которых прозвучала жалость шефа к самому себе, Боденштайн скривился. Расследование убийства, очевидно, вообще не интересовало Нирхофа.
– До общественности ничего не дойдет, – ответил он. – Поскольку никто не заинтересован в том, чтобы дело получило огласку, ничего не случится.
– Вы так легко об этом говорите… Что же делать с протоколом вскрытия?
– Пропустите его через уничтожитель документов.
Нирхоф подошел к окну, сложив руки за спиной, и какое-то время смотрел на улицу. Потом он порывисто обернулся.
– Я дал слово, что с нашей стороны не будет больше проводиться никакого расследования по делу Гольдберга, – сказал он, понизив голос. – И рассчитываю на то, что вы примете это во внимание.
– Разумеется, – ответил Боденштайн.
Ему было все равно, кому дал слово директор уголовной полиции, но не требовалось быть ясновидящим, чтобы понимать, что это означает. Убийство Гольдберга будет замято по распоряжению вышестоящих инстанций.
Понедельник, 30 апреля 2007 года
– Я танцевала сегодня ночью, всю ночь сегодня, всю ночь! Ах, если бы это никогда не кончалось! Я хочу еще, даже если это грех!
Было начало восьмого, когда Боденштайн в изумлении остановился в дверях переговорной комнаты, увидев свою коллегу, которая весело напевала себе под нос и кружилась с воображаемым партнером по комнате между столом и флипчартом. Он покашлял.
– Видимо, ваш директор зоопарка был очень любезен с вами. Кажется, у вас все замечательно.
– У меня все великолепно! – Пия Кирххоф сделала последний пируэт, опустила руки и с улыбкой сделала едва заметный поклон. – И он всегда любезен со мной. Принести вам кофе, шеф?
– Что-нибудь случилось? – Боденштайн поднял брови. – Вы хотите подать заявление на отпуск?
– Бог мой, как вы недоверчивы! Нет, у меня просто хорошее настроение, – возразила Пия. – В субботу вечером я встретила старую подругу, которая лично знала Гольдберга, и…
– Гольдберг более не предмет обсуждения, – прервал ее Оливер. – Позже я объясню вам, почему. Будьте добры, попросите, пожалуйста, всех собраться.
Чуть позже вся команда отдела К-2 Хофхайма сидела за полом переговорной комнаты и с удивлением слушала лаконичное сообщение Боденштайна о том, что дело Гольдберга для них завершено. Комиссар уголовной полиции Андреас Хассе, который сегодня вместо одного из своих традиционных коричневых костюмов надел желточно-желтую рубашку, узорчатый жилет и вельветовые брюки, воспринял эту новость без явного душевного волнения. У него не было ни малейшего воодушевления, и хотя ему было только за пятьдесят, он уже несколько лет считал дни до выхода на пенсию. Бенке тоже равнодушно продолжал жевать свою жевательную резинку, мыслями пребывая где-то совсем в ином месте. Так как не ожидалось ничего срочного, Боденштайн согласился с тем, чтобы его сотрудники помогли своим коллегам из отдела К-10 в расследовании по делу восточно-европейской банды автоугонщиков, которая уже несколько месяцев орудовала в Рейн-Майнской области. Остерманн и Пия Кирххоф должны были заниматься проработкой нераскрытого разбойного нападения. Боденштайн подождал, пока Кай останется с ними наедине, и подробно рассказал о том, что ему известно о прошлом Гольдберга и о странных событиях, произошедших воскресным утром, которые привели к тому, что отдел К-2 больше не занимался делом Гольдберга.
– Это означает, что мы действительно отстранены? – спросил Остерманн скептически.
– Официально – да, – кивнул Боденштайн. – Ни американцы, ни ФУУП не заинтересованы ни в одном из видов расследования, и Нирхоф с облегчением сбросил дело со своих плеч.
– А что с лабораторным анализом следов? – поинтересовалась Пия.
– Я не удивлюсь, если о них забыли, – ответил Боденштайн. – Остерманн, свяжитесь прямо сейчас с криминальной лабораторией и осторожно узнайте, как обстоят дела. Если результаты уже есть, заберите их лично в Висбадене.
Остерманн кивнул.
– Домработница рассказала мне, что в четверг, во второй половине дня, у Гольдберга были гости – лысый мужчина и темноволосая женщина, – сказала Пия. – Во вторник, ранним вечером, приходил мужчина, которого домработница встретила, когда как раз хотела уходить. Он припарковал свой автомобиль прямо перед дверью. Это была спортивная машина с франкфуртскими номерами.
– Да, это уже кое-что. Что-нибудь еще?
– Да, – Пия посмотрела свои записи. – Гольдберг дважды в неделю получал свежие цветы. В среду их принес не посыльный цветочного магазина, как это было всегда, а довольно неухоженный мужчина старше сорока лет. Домработница впустила его в дом, мужчина прошел прямо к Гольдбергу и обратился к нему на «ты». Разговор она не слышала, так как мужчина закрыл дверь в гостиную, но этот визит довольно сильно взволновал старого господина. Он приказал домработнице в дальнейшем принимать цветы у входной двери и никого больше не впускать в дом.
– Хорошо, – Боденштайн кивнул. – Я все еще задаюсь вопросом, что означает это число на зеркале.
– Номер телефона, – предположил Остерманн. – Или номер абонементного сейфа, пароль, номер счета в швейцарском банке или членский номер…
– Членский номер! – прервала Пия своего коллегу. – Если мотив убийства действительно связан с прошлым Гольдберга, то число 16145 могло бы быть номером его членства в СС.
– Гольдбергу было девяносто два года, – размышлял Остерманн. – Тот, кто знает его членский номер, должен быть примерно в таком же возрасте.
– Необязательно, – ответил задумчиво Боденштайн. – Достаточно, если он просто знал о прошлом Гольдберга.
Он вспомнил о делах убийц, которые на месте преступления или на своих жертвах оставляли совершенно очевидные послания, как зловещие фирменные знаки. Преступники, которые играют с полицией в игры, и этим хотят доказать свой интеллект и утонченность. Был ли это один из таких случаев? Было ли число на зеркале в холле Гольдберга каким-то знаком? Если да, то что оно означало? Было ли это какое-то указание или же намеренное введение в заблуждение? Боденштайн, как и его коллеги, не знал, что и думать об этом, и опасался, что убийство Давида Йосуа Гольдберга действительно останется нераскрытым.
Маркус Новак сидел за письменным столом своего маленького офиса и тщательно сортировал документы, которые ему понадобятся для переговоров послезавтра. Кажется, наконец-то проект, на который он потратил столько времени, сдвинулся с места. Недавно Франкфурт выкупил Техническую Ратушу, которая в процессе масштабного оздоровления старого города должна быть снесена. Еще летом 2005 года в городском парламенте Франкфурта шли бурные дебаты о том, здания какого архитектурного стиля должны быть возведены на месте отвратительного бетонного блока. Было запланировано восстановление фрагментов бывшего старого города между собором и площадью Рёмерберг; семь разрушенных во время войны зданий фахверковой конструкции, имевших историческое значение, должны были быть реконструированы максимально близко к оригиналу. Для такого талантливого, но недостаточно известного реставратора, каким являлся Маркус Новак, такое задание означало больше, чем просто невероятный профессиональный вызов и обеспечение работой его фирмы в течение нескольких лет. Ему предоставлялся исключительный шанс сделать свое имя известным на весь регион, так как амбициозный проект, несомненно, привлечет к себе большое внимание.
Звонок на мобильник вырвал Маркуса Новака из потока его мыслей. Он стал искать аппарат под горами планов, чертежей, таблиц и фотографий, и сердце его забилось сильнее, когда он увидел номер на поцарапанном дисплее. Он ждал этого звонка! Со страстным желанием и в то же время с угрызениями совести. Маркус помедлил какое-то время. Собственно, он твердо обещал Тине позже пойти на спортивное поле, где спортивное общество «Фишбах», как и каждый год, разбило шатер и организовало большой праздник встречи мая. Новак смотрел на телефон и задумчиво кусал нижнюю губу, но искушение было слишком сильным. «Проклятье», – тихо пробормотал он и включил кнопку ответа.
За весь день Роберт Ватковяк не выпил ни капли алкоголя… ну, почти ни капли. Час назад он смешал две капсулы «Прозака» [9]9
Одна из торговых марок флуоксетина (антидепрессант).
[Закрыть]с глотком водки. Она не пахнет. Роберт обещал Курти ничего не пить и сейчас чувствовал себя вполне прилично – голова его была совершенно ясной и руки не дрожали. Ватковяк ухмыльнулся своему отображению в зеркале. Что все же делает аккуратная стрижка и приличные шмотки! Дорогой дядя Герман был настоящий немецкий чиновник-филистер и придавал большое значение безупречной и опрятной внешности. Так что лучше было явиться к нему надлежащим образом одетым и гладко выбритым, без «шлейфа» от шнапса и красных глаз. Правда, до денег дело все равно бы дошло, но ему казалось, что свое желание лучше выразить в вежливой форме.
Только благодаря чистой случайности пару лет назад он наткнулся на темную тайну старика, которую тот искусно скрывал от всего мира, и с тех пор они были лучшими друзьями. Что бы сказали на это дядя Йосси и мачеха, если бы узнали, чем занимался дорогой дядя Герман в своем подвале? Ватковяк прыснул со смеху и отвернулся от зеркала. Он не был так глуп, чтобы им об этом рассказывать, так как тогда навсегда иссяк бы этот источник доходов. Одна надежда на то, что старый тюфяк еще поживет! Роберт провел тряпкой по черным лаковым туфлям, которые специально купил вместе с серым костюмом, рубашкой и галстуком. На это он потратил почти половину денег, которые ему дал дядя Йосси, но эти инвестиции имели смысл. В хорошем настроении около восьми Ватковяк вышел из дома. Курти должен был встретить его на вокзале ровно в восемь.
Августа Новак любила сумерки. Она сидела на деревянной скамье позади своего маленького домика и наслаждалась вечерним покоем и пряным ароматом близлежащего леса. Хотя прогноз погоды обещал явное похолодание с дождем, воздух был мягким, и на безоблачном вечернем небе засияли первые звезды. В рододендроне перекликались два черных дрозда, на крыше ворковал голубь. Было уже четверть одиннадцатого, и вся семья развлекалась на «Танцуй в май» [10]10
«Танцуй в май» ( нем.Tanz in den Mai) – традиционный европейский праздник, который отмечают 30 апреля.
[Закрыть]на спортивном поле. Кроме Маркуса, ее внука, который все еще сидел за своим письменным столом. Они этого не видели, эти завистники, которые оклеветали мальчика, когда он со своей фирмой добился успехов. Никто из них не был способен работать по шестнадцать часов в день без выходных и отпуска!
Августа сложила руки в замок и скрестила лодыжки. Если ей не изменяла память, то она никогда раньше не чувствовала себя так комфортно в своей долгой, полной труда и забот жизни. Гельмут, ее травмированный войной, душевно больной муж, который не мог удержаться ни на одной работе больше четырех недель, а последние двадцать лет своей жизни был не в состоянии хотя бы на шаг отойти от входной двери, умер два года тому назад. Августа уступила настоятельной просьбе своего сына и переехала в небольшой дом на территории фирмы в Фишбахе. В деревне в Зауэрланде после смерти Гельмута ее больше ничего не удерживало. Наконец она обрела покой, и ей не надо было больше терпеть звуки постоянно включенного телевизора и немощь мужчины, к которому она даже в лучшие моменты их совместной жизни, пожалуй, испытывала равнодушие.
Августа услышала лязг садовой калитки, повернула голову и радостно улыбнулась, увидев внука.
– Привет, бабушка, – сказал Маркус. – Не помешаю?
– Ты мне никогда не мешаешь, – ответила Августа. – Не хочешь что-нибудь съесть? В холодильнике есть гуляш и лапша.
– Нет. Спасибо.
Он выглядел плохо, был напряжен и казался на несколько лет старше своих тридцати четырех. Уже несколько недель, казалось, его что-то гнетет.
– Посиди со мной, – Августа указала на место рядом с собой, но Маркус продолжал стоять. Она наблюдала за его мимикой. Она все еще могла что-то прочитать в его лице, как в книге.
– Все «встречают май», – сказала Августа. – Почему бы тебе тоже не пойти туда?
– Хорошо. Я сейчас поеду на спортивное поле. Я хотел только…
Маркус оборвал фразу, мгновение подумал и молча опустил глаза.
– Что случилось? – спросила Августа. – Это связано с фирмой? У тебя проблемы с деньгами?
Он покачал головой, а когда наконец поднял взгляд, у нее защемило в груди. Выражение муки и отчаяния в его темных глазах поразило ее в самое сердце. Маркус помедлил какое-то время, затем сел рядом с ней на скамью и глубоко вздохнул.
Августа любила молодого человека, как будто он был ее собственным ребенком. Возможно, потому, что у его родителей, занятых своей фирмой и работой, никогда не было времени на своего младшего сына, и поэтому большую часть своего детства он провел у нее. Но, может быть, еще и потому, что Маркус был очень похож на ее старшего брата Ульриха. Ульрих был невероятно способным в области изготовления различных поделок. Настоящая творческая личность. Он бы многого добился, если бы война не перечеркнула все его планы и не разрушила его мечты. В июне 1944 года он погиб во Франции за три дня до своего двадцать третьего дня рождения. И внешне Маркус очень напоминал ей ее любимого брата. У него были те же тонкие выразительные черты лица, прямые темно-русые волосы, которые падали ему на темные глаза, и красивый рот с полными губами. Хотя ему было только тридцать четыре, его лицо прорезали глубокие морщины, и он часто казался Августе мальчиком, который слишком рано стал взрослым.
Внезапно Маркус положил голову ей на колени, как он всегда делал, будучи маленьким, когда искал утешения. Августа погладила его по голове и стала тихо напевать себе под нос.
– Я сделал нечто действительно ужасное, бабушка, – сказал он сдавленным голосом. – За это я попаду в преисподнюю.
Августа почувствовала, что он дрожит. Солнце скрылось за вершинами Таунуса, стало прохладно. Прошло некоторое время, и он заговорил, сначала запинаясь, потом все более торопливо, очевидно радуясь тому, что наконец-то может с кем-то поделиться темной тайной, которая бременем лежала на его душе.
После того как ушел ее внук, Августа Новак еще какое-то время продолжала сидеть в темноте. Его признание потрясло ее, хотя с точки зрения морали – в меньшей степени. Маркус в этой семье посредственностей был не на своем месте, как зимородок среди ворон. Потом он женился на женщине, которая не проявляла ни малейшего понимания в отношении такой творческой личности, какой является Маркус. С некоторых пор Августа подозревала, что с браком ее внука не все обстоит благополучно, но она никогда его об этом не спрашивала.
Он каждый день приходил к ней и рассказывал о своих больших и маленьких заботах, о новых заказах, об успехах и неудачах – короче говоря, обо всем, что его волновало и что, собственно говоря, мужчина должен обсуждать со своей женой. Сама она тоже не была в восторге от семьи, с которой, правда, жила под одной крышей, но не в силу какого-то расположения или уважения, а исключительно из-за удобства. Для Августы они остались чужими людьми, которые говорили о сущих пустяках и упорно стремились к тому, чтобы создавать видимость гармоничной семейной жизни.
Когда Маркус через полчаса поехал на спортивное поле, Августа пошла в дом, обвязала голову платком, достала темную ветровку, настольную лампу и взяла с полки ключ от кабинета Маркуса. Хотя он всегда говорил ей, чтобы она этого не делала, она регулярно производила уборку в его кабинете. Праздность была не для нее, а работа помогала держать себя в тонусе. Ее взгляд упал на зеркало рядом с входной дверью. Августа знала, что годы сделали с ее лицом и, тем не менее, всякий раз удивлялась, когда видела морщины, западающий из-за отсутствия некоторых зубов рот и тяжелые мешки над глазами. «Почти восемьдесят пять», – думала она. Невероятно, что она так быстро состарилась! Если говорить честно, Августа ни одного дня не чувствовала себя старше пятидесяти лет. Она была закаленной и крепкой и все еще более ловкой, чем многие тридцатилетние. В шестьдесят лет сдала экзамен на права, а в семьдесят получила свой первый отпуск. Она радовалась мелочам, не роптала на свою судьбу. Кроме того, она должна была еще кое-что сделать. Нечто очень важное. Смерть, которой она еще шестьдесят лет тому назад впервые посмотрела в лицо, должна еще подождать, пока она все уладит. Августа подмигнула своему отражению в зеркале и вышла из дома. Пересекла двор, открыла дверь в офисное здание и вошла в кабинет Маркуса в пристройке рядом с цехом, который он построил пару лет назад на лугу, ниже домика Августы. Часы над письменным столом показывали половину двенадцатого. Она должна была торопиться, чтобы никто не узнал о ее маленьком путешествии.
Он слышал доносившиеся глухие низкие звуки музыки, когда шел по забитой автомобилями парковочной площадке. Диджей вовсю проигрывал сборник хитов «Баллерманн хитс», и люди были пьяны в еще большей степени, чем Маркус Новак считал возможным для этого времени. На газоне несколько детей, в том числе и его собственные, играли в футбол; под большим шатром, разбитом для проведения праздника, толпились человек триста. Студенты старших курсов, за исключением нескольких человек, уединились у стойки общежития для спортсменов. Маркусу стало противно, когда он увидел, как два члена правления, будучи явно навеселе, похотливо глазели на молоденьких девушек.
– Эй, Новак! – Чья-то рука хлопнула его по плечу, и кто-то дыхнул ему в лицо перегаром от выпитого шнапса.
– Привет, Штефан, – ответил Маркус. – Ты не видел Тину?
– Нет, извини. Пошли к нам. Выпей с нами, старина.
Новак почувствовал, как его схватили за руку и, вопреки своему желанию, последовал через вспотевшую необузданную толпу в дальнюю часть шатра.
– Эй, народ! – прорычал Штефан. – Смотрите, кого я нам привел!
Все повернулись к ним, стали орать и подтрунивать. Маркус смотрел в хорошо знакомые лица со стеклянными глазами, которые свидетельствовали о том, что алкоголь здесь уже долгое время лился рекой. Раньше он был одним из них, они были приятелями по школе или спорту, вместе пели в хоре, вместе играли в футбол в юношеской и первой команде, вместе проходили службу в добровольной пожарной дружине и вместе веселились на таких праздниках, как этот. Маркус знал всех их с детства, но внезапно они сразу стали ему чужими. Парни сдвинулись, и он уселся рядом с ними с ухмылкой на лице, скрывая под ней досаду. Кто-то передал ему бокал «майбоуля», [11]11
Традиционный немецкий напиток, холодный пунш. Готовится на «Встречу мая».
[Закрыть]они чокнулись, и он выпил. Когда это все началось? Когда он понял, что ему это больше не нужно? Почему эти простые удовольствия не радовали его больше так, как его прежних приятелей? В то время как другие опустошили свои бокалы за пять минут, Маркус продолжал крепко держать в руке свой «майский пунш». Вдруг он почувствовал вибрацию своего мобильника в кармане брюк. Новак достал аппарат из джинсов, и его сердце сделало скачок, когда он увидел, от кого пришло СМС-сообщение. Когда он прочитал его, кровь ударила ему в лицо.
– Слушай, Маркус, я хочу дать тебе совет на правах близкого друга, – неразборчиво промямлил ему в ухо Крис Витхёльтер, один из тренеров юниоров, с которым он раньше играл в одной команде. – Хайко сильно зарится на Тину. Тебе надо за этим понаблюдать.
– Да, спасибо. Я понаблюдаю, – ответил Новак с отсутствующим взглядом. «Что я должен ответить на эсэмэс? Просто проигнорировать? Выключить мобильник и напиться со старыми приятелями?» Он сидел как парализованный на скамье, обхватив рукой бокал с согревшимся за это время пуншем, неспособный ясно мыслить.
– Это только мое предположение. Так, между нами, раз уж мы друзья, – пробормотал Витхёльтер, опрокинул кружку пива и, залпом выпив ее, громко рыгнул.
– Ты прав. – Новак встал. – Я пойду, поищу ее.
– Да, давай, старина…
Тина никогда и ни за что не связалась бы с Хайко Шмидтом или с кем-нибудь еще, к тому же Маркусу это было совершенно безразлично, но он воспользовался возможностью, чтобы покинуть компанию. Он пробирался через толпу вспотевших тел, постоянно кивая кому-то из знакомых и надеясь, что не попадет в объятия своей жены или какой-нибудь из ее подруг. Когда он понял, что больше не любит Тину? Маркус сам не знал, что изменилось. Должно быть, дело было в нем, так как Тина оставалась такой же, как и прежде.
Новак незаметно вышел из шатра и пошел более коротким путем через пивную, которая принадлежала спортивному обществу. Когда он понял, что допустил ошибку, было уже поздно. Его отец, который сидел со своими приятелями за стойкой, как, впрочем, почти каждый вечер, уже его заметил.
– Эй, Маркус! – Манфред Новак тыльной стороной руки вытер с усов пену от пива. – Иди сюда!
Маркус почувствовал, как в нем все сжалось, но последовал призыву. Он понял, что его отец уже изрядно пьян, и внутренне приготовился. Бросил быстрый взгляд на часы, висевшие на стене, которые показывали половину двенадцатого.
– Кружку пшеничного пива для моего сына! – распорядился его отец гремящим голосом, затем обратился к другим пожилым мужчинам, которые все еще ходили в спортивных костюмах и кроссовках, хотя их скромные спортивные достижения были сделаны еще несколько десятков лет назад: – Мой сын стал знаменитостью! Он восстанавливает Старый город во Франкфурте, дом за домом! Вас это удивляет, не так ли?
Новак-старший хлопнул Маркуса по спине, но в его глазах не было ни одобрения, ни гордости, а лишь чистая насмешка. Он таким образом продолжал издеваться над ним, и Маркус не вымолвил ни слова, что еще больше разгорячило отца. Мужчины ухмылялись. Они прекрасно знали о банкротстве строительной фирмы Новака и об отказе Маркуса принять предприятие, так как в таком местечке, как Фишбах, ничего нельзя было скрыть, тем более такое серьезное поражение. Официант поставил пиво на стойку, но Маркус к нему не прикоснулся.
– За здоровье! – крикнул отец и поднял бокал.
Все выпили, кроме Маркуса.
– В чем дело? Ты считаешь себя выше того, чтобы с нами выпить, так, что ли?
Маркус разглядел вспыхнувшую от выпитого алкоголя ярость в глазах своего отца.
– У меня нет желания слушать дальше твои идиотские разглагольствования, – сказал он. – Расскажи это своим друзьям, если тебе так этого хочется. Может быть, тебе кто-нибудь поверит.
Долгое время сдерживаемая злоба его отца вылилась в попытку дать своему младшему сыну пощечину, как часто бывало раньше. Но алкоголь замедлил его движения, и Маркус уклонился от удара, не прилагая особых усилий. Без капли сочувствия он смотрел, как его отец, потеряв равновесие, вместе с табуретом с грохотом повалился на землю, и прежде чем тот поднялся на ноги, вышел на улицу. За дверью пивной он глубоко вздохнул, быстрыми шагами пошел через парковочную площадку, сел в автомобиль и, взвизгнув шинами, дал газу. Но не проехал и двухсот метров, как его остановила полиция.
– Ну как, полицейский посветил ему в лицо карманным фонариком, – хорошо «встретили май»?
Вопрос прозвучал язвительно. Он узнал этот голос. Зигги Нитшке играл за спортивное общество Руппертсхайна в первой команде, когда Маркус уже в течение нескольких лет был лучшим бомбардиром окружной лиги.
– Привет, Зигги, – сказал он.
– А, смотри-ка, Новак. Господин предприниматель.Пожалуйста, права и документы на автомобиль.
– У меня их с собой нет.
– Ах, какая досада, – издевался Нитшке. – Тогда выходите.
Маркус вздохнул и послушно вышел из машины. Нитшке никогда его не любил – главным образом потому, что как футболист он был классом ниже. Его задержание, должно быть, вызывало в Нитшке чувство глубокого удовлетворения.
Маркус беспрекословно смирился с тем, что с ним обращаются как с преступником, совершившим опасное преступление. Они проверили его на алкотестере и, очевидно, были разочарованы, когда на дисплее прибора появился нуль.
– Наркотики? – Так легко Нитшке не собирался его отпускать. – Что курили? Или нюхали?
– Хватит нести чушь, – ответил Маркус, который не хотел затевать скандал. – Я этим никогда не занимался. Ты это прекрасно знаешь.
– Попрошу без фамильярностей. Я при исполнении. Для вас я полицейскийНитшке, понятно?
– Да пусть едет, Зигги, – сказал вполголоса его коллега.
Нитшке свирепо посмотрел на Маркуса и стал напряженно размышлять, как еще он мог бы взять его в оборот. Такой возможности, как эта, он ждал бы всю свою оставшуюся жизнь.
– Завтра, не позднее десяти утра, вы должны предъявить моим коллегам в отделении полиции Келькхайма ваши права и документы на автомобиль, – сказал он наконец. – Давай, убирайся отсюда. Тебе повезло.
Не сказав больше ни слова, Маркус сел в автомобиль, завел мотор, пристегнул ремень и тронулся с места. Все благие намерения растворились в воздухе. Он взял свой мобильник и написал короткий ответ: Я еду. До скорого.
