Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)
– Что такое? – насторожилась Пия.
– Склад. – Мужчина указал на широко открытую дверь на противоположной стороне.
Некоторое время спустя они стояли среди полного хаоса, перевернутых полок и уничтоженных материалов.
– Что вы имели в виду, когда сказали, что Манфред Новак может наконец наказать своего сына? – поинтересовалась Пия у рабочего.
– Старик ужасно зол на Маркуса, – объяснил молодой человек с нескрываемым отвращением. – Он страшно обиделся на него, когда тот отказался взять на себя строительную фирму со всеми долгами. Я прекрасно его понимаю. Фирма обанкротилась, потому что каждый влезал в кассу и никто не имел представления о бухгалтерии. Маркус сделан из другого теста, нежели остальные. Он по-настоящему умен и многое умеет. Работать с ним – одно удовольствие!
– Господин Новак работает на фирме своего сына?
– Нет, он этого не хотел. – Молодой человек пренебрежительно фыркнул. – Так же, как и два старших брата Маркуса. Они скорее пойдут на биржу труда.
– Странно, что вчера ночью никто из членов семьи ничего не слышал, – сказала Пия. – Здесь ведь должен был быть адский шум.
– Может быть, они не хотели это слышать. – Молодой человек, казалось, был не в восторге от семьи своего шефа.
Они вышли со склада и вернулись через мастерские. Внезапно рабочий остановился.
– Как на самом деле чувствует себя шеф? – спросил он. – Вы сказали, что он некоторое время проведет в больнице. Это так?
– Я не врач, – ответила Пия, – но насколько я поняла, у него серьезные травмы. Он лежит в больнице в Хофхайме. Вы пока обойдетесь без него?
– Несколько дней – пожалуй. – Молодой человек пожал плечами. – Но Маркус работает над большим заказом. И здесь в курсе этого дела только он один. А в конце недели у него очень важная встреча.
В поведении семьи Маркуса Новака чувствовался холод и равнодушие. Никто и не подумал приглашать Пию зайти, и беседа состоялась перед входной дверью большого дома, который граничил непосредственно с территорией фирмы. Поблизости стоял маленький домик посередине ухоженного садика. Пия выяснила, что там жила бабушка Новака. Манфред на каждый вопрос Пии отвечал сам, независимо от того, кому тот был адресован. Единодушный, если не равнодушный кивок головы, подтверждал каждое из его утверждений. Его жена, похоже, была удручена горем и выглядела старше, чем хотела казаться. Она избегала любой встречи взглядами, ее узкие губы были плотно сжаты. Братьям Маркуса было чуть больше сорока; оба тяжеловесны, несколько неуклюжи и в физическом отношении являлись точной копией своего отца – правда, без его самоуверенности. Старший, с водянистыми глазами выпивохи, жил со своей семьей также в большом доме рядом с территорией фирмы, другой – через два дома. Пия поняла, почему они в это время, в понедельник утром, были не на работе: никто из них не хотел быть как-то замешанным в ночных событиях. Все спальни якобы выходят окнами назад, на край леса. Только когда прибыли «Скорая помощь» и полиция, они заметили, что что-то произошло.
В отличие от Августы Новак, у ее сына сразу появилось несколько подозреваемых. Пия, правда, записала имена обиженного хозяина пивнушки и одного уволенного рабочего, но ей представлялось излишним производить их проверку. Как заметила врач в больнице, нападение на Маркуса Новака было профессиональной работой. Пия поблагодарила семью за помощь и пошла опять в офис Новака, где коллеги из службы по обеспечению сохранности следов как раз начали свою работу. Она вспомнила слова Августы Новак: зависть нужно заработать, сочувствие же получаешь даром.Как это верно.
По возвращении в комиссариат спустя два часа Пия сразу заметила, что что-то произошло. Ее коллеги сидели за своими письменными столами с напряженными лицами, едва поднимая глаза.
– Что-нибудь случилось? – спросила Кирххоф.
Остерманн рассказал ей в двух словах о статье в газете и о реакции Боденштайна. После перепалки с Нирхофом за закрытыми дверями у шефа возник совершенно нетипичный для него приступ ярости, и он стал подозревать одного за другим в передаче информации прессе.
– Это точно не был кто-то из нас, – сказал Остерманн. – Кстати, на твоем столе лежит протокол беседы с Новак.
– Спасибо.
Пия поставила чашку на письменный стол и взглянула в протокол, который составил дежурный комиссар. Кроме того, на ее телефон была наклеена желтая записка с надписью «Срочно позвонить!». Номер телефона начинался с кода Польши – 0048. Мирьям. И то и другое могло подождать. Она пошла в кабинет Боденштайна. Как раз в тот момент, когда она хотела постучать, дверь распахнулась, и мимо нее с восковым лицом пронесся Бенке. Пия вошла в кабинет шефа.
– Что это с ним? – спросила она.
Шеф не ответил. По нему было видно, что он пребывал не в лучшем настроении.
– Что там в больнице? – поинтересовался Боденштайн.
– Маркус Новак, реставратор из Фишбаха, – ответила Пия. – Вчера ночью в его офисе на него напали трое мужчин и подвергли его пыткам. К сожалению, он не сказал ни слова, и никто из его домочадцев также не имеет ни малейшего представления о том, кто мог бы быть причастен к этому нападению.
– Передайте это дело коллегам из отдела К-10. – Боденштайн стал рыться в ящике своего стола. – У нас и без того достаточно дел.
– Одну минуту, шеф, – сказала Пия. – Я еще не закончила. В офисе Новака мы нашли повестку в суд от наших коллег из Келькхайма. Он обвиняется в нанесении телесных повреждений по неосторожности в отношении Веры Кальтензее.
Боденштайн остановился и поднял взгляд. В его глазах мгновенно появился интерес.
– С телефона Новака в последние дни как минимум тридцать раз набирали номер Кальтензее в Мюленхофе. Вчера ночью он почти полчаса разговаривал по телефону с нашим другом Элардом. Это может быть случайностью, но я нахожу это странным, что опять всплывает имя Кальтензее.
– Это правда. – Боденштайн задумчиво потер подбородок.
– Вы помните, что нам объяснили присутствие охраны предприятия в поместье попыткой взлома? – спросила Пия. – Может быть, за этим кроется Новак?
– Мы должны докопаться до сути дела. – Боденштайн взял телефон и стал набирать номер. – У меня есть одна идея.
Через час Оливер затормозил перед воротами поместья графини Габриэлы фон Роткирх в Хардтвальде под Бад-Хомбургом, который считался самым элитным жилым районом в Переднем Таунусе. За высокими стенами и густой живой изгородью, в парковой зоне, протянувшейся на несколько тысяч квадратных метров, в роскошных виллах проживало, без преувеличения, высшее общество. С тех пор, как Козима и ее сестры постепенно выехали отсюда, а муж графини умер, она проживала совершенно одна в шикарной вилле, в которой было восемнадцать комнат. Старая супружеская пара коменданта жила в соседнем гостевом доме, скорее в качестве друзей, нежели служащих.
Боденштайн высоко ценил свою тещу. Она вела на удивление спартанский образ жизни, жертвовала на благотворительность солидные суммы из различных семейных фондов, но, в отличие от Веры Кальтензее, делала это деликатно, без всякой шумихи.
Боденштайн повел Пию вокруг дома в отдаленный сад. Они нашли графиню в одной из трех теплиц – она занималась пересадкой рассады помидоров.
– Ах, это вы, – сказала Габриэла и улыбнулась. Боденштайн тоже улыбнулся, увидев свою тещу в выцветших джинсах, поношенном вязаном жакете и панаме.
– Бог мой, Габриэла! – Он поцеловал тещу в обе щеки, потом представил ее и Пию друг другу. – Я совершенно не знал, что выращивание овощей достигло у тебя таких размахов. Что ты делаешь со всем этим урожаем? Ты же не можешь съесть все это одна!
– То, что не съедите вы, получит общепит Бад-Хомбурга, – ответила графиня. – Так что мое хобби пойдет еще кому-нибудь на пользу. А сейчас расскажите, что привело вас ко мне?
– Вы слышали когда-нибудь имя Маркус Новак? – спросила Пия.
– Новак… Новак… – Графиня вонзила нож в один из мешков, которые лежали рядом с ней на рабочем столе, и рывком провела его вниз по пластику. На стол высыпалась черная земля, и Пия невольно подумала о Монике Крэмер. Она поймала на себе взгляд шефа и поняла, что у него возникли те же ассоциации, что и у нее. – Да, конечно! Это молодой реставратор, который два года тому назад отреставрировал старую мельницу в Мюленхофе после того, как Вера получила предписание Ведомства по охране исторических памятников.
– Это интересно, – сказал Боденштайн. – Должно быть, что-то произошло, так как она обвиняет его в причинении ей телесных повреждений по неосторожности.
– Я слышала об этом, – подтвердила графиня. – Произошел несчастный случай, при котором Вера получила травмы.
– Что же случилось? – Оливер расстегнул пиджак и ослабил галстук. В теплице было как минимум 28 градусов при девяностопроцентной влажности воздуха.
Пия достала свой блокнот и начала делать записи.
– Я, к сожалению, не знаю точно. – Графиня поставила уже пересаженные растения на доску. – Вера не любит говорить о своих поражениях. Во всяком случае, после этой истории она уволила своего доктора Риттера и возбудила несколько процессов против Новака.
– Кто такой доктор Риттер? – спросила Пия.
– Томас Риттер в течение нескольких лет был личным ассистентом Веры и мальчиком на побегушках, – объяснила Габриэла фон Роткирх. – Толковый мужчина приятной наружности. Вера после досрочного расторжения с ним рабочего договора так его везде очернила, что он нигде больше не мог получить работу. – Она остановилась и хихикнула. – Я всегда подозревала, что Вера испытывала к нему страсть. Но, бог мой, мальчишка был обходительным парнем, а она – старой перечницей! Этот Новак, правда, тоже довольно симпатичный. Я видела его два-три раза.
– Былсимпатичный, – поправила ее Пия. – Вчера ночью на него напали и здорово отделали. По мнению лечащих врачей, его пытали. Его правая рука так расплющена, что, возможно, ее придется ампутировать.
– Боже мой! – Графиня оторвалась от своей работы. – Бедный парень!
– Нам необходимо выяснить, почему Вера Кальтензее на него заявила.
– Тогда вам лучше всего поговорить с доктором Риттером. И с Элардом. Насколько я знаю, они присутствовали при этом происшествии.
– Элард Кальтензее вряд ли расскажет нам что-то, порочащее его мать, – предположил Боденштайн и снял пиджак. Пот струился у него по лицу.
– Я не уверена, – возразила графиня. – Элард и Вера не питают особой любви друг к другу.
– Но почему тогда он живет с ней под одной крышей?
– Вероятно, потому, что так ему удобней, – предположила Габриэла фон Роткирх. – Элард не тот человек, который в чем-либо берет на себя инициативу. Он блестящий историк, и его мнение высоко ценят в мире искусства, но в обыденной жизни он беспомощен. Это абсолютно недеятельный человек, как и Зигберт. Элард всегда выбирает удобный путь и хочет со всеми быть в хороших отношениях. Если что-то идет не так, то он отступает.
У Пии сложилось точно такое же впечатление об Эларде. Как и раньше, он оставался главным ее подозреваемым.
– Вы допускаете, что Элард Кальтензее мог убить друзей своей матери? – спросила она, хотя Боденштайн сразу закатил глаза. Однако графиня пристально посмотрела на Пию.
– Эларда непросто понять, – сказала она. – Я уверена, что за своей внешней вежливостью он что-то скрывает. Не надо забывать, что у него никогда не было отца, не было корней. Это его очень тревожит, особенно сейчас, в этом возрасте, когда Элард понимает, что, возможно, не так уж много осталось. А Гольдберга и Шнайдера он, несомненно, всегда терпеть не мог.
У Маркуса Новака был посетитель, когда Боденштайн и Пия часом позже вошли в больничную палату. Пия узнала молодого рабочего, с которым встречалась этим утром. Он сидел на стуле рядом с кроватью своего шефа, внимательно слушал его и усердно делал какие-то записи. После того как он исчез, пообещав вечером зайти еще раз, Оливер представился Маркусу.
– Что случилось вчера ночью? – спросил он безо всяких прелюдий. – И не говорите мне, что вы ничего не помните. Такой ответ я не приму.
Новак, кажется, не был в особом восторге от новой встречи с уголовной полицией и делал то, что хорошо умел делать: молчал. Боденштайн сел на стул, Пия облокотилась о подоконник и открыла свой блокнот. Она разглядывала обезображенное лицо Новака. В последний раз она не заметила, что у него красивый рот, полные губы, белые ровные зубы и тонкие черты лица. Теща Боденштайна права: при нормальных обстоятельствах он действительно был довольно обаятельным мужчиной.
– Господин Новак, – Боденштайн наклонился вперед, – вы думаете, что мы пришли сюда для развлечений? Или вам безразлично, что те, благодаря кому вы, возможно, лишитесь своей правой кисти, останутся безнаказанными?
Маркус закрыл глаза и продолжал упорно молчать.
– Почему фрау Кальтензее заявила на вас по поводу причинения ей телесных повреждений по неосторожности? – спросила Пия. – Зачем вы звонили ей в последние дни примерно раз тридцать?
Молчание.
– Может ли нападение на вас быть как-то связано с семьей Кальтензее?
Пия заметила, как при этом вопросе Новак сжал в кулак неповрежденную руку. Точное попадание! Она взяла второй стул, поставила его с другой стороны кровати и села. Ей казалось несколько некорректным брать в оборот мужчину, который каких-то восемнадцать часов назад пережил такой кошмар. Она сама хорошо знала, как это страшно – пережить нападение в собственных четырех стенах. Тем не менее они должны были расследовать пять убийств, а Маркус мог легко стать шестым трупом.
– Господин Новак, – ее голос приобрел дружелюбный оттенок, – мы действительно хотим вам помочь. Речь идет не просто о нападении на вас, а о значительно большем. Пожалуйста, посмотрите все-таки на меня.
Маркус последовал ее просьбе. Выражение ранимости в его темных глазах тронуло Пию. Этот мужчина был ей чем-то симпатичен, хотя она его совершенно не знала. Иногда случалось, что Кирххоф испытывала к человеку, с жизнью которого сталкивалась в связи с расследованием, больше понимания и сострадания, чем этого требовала объективность.
Пока она размышляла о том, почему ей приятен человек, который так упорно отказывается дать какие-либо показания, ей вдруг опять пришла в голову мысль, которая мелькнула у нее утром, когда она увидела автомобили Новака. Свидетель в ночь убийства Шнайдера видел при въезде к его дому автомобиль с фирменной надписью.
– Где вы были в ночь с 30 апреля на 1 мая? – спросила она без всякой связи.
Новак был удивлен этим вопросом, так же как и Боденштайн.
– Я был на празднике «Танцуй в май», на спортивном поле в Фишбахе.
Голос Маркуса звучал не совсем отчетливо, что могло быть связано с его треснувшей нижней губой, но все же он хоть что-то сказал.
– Вы, случайно, еще не заезжали после этого в Эппенхайн?
– Нет. Что мне там делать?
– Как долго вы были на этом празднике? И где были после этого?
– Точно не знаю. До часу или до половины второго. После этого я был дома, – ответил Новак.
– А вечером первого мая? Может быть, вы были в Мюленхофе у фрау Кальтензее?
– Нет, – сказал Новак. – Зачем?
– Чтобы поговорить с ней, потому что она на вас заявила. Или, может быть, потому что вы хотели припугнуть фрау Кальтензее.
Наконец Маркуса прорвало.
– Нет! – сказал он с раздражением. – Я не был в Мюленхофе! И почему я должен запугивать фрау Кальтензее?
– Нам известно, что вы реставрировали мельницу. При этом произошел несчастный случай, в котором фрау Кальтензее совершенно открыто обвиняет вас. Что же возникло между вами и фрау Кальтензее? Что тогда случилось? Почему велись процессы?
Прошло какое-то время, прежде чем Новак заговорил.
– Она пришла на строительную площадку и получила травму, упав на свежем глинобитном полу, хотя я ее предостерегал, – объяснил он. – Она обвинила меня в этом несчастном случае и поэтому не оплатила мой счет.
– Вера Кальтензее до сих пор не заплатила вам за вашу работу? – переспросила Пия.
Маркус пожал плечами, пристально разглядывая свою здоровую руку.
– Сколько она вам должна? – поинтересовалась Кирххоф.
– Я не знаю.
– Бросьте, господин Новак! Не рассказывайте нам сказки. Конечно, вы знаете это совершенно точно, до последнего цента. Итак, сколько должна вам заплатить фрау Кальтензее за вашу работу на мельнице?
Маркус вновь спрятался, как улитка в раковину, и замолчал.
– Достаточно одного звонка коллегам из Келькхайма, и я получу всю информацию по исковому заявлению, – сказала Пия. – Итак?
Новак некоторое время раздумывал, потом вздохнул.
– Сто шестьдесят тысяч евро, – сказал он неохотно. – Без процентов.
– Это приличные деньги. Вы можете отказаться от такой суммы?
– Нет, конечно, нет. Но я получу эти деньги.
– И каким образом вы намерены их получить?
– Я подам иск.
На некоторое время в палате воцарилась полная тишина.
– Я спрашиваю себя, – сказала Пия в тишину, – как далеко вы намерены пойти, чтобы получить ваши деньги?
Молчание. Взгляд Боденштайна просигнализировал ей, чтобы она продолжала.
– Что хотели от вас те люди вчера ночью? – продолжала Кирххоф. – Почему они перевернули ваш офис и склад и пытали вас? Что они искали?
Новак сжал губы и отвел взгляд.
– Они поспешили уйти, когда ваша бабушка включила внешнее освещение, – сказала Пия. – При этом налетели на бетонную цветочницу. Наши коллеги сняли следы краски, которые сейчас исследуются в нашей лаборатории. Мы найдем этих субъектов. Но если бы вы нам помогли, это произошло бы быстрее.
– Я никого из них не узнал, – упорствовал Маркус. – Они были в масках и завязали мне глаза.
– Что они от вас хотели?
– Деньги, – ответил он наконец после недолгих колебаний. – Они искали сейф, но у меня его нет.
Это была изворотливая ложь, и Новак знал, что Пия просчитала ее.
– Ну, хорошо, – она встала. – Если вы не хотите нам больше ничего рассказывать, это ваше дело. Мы пытались вам помочь. Может быть, ваша жена сможет рассказать мне больше. Она как раз сейчас приедет в комиссариат.
– Какое отношение к этому имеет моя жена? – Маркус с трудом выпрямился. Мысль о том, что уголовная полиция будет говорить с его женой, казалось, была ему неприятна.
– Мы это увидим. – Пия чуть улыбнулась. – Всего вам хорошего. Но если вы все же что-то вспомните, то вот моя визитка.
– Он действительно ничего не знает или боится? – размышлял Боденштайн, спускаясь на первый этаж больницы.
– Ни то, ни другое, – решительно возразила Пия.
– У меня такое чувство, что он от нас что-то утаивает. Я надеялась, что… – Она запнулась, схватила своего шефа за руку и потянула его за пилон.
– Что случилось? – спросил Боденштайн.
– Тот мужчина с букетом цветов, – прошептала Пия. – Это не Элард Кальтензее?
Оливер посмотрел в холл, прищурив глаза.
– Да, это он. Что он здесь делает?
– Уж не к Новаку ли пришел? – предположила Пия. – Но если да, то зачем?
– Откуда он вообще мог знать, что Новак здесь, в больнице?
– Если семейство Кальтензее в самом деле имеет отношение к нападению, тогда он, разумеется, знает, – сказала Кирххоф. – Вчера ночью он еще разговаривал с Новаком по телефону – может быть, чтобы задержать его до тех пор, пока не прибудут молодчики.
– Давайте спросим его. – Боденштайн направился к Кальтензее.
Тот погрузился в изучение указательных табличек и испуганно обернулся, когда Оливер к нему обратился. Он побледнел еще больше, хотя и без того был бледен.
– Вы принесли цветы вашей матери? – Боденштайн дружески улыбнулся. – Она будет очень рада. Как у нее дела?
– У моей матери? – Кальтензее, казалось, был смущен.
– Ваш брат рассказал мне, что ваша мать лежит в больнице, – сказал Боденштайн. – Вы ведь к ней пришли? Или нет?
– Н… нет, я… я иду к одному… знакомому.
– К господину Новаку? – спросила Пия.
Элард замялся, потом утвердительно кивнул.
– Откуда вы знаете, что он лежит здесь? – спросила Пия недоверчиво.
В присутствии Боденштайна Элард Кальтензее уже не казался таким зловещим, как в субботу вечером.
– От его бухгалтера, – ответил он. – Она позвонила мне сегодня утром и рассказала, что случилось. Вы, должно быть, знаете, что я помог Новаку получить крупный заказ во Франкфурте – проект восстановления франкфуртского старого города. Через три дня состоится важная встреча, и сотрудники Новака опасаются, что шеф до этого времени еще не выйдет из больницы.
Это звучало правдоподобно. Постепенно Элард, кажется, оправился от своего испуга, его восковое лицо порозовело. Он выглядел так, как будто с субботы не спал.
– Вы уже с ним разговаривали? – спросил он.
Боденштайн кивнул.
– Да, говорили.
– И как? Как у него дела?
Пия недоверчиво посмотрела на него. Была ли это на самом деле лишь вежливая забота о здоровье знакомого?
– Его пытали, – сказала она. – При этом его правая рука была так расплющена, что ее, возможно, придется ампутировать.
– Пытали? – Кальтензее опять побледнел. – Боже мой!
– Да, у господина Новака серьезные проблемы, – продолжала Пия. – Вы наверняка знаете, что ваша мать задолжала ему за работу на мельнице шестизначную сумму денег.
– Что вы сказали? – Изумление Эларда казалось естественным. – Этого не может быть!
– Господин Новак нам сам это рассказал, – подтвердил Боденштайн.
– Но… но это же просто невозможно. – Кальтензее растерянно покачал головой. – Почему он никогда об этом ничего не говорил? Боже мой, что он должен обо мне думать!
– Насколько хорошо вы знаете господина Новака? – спросила Пия.
Элард ответил не сразу.
– Скорее поверхностно, – сказал он сдержанно. – Когда Новак работал в Мюленхофе, мы время от времени беседовали.
Пия ждала, что Кальтензее скажет что-то еще, но он замолчал.
– Вчера вы разговаривали с ним по телефону тридцать две минуты, – сказала она. – В час ночи, прошу заметить. Вы не находите, что это не совсем подходящее время для беседы с мимолетным знакомым?
На мгновение на лице профессора появился испуг. Мужчине было что скрывать, это очевидно. Его нервы дрогнули. Пия не сомневалась, что на настоящем допросе он бы сдался.
– Мы говорили о проекте реконструкции, – ответил Кальтензее жестко. – Это серьезный вопрос.
– В час ночи? Ни за что не поверю. – Пия покачала головой.
– Кроме того, ваша мать заявила на господина Новака в связи с причинением ей телесных повреждений по неосторожности, – вставил Боденштайн. – Против него было проведено три процесса.
Элард с недоумением посмотрел на Боденштайна.
– И что? – Он, казалось, чувствовал себя неловко, но все еще не понимал, что именно они имели в виду. – Какое отношение все это имеет ко мне?
– Вы не находите, что господин Новак имел серьезные основания всем сердцем ненавидеть вашу семью?
Кальтензее молчал. У него на лбу выступил пот. Было не похоже, что его совесть чиста.
– Поэтому мы задаемся вопросом, – продолжал Боденштайн, – как далеко готов был пойти господин Новак, чтобы получить свои деньги.
– Что… что вы имеете в виду? – Избегающий конфликтов профессор был пресыщен создавшейся ситуацией.
– Маркус Новак знал господина Гольдберга и господина Шнайдера? А может быть, и фрау Фрингс? Новак имеет в своем автомобильном парке автомобиль с фирменной надписью. Аналогичную машину видели в ночь убийства Шнайдера около половины первого у въезда к его дому. У господина Новака нет убедительного алиби, так как он утверждает, что был дома. Один.
– Около половины первого? – повторил Элард.
– Новак довольно долго работал в Мюленхофе, – сказала Пия. – Он знал всех троих, и ему было известно, что они являлись ближайшими друзьями вашей матери. Для вас сто шестьдесят тысяч евро, возможно, не являются большой суммой, но для господина Новака это целое состояние. Может быть, он считал, что сможет оказывать давление на вашу мать, если отправит на тот свет ее друзей. Одного за другим, чтобы придать особое значение своему вызову.
Кальтензее пристально смотрел на Кирххоф так, как будто она потеряла разум. Он энергично покачал головой.
– Но это же полный абсурд! За кого вы его принимаете? Маркус Новак ведь не убийца! И все это – не мотив для убийства!
– Месть и неуверенность в будущем – достаточно сильные мотивы для убийства, – сказал Боденштайн. – Лишь очень немногие убийства совершаются действительно киллерами. В большинстве случаев это совершенно нормальные люди, которые не видят иного выхода.
– Маркус ни за что бы никого не убил! – возразил Кальтензее на удивление резко. – Я удивляюсь, как вы пришли к такой нелепой идее!
Маркус?Отношения между обоими были явно не столь поверхностны, как Кальтензее хотел их представить. Пие в голову пришла мысль. Она вспомнила, с каким равнодушием Элард пару дней тому назад отреагировал на сообщение о смерти Германа Шнайдера. Может быть, потому, что это для него вообще не являлось новостью. Возможно ли допустить, что Кальтензее – состоятельный, влиятельный человек – использовал Новака, приманил его миллионным заказом и за это в качестве встречной услуги потребовал произвести три убийства?
– Мы проверим алиби Новака в ночь убийства Шнайдера, – сказала Пия. – Мы также выясним у него, где он находился, когда погибли Гольдберг и фрау Фрингс.
– Вы совершенно определенно и полностью заблуждаетесь. – Голос Кальтензее дрожал.
Пия внимательно рассматривала Эларда. И даже если он хорошо себя контролировал, нельзя было не заметить, что он был крайне возбужден. Заметил ли Кальтензее, что она разгадала его тайну?
Мобильный телефон Пии зажужжал, едва она покинула больницу.
– Я уже час пытаюсь тебе дозвониться. – В голосе Остерманна звучал упрек.
– Мы были в больнице. – Кирххоф остановилась, хотя ее шеф пошел дальше. – Там нет связи. Что случилось?
– Слушай. Маркус Новак 30 апреля в 23:45 был остановлен в Фишбахе для контроля полицейским патрулем. У него не было при себе ни водительских прав, ни паспорта, и он должен был представить и то, и другое на следующий день коллегам в Келькхайме. Разумеется, он этого до сих пор не сделал.
– Это интересно. Где точно происходил контроль автомобиля? – Пия слышала, как ее коллега стучит по клавиатуре компьютера.
– Грюнервег, угол Келькхаймерштрассе. Он ехал на машине марки «Фольксваген Пассат», который зарегистрирован на его фирму.
– Шнайдер был убит около часа ночи, – размышляла Пия вслух. – Чтобы доехать из Фишбаха до Эппенхайма на машине, нужно примерно пятнадцать минут. Спасибо, Кай.
Она убрала свой мобильный телефон и двинулась к шефу, который уже дошел до автомобиля и теперь смотрел перед собой отсутствующим взглядом. Пия рассказала ему, что узнала от Остерманна.
– Значит, он солгал в отношении своего алиби на время убийства, – констатировала она. – Но почему?
– Зачем ему было убивать Шнайдера? – спросил Боденштайн.
– Возможно, по указанию профессора Кальтензее. Он поспособствовал Новаку в получении крупного заказа и потребовал за это ответной любезности. Или, может быть, Новак хотел оказывать давление на Веру Кальтензее, убрав с пути ее лучших друзей. И это число могло также означать сумму, которую она ему должна. Он говорил что-то о ста шестидесяти тясячах…
– Тогда в этой сумме отсутствует как минимум один ноль, – возразил Боденштайн.
– Н-да. – Пия пожала плечами. – Это было всего лишь мое предположение.
– Забудьте вашу идею – представлять Эларда Кальтензее в качестве убийцы или заказчика, – сказал Боденштайн.
Его снисходительный тон внезапно разозлил Пию.
– Нет, я не согласна! – возразила она резко. – У этого человека был наиболее весомый мотив из всех, с кем мы до сего времени беседовали! Если бы вы видели Эларда недавно в его квартире! Он заявил, что ненавидиттех, кто мешает ему больше узнать о его истинном происхождении! И когда я спросила его, кого он имеет в виду, он ответил: тех, кто это знает.Он бы с удовольствием отправил их на тот свет. Я не отступала и стала расспрашивать его дальше, и тогда он сказал: теперь они все трое умерли.
Боденштайн задумчиво посмотрел на нее через крышу автомобиля.
– Кальтензее чуть больше шестидесяти, – продолжила Пия более спокойным голосом. – У него остается не так много времени, чтобы выяснить, кто был его родным отцом. Он расправился с тремя друзьями своей матери, когда те отказались что-либо ему рассказать. Или поручил это дело Новаку. И я уверена, что следующей жертвой станет его мать. Он ее ненавидит точно так же!
– У вас нет ни одного доказательства вашей теории, – сказал Боденштайн.
– Черт побери! – Пия ударила кулаком по крыше автомобиля. Ей хотелось схватить своего шефа за плечи и встряхнуть, потому что он просто не хотел видеть очевидного. – У меня уверенное чувство, что Кальтензее имеет к этому какое-то отношение. Почему вы не вернетесь в больницу и не спросите его об алиби на время преступлений? Ручаюсь, он скажет вам, что был дома. Один.
Вместо ответа Боденштайн бросил ей ключи от автомобиля.
– Пришлите за мной патрульную машину, чтобы она забрала меня где-нибудь через полчаса, – сказал он и пошел назад в больницу.
Кристина Новак ждала в вестибюле отдела полиции и вскочила, когда вошла Пия. Она была очень бледной и заметно нервничала.
– Здравствуйте, госпожа Новак. – Кирххоф подала ей руку. – Пойдемте со мной.
Она сделала знак полицейскому за стеклом, чтобы он ее впустил. Нажимная дверная ручка зажужжала. Одновременно загудел мобильный телефон Пии. Это была Мирьям.
– Ты в офисе? – Голос подруги звучал взволнованно.
– Да, как раз только приехала.
– Тогда посмотри электронную почту. Я отсканировала документы и послала тебе в приложении. Кроме того, сотрудница архива дала мне пару советов. Я поговорю еще с некоторыми людьми и перезвоню.
– Оʼкей. Я сейчас посмотрю. Большое спасибо.
Пия остановилась на втором этаже перед своим офисом.
– Вы не могли бы пару минут подождать здесь? Я сейчас приду.
Кристина молча кивнула и села на один из пластиковых стульев в коридоре.
Из всех коллег только Остерманн был на месте. Хассе поехал в пансионат «Таунусблик», чтобы поговорить с постояльцами, Фахингер искала возможных свидетелей в жилом квартале в Нидерхёхстштадте, а Бенке делал то же самое в Кёнигштайне. Пия села за свой письменный стол и открыла электронную почту. Среди традиционного спама, против которого была бессильна даже защитная система сервера полиции, она нашла сообщение с данными польского отправителя, открыла прилагаемые документы и стала их поочередно просматривать.
– Вау! – воскликнула Кирххоф и усмехнулась.
Мирьям действительно провела хорошую работу. В городском архиве Венгожева она нашла школьные фотографии 1933 года с изображением выпускного класса гимназии в Ангербурге и газетную статью о торжественном награждении победителей парусной регаты, так как Ангербург на Мауерском озере уже тогда был цитаделью водного спорта. На обеих фотографиях присутствовал Давид Гольдберг. В газете он также упоминался неоднократно: как победитель регаты и как сын ангербургского коммерсанта Самуэля Гольдберга, который учредил приз для регаты. Это был настоящий Давид Гольдберг, который умер в январе 1945 года в Аушвице. У него были темные волнистые волосы и глубоко посаженные глаза; щуплый и невысокий, не больше ста семидесяти сантиметров. Рост мужчины, который был убит в собственном доме в Келькхайме, в молодые годы был где-то примерно метр восемьдесят пять. Пия склонилась над газетной статьей из «Ангербургских ведомостей» от 22 июля 1933 года. Победившая команда парусной яхты с гордым названием «Честь Пруссии» состояла из четверых молодых людей, которые счастливо смеялись, глядя в камеру: Давида Гольдберга, Вальтера Эндриката, Эларда фон Цойдлитц-Лауенбурга и Теодора фон Маннштайна.
