Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)
– Но она не хотела ничего об этом слышать. Или так, как она себе это представляла, или совсем никак. Бескомпромиссность, как повелось издавна, черт подери! – Риттер презрительно фыркнул. – Я ее убеждал, предлагал ей сделать из ее биографии роман. События в жизни Веры, все потери, победы, взлеты и падения женщины, которая испытала ход мировой истории на собственной шкуре. Из-за этого мы поссорились. Она категорически запретила мне заниматься поисками, запретила писать; она становилась все более подозрительной. А потом произошла эта история с ящиком. Я допустил ошибку, защищая Новака. Это было последней каплей. – Риттер вздохнул. – Дела у меня пошли довольно скверно. У меня не было больше никаких перспектив в плане приличной работы, хорошей квартиры и вообще будущего.
– Пока вы не женились на Марлен. После этого вы обрели все снова.
– На что вы намекаете? – вскочил Риттер, но его возмущение казалось неестественным.
– На то, что вы взялись за Марлен, чтобы отомстить вашей бывшей шефине.
– Что за глупости! – возразил он. – Мы встретились чисто случайно. Я влюбился в нее, а она – в меня.
– Почему тогда вы вчера не сказали нам, что женаты на дочери Зигберта Кальтензее? – Пия не верила ни одному его слову. По сравнению с элегантной темноволосой женщиной, которую они только что видели, невзрачная Марлен однозначно проигрывала.
– Потому что я не предполагал, что это имеет какое-то значение, – агрессивно ответил Риттер.
– Ваша личная жизнь нас не интересует, – вмешался Боденштайн. – Что вы можете сказать о ваших встречах с Гольдбергом и Ватковяком?
– Мне нужна была от них информация. – Риттер, казалось, испытал облегчение от того, что они сменили тему разговора, и бросил на Пию враждебный взгляд, чтобы после этого ее полностью игнорировать. – Некоторое время тому назад ко мне обратились с вопросом, не хочу ли я написать биографию. Разумеется, о реальной жизни Веры Кальтензее, со всеми грязными подробностями. Мне предложили очень большие деньги, информацию из первых рук и шанс на месть.
– Кто это был? – спросил Боденштайн.
Риттер покачал головой.
– Я не могу вам сказать, – ответил он. – Но материал, который я получил, был первоклассным.
– Какой именно?
– Дневники Веры за период с 1934 до 1943 года. – Риттер свирепо улыбнулся. – Подробная дополнительная информация обо всем, что Вера непременно хотела сохранить в тайне. При чтении я наткнулся на массу несоответствий, но одно мне теперь стало ясно: Элард никак не может быть сыном Веры. У автора дневников до декабря 1943 года, собственно, не было ни жениха, ни поклонника, до этого времени она даже еще не имела половых контактов, не говоря уже о ребенке. Но… – Он сделал эффектную паузу и посмотрел на Боденштайна. – Старший брат Веры Элард фон Цойдлитц-Лауенбург имел любовную связь с молодой женщиной по имени Викки, дочерью управляющего поместьем Эндриката. В августе 1942 года у нее родился сын, которому при крещении дали имя Хайнрих Арно Элард.
Боденштайн оставил эту новость без комментариев.
– И что же дальше? – спросил он.
Риттер был заметно удивлен отсутствием восторга.
– Дневники были написаны левшой, в то время как Вера правша, – сделал он лаконичное заключение. – И это является доказательством.
– Доказательством чего? – поинтересовался Боденштайн.
– Доказательством того, что Вера в действительности не тот человек, за которого себя выдает! – Риттер вскочил со своего стула. – Так же как и Гольдберг, Шнайдер и Фрингс! Все четверо хранят какую-то мрачную тайну, и я хотел выяснить, какую!
– По этой причине вы были у Гольдберга? – спросила скептически Пия. – Вы действительно думали, что он с готовностью расскажет вам все, о чем он молчал более шестидесяти лет?
Риттер не обратил внимания на ее возражение.
– Я был в Польше и производил там поиски. К сожалению, больше не осталось очевидцев событий, которых можно было бы об этом спросить. Потом я был у Шнайдера и у Аниты – все то же самое! – Он изобразил на лице гримасу отвращения. – Все трое валяли дурака, эти самоуверенные, заносчивые старые нацисты с их дружескими вечерами и пустой болтовней! Я и раньше их терпеть не мог, каждого из них.
– И когда эти трое не захотели вам помочь, вы их отправили на тот свет, – сказала Пия.
– Точно. С помощью «Калашникова», который всегда держу при себе. Задерживайте меня, – дерзко обратился к ним Риттер. Затем повернулся к Боденштайну: – Зачем мне нужно было убивать этих троих? Они были совсем древними. Время все уже сделало за меня.
– А Роберт Ватковяк? Что вам надо было от него?
– Мне была нужна информация. Платил я ему за то, что он мне рассказывал о Вере. Кроме того, я мог ему сказать, кто в действительности был его отцом.
– Откуда же вам это известно?
– Мне много чего известно, – ответил Риттер надменно. – То, что Роберт являлся внебрачным сыном Ойгена Кальтензее, – это все сказки. Матерью Роберта была семнадцатилетняя горничная польского происхождения, работавшая в Мюленхофе. Зигберт насиловал ее до тех пор, пока бедняжка не оказалась в положении. Его родители сразу отправили сына в университет в Америку и заставили бедолагу тайно рожать в подвале. После этого она исчезла навсегда. Я предполагаю, что они убили ее и закопали где-нибудь на своем участке.
Риттер говорил все быстрее, его глаза блестели как в лихорадке. Боденштайн и Пия молча слушали.
– Вера могла бы отдать его кому-нибудь для усыновления, пока он еще был младенцем, но она заставила страдать его за то, что он был досадной ошибкой. Одновременно она наслаждалась тем, что он ею восхищался и боготворил ее! Она всегда была высокомерной и считает себя неприкасаемой. Поэтому так и не уничтожила ящики со всем взрывоопасным содержимым. Неудачей стал для нее тот факт, что Элард, как назло, тесно сдружился с реставратором, и у него возникла идея реставрировать мельницу.
Голос Риттера был преисполнен ненависти, и Пия осознавала всю величину жажды мести и горечи. Он злобно засмеялся.
– Ах да, и Роберт был на совести Веры. Когда Марлен, как нарочно, влюбилась в Роберта – своего сводного брата, – возникла ужасная ситуация! Марлен было всего четырнадцать, а Роберту – лет двадцать пять. После несчастного случая, в котором Марлен потеряла ногу, Роберта выгнали из Мюленхофа. Вскоре после этого началась его криминальная карьера.
– У вашей жены нет ноги? – переспросила Пия и вспомнила, что Марлен Риттер действительно при ходьбе подтягивала левую ногу.
– Да.
Некоторое время в небольшом офисе было совершенно тихо, не считая жужжания компьютера. Пия быстро переглянулась с Боденштайном, по лицу которого, как всегда, невозможно было понять, что у него в голове. Если информация Риттера, пусть даже частично, соответствовала действительности, то она в самом деле была сенсационной. Получается, что Ватковяка убили, так как он узнал от Риттера правду о своем происхождении, что привело к конфронтации с Верой.
– Это событие также будет упомянуто в вашей книге? – поинтересовалась Пия. – Мне это вообще-то представляется довольно рискованным.
Томас помедлил с ответом, потом пожал плечами.
– Мне тоже, – сказал он, не глядя на нее. – Но мне нужны деньги.
– Что скажет ваша жена на то, что вы напишете нечто подобное о ее семье и ее отце? Ей это вряд ли понравится.
Риттер сжал губы в узкую полоску.
– Между семьей Кальтензее и мной идет война, – ответил он с нотой патетики в голосе. – А в каждой войне бывают жертвы.
– Семейство Кальтензее так просто с этим не смирится.
– Они уже выдвинули свои войска на позиции, – Риттер вынужденно улыбнулся. – Существует временное судебное решение и предупредительный иск против меня и издательства. Кроме того, Зигберт мне постоянно угрожал. Он сказал, что я больше не получу никаких тантьем, [30]30
Тантьема – вознаграждение, выплачиваемое в виде процента от прибыли директорам и высшим служащим акционерных обществ, банков, страховых организаций.
[Закрыть]если когда-либо предам гласности свои лживые утверждения.
– Дайте нам дневники, – попросил его Боденштайн.
– Они не здесь. Кроме того, эти дневники являются страховкой моей жизни. Это единственное, что у меня есть.
– Надеюсь, что вы не заблуждаетесь. – Пия достала из сумки трубочку. – Вы наверняка не будете возражать против анализа слюны?
– Нет, не буду. – Риттер засунул руки в задние карманы джинсов и критически посмотрел на нее. – Хотя не могу себе представить, для чего это нужно.
– Чтобы мы могли быстрее идентифицировать ваш труп, – холодно ответила Пия. – Я опасаюсь, что вы недооцениваете опасность, которой себя подвергаете.
Блеск в глазах Томаса стал враждебным. Он взял из рук Кирххоф ватную палочку, открыл рот и провел ею по внутренней стороне слизистой оболочки.
– Спасибо, – Пия взяла палочку и надлежащим образом закупорила ее в соответствующий футляр. – Завтра мы пошлем к вам наших коллег за дневниками. А если вы почувствуете, что в отношении вас существует какая-то угроза, позвоните мне. Моя визитная карточка у вас есть.
– Я не знаю, можно ли полностью доверять Риттеру, – сказала Пия, когда они шли через парковочную площадку. – Мужчина одержим местью. Даже его брак – это чистой воды месть.
Вдруг ей что-то пришло в голову, и она резко остановилась.
– Что случилось? – спросил Боденштайн.
– Эта женщина в его офисе, – сказала Пия и попыталась припомнить разговор с Кристиной Новак. – «Красивая, темноволосая, элегантная» – это может быть та же самая женщина, с которой Новак встретился в Кёнигштайне перед домом!
– Действительно, – Боденштайн кивнул. – Мне она тоже показалась знакомой. Я только не пойму, откуда. – Протянул Пие ключи от автомобиля. – Я сейчас вернусь.
Он опять пошел в здание и поднялся по лестнице на верхний этаж. Перед дверью немного подождал, чтобы отдышаться, затем позвонил. Дама в приемной удивленно захлопала искусственными ресницами, увидев его.
– Вы знаете, кто эта женщина, которая недавно была у господина доктора Риттера? – спросил он.
Она оглядела его с ног до головы, наклонила голову и потерла указательный и большой палец правой руки.
– Возможно.
Оливер понял. Он достал бумажник и вынул купюру в двадцать евро. Женщина скорчила презрительную гримасу, которую только купюра в пятьдесят евро смогла превратить в улыбку.
– Катарина… – Она схватила купюру и опять протянула руку. Боденштайн вздохнул и опять дал ей двадцатку. Секретарша запихнула обе купюры в голенище сапога. – Эрманн. – Она наклонилась вперед и заговорщицки понизила голос: – Из Швейцарии. Живет где-то в Таунусе, когда бывает в Германии. Ездит на черной «пятерке» с цюрихскими номерами. А если вы кого-нибудь знаете, кто ищет порядочную секретаршу, вспомните обо мне. Мне уже надоела эта лавочка.
– Я поспрашиваю, – Оливер, который воспринял эти слова как шутку, подмигнул ей и вставил свою визитную карточку в клавиатуру компьютера. – Пришлите мне мейл. С биографией и дипломами.
Боденштайн быстро шел между рядами припаркованных автомобилей, одновременно проверяя входящие сообщения на своем мобильном телефоне. При этом он чуть не наткнулся на черный автофургон. Пия как раз писала эсэмэску, когда Боденштайн подошел к своему «БМВ».
– Мирьям должна проверить, правда ли то, что рассказал нам Риттер, – объяснила она и накинула ремень безопасности. – Может быть, существуют еще церковные книги за 1942 год.
Боденштайн включил зажигание.
– Женщину, которая перед нами была у Риттера, зовут Катарина Эрманн, – сказал он.
– Вот как? Та самая, у которой четыре процента долей участия? – Пия была удивлена. – Какое же отношение она имеет к Риттеру?
– Спросите меня что-нибудь полегче. – Боденштайн вырулил свой «БМВ» с парковочного места и нажал клавишу ответного звонка на мультифункциональном руле. Через некоторое время ответил Остерманн.
– Шеф, здесь дым стоит коромыслом, – раздался его голос из динамика. – Нирхоф и эта новая собираются организовать специальную комиссию по пенсионерам и по Монике.
Боденштайн, который еще раньше ожидал чего-то подобного, оставался спокойным. Он посмотрел на часы. Половина второго. От Ханауерландштрассе в это время дня ему потребуется примерно минут тридцать, если он поедет через Ридервальд и Аллеенринг.
– Встретимся через полчаса в ресторане «Цаика» в Лидербахе, чтобы обсудить ситуацию. Всем отделом К-2, – сказал он Остерманну. – Если вы приедете раньше меня, закажите мне, пожалуйста, карпаччо и курицу карри.
– А мне пиццу! – крикнула Пия с пассажирского места.
– С тунцом и сардинами, – добавил Остерманн. – Все понятно. До встречи.
Довольно долго они ехали молча, каждый занят своими мыслями. Боденштайн вспоминал, как когда-то его бывший шеф во Франкфурте, старший комиссар Менцель, часто и с удовольствием, собрав всю команду, упрекал его в том, что Оливер недостаточно гибок и не умеет работать в коллективе. Несомненно, он был прав. Боденштайн терпеть не мог впустую тратить время на обсуждение создавшегося положения, на споры о подведомственности и глупую демонстрацию власти. Не в последнюю очередь именно по этой причине он с удовольствием перебрался в Хофхайм, в отдел, в котором числились пять сотрудников. Как и прежде, он придерживался мнения, что несколько поваров могут основательно испортить кашу.
– Вы тоже примете участие в этих двух комиссиях? – спросила его Пия в этот момент. Боденштайн быстро посмотрел на нее.
– Все зависит от того, под чьим руководством, – ответил он. – Но все равно это совершенно бесперспективно. О чем, собственно говоря, в действительности идет речь?
– Об убийствах трех стариков, молодой женщины и одного мужчины, – размышляла Пия вслух.
Боденштайн наверху Бергерштрассе нажал на тормоз, пропуская на «зебре» группу молодых людей, переходящих улицу.
– Мы задаем неверные вопросы, – сказал он и задумался, какое отношение Катарина Эрманн имеет к Риттеру. Обоих что-то связывает, это ясно. Возможно, она знала его и раньше, когда Томас еще работал у Веры Кальтензее.
– Интересно, поддерживает ли она еще дружеские отношения с Юттой Кальтензее? – спросил Оливер.
Пия сразу поняла, о ком он говорит.
– Почему это важно?
– Откуда у Риттера информация о родном отце Роберта Ватковяка? Это явно семейная тайна, о которой знают лишь немногие.
– А как тогда об этом может знать Катарина Эрманн?
– Она как-никак была настолько близка с семьей, что Ойген Кальтензее передал ей доли участия в фирме.
– Давайте поедем к Вере Кальтензее еще раз, – предложила Пия. – Спросим ее, что было в ящике и почему она солгала нам в отношении Ватковяка. Что мы теряем?
Боденштайн молчал, потом покачал головой.
– Мы должны быть очень осторожны, – сказал он. – Даже если вы терпеть не можете Риттера, я не хочу рисковать получить шестой труп только потому, что мы задали необдуманные вопросы. Вы совсем не правы в том, что Риттер ходит по острию ножа.
– Этот тип считает себя не менее неприкасаемым, чем Вера Кальтензее, – возразила Пия горячо. – Он ослеп от жажды мести, и ему подойдет любое средство, чтобы только навредить семейству Кальтензее. Презренный человек! Он изменяет своей беременной жене с этой Катариной Эрманн. Сто процентов!
– Я тоже так думаю, – сказал Боденштайн. – Тем не менее в качестве трупа он нас мало интересует.
Когда Пия и Боденштайн прибыли в «Цаику», самый большой наплыв посетителей, который всегда бывает в обеденное время, уже завершился, и ресторан опять опустел, за столиками сидели лишь несколько бизнесменов. Сотрудники отдела К-2 собрались за одним из наиболее больших столов в углу оформленного в средиземноморском стиле зала и уже были заняты едой. Только Бенке сидел рядом с кислой миной и пил воду.
– У меня тоже пара хороших новостей, шеф, – начал Остерманн, когда они сели за стол. – По ДНК-профилю, который был установлен по волосу на трупах Моники Крэмер и Ватковяка, компьютер выдал результат, где значится один и тот же следообразующий субъект. При обработке старых дел наши коллеги из ФУУП проанализировали и сохранили следы. Так вот, тот субъект имеет какое-то отношение к нераскрытому до сего времени убийству в Дессау 17 октября 1990 года и к опасному причинению телесных повреждений в Галле 24 марта 1991 года.
Пия заметила голодный взгляд Бенке. Почему он ничего себе не заказал?
– Еще что-нибудь? – Боденштайн взял перечницу-мельницу и поперчил карпаччо.
– Да. Я выяснил кое-что про рубашку Ватковяка, – продолжал Остерманн. – Рубашки этой марки производятся на мануфактуре и исключительно для специализированного магазина товаров для мужчин на Шиллерштрассе во Франкфурте. Директор магазина была очень любезна и предоставила мне копии счетов. Белые рубашки 41-го размера были проданы между 1 марта и 5 мая в количестве 24 штук. Среди прочих… – он сделал эффектную паузу, чтобы обеспечить себе полное внимание всех присутствующих, – …Аня Моорманн 26 апреля купила пять белых рубашек 41-го размера на счет Веры Кальтензее.
Боденштайн перестал жевать и выпрямился.
– Так, тогда она должна нам их показать. – Пия придвинула Бенке свою тарелку. – Угощайся. Я больше не могу.
– Спасибо, – пробормотал он и менее чем за минуту съел оставшуюся половину пиццы, как будто ничего не ел несколько дней.
– Что с соседями Гольдберга и Шнайдера? – Боденштайн посмотрел на Бенке, который уплетал за обе щеки.
– Я показал мужчине, который видел машину, три различных логотопа, – сказал тот. – Он ни секунды не колебался и указал на машину Новака. Кроме того, уточнил время. Без десяти час он вышел с собакой, после того как закончился какой-то фильм, который шел на канале АРТЕ. Когда он вернулся в десять минут второго, автомобиля уже не было, а ворота въезда были закрыты.
– Коллеги из Келькхайма задержали Новака без четверти двенадцать, – сказала Пия. – Он мог свободно поехать после этого в Эппенхайм.
Зазвонил мобильник Боденштайна. Оливер посмотрел на дисплей и, извинившись, вышел из-за стола.
– Если мы завтра так и не продвинемся вперед, нам повесят на шею еще двадцать коллег, – Остерманн откинулся назад, – а я этого очень не хочу.
– Никто этого не хочет, – парировал Бенке. – Но мы ведь не можем выудить преступника из шляпы.
– Но сейчас у нас уже больше отправных точек, и мы можем задавать более конкретные вопросы. – Пия через большие окна наблюдала за шефом, который, прижав к уху мобильник, ходил взад-вперед по парковочной площадке. С кем он разговаривал? Обычно Боденштайн никогда не выходил из помещения, чтобы поговорить по телефону. – А что-нибудь еще удалось узнать про нож, которым была убита Моника Крэмер?
– Ах да. – Остерманн отодвинул свою тарелку и стал рыться в захваченных с собой документах, пока не нашел одну из запирающихся цветных пластиковых папок, которые являлись важной составной частью его системы архивирования. Несмотря на то что Остерманн со своей прической в виде «конского хвоста», в ретро-очках и своеобразной одежде хотел казаться нарочито небрежным, он был, тем не менее, человеком ярко выраженной структуры. – Орудием убийства является «Эмерсон Карамбит» с фиксированным клинком и рукоятью скелетного типа, копия индонезийского дизайна. Тактический боевой нож для самообороны. «Эмерсон» – американский производитель, но нож можно заказать в различных интернет-магазинах. Эта модель на рынке с 2003 года. На нем был серийный номер, который уничтожили.
– Таким образом, Ватковяк как убийца полностью отпадает, – сказала Пия. – Я боюсь, что шеф был прав, говоря о профессиональном киллере.
– В чем я был прав? – Боденштайн вернулся за стол и принялся за остатки своей остывшей курицы карри. Остерманн повторил информацию о ноже.
– Оʼкей, – Оливер вытер салфеткой рот и серьезно посмотрел в лица своих сотрудников. – Послушайте, с этого момента я жду от вас вдвое большей отдачи! Мы получили от Нирхофа один день отсрочки. До сего времени мы ловили рыбу в мутной воде, но сейчас у нас есть пара конкретных следов, которые…
Опять зазвонил его телефон. На сей раз он ответил не отходя в сторону и какое-то время слушал собеседника на другом конце провода. Его лицо помрачнело.
– Новак исчез из больницы, – сообщил он коллегам.
– Его должны были сегодня во второй половине дня еще раз оперировать, – сказал Хассе. – Наверное, он запаниковал и сбежал.
– Откуда вы это знаете?
– Сегодня утром мы брали у него пробу слюны.
– Его кто-нибудь навещал, когда вы были у него? – спросила Пия.
– Да, – кивнула Катрин Фахингер. – Его бабушка и отец.
Пия вновь удивилась, что отец Новака навещал своего сына в больнице.
– Такой высокий, плотный, с усами? – описала она его.
– Нет. – Катрин Фахингер неуверенно покачала головой. – У него не было усов, скорее трехдневная щетина. И седые волосы, несколько длинноватые…
– Так, великолепно! – Боденштайн рывком отодвинул стул и вскочил с места. – Это был Элард Кальтензее! Когда вы должны были мне об этом сообщить?
– Но откуда мне было это знать? – стала защищаться Фахингер. – Или мне надо было попросить его предъявить паспорт?
Боденштайн ничего не сказал, но его взгляд говорил все. Он положил перед Остерманном купюру в пятьдесят евро.
– Заплатите за нас, – сказал он и надел пиджак. – Кто-то должен поехать в Мюленхоф и попросить горничную показать пять рубашек. Кроме того, я должен знать, когда, где и кем был куплен нож, которым была убита Моника Крэмер. И все о банкротстве отца Новака восемь лет назад, и действительно ли существовала связь с семьей Кальтензее. Найдите Веру Кальтензее. Она должна быть в какой-то больнице. Перед ее палатой выставлен пост из двух полицейских, которые записывают имена всех, кто ее посещает. Кроме того, надо установить круглосуточное наблюдение за Мюленхофом. Ах да: Катарина Эрманн, урожденная Шмунк, живет где-то в Таунусе и имеет, возможно, швейцарское гражданство. Все ясно?
– Да, круто! – Даже Остерманн, который обычно никогда не роптал, не был в восторге от заданий, которые на него взвалили. – Сколько у нас времени?
– Два часа, – ответил Боденштайн, даже не улыбнувшись. – Но только в том случае, если не хватит одного часа.
Он уже почти вышел за дверь, когда ему еще что-то пришло в голову.
– Как обстоят дела с постановлением на обыск фирмы Новака?
– Мы получим его сегодня, – ответил Остерманн. – Вместе с ордером на арест.
– Хорошо. Фотографию Новака нужно передать в прессу и еще сегодня показать по телевидению, без указания истинной причины, по которой мы его разыскиваем. Выдумайте что-нибудь. Например, что он срочно нуждается в каком-нибудь медикаменте или еще что-нибудь.
– Кто только что звонил? – поинтересовалась Пия, когда они уже сидели в машине.
Боденштайн чуть задумался, следует ли ему говорить об этом своей коллеге.
– Ютта Кальтензее, – ответил он наконец. – Якобы хочет сказать мне что-то важное и просит о встрече сегодня вечером.
– Она не сказала, о чем идет речь? – спросила Пия.
Оливер пристально смотрел вперед. Когда они проехали указатель с надписью «Хофхайм», сбавил газ. До сих пор он не удосужился спросить Козиму о том, как прошел ее обед с Юттой Кальтензее. Что за игру затеяла эта женщина? Боденштайн почувствовал себя дискомфортно при одной мысли, что ему предстоит с ней встреча один на один. Разумеется, он должен срочно задать ей пару вопросов. О Катарине Эрманн. И о докторе Риттере. Оливер отказался от мысли просить Пию сопровождать его. Он сам справится с Юттой.
– Ку-ку! – крикнула Пия в этот момент, и он вздрогнул.
– Что вы сказали? – рассеянно спросил главный комиссар. Он заметил странный взгляд своей коллеги, но не понял ее вопроса. – Извините. Я ушел в свои мысли. Ютта и Зигберт Кальтензее устроили мне театр в тот вечер, когда я разговаривал с ними в Мюленхофе.
– Зачем им это было нужно? – удивилась Пия.
– Возможно, чтобы отвлечь меня от того, что перед этим сказал Элард.
– И что это было?
– Да. Что, что, что! В том-то и дело, что я это точно не помню! – воскликнул Боденштайн непривычно горячо, одновременно разозлившись на самого себя. Он не был достаточно внимателен. И если бы он в последние дни не разговаривал бы постоянно с Юттой по телефону, то сейчас лучше помнил бы тот разговор в Мюленхофе. – Речь шла об Аните Фрингс. Элард сказал мне, что его мать в половине восьмого утра получила сообщение о ее исчезновении, а около десяти – о ее смерти.
– Вы мне этого не рассказывали, – сказала Пия с явным упреком в голосе.
– Нет! Я рассказывал!
– Нет, не рассказывали! Это вообще-то означает, что у Веры Кальтензее было достаточно времени, чтобы послать своих людей в «Таунусблик» вычистить комнату Аниты Фрингс.
– Я вам об этом рассказывал, – упорствовал Боденштайн. – Совершенно точно.
Пия промолчала в ответ и стала напряженно размышлять, так ли это.
Возле больницы Боденштайн остановил машину на площадке для разворота, невзирая на протест молодого человека около информационного табло. У полицейского, который должен был охранять Новака, был испуганный вид, и он признался, что позволил провести себя дважды. Примерно час назад появился врач и забрал Новака на обследование. Одна из медицинских сестер даже помогла ему ввезти кровать в лифт. Так как врач уверил его в том, что Новака примерно через двадцать минут привезут после рентгена, полицейский опять уселся на свой стул рядом с дверью в палату.
– Вы ведь получили однозначное указание не спускать с него глаз, – сказал Боденштайн ледяным голосом. – Ваша инертность будет иметь для вас соответствующие последствия, я вам это обещаю!
– Кто навещал его сегодня утром? – спросила Пия. – Почему вы решили, что приходивший мужчина был отцом Новака?
– Бабушка сказала, что он ее сын, – ответил полицейский угрюмо. – Поэтому было понятно, что он его отец.
Врач станции, с которой Пия была знакома еще по своему первому визиту, шла по коридору и озабоченно объясняла Боденштайну и Пие, что Новак находится в серьезной опасности, так как, кроме оскольчатого перелома руки, у него имеется также ножевое ранение печени, с которым не шутят.
К сожалению, информация, переданная полицейским, охранявшим Новака, была не особенно полезной.
– На враче был колпак и зеленый халат, – сказал он вяло.
– Боже мой! Как он выглядел? Старый, молодой, толстый, худой, лысина, борода – что-то ведь должно было броситься вам в глаза! – Боденштайн был близок к потере самообладания. Именно такого рода ошибки он хотел избежать, тем более сейчас, когда Николя Энгель, кажется, с нетерпением ждала его неудач.
– Ему было примерно лет сорок или пятьдесят, я бы сказал, – припомнил наконец полицейский. – Кроме того, мне кажется, на нем были очки.
– Сорок? Пятьдесят? Или шестьдесят? Может быть, он был женщиной? – спросил с сарказмом Боденштайн.
Они стояли в холле больницы, куда тем временем прибыл дежурный отряд полиции. Руководитель оперативными действиями, стоя у лифтов, отдавал распоряжения своим подчиненным. Шуршали рации, любопытные пациенты протискивались между полицейскими, формировавшимися в группы, чтобы этаж за этажом обследовать все помещения в поисках Маркуса Новака. Полицейский наряд, который Пия отправила домой к Новаку, позвонил и сообщил, что они не могут попасть на территорию фирмы.
– Оставайтесь перед воротами фирмы и сообщите заблаговременно, когда будет заканчиваться ваша смена, чтобы мы могли послать туда новый наряд, – дала Пия распоряжение своим коллегам.
Зазвонил мобильник Боденштайна. Пустую больничную койку нашли в кабинете для обследований на первом этаже, непосредственно рядом с аварийным выходом. Рухнула последняя надежда на то, что Новак мог еще находиться где-то в здании: из помещения, по коридору и далее наружу шли кровавые следы.
– Тогда это всё. – Боденштайн, смирившись, повернулся к Пие. – Давайте поедем к Зигберту Кальтензее.
Элард Кальтензее был блестящим теоретиком, но не человеком действия. В течение своей жизни он уклонялся от принятия решений и перекладывал их на других людей в своем окружении, но на сей раз ситуация требовала его немедленных действий. И ему было очень тяжело воплотить в реальность свой план: речь уже давно шла не только о нем, но только он один мог раз и навсегда покончить с этим делом. В шестьдесят три года – нет, в шестьдесят четыре, мысленно исправил себя Элард – он наконец нашел в себе мужество взять все в свои руки.
Кальтензее вытащил проклятый ящик из своей квартиры, временно закрыл Дом искусств, отправил всех сотрудников по домам, забронировал авиарейс онлайн и упаковал вещи. И, как ни странно, ему вдруг стало лучше, чем было до этого, даже без таблеток. Он чувствовал себя помолодевшим на несколько лет, решительным и энергичным. Элард улыбнулся. Может быть, он только выиграл от того, что они все считали его трусом, никто не считал его способным на нечто подобное. За исключением этой дамы-полицейского, но и она попалась на удочку и пошла по ложному следу.
Перед воротами Мюленхофа стоял патрульный автомобиль, но ему было наплевать на это неожиданное препятствие. Вряд ли полиция знает, что к поместью можно подъехать еще через Лорсбах и Фишбахталь, так что он сможет незамеченным проникнуть в дом. Ему вполне хватило одной встречи с полицией в день; кроме того, кровь на пассажирском сиденье неизбежно вызвала бы необходимость соответствующих объяснений.
Элард прислушался и включил радио громче, «…полиция просит вашей помощи. Разыскивается тридцатичетырехлетний Маркус Новак, который во второй половине дня исчез из больницы в Хофхайме и нуждается в срочном приеме жизненно важных медикаментов…» Кальтензее выключил радио и довольно улыбнулся. Пусть себе ищут. Он знал, где находится Новак. Так быстро его никто не найдет. Об этом он позаботился.
Головной офис концерна KMF располагался в непосредственной близости от Федеральной налоговой службы на Северном кольце Хофхайма. Боденштайн предпочел не оповещать Зигберта Кальтензее о своем визите и без комментариев предъявил охраннику свое удостоверение. Мужчина в темной униформе с безразличным лицом бросил пристальный взгляд в машину и поднял шлагбаум.
– Спорю на месячную зарплату, что мы найдем здесь людей, которые напали на Новака, – сказала Пия и указала на невзрачное здание со скромной табличкой «К-Secure».На огороженной парковочной площадке было припарковано несколько черных автобусов марки «Фольксваген» и автофургон «Мерседес» с тонированными стеклами. Боденштайн замедлил ход, и Пия прочитала на некоторых автомобилях рекламную надпись «К-Secure – охрана объектов, предприятий и отдельных лиц, перевозка денег и ценностей».Повреждения от столкновения с бетонными цветочницами перед домом Августы Новак, разумеется, были давно устранены, но полицейские шли по верному следу. Лаборатория уголовной полиции однозначно определила, что следы краски относятся к продукции дома «Мерседес-Бенц».
Секретарша Зигберта Кальтензее, которая со своими внешними данными вполне могла дойти до последнего круга реалити-шоу «Новая топ-модель Германии», объявила, что им придется довольно долго ждать, так как у шефа важные деловые переговоры с клиентами из Америки. Пия ответила на ее надменный взгляд улыбкой и подумала: как можно целый день ходить на таких высоких каблуках?
