Текст книги "Глубокие раны"
Автор книги: Heлe Нойхаус
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)
Зигберт Кальтензее, очевидно, оставил своих заморских клиентов и через три минуты вышел из кабинета.
– Мы слышали, что вы планируете произвести некоторые изменения в отношении вашей фирмы, – сказал Боденштайн, после того как секретарша подала кофе и минеральную воду. – Вы как будто собираетесь продать ее, чего раньше не могли сделать, так как некоторые владельцы долей имели блокирующий пакет акций.
– Я не знаю, откуда у вас такая информация, – хладнокровно возразил Зигберт Кальтензее. – Кроме того, проблема несколько сложнее, чем представляется.
– Но это действительно так, что у вас для исполнения ваших намерений не было долевого большинства?
Зигберт улыбнулся и уперся локтями в поверхность письменного стола.
– Что вы пытаетесь доказать? Надеюсь, вы не предполагаете, что я распорядился убить Гольдберга, Шнайдера и Аниту Фрингс, чтобы, будучи управляющим KMF, получить их доли участия?
Боденштайн ответил ему улыбкой.
– Вы слишком упрощаете дело. Но в целом мой вопрос лежит в этом поле.
– Несколько месяцев назад мы действительно обратились в аудиторскую компанию для оценки фирмы, – подтвердил Зигберт. – Конечно, всегда есть инвесторы, проявляющие интерес к здоровым, преуспевающим фирмам, которые, ко всему прочему, являются лидерами на мировом рынке в своей области и имеют сотни патентов. Мы проводили оценку – но, разумеется, не потому, что намерены ее продавать, а поскольку в ближайшем будущем планируем выпуск акций на биржу. KMF должна быть полностью реструктурирована, чтобы отвечать требованиям рынка.
Он откинулся назад.
– Осенью мне будет шестьдесят. Никто из семьи не проявляет интереса к фирме, поэтому, рано или поздно, я должен передать бразды правления кому-то постороннему. И только тогда я захотел бы, чтобы все члены семьи вышли из фирмы. Вам наверняка известно о завещательном распоряжении моего отца. По истечении года оно потеряет свое действие, и тогда мы наконец сможем изменить форму предприятия. Общество с ограниченной ответственностью станет акционерным обществом, и это должно произойти в течение ближайших двух лет. Никто из нас не выложит за свои доли участия миллионы. Конечно, я подробно и персонально проинформировал всех акционеров об этих планах, в том числе господина Гольдберга, господина Шнайдера и фрау Фрингс. – Кальтензее опять улыбнулся. – Кстати, в частности об этом шла речь в разговоре на прошлой неделе в доме моей матери, когда вы приходили к нам по делу Роберта.
Все это звучало логично. Мотив убийства со стороны Зигберта и Ютты Кальтензее, который ни Пия, ни Боденштайн не считали достаточно серьезным, после этого и вовсе растворился в воздухе.
– Вы знаете Катарину Эрманн? – спросила Пия.
– Конечно. – Зигберт кивнул. – Катарина и моя сестра Ютта близкие подруги.
– Почему фрау Эрманн получила от вашего отца доли участия в фирме?
– Это мне неизвестно. Катарина практически выросла в Мюленхофе. Я предполагаю, что мой отец хотел таким образом разозлить мою мать.
– Вам известно, что Катарина Эрманн имеет близкие отношения с доктором Риттером, бывшим ассистентом вашей матери?
Крутая складка недовольства обозначилась между бровями Кальтензее.
– Нет, мне это неизвестно, – сказал он. – К тому же мне безразлично, что делает этот человек. У него ужасный характер. К сожалению, моя мать слишком долго не могла понять, что он всегда пытался настроить ее против семьи.
– Он пишет биографию вашей матери.
– Он ее уже написал, – скорректировал фразу Кальтензее с холодком в голосе. – Наши адвокаты запретили ему это. Кроме того, при завершении деловых отношений с матерью он в договорной форме обязался не разглашать сведения обо всех внутренних делах семьи.
– Что произойдет, если он нарушит данный договор? – спросила с любопытством Пия.
– Последствия будут для него чрезвычайно неприятными.
– Почему вы, собственно говоря, возражаете против написания биографии вашей матери? – спросил Боденштайн. – Она заметная женщина с богатой событиями жизнью.
– Мы вообще не имели ничего против этого, – ответил Кальтензее. – Но моя мать сама хотела найти себе биографа. Риттер высосал из пальца всякие немыслимые вещи с одной-единственной целью – отомстить моей матери за допущенную в отношении его несправедливость.
– Например, то, что Гольдберг и Шнайдер раньше были нацистами и жили под чужим именем? – спросила Пия.
Зигберт Кальтензее опять непринужденно улыбнулся.
– В биографиях многих успешных предпринимателей послевоенных лет вы часто можете найти связь с нацистским режимом, – возразил он. – Мой отец тоже, без сомнений, извлек некую выгоду из войны, ведь его фирма была военным предприятием. Нет, этого не может быть.
– Почему же? – спросил Боденштайн.
– Риттер пустил в ход страшные спекуляции в виде клеветнических измышлений и омерзительного поклепа.
– Откуда вы это знаете? – поинтересовалась Пия.
Зигберт пожал плечами и замолчал.
– До нас дошли слухи, что тогда вашего брата Эларда заподозрили в том, что это он столкнул вашего отца с лестницы. Риттер тоже пишет что-то об этом в своей книге?
– Риттер пишет не книгу, – возразил Кальтензее. – Кроме того, я до сего времени думаю, что это сделал Элард. Он всегда терпеть не мог моего отца. То, что он получил доли участия в фирме, – это чистое издевательство.
Его внешняя самоуверенность дала первые трещины. Чем была обусловлена его очевидная неприязнь к своему сводному брату? Была ли это ревность к его внешности и его успеху у женщин или за этим крылось что-то иное?
– Строго говоря, Элард не имеет отношения к семье. Тем не менее уже десятки лет он, как само собой разумеющееся, получает барыши от моей работы, которая в его глазах является не достойной уважения деятельностью, а лишь бессмысленной охотой за презренным металлом. – Он злобно рассмеялся. – Я бы посмотрел, как мой высокоинтеллектуальный и тонко чувствующий брат обошелся бы без денег и каких-либо прочих средств, рассчитывая только на самого себя. Господин профессор искусствоведения вообще-то не особенно приспособлен к жизни.
– Как и Роберт Ватковяк? – спросила Пия. – Вас совершенно не тронула его смерть?
Зигберт поднял брови и вновь надел на себя маску безразличия.
– Если честно, то нет. Я достаточно часто стыдился того, что он мой сводный брат. Моя мать долго относилась к нему снисходительно.
– Может быть, потому, что он был ее внуком, – заметил Боденштайн вскользь.
– Что вы сказали? – Кальтензее выпрямился.
– В последние дни мы получили немало информации, – ответил Боденштайн. – Среди прочего нам стало известно, что выявляетесь отцом Ватковяка. Его мать работала горничной у ваших родителей. После того как они узнали о ваших не соответствующих их социальному положению отношениях, вас отправили в Америку, а ваш отец взял эту оплошность на себя.
После такого заявления Зигберт Кальтензее буквально потерял дар речи. Он нервно провел рукой по лысине, поднялся и пробормотал:
– Боже мой… У меня действительно была интрижка с горничной моих родителей. Ее звали Данута, она была года на два старше меня и выглядела очень привлекательной. – Он ходил по кабинету взад и вперед. – С моей стороны это были серьезные отношения, как обычно бывает, когда вам шестнадцать лет. Мои родители, разумеется, не были в восторге и отправили меня в Америку, чтобы я отвлекся от своих мыслей.
Внезапно Зигберт остановился.
– Когда я, спустя восемь лет, закончив университет, вернулся домой с женой и дочерью, я уже совершенно забыл Дануту.
Кальтензее подошел к окну и стал смотреть в него. Думал ли он обо всех тех протестах и упущениях, которые привели его мнимого сводного брата сначала в преступный мир, а затем и к смерти?
– Как, кстати, чувствует себя ваша мама? – сменил Боденштайн тему. – И где она сейчас? Нам необходимо с ней срочно поговорить.
Зигберт обернулся и с бледным лицом опять сел за письменный стол, принявшись рассеянно рисовать шариковой ручкой фигуры на блокноте.
– Она сейчас не в том состоянии, – сказал он тихо. – События последних дней отрицательно сказались на ее самочувствии. Убийства, которые совершил Роберт, и, наконец, его самоубийство доконали ее.
– Ватковяк не совершал убийства, – возразил Боденштайн. – И его смерть также не была самоубийством. При вскрытии было однозначно установлено, что он умер от действий посторонних лиц.
– От действий посторонних лиц? – спросил недоверчиво Кальтензее. Рука, в которой он держал шариковую ручку, слегка дрожала. – Но кто… и почему? Кому понадобилось убивать Роберта?
– Мы тоже задаем себе этот вопрос. Мы обнаружили у него при себе орудие, которым перед этим была убита его подруга, но он не является ее убийцей.
Среди тишины зазвонил телефон, стоявший на письменном столе. Зигберт взял трубку, резко попросил не мешать ему никакими вопросами и вновь положил трубку на рычаг.
– У вас есть предположения, кто мог убить троих друзей вашей матери и что могло бы означать число 16145?
– Это число мне ни о чем не говорит, – возразил Кальтензее и на некоторое время задумался. – Я не хочу никого подозревать напрасно, но знаю от Гольдберга, что Элард в последние недели оказывал на него серьезное давление. Мой брат не хотел верить, что Гольдберг ничего не знает о его прошлом и тем более о его родном отце. И что Риттер неоднократно посещал Гольдберга. Я вполне допускаю, что он запросто мог совершить три убийства.
Пия лишь изредка сталкивалась с подобным фактом, когда кто-то так явно подозревал кого-то в убийстве. Может быть, Зигберт Кальтензее видел в этом свой шанс насолить обоим мужчинам, с которыми он годами соперничал за расположение со стороны своей матери и которых ненавидел всем своим сердцем? Что было бы, если бы Кальтензее узнал, что Риттер является не только его зятем, но и будущим отцом его внука?
– Гольдберг, Шнайдер и Фрингс были убиты из оружия времен Второй мировой войны со старыми патронами. Откуда Риттер мог бы их взять? – спросила Пия.
Кальтензее посмотрел на нее пронизывающим взглядом.
– Вы ведь наверняка слышали историю о пропавшем ящике, – сказал он. – Я думал над тем, что могло в нем находиться. А что, если это наследие моего отца? Он был членом НСДАП и, кроме того, служил в вермахте. Может быть, Риттер присвоил ящик с его оружием?
– Каким же образом? После случившегося он ведь больше не имел права появляться в Мюленхофе, – вставила реплику Пия.
Зигберт не дал сбить себя с толку.
– Риттера не волнуют запреты, – сказал он.
– Ваша мать знала, что было в ящике?
– Я думаю, что да. Но она ничего не говорит. А если моя мать не хочет чего-то говорить, то она этого и не делает. – Кальтензее язвительно засмеялся. – Посмотрите на моего брата, который шестьдесят лет занимается отчаянными поисками своего отца.
– Хорошо. – Боденштайн улыбнулся и поднялся с места. – Спасибо, что уделили нам время. Да, только еще один вопрос: по чьему распоряжению люди из вашей охраны пытали и избили Маркуса Новака?
– Простите? – Кальтензее раздраженно покачал головой. – Кого?
– Маркуса Новака. Реставратора, который когда-то занимался реконструкцией мельницы.
Кальтензее задумчиво наморщил лоб; потом, кажется, он что-то вспомнил.
– А, тот самый… В свое время у нас с его отцом были серьезные проблемы. Его халтурная работа при строительстве административного здания стоила нам больших денег. А что могло потребоваться нашей охране от его сына?
– Нас это тоже интересует, – сказал Боденштайн. – Вы не будете возражать, если наши криминальные техники осмотрят ваши автомобили?
– Нет, – ответил Кальтензее, не колеблясь и даже посмеиваясь. – Я позвоню господину Эмери, управляющему службой безопасности. Он вам поможет.
Генри Эмери было лет тридцать пять. Это был мужчина с приятной внешностью южного типа, худощавый и загорелый, с короткими черными волосами, зачесанными назад. На нем была белая рубашка, темный костюм и итальянские туфли, благодаря чему он вполне походил на биржевого маклера, адвоката или банкира. С предупредительной улыбкой Эмери передал Боденштайну список своих сотрудников, которых было тридцать четыре, включая его самого, и без возражений ответил на все вопросы. Уже полтора года он является шефом службы безопасности. Имени Новак никогда не слышал и, казалось, был действительно удивлен, когда узнал о так называемом тайном привлечении своих людей. Он не возражал против проверки автомобилей и тут же представил второй список, в котором значились все автомобили, с указанием номеров, марок, даты первой регистрации и пробега.
Пока Боденштайн разговаривал с господином Эмери, на мобильник Пии позвонила Мирьям. Она ехала в Добу, бывший Добен, в административном подчинении которого находилась деревня Лауенбург и поместье.
– Завтра утром я встречаюсь с одним поляком, который до 1945 года был привлечен к принудительным работам в поместье Цойдлитц-Лауенбург, – сообщила она. – Архивариус знает его. Он живет в доме престарелых в Венгожеве.
– Это интересно. – Пия увидела шефа, который вышел из офиса службы безопасности. – Обрати внимание на имена Эндрикат и Оскар!
– Хорошо, все ясно, – ответила Мирьям. – Пока.
– Ну что? – поинтересовался Боденштайн, когда Пия захлопнула мобильник. – Что скажете по поводу Зигберта Кальтензее и этого Эмери?
– Зигберт ненавидит своего брата и Риттера, – проанализировала Пия ситуацию. – Они, на его взгляд, являются конкурентами в борьбе за расположение его матери. Разве ваша теща не сказала, что Вера почти боготворила своего ассистента? А Элард даже живет в Мюленхофе, внешне он значительно привлекательнее Зигберта и – по крайней мере, раньше – имел одно любовное приключение за другим.
– Гм. – Боденштайн задумчиво кивнул. – А этот Эмери?
– Симпатичный парень, хотя слишком смазлив, на мой вкус, – вынесла Пия свой приговор. – Кроме того, чрезмерно услужлив. Вероятно, автомобиль, на котором его люди были у Новака, вообще не значится в списке. Так что мы можем не проводить проверку и сэкономить налогоплательщикам их расходы.
В комиссариате их ждал Остерманн с множеством новостей. Веры Кальтензее нет в больнице ни в Хофхайме, ни в Бад-Зодене. Новака и след простыл. Зато наконец-то получен ордер на обыск. Перед воротами в Мюленхоф и перед фирмой Новака дежурят патрульные автомобили. Рубашки, которые Бенке попросил фрау Моорманн показать ему, принадлежат Эларду Кальтензее. Бенке тем временем был во Франкфурте в поисках профессора, но Дом искусств все еще закрыт. Остерманн через налоговую службу, паспортный стол и информационную систему полиции POLAS выяснил, что Катарина Эрманн, урожденная Шмунк, родившаяся 19.7.1964 в Кёнигштайне, гражданка Германии, проживающая постоянно в Швейцарии, в Цюрихе, указала в качестве второго местожительства адрес в Кёнигштайне. Она была самостоятельным издателем, подлежала обложению подоходным налогом в Швейцарии, ранее не судима.
Боденштайн молча слушал Остерманна. Потом бросил взгляд на часы. Четверть седьмого. В половине восьмого в гостинице «Роте Мюле», недалеко от Келькхайма, он договорился встретиться с Юттой Кальтензее.
– Издатель, – повторил Оливер. – Видимо, это она дала Риттеру заказ на написание биографии.
– Я проверю. – Остерманн сделал себе пометку.
– И объявите в розыск профессора Эларда Кальтензее и его автомобиль.
Главный комиссар заметил довольное выражение лица Пии. Очевидно, она была права в своих подозрениях.
– Завтра в шесть часов утра будем производить обыск на фирме и в квартире Новака. Организуйте это, фрау Кирххоф. Должно быть задействовано минимум человек двадцать, обычный состав.
Пия кивнула. Зазвонил телефон. Боденштайн снял трубку. Бенке нашел коменданта Дома искусств. Тот в среду помогал Эларду Кальтензее загружать в автомобиль ящик и две дорожные сумки.
– Кроме того, я узнал, что у профессора есть еще офис в университете, – сказал Бенке. – В Кампус Вестэнде. Я сейчас еду туда.
– На какой машине он ездит? – Боденштайн нажал клавишу «конференция», чтобы Остерманн мог тоже его слышать.
– Одну минуту. – Бенке какое-то время с кем-то говорил, потом сказал в телефон: – На черном «Мерседесе» класса S, государственный номер МТК-ЕК 222.
– Спасибо. Держите в курсе Остерманна и фрау Кирххоф. Если найдете Кальтензее, задержите его и доставьте сюда, – сказал Боденштайн. – Я хочу поговорить с ним еще сегодня.
– Все-таки розыск? – переспросил Остерманн, когда Боденштайн положил трубку.
– Конечно, – ответил тот и повернулся, чтобы уйти. – И чтобы никто из вас сегодня не уходил домой, предварительно не поставив меня в известность.
Томас Риттер устало смотрел на предварительный вариант рукописи. После четырнадцати часов работы, которая была прервана только приходом полицейских и Катарины, и двух пачек «Мальборо» он сделал это! Триста девяносто страниц грязной правды о семье Кальтензее и ее скрытых преступлениях! Эта книга была чистой сенсацией; она вконец погубит Веру возможно, даже приведет ее в тюремную камеру. Томас чувствовал себя совершенно изнуренным и одновременно пребывал в каком-то веселом расположении духа, как будто нанюхался кокаина. Сохранив файл, он дополнительно, подчиняясь какому-то импульсу, записал его на компакт-диск. Порывшись в своей папке, нашел маленькую аудиокассету и сунул ее вместе с диском в специальный, подбитый мягким материалом конверт, который подписал маркером «Эддинг». Это была мера предосторожности на тот случай, если они опять будут ему угрожать. Наконец Риттер выключил свой лэптоп, сунул его под мышку и встал.
– Чтоб тебя больше никогда не видеть, проклятый офис, – пробормотал он и даже не обернулся, выходя за дверь. – Только домой и под душ, ничего больше!
Катарина, правда, ждала его еще сегодня вечером, но он, пожалуй, сможет это отложить. У него не было больше желания говорить о рукописи, о шансах продажи, о маркетинговых стратегиях и его долгах. И еще меньше у него было желания заниматься с ней сексом. К своему собственному удивлению, он искренне радовался встрече с Марлен. Еще несколько недель назад Томас обещал ей романтический вечер вдвоем, уютный ужин в хорошем ресторане, после этого травяной ликер в баре и, наконец, прекрасную ночь любви.
– У тебя такая довольная улыбка, – заметила Сина, дама в приемной, когда он проходил мимо ее стола. – Что случилось?
– Радуюсь завершению рабочего дня, – ответил Риттер. Вдруг у него возникла идея. Он подал ей только что подписанный конверт. – Будь добра, сохрани это для меня.
– Хорошо. Сохраню. – Сина сунула конверт в свою сумку – имитацию «Луи Вюиттон» – и заговорщицки ему подмигнула. – Приятного вечера… – В дверь позвонили. – Ну, наконец-то. – Она нажала кнопку деблокировки двери. – Это, наверное, курьер с пробными оттисками. Он сегодня не торопится.
Риттер подмигнул в ответ и отошел в сторону, чтобы пропустить курьера. Но вместо него в комнату вошел бородатый мужчина в темном костюме. Он остановился перед Риттером и быстро взглянул на него.
– Вы доктор Томас Риттер?
– А кто вы? – переспросил тот недоверчиво.
– Если это вы, то у меня для вас пакет, – ответил бородач. – От фрау Эрманн. Но я должен передать его вам лично.
– Вот как, – Томас воспринял это скептически. Правда, Катарина всегда любила сюрпризы. Она добилась своей цели и послала ему какую-нибудь сексуальную игрушку для создания нужного настроения в предвкушении запланированного ею вечера. – А где пакет?
– Если вы минуту подождете, я его принесу. Он у меня в машине.
– Нет, в этом нет необходимости. Я все равно иду вниз.
Риттер махнул Сине на прощание и последовал за мужчиной на лестницу. Он был рад, что смог уйти сегодня из офиса еще засветло, хотя должен был с неохотой признаться себе, что автофургон на парковочной площадке и дурацкое замечание этой несимпатичной блондинистой тетки из полиции нагнали на него страху. Но теперь он передаст рукопись на ответственность издательства, и как только она будет напечатана, они могут идти со своими угрозами куда подальше. Риттер кивнул мужчине, когда тот вежливо придержал для него дверь. Внезапно он почувствовал какой-то укол сбоку в шею.
– Ой! – вскрикнул Томас и уронил сумку с лэптопом.
Он почувствовал, как ноги под ним ослабели, будто стали резиновыми. Прямо перед ним остановился черный автофургон, из боковой двери выпрыгнули двое мужчин и схватили его за руки. Его грубо затолкнули внутрь машины, боковая дверь захлопнулась, и наступила непроглядная тьма. Затем зажглось внутреннее освещение, но Томасу никак не удавалось поднять голову. Из уголка рта у него стекала слюна, перед глазами все плыло, а внутри поднималась волна страха. Потом он потерял сознание.
