Текст книги "Королевская аллея"

Автор книги: Ханс Плешински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Превентивные меры

26 августа солнце сияло в полную силу. Духота, ощущавшаяся накануне, улетучилась. Короткая ночная гроза смыла с тротуаров пыль. Зелень парков и садов стала более интенсивной. Листья платанов рейнского променада сверкали, словно отполированные. Еще влажные флаги, венчающие крышу отеля «Брайденбахер хоф», с каждым порывом ветра все роскошнее разворачивали изображение дюссельдорфского льва, держащего в лапах якорь, и набор (достаточно произвольный) национальных колористических символов. Итальянский флаг, зелено-бело-красный, колыхался между французским и люксембургским; звездный американский флаг сушился рядом со шведским; «Юнион-Джек» – именно он, принадлежащий оккупировавшим город войскам, – неудачно закрутился вокруг мачты, тогда как близкая Голландия и здесь неизменно оставалась в поле зрения. С Персией и Афганистаном всё ясно: они были среди первых государств, признавших новую германскую республику. Но и против флага Румынского королевства, с гербом посередине, – уцелевшего в пожаре последних дней войны и лишь слегка выцветшего, однако по-прежнему украшающего один из углов здания, – до сих пор никто не возражал. А вот путешественников или делегаций из страны, оказавшейся под кремлевским замком, здесь пока не видали. Серп и молот, если бы они болтались где-то над коньком крыши, пожалуй, испортили бы гостям аппетит.

Разносчики газет уже вернулись после своих ранних хождений по городу в почтовые отделения. Трамваи снова ходили пустые: они уже доставили рабочих ночной смены домой, а служащих – в конторы. Продавец мороженого успел выставить свой щит с нарисованным на нем вафельным стаканчиком и разноцветными шариками. Тряпичных сувенирных кукол вновь рассадили по местам. Лебеди на канале Королевской аллеи, казалось, нетерпеливо высматривали первых гуляющих, в ожидании хлебных крошек, – а на Иммерман-штрассе всеобщее любопытство возбуждал припаркованный там спортивный автомобиль-купе. С красными сидениями и брошенным на одном из них атласом автомобильных дорог (из серии «Арал»: «Центральная Швейцария»).

Окна многих классных комнат были наполовину распахнуты. Для освобождения школьников от занятий, в связи с жарой, не хватало каких-то считанных градусов. В конторах периодически кое-кто из мужчин отваживался ослабить узел галстука. Лошадь, запряженная в телегу с молочными бидонами, размеренно ступала по проезжей части. Кучер то и дело звонил в колокольчик.

Однако не повсюду в городе этот ранний час протекал столь мирно.

В отеле забот предвиделось необозримое множество. И именно в такой день госпожа Безенфельдт выпала из числа присутствующих сотрудников, то бишь позволила себе переместиться к врачу. Но бывают ли вообще дни, подобные спокойным водным процедурам в Бад-Вёрисхофене^{389}? Ни единого. Хочется надеяться, что, по крайней мере, нобелевский лауреат отдохнул без помех и вновь обрел голос. Вообще-то ему повезло с людьми, работающими здесь. – Клеменс Мерк, директор отеля «Брайденбахер хоф» со времени его нового открытия, снова вышел из своего кабинета в осиротевший предбанник. Секретарша, вообще-то истинная скала среди морских волн, в самом деле стала жертвой несчастного случая, как сообщил мальчик-посыльный, живущий с ней по соседству. Накануне, когда она возвращалась домой, колесо ее велосипеда застряло в трамвайных путях – что, наверное, случается нередко, – и бедняжка упала, ударившись плечом… слава богу, не прямо о мостовую, но о сумку, слетевшую с руля.

И все-таки: как теперь без этой военной вдовы, безупречно составляющей расписание деловых встреч, узнать, когда к нему пожалуют господа из «Коллегии дюссельдорфских дураков», чтобы заранее обговорить детали своего великолепного заседания^{390}? До полудня, да. Но в котором часу?

Директор бегло просмотрел стопку документов, лежащих на столе секретарши, принялся выдвигать ящики, но не обнаружил в них ни рабочего календаря, ни, что было бы еще лучше, черной книжечки с записями, сделанными чернилами разных цветов, в соответствии со степенью важности. Возможно, Безенфельдт их спрятала в какое-нибудь особо недоступное место. Или они у нее в сумке – и она, как только вспомнит об этом, их с кем-нибудь пришлет. Есть такая надежда. Во второй половине дня у него встреча в Доме художника. Крайне важная (из-за предстоящего гала-обеда). Но когда? В пол-третьего? В четыре?

Менк, 56-летний человек в темном костюме, распахнул канцелярский шкаф со шторками. Папки и пачки старых обеденных карт… Его несколько удивили висящие на перекладине шарфики для блузок и пристроившиеся внизу женские туфли со шнурками… по цвету, впрочем, вполне гармонирующие с коньяком, которым секретарша время от времени потчует посетителей и его самого.

Всё это бессмысленно… да и вообще неприлично, чтобы шеф рылся в бумагах своей сотрудницы и уже второй раз на протяжении утра заглядывал в ее приватную жестянку из-под печенья. Но что ж поделаешь, если сорвавшийся с петель день довел события до столь низменного уровня!

Клеменс Мерк наконец удалился в отделанный деревянными панелями кабинет. Лесная панорама, украшающая стену, по идее должна была бы успокаивать и радовать. Но, увы, за несколько лет глаза директора настолько привыкли к этой написанной маслом лесной просеке, что теперь едва ли ее замечали. Гораздо более эффектным и достойным пересказа, нежели временная нетрудоспособность упавшей с велосипеда секретарши, представлялся ему приключившийся в начале лета случай с черной африканкой (крайне редкой в здешних краях залетной птицей), которая – по дороге куда-то – сделала остановку в отеле. Целый день все дивились ее длинному, подхваченному с боков, зеленому складчатому одеянию и головному убору, тоже зеленому. Ночью же она сомнамбулически поднялась на крышу и побрела по ней к соседнему зданию. Чужестранку тогда спасли пожарные. Но задача у них была не из легких.

Директор – уроженец Маркгрефлерланда^{391}, в свое время из-за диабета признанный негодным к военной службе, – в задумчивости сунул большие пальцы за ремень брюк. Дочь писателя, как ему сообщили во время его ежеутреннего обхода отеля, искала «pool»[82]82
  Бассейн (англ.).


[Закрыть]. Ей сказали, что пока существуют лишь неопределенные планы насчет строительства плавательного бассейна…

Один из сыновей писателя, как оказалось, позже тоже снял у них номер. Почему бы и нет? Эти знаменитости со своим потомством могут заполнить отель хоть до самой крыши, до венчающих ее флагов. Скидка для больших семейств, распределяющихся по разным апартаментам, в любом случае не предусмотрена.

Шестой этаж! Из-за тамошних – не поддающихся четкому определению – постояльцев, которые платят отнюдь не самые высокие цены, всегда возникает куча проблем… Взрывающиеся новогодние хлопушки, забытый родителями ребенок… Теперь вот в шестьсот каких-то номерах два господина на собственный страх и риск осуществили перестановку кроватей. Мерк нахмурил брови. Один из них, азиат, вроде бы намекнул на рецепции, что он склонен к лунатическому бродяжничеству и нуждается в присмотре. Может, этот феномен – за пределами Европы – широко распространен? Второй случай с человеком, разгуливающим по карнизу крыши, для администрации отеля нежелателен. Да и пожарников такое вряд ли обрадовало бы.

Теперь даже на машинке печатать некому. Сколько раз он напрасно повторял: «Безенфельдт, почини наконец свой колесный тормоз!» С забинтованным плечом эта шатенка будет печатать каждый документ вдвое медленнее, чем обычно.

Но главное сейчас, чтобы она восстановила телефонную связь… Многострадальный руководитель отеля позволил себе рухнуть в кресло под висящим на стене лесным пейзажем.

Зеленый бор все-таки оказал на него некоторое благотворное воздействие.

Он глубоко вздохнул и глянул на телефонный аппарат.

Гала-прием в честь этих князей поэтического искусства уже во всех деталях обговорен и в данный момент проходит стадию подготовки. Но всю процедуру следовало бы еще раз обсудить с заведующим складскими помещениями и с шеф-поваром. Из «атмосферных соображений», как выразился Мерк, обращаясь в своем сумрачном кабинете к невидимому собеседнику, ужин – после чтения в Шумановском зале – решено было устроить в Доме художника «Этюдник». Но в этом недавно построенном здании еще нет собственной кухни, и потому тамошняя администрация заказала в отеле «Брайденбахер хоф» все необходимое – столовое белье, еду и напитки, – чтобы вечер на Якобиштрассе мог состояться. Но ведь это требует чудовищных логистических усилий! Правда, они, конечно, и раньше устраивали такие выездные празднества – дни рождения, юбилеи, а однажды даже какое-то мероприятие для концерна «Хенкель», – и никогда никаких осложнений не возникало, отель же получал неплохой дополнительный доход. «Кейтеринг, – уместно подсказал ему повар, специализирующийся на соусах, который обучался в лондонском ресторане Savoy (понятно, что такой человек думает не только о майонезе). – Так называется по-английски этот новый вид сервиса». – «Что ж, значит, мы тоже им займемся», – сказал Мерк.

Коренастый Мерк, знаток гастрономии и Hotelier, действующий от имени семьи владельцев отеля, обошел свой письменный стол и занял привычное место. Никто не стучит в дверь, не звонит по телефону, вот уже десять минут, – тоже странно. Может, телефонистка, проинформированная о падении секретарши с велосипеда, переключает все звонки на рецепцию?

Если так, то это ошибка, хоть и совершенная с добрыми намерениями.

Но наверняка вот-вот раздастся первый звонок, скорее всего в предбаннике. У секретарши – добавочный номер, исполненный достоинства: -01; у него же самого – -00. Это нужно наконец изменить. Даже его жена, когда звонит ему на работу, неприкрыто насмешничает: «Я набирала ноль-ноль, значит, как я понимаю, трубку снял ты, Клеменс»… Сегодня Лизелотта на новеньком «боргварде» (модификации Hansa 1800^{392}, так что покупка этой машины даже для человека, занимающего хорошую должность, была чрезвычайной тратой) отправилась к своей свекрови, в Зигерланд^{393}. Что ж, пусть женщины проведут какое-то время – хоть пару недель – в горах. Лизелотта уже давно ни в малейшей степени не способствует его хорошему самочувствию. Замороженный брак… Живи они в протестантской среде, давно бы оформили развод; а здесь – благопристойно длят совместные мучения. Хорошо хоть, что у Лотты, поскольку прежде она работала ассистенткой на радио, есть водительское удостоверение. В свое время она побывала и где-то под Киевом, носила тогда на рукаве нашивку блиц-крали^{394}… Возможно, с такой машиной она и из Кройцталя вернется быстро^{395}. Она стала такой грубой: «Обед! Через три минуты»… – Германская неуклюжесть, по сути. Дети уродились в нее. Невыразительные глаза, как бы ты ни хотел – в своем воображении – их приукрасить… В то время, когда они обручились, Лизелотта хотя бы еще трясла льняными кудряшками… С африканкой, которая так и светится сердечностью, возможно, сложилась бы более приятная жизнь. Главная забота – чтобы жена не свалилась с карниза… Но ведь в родной ей Родезии люди живут, по большей части, на первом этаже…

У писателей-то по этой части все хорошо. Они привыкли к богемным нравам и могут флиртовать в каждой творческой поездке. Если, конечно, еще достаточно молоды и не таскают за собой жену. У нас тут тоже побывал один такой… Я имею в виду Хестерса^{396}, кого же еще! На этаже, где он жил, весь женский персонал пришлось заменить мужским. Но, впрочем, эстрадный певец это не писатель…

Сразу после войны люди сделались особенно жадными до жизни, непредсказуемыми. Потом всё опять несколько устаканилось, однако нынешние клиенты требовательнее, придирчивее. – Как, никакого Pool? А если мне захочется освежиться? Плохо. – В мирное время люди часто становятся более несносными, неблагодарными, недоброжелательными, чем были во время войны, когда они просто искали пристанище… иногда во всех смыслах, чтобы хоть немного вкусить от радостей жизни. Сегодня им понадобился, плюс к этому, соус «Табаско», как новая обязательная приправа к яйцу Бенедикт. И они все чаще заказывают кофе с молочной пенкой – глупость, если речь идет о том, чтобы насладиться кофеином.

Вздохнув, Клеменс Мерк снял телефонную трубку и нажал на белую кнопку, под которой значилось: СУ-22. В складском управлении на звонок ответил как раз тот, кто был нужен.

– Стулья уже доставлены в Дом художника? Нет, своих у них недостаточно. Лучше, если вы подниметесь еще раз ко мне, здесь мы всё и обсудим.

Он повесил трубку.

И плечи его в тот же момент обвисли.

Потому что предстояло еще довести до конца самое неприятное. Худшее преступление, какое может совершить знаток гастрономии. Никто из его коллег не должен об этом узнать.

Мерк откинулся в кресле и уставился на потолочную панель. Он должен прогнать постояльца – причем постояльца с именем, платежеспособного. Не один только бдительный Зимер указал ему на щекотливость сложившейся ситуации. Некая влиятельная дама – член городского совета (советница по строительству) и почитательница писателя, который у них остановился, – тоже вчера, после встречи почетных гостей в вестибюле отеля, предостерегла его от возможной конфронтации и громкого скандала. А значит, их постоянный клиент, в прошлом главнокомандующий немецкими войсками Юго-Запада, обладатель фронтовой планки Люфтваффе и золотого рыцарского креста с бриллиантами (когда вспоминаешь об этом, так и хочется встать навытяжку)… одним словом, генерал-фельдмаршал Кессельринг должен покинуть отель! И притом, как говорится, лучше вчера, чем сегодня. Этот преданный исполнитель любого распоряжения фюрера, который, как можно предположить, вполне способен и в будущем стирать с лица земли целые города и расстреливать заложников (отнюдь не только в собственном воображении), – этого человека придется решительно, хотя и не нарушая приличий, выставить на улицу. Ах, почему господин Кессельринг не остался в Бад-Висзее^{397}, или не отправился на виллу Хюгель^{398}, где раньше так часто бывал, или – в «Гостиницу Тиссенов»^{399}? Или руководство этих концернов теперь предпочитает сохранять по отношению к нему дистанцию?.. Как бы то ни было, все идет по плану. Уже одно то, что его поселили не в основном корпусе, а во флигеле, который находится рядом с мопедной парковкой, вызвало у нового шефа «Стального шлема» настоящий приступ буйной ярости.

Зимер замечательно наболтал ему о непредвиденном наплыве гостей, будто бы заранее зарезервировавших все номера, и о ремонтных работах. На звонки Кессельринга никто из персонала (по железной договоренности с главным администратором) не реагирует. Если он звонит вниз, ему говорят: «Минуточку, господин майор, как раз сейчас у нас очень много работы». Вчера вечером, в «Дельфтской гостиной», мимо которой писателя буквально протащили волоком, хотя он вовсе и не собирался заходить в этот бар, Кессельринг казался олицетворением бурлящего гнева. «Успокойтесь, выпейте воды, господин лейтенант», – сказал ему бармен (внезапно проявивший себя как решающая персона и языкастый берлинец). Фельдмаршал, на мгновенье утратив дар речи, злобно уставился на него, затем пробормотал что-то нечленораздельное насчет «оккупационной сволочи», поднялся с места… и в этот момент уборщик вытащил из-под проклятого главнокомандующего стул: «Хорошая идея, сударь, – день был длинный, и мы сегодня хотели бы закрыться вовремя!»

«Я здесь, видно, не ко двору пришелся!»

«Как вам будет угодно, сударь».

«И это вы называете немецким гостеприимством!»

«Вы же сами, сударь, подчеркнули: мы под оккупацией». – Уборщику, похоже, такое беспрецедентное нарушение приличий доставило истинное удовольствие, но свои эмоции ему пришлось временно приглушить: «Вы найдете дорогу к себе в комнатку, господин Кессельринг? Или лучше, чтобы кто-то вас проводил?»

Клеменс Мерк удовлетворенно потер руки. По крайней мере, кое-чего он добился: все работники отеля действуют слажено, они усвоили новый – командный, как теперь говорят, – дух.

Чаша терпения господина фельдмаршала, этого идола последних воинственных фронтовиков, переполнится, как можно надеяться, за завтраком. Сколько бы он ни звонил, ему не принесут ни крошки еды. А душ у него в апартаментах уже демонтировали. Надо же было с чего-то начать ремонтные работы…

Тут Мерк заметил карточку, на которой Безенфельдт записала телефон советницы по строительству: чтобы поставить ее в известность, когда операция по изгнанию бывшего начальника генерального штаба завершится. Директор внезапно воздел указательный палец, будто хотел поставить что-то на вид себе самому. Лучше всего – не отказывать этому господину напрямую. Нужно следовать примеру молодой Федеративной республики: в отдельных случаях – но, к сожалению, также и в массовом порядке – она втягивает прежних фанатиков в новый порядок, постепенно «одомашнивает» их, то бишь делает уступчивыми, чтобы дело не дошло до неподчинения государству, путча или, например, расширяющегося бойкота отеля «Брайденбахер хоф». Как умно и дипломатично! Директор отеля закурил сигарету. Дозированное запугивание должно применяться в абсолютно исключительных случаях, тогда как главным останется долг гостеприимства, возможно более гибкого, – по отношению ко всем.

Не так уж плохо, выходит, хоть раз начать день без диктовки писем секретарше и без изнурительных разговоров по телефону…

Тем временем мимо будки привратника – на входе для сотрудников – проковыляла Йоланда Безенфельдт. Плечо у нее в полном порядке, зато нога перевязана. Она опирается, как на палку, на зонтик. После посещения врача она пыталась отлежаться дома, на диване, но долго не выдержала.

– Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил сидящий за стеклом привратник.

Секретарша от помощи отказалась.

Завтрак

Две молодые женщины, занимающиеся обслуживанием номеров – прежде таких называли камер-кисками, – вкатили в гостиную двухэтажную тележку с завтраком. Столовые приборы, чайник под грелкой, серебряная корзинка с булочками и другим хлебом, яйца всмятку, под подбитыми ватой колпачками с инициалами Б. X., заполняли верхнюю поверхность. На нижней же – под крышками – наверняка скрывались сыр, колбасно-ветчинный ассортимент, ну и еще что-то. Колеса тележки, разной величины, были покрыты резиной и катились бесшумно. «Доброе утро, сударь». «Мы надеемся, что вы хорошо отдохнули».

– Насколько это возможно, – ответил он. – Спасибо.

В то время как одна сервировщица разворачивала свой фрахт – поудобнее – рядом с круглым столом, другая уже накинула на стол белую скатерть и разгладила складки. Головные уборы у обеих согласованно действующих участниц этого спектакля были спартанскими – в республиканском духе, соответственно новым временам. Никаких тебе украшенных вышивкой лент, спадающих с волос на шею и спину и раскачивающихся при каждом движении. Узкая льняная диадема – этого уже достаточно, чтобы намекнуть на профессию ее обладательницы. Очень быстро на столе появились менажница с конфитюрами и трехъярусная ваза с фруктами; когда одна из двух официанток отступила чуть-чуть назад, чтобы оценить, как разложены на тарелках салфетки, и нечаянно толкнула свою спутницу, та бросила на нее взгляд, в котором читалось: Всё замечательно! Эта вторая, с черными локонами и немного постарше первой, казалось, на мгновение почувствовала, что является носительницей великой, старой традиции (правда, в настоящее время неудовлетворительно оплачиваемой) – традиции служения ближнему. Ее предшественницы и предшественники, тоже обслуживавшие номера, нередко своими разъяснениями и советами, даваемыми по просьбе самих клиентов, даже влияли на мировую историю. Но хорошо, что она не жила в более раннюю эпоху: как англичанке, ей бы, возможно, довелось работать на «Титанике»… «Желает ли сударь, чтобы на столе были цветы?» Он кивнул, и цветочная композиция из гвоздик и гербер осталась на прежнем месте, рядом с хлебницей. Однако и младшая имела (или нашла), что спросить: «Вы хотите, чтобы я уже сейчас открыла шипучее вино?» – Бутылка с закупоренными в ней эльтвилльскими домашними ду́хами^{400}, или привидениями, пока стояла в ведерке со льдом.

Мысль о красоте заоконного утра, казалось, мерцала, подобно вызову, под проникающими в комнату лучами… Шторы были наконец полностью раздвинуты, их складки скреплены подхватами. Сквозь гардины хлынул яркий свет; и одного взгляда, брошенного в спальню, на развевающуюся занавеску, хватило, чтобы понять: гость уже сам озаботился проветриванием помещения. Туда, в спальню, и удалилась теперь Жанетта Зульцер, прикрыв за собой дверь, – чтобы, приведя в порядок постель, как бы окончательно скрепить печатью завершение ночи.

– Пожалуйста, позвоните, если у вас будут еще какие-то желания. И – приятного аппетита!

Темноволосая, которую тоже звали Зультцер – но, в отличие от ее коллеги, с «тц», а не «ц», и с личным именем Антония, – чуть-чуть отодвинула вазу от хлебной корзинки. Ее незаметное, но упорное присутствие в гостиной отчасти объяснялось тем, что, с каким бы постояльцем ты ни имел дело, никогда нельзя знать наверняка, даст ли он чаевые, и если да, то в какой момент. Катерина Валенте, например, не дала совсем ничего; и вообще, женщины редко бывают щедрыми по отношению к другим женщинам. Марио Ланца, прославленный тенор, оставил в чашке свернутую пачку купюр, гигантскую сумму. Две тысячи лир!.. Это почти двадцать пять марок. Неплохо. Марика Рёкк недавно выразила свою благодарность плиткой шоколада; а федеральный президент Хойс, неподкупный (судя по всему) чиновник и к тому же шваб, – просто крепким рукопожатием; зато британский верховный комиссар в Германии, некий сэр Эйвано, или Айвенго, Кирк ван Патрик^{401}, подарил контрамарки на здешний военный парад по случаю дня рождения королевы. Грандиозное событие! Кто же не стоял, год назад, перед какой-нибудь витриной с телевизором (конечно, если находил для этого время), чтобы полюбоваться на ее коронацию^{402}? Золотая корона с драгоценностями, казалось, вот-вот раздавит юную королеву. А ведь та держала еще и скипетр, с чарующим достоинством. Доведется ли людям когда-нибудь вновь наблюдать столь блестящее и возвышенное зрелище? Лорды, дамские праздничные наряды и сам собор – впервые на телеэкране… Благодаря трем подаренным билетам, или tickets, как назвал их английский верховный комиссар, Антония и Жанетта даже смогли взять с собой, на парад шотландцев, племянника Антонии – Фридриха, который после войны остался сиротой. «Они вообще не носят трусов», – шепотом высказала Жанетта Зульцер свое дурацкое предположение. Но что-то под юбками у них должно было быть. По крайней мере, во время боевых действий. Иначе это никак себе не представишь… В промежутке между прохождением одного из кавалерийских полков и появлением рейнской воинской части на джипах Фрицу, который успел съесть шоколадную «бомбу» и потом еще порцию капустного салата, стало плохо…

Антония Зультцер отодвинула тележку от стола. На серванте она заметила проигрыватель и набор пластинок. «Звонок вызова рядом с дверью». Уже повернувшись, чтобы уйти, она поправила подушку на кресле. Потом, отступив на шаг вправо, сделала книксен. Этот способ прощания уже не был чем-то само собой разумеющимся, но и замены ему пока не нашлось.

– Как твой голос? – Супруга вошла в комнату. – Ты хорошо спал, Томми?… Спасибо, деточка! – кивнула она Антонии.

– Часа в четыре мне показалось, будто я слышу какой-то грохот, – ответил он. – Но, думаю, эти звуки доносились из сновидения. Из ночного кошмара. Не знаю… Я потом опять заснул.

Супруга испытующе оглядела накрытый стол.

– Чудесно. Прелестный букет. Герберы это здешние цветы. А запах роз во время еды мог бы помешать. Откусив колбасы с таким парфюмерным привкусом, хочешь не хочешь закашляешься.

– Вот и мы так подумали, милостивая госпожа! – радостно подхватила брошенный мяч камер-кельнерша.

– Хотя сейчас как раз пора роз.

– Именно. Парк замка Бенрат выглядит как цветочное море. Все сорта роз: просто какой-то парадиз!

Кельнерше теперь больше всего хотелось удалиться – прежде чем будет сказано или произойдет нечто такое, что не подвластно ее контролю, – да и действительно больше не о чем было говорить, нечего здесь делать.

– Вы вообще что-нибудь читаете, деточка? – вдруг суровым голосом спросила жена писателя; и схватилась, как бы неосознанно, за нитку жемчуга на своей шее. – Впрочем, можете не отвечать. Какое до этого дело посторонним?

– У подруги, которая сейчас стелет постель, – с понятной робостью ответила служащая отеля, – я одолжила «Снега Килиманджаро»^{403} (копию, сделанную на ротаторе, но карманные издания тоже дешевые): это совершенно замечательный рассказ, написанный американцем Хемингуэем. Может, немножко сентиментальный, пропитанный тоской по возлюбленной, но как раз это и нужно для души, а еще там есть экзотика и описывается, как главный герой познал настоящую любовь. Захватывающе, и действительно о чувствах. Что касается книг вашего супруга, то мы с подругой как раз собираемся посмотреть фильм «Королевское высочество». Наверняка это тоже будет замечательно, ведь там играет Дитер Борше. К тому же старые замковые кулисы…

– Кулисы-то как раз новые. А вот замок, придуманный моим мужем, должен казаться почтенно-старым и похожим на лабиринт.

– Я это и имела в виду.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарила супруга писателя. – Между прочим, исполнительница главной роли должна там много ездить верхом.

– Это Лойверик умеет. Верховые прогулки привнесут на экран движение. Разговоры, жеманство и бесплодные мечтания долго выдерживать невозможно.

– Что ж, тем лучше. А вы знаете, что в Америке это называют экшн? Когда в фильме действие постоянно бурлит, когда много треску. Там они считают, что для экрана необходимо сплошное экшн.

– Что ж, наверное и в этом фильме покажут дуэль и гонки с преследованием. Такие вещи доставляют удовольствие.

Молодая женщина повернулась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь, – что тоже было определенным поступком.

Катя Манн осталась стоять у входа и заговорила, будто обращаясь к окну:

– Мне жаль. Я иногда задаю слишком прямолинейные вопросы. Молодежь, конечно, любит ходить в киношку, да и читает, «для души», всякие американские халоймес^{404}. Они здесь слишком долго сидели в клетке. Впрочем, все будет, как было всегда: умные поумнеют, а глупые останутся глупыми. И их станет больше. Но эта девочка восхитительная личность, – она на мгновение обернулась, – хотя, пожалуй, чересчур дерзкая.

На жене писателя сегодня не длинная жемчужная нить, как накануне, во время приветственной церемонии, а короткая, повседневная, наполовину скрытая уголками отложного воротника. Темно-синее платье – с белым узором. Пояс, шириной почти с ладонь, охватывает отнюдь не полное, а скорее крепко сбитое тело. Катя Манн – невысокого роста, со слегка расплывшимися лодыжками и икрами. Хоть в молодые годы она и ездила на велосипеде, и много каталась на лыжах, это не спасло ее от такой деформации ног, признака подступающей старости. Живой взгляд карих глаз на уже отмеченном складками лице, губы чуть тронуты бледно-розовой помадой… Она шагнула к столу, положила на него какие-то бумажные листы, развернула принесенную вместе с этими листами газету:

– Эри раздобыла «Райнише пост»^{405}. Нам повезло, Томми (и быстро водрузила на нос очки, дужки которых скрылись под зачесанными назад седыми волосами): Когда Томас Манн, – начала она зачитывать вслух статью, – вошел в украшенную цветами первую аудиторию Кёльнского университета и сел к столу, на котором красовался букет красных гвоздик… упомянуть сквозняк они не сочли нужным… 79-летнего писателя… Да, – она подняла глаза, – именно столько годков у тебя теперь за горбом, приветствовали воодушевленные аплодисменты приглашенных гостей, которые заполнили просторное помещение, не оставив ни единого свободного места… И так далее и так далее. – Ее глаза скользили вниз по строчкам. – И затем жестковатый голос читающего заполнил зал; голос, поддержанный естественной мимикой… ну, этого у тебя не отнять… чеканного лица… Они имеют в виду, наверное, что лицо уже не вовсе лишено морщин, – она усмехнулась. – …и приятно-сдержанными жестами левой руки, несколько стереотипно проводящей мелодию… ха, автор этих строк от скромности не умрет… многоцветные модуляции которой буквально приковали к себе внимание присутствующих. Манн, таким образом, предстал перед нами как превосходный интерпретатор собственного творческого наследия… этим словосочетанием, «творческое наследие», пользуются теперь все кому не лень, будто впитали его в результате обязательной прививки… что, увы, наблюдается далеко не на каждом авторском вечере… А кто теперь вообще выступает с публичными чтениями? Разве что Бенн читает стихи. Он со своими апокалиптическими этюдами нынче опять в цене^{406}. Гости, в их числе студенты из самых разных стран, со всеми мыслимыми оттенками кожи – негры, индусы, персы, некоторые в тюрбанах и национальных костюмах… прекрасное своей пестротой сборище! …отблагодарили писателя финальными аплодисментами, еще более акцентированными, чем приветственные. «Акцентированными»? Что за идиот! Хлопали неистово. Это была стоячая овация. – Ладно, в общем и целом неплохо для региональной газеты.

Томас Манн незаметным движением руки стряхнул пепел в фарфоровую пепельницу. Дым он пускал в направлении полуотворенной балконной двери. Гардина раздувалась под ветром, приближаясь к обтянутой брючиной ноге и опять отступая. Даже сквозь тюль можно было разглядеть утреннюю толчею на улице.

– Солнце. Слишком много солнца. Оно всему придает сверх-четкий контур.

– Сколько фанодорма ты принял?

– Не знаю. Две или три таблетки.

– Другие обходятся меньшим количеством снотворных. Но про это ты слушать не хочешь. – Она налила чай. – Ты что, работал вечером над докладом? Я хочу сказать, что до шиллеровских торжеств в следующем году еще полно времени. Тебе пригодилась биография, написанная Карлейлем?

– Я начну с собственных слов. А не с цитаты. Цитирование отдает малодушием: будто человек опасается сам что-то сказать, занять какую-то позицию. Штутгарт… Будем ли мы еще наличествовать к тому времени?

– Но, дорогой…

Он перевел взгляд на летнее – открытое – окно и процитировал, видимо, себя:

– В такую ночь, в майскую ночь, сто пятьдесят лет тому назад, по спящим улицам Веймара несли бренные останки Шиллера^{407}…

– Могильная тема – как раз для тебя. Там, где темнее, лиходею вольнее. Браво! Такой зачин это уже полдела. Ночь и кладбище внушают благоговение. А уж потом ты перейдешь к жизни Шиллера.