Текст книги "Королевская аллея"

Автор книги: Ханс Плешински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

Альберт Кессельринг командовал воздушными флотами. Этот преданный партии нацист координировал действия бомбардировщиков «Хейнкель» и «Фокке-Вульф» – «зажигалок Рейха», как он их называл, – которые обращали в руины и пепел, отчасти посредством «ковровых бомбардировок», Варшаву, Роттердам (а ведь сейчас в отеле проживают голландки!) и Лондон. Когда численность немецких самолетов и летчиков уменьшилась в разы, Кессельринг развернул свою деятельность на итальянской земле. После покушения в Риме, совершенного партизанами, по приказу генерал-фельдмаршала недалеко от этого города, во рвах, были убиты выстрелом в затылок несколько сотен итальянских заложников^{31}. Еще в весенние месяцы перед окончательной катастрофой этот военачальник – наедине с фюрером – обсуждал дальнейшие стратегические планы… В ходе сенсационного процесса против Кессельринга, который состоялся после войны, в Венеции^{32}, получили подробное освещение совершенные им злодеяния или преступления. Смертная казнь была заменена пожизненным заключением, но генерал-фельдмаршала освободили досрочно^{33}. По состоянию здоровья. Его поздний приказ – несмотря на внезапное упрямство Папы, не пожелавшего покидать Ватикан, сдать Рим союзникам без боя^{34} – вызвал у многих симпатию к фельдмаршалу, хоть он и был подлинным «бичом Италии»^{35}. В прессе началась кампания с требованием «Свободу Кессельрингу!»^{36}, и всего пару лет назад в газете «Франкфуртер алльгемайне», номера которой и сейчас выкладываются в холлах отеля, появилась статья о генерал-фельдмаршале, озаглавленная «Невиновных нельзя амнистировать»… Ведь в разорванной на части Германии осталось не так уж мало людей, не желающих, чтобы у них отняли еще и последних героев… Но значит ли это, что господин Кессельринг, получающий, между прочим, неплохую пенсию, теперь должен стать председателем возрожденного союза фронтовиков «Стальной шлем»^{37}, готовить к публикации мемуары под названием «Солдат до последнего дня»^{38}? Может быть, судьи уже сожалеют, что из-за заболевания раком освободили этого человека от тюремного заключения. Сам же Альберт Кессельринг по-прежнему улыбается, он улыбается всегда, даже когда получает ключ от гостиничного номера. «Улыбчивый Альберт» – так называли его англичане и американцы. Главнокомандующий немецкими войсками Юго-Запада, страдающий дефектом лицевого нерва, наверняка улыбался даже тогда, когда отдавал приказы о массовых казнях.

Они в каком-то смысле образуют безупречную супружескую пару – Альберт и Паулина Кессельринг. Он меньше, чем она, скупится на чаевые. Выпивая у барной стойки виски, бывший генерал-фельдмаршал – естественно, давно сменивший военную форму на гражданскую одежду – охотно болтает с господами, владеющими прокатными цехами, доменными печами и станками, от которых много лет назад он получал надежные моторы для пикирующих бомбардировщиков «Штука». Обменявшись корректными поклонами, они расходятся… похоже, с тяжелым сердцем. Им, наверное, теперь не хватает боеспособных армий и штурмовых групп.

Зимер благодарен судьбе за то, что гарантировать мир в их заведении должен, в конечном счете, не он, а директор отеля. Всемирно известный гуманист – и предводитель «Стального шлема», не усвоивший никаких уроков истории: в одном городе, под одной кровлей… Кошмар! Случайно столкнувшись с убийцей римских заложников, писатель может, не сходя с места, попросить упаковать его вещи и с возмущением покинуть Дюссельдорф. Еще до своего столь важного для города выступления. Немыслимый скандал… Нобелевский лауреат бежит из прибежища фашистов! Директора Мерка необходимо проинформировать… чтобы он принял превентивные меры. Мировая пресса следит за Германией. Могильщик собственного отечества, отмеченный высочайшими наградами, и другой человек, воплощающий лучшие качества нации, – сидящие в одном помещении, за завтраком: нет, это невозможно. Но ведь нельзя же – ради скорейшего исчезновения предводителя «Стального шлема» и разрядки всеобщей напряженности – просто положить Кессельрингу, возле его стаканчика с зубной щеткой, капсулу с синильной кислотой… Отель это не суд чести. Некоторые из покровителей и боевых товарищей Кессельринга вовремя самоустранились… Почему же этот исполнитель воли Третьего рейха до сих пор остается во враждебном ему мире, не допустившем окончательной победы «немецкой сущности»? Запятнанный кровью именитый пенсионер, если смотреть на вещи в такой перспективе, кажется загнанной в угол мелкой сошкой…

– Что случилось? – робко спрашивает господин Фридеман.

– Фрау Кессельринг, кажется, однажды уже отказывалась от номера?

– В прошлом году они неожиданно передумали, сделав выбор в пользу гостиницы концерна «Флик»^{39}.

– Это тоже могло бы быть решением.

– Как, проспите?

– Сейчас главное, чтобы в нашем отеле не было никаких гауляйтеров, спекулянтов, нажившихся на военных поставках, строителей концентрационных лагерей и бывших нацистских юристов, наподобие государственного секретаря Глобке^{40}… Такое нам не по силам.

– У нас почти все номера уже заняты.

– Какой афронт!

– Мы что же, должны теперь их всех выселить?

– Отелю так легко потерять репутацию…

Курт Фридеман давно подмечал, что его начальник вникает во многое и даже читает газету, на время вынимая ее из ящика с ячейками, по которым каждое утро раскладывает новую почту. К кружку любителей карточных игр Оскар Зимер наверняка не присоединится. Впрочем, у начальника в любом случае лучше не выигрывать. Иначе, несмотря на ежевечернюю совместную выпивку, поражение может пробудить в нем враждебные чувства. А Фридеман знает, что отнюдь не относится к числу незаменимых работников. И если он иногда, пусть и в скромных масштабах, позволяет себе пожаловаться на коллег из других смен – Грюнлих опять забыл запереть папку с почтовыми марками… Фройляйн Хельга позавчера пришла на работу со спустившейся петлей на чулке…, – то хотя их репутация в результате несколько блекнет, но от этого сам он отнюдь не начинает блистать.

Фридеман заранее радуется предстоящему покою и приличной пенсии, а потому уже теперь – за десять лет до вожделенной даты – не ходит на службу, как прежде, с самозабвенным энтузиазмом. С господином Зимером дело обстоит по-другому. Тот сам когда-то, в восточной пампе, владел маленьким кафе и потому теперь связывает свою судьбу с процветанием отеля «Брайденбахер хоф»: Мы должны опять войти в число ведущих стран мира. – Проверьте, пожалуйста, достаточно ли у нас карт города. Карты всегда быстро исчезают. Некоторые гости отеля каждый день желают брать новую… Уроженец Ратингера порой удивляется, что при всей нынешней помпезности – зимний сад с буфетной тележкой, ежедневно свежие букеты цветов, двенадцать поваров хлопочут у кастрюль, двое заняты исключительно соусами, не говоря уже о «шеф-поваре» и «помощнике шеф-повара», бельевщицах, барменах и следящих за винным погребом сомелье, – этот отель-люкс все еще каким-то образом окупает себя… И все же, хотя его посещают такие головокружительные мысли, Фридеман остается человеком узкого кругозора. Затраты и доходы, во всех отраслях экономики и областях жизни, вот уже много столетий пребывают в состоянии равновесия. Потому-то многие люди спокойно получают зарплату и надеются, что сведущие специалисты полностью контролируют ситуацию. Если же система все-таки рухнет, то внезапно обеднеют почти все – по крайней мере, ты будешь не единственным, кто претерпевает неприятную ситуацию. И в конце концов обязательно найдется способ начать все сызнова. Хлеб в любом случае можно испечь, да и съедаться он будет под какой-никакой, но крышей. Однако при любой вновь обретенной уверенности нужно помнить о существующих угрозах. Тогда человек не будет слепо скитаться по миру, сохранит должное смирение и осмотрительность…

Отель, однако, процветал. Несмотря на то, что так и не приехала уникальная, можно сказать, делегация хозяйственников из Восточной Германии. Либо эти тридцать господ и дам были арестованы еще дома, за критику собственной «единой» партии^{41}, либо их не пропустили через границу из-за подозрения в шпионаже. Эти руководители народных комбинатов (которые, в принципе, не прочь национализировать также и сам отель «Брайденбахер хоф») могли бы – как чувствует служащий рецепции, раскладывая рекламные проспекты, – способствовать дестабилизации атмосферы в чайном салоне. Если к этому прибавить господина Кессельринга с супругой, получилась бы поистине взрывоопасная смесь. Лучше так: либо только фельдмаршальская чета, либо нобелевский лауреат… коммунисты же вообще ни к чему. А самое милое дело, подумал Курт Фридеман, чтобы опять приехал федеральный президент Теодор Хойс^{42}… Этот высокопоставленный гость всегда обходителен. Хоть он и глава государства, а все же спросил Элкерса, где тот потерял руку (в Польше, сказал портье, в первый год войны), после чего, выпив два стакана красного, отправился на завтрак по случаю открытия нового рейнского моста: Теперь вам больше не придется возить свою «Львиную горчицу»^{43} на лодках…

– Фридеман, вы бы вернулись к дыроколу.

Реплика шефа, обращенная к полноватому помощнику, который в этот момент проводил рукой по телефонной трубке, прозвучала вполне однозначно. Фридеман, тем не менее, еще минутку помедлил. Слишком уж соблазнительно выглядели две феи, которые бойко прошествовали мимо отсалютовавшего им Роберта Элкерса. На брюнетке – красное платье в белый горошек. На блондинке, ее спутнице, – платье в бело-голубую полоску. Обе вполне могли бы участвовать в здешнем показе мод. Красавицы вместе держат за ручку большую корзину, слегка приминающую их пышные юбки. В важности этого фрахта – поскольку музыкальный аппарат уже доставлен – никаких сомнений не возникает. Ясно: сейчас они подойдут к рецепции.

Губы брюнетки мерцают вишнево-красным. Локоны блондинки подрагивают при каждом шаге. До чего же хороши обе Дочери Рейна! Приближались они на высоких пробковых платформах. Оскар Зимер, казалось, тоже был очарован – и поклонился им.

– Добрый день, – пожелала нимфа Фруктовые Губки.

Из-за ее белозубой улыбки, из-за аромата поцелуя, явственно ощутимого, обоим служащим на рецепции хотелось, чтобы это радостное приветствие прозвучало еще много-много раз (и удлинилось за счет дальнейших приятных неожиданностей). Но им пришлось обратить свой слух к другому, светловолосому чуду.

– Мейстерзингеры, Сад Клингзора^{44}, Валькирии и Тристан, – объявляет Светловолосая.

– Лоэнгрин плюс Риенци^{45}, — добавляет ее спутница.

– Кое-что только в отрывках.

Обеих хотелось бы слушать часами.

Господин Фридеман, выглядывающий из-за спины шефа, думает, что может без опасений наслаждаться этими круглыми щечками, грациозными шейками и безупречной кожей в вырезах декольте.

– Чем мы могли бы с радостью услужить юным дамам? – Оскар Зимер, наклонившись вперед, выпрастывает из-под форменного рукава манжет рубашки.

– Всё как вы заказывали, – летние прелестницы переглядываются, будто ища друг у друга поддержки. – Через фирму «Бунке» (даже само это имя преображается в их устах в сладостное обещание) заказ поступил к нам. Правда, Риенци имеется только на шеллаке. Но мы не думаем, что Мастер склонит свой слух к ранним произведениям Мастера. В Риенци еще нет этого Растекающегося, этого ухода по дуге в Космос, этого мерцающего замирания в Бесконечности, этого колыбельного раскачивания и опьянения высочайшим блаженством, которые уже в Тангейзере освобождают нас от всех жизненных шлаков.

– Прелюдия, дорогая Регина, никогда и не может достичь достаточной протяженности.

– Улететь прочь…

– Воткать себя в…

– К высочайшему наслаждению.

Маленький господин Фридеман теперь полностью положился на шефа. Зимер сегодня кажется особенно стройным.

– Конечно, – откашлялся он, – нам всем хочется чего-то прекрасного. Но чем конкретно мы могли бы вам помочь?

Теперь, после того как пенной волной их обеих выбросило из юного летнего дня на этот берег благосклонно-требовательного ожидания, темноволосое существо приняло обиженный и надменный вид: видимо, полагая, что ему не воздали – с достаточной чуткостью – должное. Непроницаемо-капризное дитя, с которым, вероятно, лучше не красть вместе лошадей… Блондинка же, напротив, чувствует себя как дома на нашей земле со всеми ее опасностями:

– Это для гостя. Главным образом Вагнер. Немножко Малера. Наш магазин пластинок получил заказ через фирму «Бунке». Проигрыватель, думаю, вам уже доставили… Или он не приедет?

Более разочарованную и вместе с тем уничижительную гримасу, чем та, которую скорчила в этот момент брюнетка, едва ли можно вообразить.

– Так он не приедет? – Она, казалось, хотела испепелить взглядом служащих на рецепции и потом удалиться, ступая по их пеплу.

– Кто?

– Гость.

О грозящем визите генерал-фельдмаршала красавицы вряд ли знают. Значит, для Дюссельдорфа – и для этого времени – речь может идти лишь об одном госте. Неужели весь город из-за него встал с ног на голову? Во всяком случае, билеты в Шумановский зал уже распроданы. Всего лишь через день после того, как было вывешено объявление, ненужные теперь плакаты заклеили другими сообщениями и рекламой.

– Приедет, приедет, – успокоил их господин Зимер.

Дамы взгромоздили свою корзину на стойку:

– Всё ведь известно. Когда он неважно себя чувствует, его укрепляют Мейстерзингеры. Когда самочувствие идет на поправку, его еще больше взбадривает малеровская симфония «Воскресение»^{46}. Мы собрали в магазине всё, что нашлось. Проследили, конечно, чтобы не попалось никаких дирижерских работ Клеменса Крауса^{47} и Вильгельма Фуртвенглера^{48}. Они ведь были причастны… Вместо них – Тосканини.

– На мой вкус, он несколько резковат в подходе к музыкальным произведениям.

– Но прежде всего, конечно, Бруно Вальтер^{49} – друг Мастера на чужбине, во всех трудных ситуациях. Благодаря своей врожденной чуткости он бесподобен, когда стоит у пульта.

– Вот как? Да, думаю, это подойдет, – согласился Зимер с любительницами музыки. И Фридеман тоже удовлетворенно кивнул.

– Колумбийский симфонический оркестр!

– И еще у нас к вам просьба, – сказала нимфа Вишневые Губки, снова сменившая гнев на милость. – Вы уж походатайствуйте перед ним, если представится такая возможность, чтобы он подписал конверты с пластинками. Мы хотим сохранить их для себя. И обязательно – чтобы среди них было малеровское Adagietto, которым дирижирует Вальтер, с его подписью: о бóльшем ведь и мечтать нельзя…

– …если ты любишь искусство, – дополнила фразу светловолосая фея грампластинок.

– Мы очень постараемся. – Обоим мужчинам вдруг захотелось пожелать себе, чтобы две распространительницы музыки – помимо того, что они регулярно летают в страну музыкальных чудес, – хоть иногда ходили бы купаться на пляж, весело бежали бы сквозь заросли камыша к берегу Унтербахского озера, а молодые люди в это время брызгали бы на них водой…

Господин Фридеман, щелкнув пальцами, подозвал к себе мальчика-лифтера: «Отнеси это в Президентские апартаменты». После того как лифтер помогал переправить наверх громоздкий проигрыватель фирмы «Бунке», для него не составило ни малейшего труда отнести в бельэтаж еще и корзину со звуковыми мирами. Макс выбрал путь по лестнице.

– Вы ведь имеете право находиться поблизости от него!

– Не забудьте попросить его расписаться. Неважно, что это пластинки, а не книги.

– Мы ведь живем именно в музыке.

Стойка рецепции опустела. Только портье еще насладился удовольствием пропустить мимо себя два летучих аромата, в полоску и в горошек.

Звуконепроницаемые двери, Тангейзер, электрическое одеяло, пачки писчей бумаги наилучшего качества – на случай, если в отеле родится зачин новеллы, какое-нибудь историческое сообщение или даже начало романа, – всё уже приготовлено. Не хватает теперь только тех, кто этим воспользуется.

– Я уже работаю с дыроколом.

Русский осколок в щеке Оскара Зимера вызывает сильный зуд и, видимо, движется к уху. Только не чесать! Со времен сотворения мира расчесывание еще никому не помогло. Главный гость будет доволен апартаментами. Помимо замечательно затемняемой спальни, к ним относятся большой и более интимный салон. Директор Мерк специально распорядился, чтобы в случае, если возникнет такой вопрос, спрошенный, немного гнусавя (маскируя тем самым свою ложь), ответил: мол, апартаменты получили название в честь президента Хойса. Упоминания рейхспрезидента фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга, который однажды переночевал там и в честь которого, собственно, апартаменты и были названы, лучше, по возможности, избегать. Всё, что намекает на гибель Веймарской республики и, значит, на Гинденбурга (тогда уже старика), назначившего небезызвестного богемского ефрейтора рейхсканцлером, может расстроить именитого гостя, который в результате этой акции вынужден был покинуть родину почти на двадцать лет… Итак, обновленные «апартаменты Хойса» предлагают всяческий комфорт: бар, белый телефонный аппарат, биде и, чтобы можно было глотнуть свежего воздуха, – стеклянные двери, выходящие на балюстраду. Другие апартаменты названы в честь ближайших или более отдаленных дворцовых комплексов: Бенрат, Егерхоф, Аугустусбург. Супруги будут спать раздельно, но стена к стене. Правда, в «Бенрате» только один маленький салон. Однако и там супруга писателя – которая, по слухам, ведет все дела и исполняет функцию председателя семейного совета – сможет в любое время принимать посетителей, диктовать письма, отдыхать в шезлонге. Поскольку эта дама, происходящая из богатой еврейской семьи, в годы изгнания занималась почти исключительно тем, что обустраивалась на различных виллах – и на протяжении многих лет вместе со своими родными даже жила по соседству от Альберта Эйнштейна, – директор отеля «Брайденбахер хоф» решил, по крайней мере, облагородить декор апартаментов «Бенрат». Пожелтевшие гравюры с пастушескими идиллиями были заменены на более соответствующие моменту писанные маслом картины, изображающие дворец в стиле рококо пред воротами Дюссельдорфа^{50}. Этим давно уже стоило озаботиться.

Подлинный люкс!

Кухня отеля, в свою очередь, тоже подготовилась ко всяческому ублажению желудка, какое только можно помыслить. Белые трюфели достать не удалось. Зато черные, или перигорские, шеф-повар получил в достаточном для послевоенных лет количестве, через своего коллегу из Люксембурга. Пумперникель^{51} – чистое наслаждение! – само собой, тоже запасли.

Существуют ли вообще какие бы то ни было постояльцы, ради которых монтируют звуконепроницаемые двери, выпроваживают нацистских маршалов и контрабандой ввозят из-за границы благородные грибы? Очевидно, да. В узком кругу директор Мерк высказался на сей счет так: Этот гость снимет с Дюссельдорфа заклятие. Где появляется он, там исчезают тени. Он воплощает культуру, причем в чистейшей форме. То, что нам всё еще представляется роскошью, на самом деле есть лишь предвестие цивилизации. Он же – посланник и цивилизации, и культуры. Если он останется доволен пребыванием здесь, после него к нам сможет приехать кто угодно. Своим словом он благословит нас. Верующая повариха, специализирующаяся на диетическом питании, при этих словах согласно наклонила голову Если потом где-нибудь в мире он заявит: «Дюссельдорф показался мне сердечным, открытым для остального мира и даже праздничным городом», – это будет означать, что мы снова вернулись в круг лучших народов, пардон, я хотел сказать: в круг наций или, точнее, людей, которые озабочены общим благом. Поэтому ходите по коридорам тихо, выполняйте свои обязанности со вниманием и скромностью и следите, чтобы в отель не прокрались неугомонные почитатели или – такое, к сожалению, тоже не исключено – враждебные элементы. Вы ведь знаете: многие обвиняют эмигрантов в трусости и в измене родине.

Присутствующие коллеги хмуро и испытующе переглядывались. Если человек пережил войну, то что в наибольшей степени повлияло на его чувства? Опьянение победой после французского похода немецкой армии, или ужас – по поводу того же похода – в американском Принстоне? Поиски хлеба насущного или, может быть, ощущение торжества при возвращении в лежащую в руинах Европу? Кто больше страдал? Ты сам, здесь, в месяцы окончательного краха? Или он, смотревший на происходящее из-за океана? Впрочем, страдания определенно не являются мерилом для счастья.

Наше заведение к приему гостя готово, закончил свою речь господин Мерк. Вы просто делайте то, чему вас, как профессионалов, учили. Немножко усилий плюс, как теперь говорят, know-how – и всё отлично получится! Каждый человек способен предъявить только ограниченное число требований. Визит такого гостя для нас большая честь. Имя «Брайденбахер хоф» навсегда останется связанным с ним. Приедет ли и его дочь, мы пока не знаем. Она – до сих пор – решается ступить на землю Германии лишь в исключительных случаях. Если же такое случается, то, говорят, из всей семьи именно дочь проявляет наибольшую нервозность (так мне написали из Франкфурта); но ведь справляться со щекотливыми ситуациями – в этом и заключается наше призвание. Если он не захочет, чтобы его фотографировали, – что ж, мы не пустим в отель репортеров. Если супруге не понравятся апартаменты «Бенрат» – мы предложим ей другие, «Егерхоф». А если дочка в три часа утра пожелает почитать свежие газеты, значит, одному из вас придется сбегать на вокзал. Дюссельдорф – это все же не захудалый Меттман^{52}.

Уже «настропаленный», но еще не вполне успокоенный, персонал отеля покинул бюро шефа. Эти гости привыкли к наилучшему, потому что, по их мнению, другого вообще не стоит желать.

Хоть что-то прояснилось.

Впрочем, всё может получиться и по-другому. Слухи и планы еще никогда не совпадали с реальностью. Между прочим, приехала ли уже эта пара в Кёльн? И как к нему обращаться?

Господин сенатор. – Но, может быть, этот титул не передается по наследству.

Господин нобелевский лауреат? – Но ведь к спортсмену никто не обращается: «Господин чемпион мира…»

Господин доктор. – Это – применительно к писателям и поэтам – звучит слишком сухо.

Господин… и потом фамилия. Нет. Разве что – если всегда выдерживать отчетливую паузу между двумя словами. Однако известно, что такое обращение его слегка коробит. Может, потому, что не лишено налета грубоватости, в которой чувствуется что-то неуместно-почвенническое, напоминающее об узловатых корнях.

Просто «Вы»?

Куда не кинь, всюду клин.

Но должна же найтись какая-то возможность, простая, чтобы реагировать на его слова, если он обратится к тебе. Или, на крайний случай, – чтобы обратиться к нему.

К Томасу Манну.