Текст книги "Покушение"

Автор книги: Ханс Кирст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Гитлер откинулся в своем огромном кресле. Где бы он ни находился – в Берхтесгадене, Мюнхене, Берлине или ставке, всюду его окружала эта громоздкая мебель, обитая толстой, хорошо простеганной тканью. Он устало закрыл глаза, однако голос его звучал сильно и резонировал, будто собеседники сидели в пустом помещении.

– Знаю, Гиммлер, вы хотите занять пост командующего армией резерва.

– Лично я вовсе не хотел бы этого, мой фюрер, но ради концентрации всех сил это необходимо сделать. И еще, совершенно независимо от данного вопроса должен констатировать, что некоторые офицеры не скрывают своих оппозиционных настроений, а сейчас, когда на карту поставлено дело нашей окончательной победы, абсолютная надежность и преданность суть первейшие требования.

На пепельно-сером лице Гитлера ничего не отразилось – оно оставалось таким же бесстрастным, лишь мелко подрагивала щеточка усов. Наконец Гитлер задумчиво сказал:

– Я всегда невысоко ценил генерал-полковника Фромма, который сидит там, на Бендлерштрассе, но надо признать, он все же делает свое дело.

– Однако вот уже в течение многих месяцев вы не приглашаете его для обсуждения обстановки на фронтах, мой фюрер.

– С недавних пор я приглашаю его нового начальника штаба… этого, как его… Штауффенберга. Он человек с идеями.

Уже первая докладная записка Штауффенберга вызвала интерес у Гитлера. Судя по ней, полковник был человеком дела и умел нестандартно мыслить. На это обратили внимание своего шефа и некоторые сотрудники фюрера.

– Я целиком и полностью за разумное распределение власти, – сказал фюрер, зевая без стеснения. Любимая овчарка подошла к нему и лизнула его вяло повисшую руку. – Я, как и вы, не ожидаю многого от генерал-полковника Фромма. Мне также известно, Гиммлер, он не принадлежит к числу ваших друзей, а вы не его друг. И тем не менее, пока вы не представите конкретных доказательств против людей с Бендлерштрассе, все останется на своих местах.

– Яволь[5]5
  Совершенно верно, слушаюсь, так точно (нем.).


[Закрыть], мой фюрер, – с трудом выдавил Гиммлер.

Гитлер тяжело поднялся. Овчарка встала на задние лапы и оперлась на него. Он слегка покачнулся, потом погладил собаку и сказал!

– Я не хотел огорчать вас, Гиммлер. Я с давних пор не доверяю некоторым офицерам, и вы это знаете. Но все же мне нужны факты, а не голые подозрения. И прежде всего мы должны выиграть эту войну, выиграть любой ценой!

– Готовься к решающему сражению, Ойген! – энергично объявил граф фон Бракведе. – И передай своим друзьям, чтобы они тоже были наготове.

– Некоторые из них только и делают, что готовятся вот уже на протяжении одиннадцати лет. Неудивительно, что многие устали и не верят нам. Вспомни, когда стало известно о первой крупной акции, той, о которой объявили Гальдер, Вицлебен и Остер? В тысяча девятьсот тридцать восьмом году!

– И так далее и тому подобное. То стрелок из маузера, то снайпер, по меньшей мере полдюжины попыток подложить бомбу. И какие чудесные люди жертвовали собой! А результат? Одна неудача за другой, провал за провалом. И все, может быть, потому, что до сих пор у нас не было по-настоящему интеллигентного человека, решительного и в то же время хладнокровного, который бы взялся за это дело.

– Таков Штауффенберг, – тихо произнес профессор Ойген Г.

Они встретились, как это уже не раз бывало, в квартире графа фон Мольтке. Подобного рода беседы они всегда вели наедине. Горничная обычно удалялась: она знала правила игры – не задавать никаких вопросов, ничего не слышать, никого не видеть. У нее на самом деле была очень плохая память, и это качество в данном случае оказалось просто бесценным.

Ойген Г. был профессором философии, в настоящее время – без кафедры. Еще довольно моложавый шваб, он был задирист и любил поспорить. Все называли его «доктором».

Он поддерживал связи с разными группами движения Сопротивления: его высоко ценили в кругах христианских демократов, вместе с тем он пользовался доверием социал-демократических групп.

– Когда? – осведомился Ойген Г.

– Как только представится возможность: дней через пять, а может, через две-три недели. В общем, как получится. Дай знать нашим друзьям, пусть заранее подготовятся.

– Есть какие-нибудь списки, Фриц? Фамилии мне назовут?

– Вообще списки существуют, но в единственном экземпляре. Он находится в сейфе генерала Ольбрихта, а сейф этот охраняет Мерц фон Квирнгейм. Лишь немногие посвящены в детали. Такие правила ввел Штауффенберг.

Взгляд Ойгена Г., который он бросил на друга, сразу оживился:

– Означает ли это, Фриц, что есть лица, которые внесены в списки, но не ведают об этом?

– Ты быстро ухватил главное, доктор, – с похвалой отозвался Бракведе. – Когда дойдет до дела, мы поступим очень просто: отдадим приказы, солдаты будут обязаны их выполнить, и никто из наших заклятых врагов не ускользнет. В этом Штауффенберг убежден твердо. Только тех, кто примет участие в решающих акциях, кто непосредственно будет изолировать видных нацистов, заранее посвятят во все детали.

– А если последуют контрприказы?

– Они поступят слишком поздно, об этом мы позаботимся.

Но доктор, к радости своего друга, который находил удовольствие в том, что приходится отвечать на такие интересные вопросы, продолжал допытываться:

– Ну а присяга Гитлеру? Что, если она для многих станет труднопреодолимым препятствием?..

Присяга гласила: «Я приношу перед богом эту святую присягу быть беспрекословно послушным фюреру германского рейха и немецкого народа Адольфу Гитлеру. Готов, как отважный солдат, в любой момент отдать за него свою жизнь».

Присягу давали все военнослужащие. Впервые это произошло 2 августа 1934 года, вскоре после кончины Гинденбурга. Бек назвал этот день «самым черным» в своей жизни. В кругах заговорщиков тема о присяге обсуждалась уже в течение нескольких лет.

– Гитлер сам нарушил присягу. Совершенные нацистами и им самим преступления сделали ее недействительной. Разве это не твоя теория, Ойген?

Доктор сразу оживился:

– Это не только моя точка зрения. В церковных писаниях я нашел несколько мест, где недвусмысленно утверждается: присяга, принесенная тирану, не имеет силы закона.

– Нужно еще учесть, что дело значительно упростится, если пресловутого Гитлера не будет в живых, – добавил фон Бракведе. – Тогда присяга, данная ему, автоматически утеряет силу.

– Разумеется, – подтвердил доктор, немного помедлив, – для нас это не проблема. Но поймут ли это широкие слои послушных германских подданных?

– Итак, достопочтенная графиня, – осведомился, не скрывая любопытства, капитан фон Бракведе, – как вам понравился мой младший братец? Пробудил ли он в вас материнский инстинкт, как ребенок, нуждающийся в защите, или внес сумятицу в ваш разум?

– Ваш брат слишком глубокомысленно относится к окружающей действительности, – ответила графиня Ольденбург-Квентин. – Он всерьез руководствуется теми идеалами, которые сейчас вбивают в голову каждому юноше в Германии.

– И следовательно, этот хрестоматийный герой безмерно наскучил вам, не так ли?

– Нет… – Элизабет задумчиво взглянула на капитана: – В какой-то степени мне жаль Константина, ведь он ваш брат. И поймите меня, пожалуйста, правильно. Вы, видимо, надеетесь на него повлиять, перевоспитать, что ли. Но он не годится для той жизни, которую ведете вы.

– Предоставьте это моим заботам, графиня, ведь он, как вы изволили справедливо заметить, мой брат. Мне нравится, что вы проявляете интерес к малышу, слово чести, однако, полагаю, руководствуетесь вы при этом совсем иными мотивами, а не теми, которые называете мне. Мы еще вернемся к этой теме, когда потребуется. Не возражаете?

Сегодня капитан Фриц Вильгельм фон Бракведе появился на службе только около полудня. Ничего удивительного в этом не было: он всегда приходил и уходил, когда ему вздумается. А у его секретарши, графини Ольденбург-Квентин, был заранее припасен ряд уважительных причин, по которым мог отсутствовать шеф.

В списке личного состава штаба армии резерва капитал значился офицером связи. Впрочем, по другим документам он проходил как офицер для особых поручений. Однако лишь немногие знали, что имелось в виду и под первой и под второй должностью.

Здание штаба на Бендлерштрассе было расположено южнее Тиргартена. Сейчас его окружали руины, и поэтому строение казалось еще больших размеров, чем на самом деле. В это неуклюжее, похожее на ящик казенное здание уже попало несколько бомб, и теперь его покрывал толстый слой пыли от разбитых вдребезги кирпичей и штукатурки. Однако центральная часть все еще оставалась целой.

Здесь находилась резиденция командующего армией резерва, которым в данное время являлся генерал-полковник Фриц Фромм. Его окружение насчитывало несколько десятков генералов, офицеров генштаба и просто офицеров. В здании размещалось более сотни солдат, унтер-офицеров и вольнонаемных – секретари и прочая канцелярская мелочь. Караульную службу нес берлинский батальон охраны, обеспечивавший безопасность штаба.

– Вам, графиня, придется еще не один раз испытать сомнительное удовольствие, общаясь с членами нашей семьи, – предупредил капитан. – Мой брат пока остается в сфере моей компетенции – он будет проходить службу в Бернау, в тамошней школе военных летчиков.

– Его счастье, что он не попал в сухопутные войска. Тогда вы непременно укрыли бы его здесь, на Бендлерштрассе, чтобы обеспечить ему безопасность, – съязвила графиня.

– Не беспокойтесь. У вашего подопечного появится предостаточно возможностей, чтобы пробудиться от своего безмятежного сна. Через полчаса он придет сюда. Дайте ему посмотреть дела гестапо. Вы знаете, о чем я говорю. О тех делах, которые были заведены по обвинению в государственной измене и разглашении военной тайны.

– Что вы этим собираетесь достичь?

– Он должен наконец задуматься, черт бы его побрал!

– Это был прекрасный вечер, – признался Константин, почтительно приветствуя графиню. Казалось, он ничуть не сожалел, что не застал брата. – А как бы вы отнеслись к тому, чтобы снова встретиться и пойти куда-нибудь?

– Почему бы и нет, – уклончиво ответила Элизабет. – Как только появится благоприятная возможность…

– Я сделал что-нибудь не так? – озабоченно спросил лейтенант.

– Да нет, что это вам вздумалось? – поспешила заверить его графиня.

Неуклюжие ухаживания Константина привели ее в замешательство. Она быстро положила перед ним кипу дел, о которых говорил капитан.

Лейтенант принялся послушно листать страницу за страницей. Делал он это лениво, без всякого интереса. Он просто не мог поверить тому, о чем там было написано. Например, какой-то солдат вел в бомбоубежище «пораженческие» разговоры. О Геринге он, в частности, сказал: «Эта куча дерьма надоел со своими лживыми обещаниями». Солдату вынесли смертный приговор. Другой якобы случайно помочился на государственную эмблему – орла. И его ожидала смертная казнь. Третий был схвачен, когда мародерствовал в разбитом бомбами доме. Его добыча состояла из трех бутылок шнапса, пяти банок консервированной говядины и одного одеяла. И ему был вынесен смертный приговор.

– Все это отвратительно!

– Даже более чем отвратительно, – подтвердила графиня. Словно ожидая чего-то, она глядела на Бендлерштрассе. Реакция лейтенанта ее, видимо, очень обеспокоила. – И это все, что вы можете сказать?

Константин посмотрел на нее – в его глазах читалось неподдельное возмущение.

– Как солдату мне просто противно это читать! Я не могу понять этих субъектов. Они предали фюрера и наших боевых товарищей, павших на поле брани, вот что я могу сказать. Не за это мы кладем на фронте свои головы!

В данном случае – и это графиня вынуждена была признать – речь шла об очень красивой голове. Но она удивилась той категоричности, той убежденности, с которыми были произнесены эти слова. Она с трудом могла представить себе, что оба Бракведе родные братья – столь различны были их убеждения. Однако разве это такая уж редкость в сегодняшней Германии?

– Попытайтесь представить себе, господин лейтенант, что не каждый разделяет ваши убеждения. В таком случае, вероятно, возможен был и иной приговор.

Графиня Ольденбург-Квентин выглянула в окно, увидела мостовую, покрытую толстым слоем пыли, многочисленные руины, блекло-голубое небо, на фоне которого они высились, и вдруг заметила мотоциклиста, мчавшегося на предельной скорости. Его, пронзительно завывая, преследовал темно-серый лимузин. Мотоциклист резко крутанул руль и смело свернул в узкий въезд. Автомобиль, взвизгнув тормозами, остановился.

Графиня Ольденбург схватила телефонную трубку и взволнованно попросила соединить ее с полковником Мерцем фон Квирнгеймом. Она услышала, как всегда, спокойный голос полковника и доложила:

– Только что прибыл ефрейтор Леман. Кажется, его преследует гестапо. Лемана нужно немедленно укрыть!

– Поручите его первому же встреченному вами офицеру, – приказал, не медля ни мгновения, полковник. – С капитаном фон Бракведе связаться сейчас нельзя: он у Штауффенберга. Я сам попробую все уладить.

Ефрейтор Леман, по прозвищу Гном, тяжело дыша, остановился перед дверью в караульное помещение. Он попытался радостно ухмыльнуться штурмбанфюреру Майеру, который его догнал:

– К чему такая гонка? В радиаторе вашей машины, наверное, вода закипела.

Лицо Майера, похожего на упитанного трактирщика, вспыхнуло, будто его осветили лучи утренней зари, а голос зазвучал громко и настойчиво, как у зазывалы:

– Мне нужно с вами потолковать!

– Это значит, вы хотите меня забрать. – Гном надменно вскинул голову: – Но вы ведь не собираетесь сделать это здесь? Или у вас хватит духу посягнуть на компетенцию вермахта? Надеюсь, до этого мы еще не докатились!

– Я прошу вас следовать за мной, – строгим тоном произнес Майер, энергично напирая на слово «следовать».

Фогльброннер, сопровождавший Майера, шепнул что-то штурмбанфюреру – видимо, просил быть поосмотрительнее. Однако тот грубо оборвал своего подчиненного и приказал ему вернуться к автомобилю.

И все же шаги Майера, который поначалу решительно двинулся к входу в здание, стали несколько короче, потом замедлились, а в конце концов он и вовсе остановился. Оказалось, сделал он это не зря: фельдфебель, охранявший вход, подошел к ним и стал рядом с Леманом, который продолжал презрительно ухмыляться.

И тут же почти бегом к ним приблизился обер-лейтенант Герберт – первый встретившийся графине офицер спешил выполнить приказ полковника Мерца фон Квирнгейма. На простецки круглом лице Герберта играла вымученная улыбка, однако он четко и корректно козырнул Майеру.

Штурмбанфюрер ответил великогерманским приветствием – вскинул вытянутую правую руку до уровня глаз. И сразу предъявил требование: ему нужно немедленно побеседовать с ефрейтором о том, получил ли последний от неизвестного лица записку на платформе вокзала Фридрихштрассе. Выяснить это – вопрос государственной важности.

Ефрейтор вызывающе захохотал:

– Гестапо нет никакого дела до документов, которые хранятся в этом здании. А что касается меня, то речь идет о делах сугубо личных: я получил в некотором роде любовное письмо, хотите верьте, хотите нет!

Обер-лейтенант Герберт довольно неуклюже попытался сыграть роль посредника. Он заметил, что в штабе командующего армией резерва, безусловно, нет ничего такого, что нужно было бы скрывать от гестапо. Кроме того, он очень уважает деятельность главного управления имперской безопасности и, разумеется, готов ей содействовать. Но при этом не стоит пренебрегать некоторыми принципами, в частности, необходимо помнить о полном глубокого смысла разграничении сфер деятельности государственных ведомств, и, поскольку ефрейтор признался, что получил послание личного характера, вероятно, целесообразно принять такое объяснение хотя бы для того, чтобы устранить возникшие подозрения.

– О чем это вы?! – возмутился ефрейтор, слушая словесную эквилибристику обер-лейтенанта Герберта. – Уж не хотите ли вы меня продать?

Простодушное лицо Герберта покраснело, и он тихим голосом выдавил из себя:

– Послушайте, что вы себе позволяете? Или вы не в своем уме?

– Вот видите, что это за фрукт! – подлил масла в огонь Майер. – Тертый калач!

Ефрейтор Леман, – решительно приказал обер-лейтенант Герберт, – сейчас же станьте…

– Так точно, я стану дерьмом! – громко перебил, ничуть не смущаясь, Гном.

Он уже мог позволить себе выкинуть подобное коленце, так как увидел полковника Мерца фон Квирнгейма, с невозмутимым видом приближающегося к ним. Посверкивающие стекла очков скрывали насмешливые огоньки, плясавшие в его глазах.

Полковник приказал доложить, что здесь происходит. Он выслушал не прерывая каждого из присутствующих, а затем принял решение:

– Этот случай надлежит тщательно расследовать. Могу ли я попросить вас, господин штурмбанфюрер, пройти в штаб? Там вы спокойно обсудите происшедшее с офицером, в компетенцию которого входит разбор подобных дел.

– Уж не с капитаном ли фон Бракведе?

– Вы угадали, господин штурмбанфюрер. – Полковник Мерц фон Квирнгейм попытался любезно улыбнуться: – Лучшего собеседника я вряд ли смог бы найти для вас, но так ли?

– Что-то вы стали очень задумчивы, Штауффенберг, – озабоченно сказал генерал Ольбрихт. – У вас, видимо, неприятности. В чем дело?

Полковник опустил левую трехпалую ладонь на список, который лежал перед ним, и, немного поколебавшись, ответил:

– Нам надо еще раз точнейшим образом проверить все документы относительно дня «Икс»: некоторые из них, как мне представляется, потеряли свою актуальность.

– В том числе и список, лежащий перед вами? – встревоженно спросил генерал, ибо в списке были перечислены фамилии членов будущего правительства. – Вы хотите внести в него изменения?

Фридрих Ольбрихт, мужчина хотя и среднего роста, по довольно видный, считался «образцовым» генералом. Когда он иронизировал, в его голосе слегка проскальзывал саксонский акцент, однако в последнее время это случалось все реже. Значительно поувяла и знаменитая боевитость Ольбрихта. В мае 1940 года он возглавил одно из трех управлений на Бендлерштрассе и с этого времени стал центральной фигурой заговора. Конечно, до того, как появился Штауффенберг.

– Я отнюдь не считаю, что наши списки, в том числе и правительственный, составлены идеально. Но ведь в свое время велись переговоры между различными группами участников нашего движения, в ходе которых были взяты определенные обязательства…

– Все это в далеком прошлом! – бросил Штауффенберг.

– Может быть, но сейчас слишком поздно вносить какие-либо серьезные изменения.

– Слишком поздно будет тогда, когда сработает бомба.

Генерал от инфантерии Фридрих Ольбрихт уважал этого полковника, который был значительно моложе его, и был готов в решающие часы даже подчиниться ему, и тем не менее он опасливо вздрогнул, когда увидел, на чью фамилию указали три уцелевших пальца Штауффенберга. Это был Карл Фридрих Гёрделер, который в случае удачного завершения акции намечался на пост рейхсканцлера.

– Я знаю, – почти нетерпеливо сказал полковник фон Штауффенберг, – вам очень хорошо известен господин Гёрделер. Вы с ним знакомы с тридцать девятого, если я правильно информирован.

– Бракведе информировал вас верно, – подтвердил Ольбрихт, снисходительно улыбаясь. – Тогда я служил начальником штаба четвертого армейского корпуса, который дислоцировался в Дрездене, а потом в Лейпциге, как раз там, где господин Гёрделер был обер-бургомистром.

– Я думаю, господин генерал, всем нам дорога память о прошлых встречах. И это в общем неплохо. Большая часть участников нашего движения именно такова. И нужно быть Бракведе и обладать присущим ему реализмом, чтобы чувствовать себя совершенно свободным от сентиментальных воспоминаний.

Ольбрихт засмеялся.

– Верит ли этот закоренелый скептик, что ему удастся обнаружить и у вас слабое место?

– Бракведе действительно верит в это, и боюсь, что он окажется прав. – Штауффенберг задумчиво посмотрел на списки. – Он считает сентиментальной слабостью мое предложение заменить командующего армией резерва генерал-полковником Эрихом Гёпнером, потому что ему стало известно, что когда-то Гёпнер был моим командиром и я многим ему обязан.

– Следовательно, Бракведе и против одного, и против другого?

– Он пытался объяснить мне, что Гёрделер уже не подходит для поста рейхсканцлера. Он, конечно, честный человек, но после пяти лет напряженной подпольной деятельности полностью выдохся. А Гёпнера Бракведе ничтоже сумняшеся считает недостаточно способным, чтобы доверить ему такой ответственный пост. Он называет его болтуном.

Фридрих Ольбрихт покачал головой:

– Бракведе хочет заменить Гёрделера Юлиусом Лебером, не так ли? Не зря капитана называют «красным графом»: совершенно очевидно, он стремится сдвинуть центр тяжести будущего правительства в сторону социалистов, однако подобного рода попытка приведет к большому замешательству среди наших друзей.

– Мы не можем больше поддаваться соблазну вести продолжительные дискуссии, на это у нас просто нет времени. Нам надо сконцентрировать свои усилия с учетом последних событий, причем мы должны использовать любую возможность, которая нам представится. На самый важный пост следует выдвинуть лучшего в данных обстоятельствах кандидата, и если мы считаем, что лучшим рейхсканцлером в данных условиях будет Юлиус Лебер, значит, он и должен стать главой правительства.

– Штурмбанфюрер Майер может и подождать, – заметил капитан фон Бракведе и вытянул ноги. – Пусть немного потомится в собственном соку.

– Я не понимаю тебя! – Константин был поражен. Он сидел в кабинете брата и внимательно слушал его рассуждения, удивляясь все больше и больше. – Я думал, ты дружен со штурмбанфюрером Майером.

– «Дружба» не то слово, которое могло бы охарактеризовать наши отношения.

Хотя графиня Ольденбург была очень молода – ей только что исполнилось двадцать два года, – она уже научилась у Бракведе прекрасно владеть собой. Но иногда и ей это удавалось с трудом, как, например, сейчас, когда ее взволновал полный тревоги и нежности взгляд лейтенанта.

Капитан фон Бракведе, развалясь в кресле, внимательно разглядывал кончики пальцев рук. Печаль омрачила его чело: за последнее время он так запустил ногти!

– Мои милые, ничего не понимающие друзья, наивность – качество, достойное уважения, – сказал он рассудительно, – и в этом вы можете удостовериться, обратясь к Шиллеру. Однако он не был знаком с не имеющим себе равных фюрером. Ведь наш нынешний мир состоит не только из друзей и врагов, и среди друзей могут оказаться смертельные враги.

– Возможно, – согласился лейтенант. – Но бывает итак, что среди товарищей по оружию вдруг обнаруживаешь изменников, которые до сих пор хитро маскировались.

Капитан кивнул.

– А может так случиться, – заметил он, – что как раз эти изменники в действительности окажутся настоящими товарищами по оружию.

Графиня наклонила голову – ее шелковистые волосы тускло блеснули. Изящная линия ее затылка пробудила нежные мысли у Константина, он восхищенно смотрел на девушку и, казалось, совершенно не слышал последнего замечания брата.

– Я предоставил бы тебе возможность, сколько угодно пожирать глазами графиню, если бы не одно обстоятельство: нам все-таки надо иногда работать. – Капитан улыбнулся, по улыбка его была вовсе не ласковой. – И еще. Нельзя исключать одно довольно примитивное положение: лишь немногие на поверку оказываются тем, чем они являлись в нашем представлении.

В качестве характерного примера, подтверждающего это положение, капитан мог бы привести ефрейтора Лемана – специалиста по взрывчатке, автомобильного гонщика и надежного связного заговорщиков. Он как раз вошел в комнату и, дружелюбно ухмыльнувшись, кивнул присутствующим. Передвигался он по чужому кабинету так непринужденно, словно был здесь хозяином. Наконец он сел и подчеркнуто спокойно положил ногу на ногу.

– Ну, где любовное письмо, из-за которого взбесились гестаповцы? – осведомился капитан.

Ефрейтор вытащил сложенный пополам лист бумаги и вручил его капитану. Тот положил письмо перед собой, развернул, заботливо расправил и принялся читать. Его волевое лицо с ястребиным носом осветила признательная улыбка.

– Интересно, отчего эти люди так много пишут друг другу? – спросил Гном. – Ведь было бы вполне достаточно, если бы они сказали: «Я с вами», или: «Это мне нравится», или же: «Мне это не по душе». А они все пишут и пишут. Генерал-полковник переписывает начисто почти каждое, иногда даже глупое замечание. Ну а этот наш обер-бургомистр! У него из всех карманов торчат бумаги. Это ли не явное разгильдяйство?

– Пожалуй, – согласился капитан. – Но им же не запретишь писать, во всяком случае, я не в силах это сделать. Я тружусь во имя великого дня, и только. А генерал-полковник вместе с нашим обер-бургомистром думают, как лучше устроить мир, который наступит после нашей акции.

– Прекрасно! А что, если этим миром будет управлять гестапо?

Капитан усмехнулся, но глаза его были невеселы и серьезны, как на похоронах. А лейтенант все больше бледнел: он никак не мог понять, о чем идет речь. Он бросил на графиню взгляд, полный немой мольбы о помощи, но та не обращала внимания на лейтенанта: она сама была сбита с толку и стояла озадаченная, слегка открыв рот от удивления.

– После вашего сегодняшнего состязания с гестапо вам надлежит немедленно скрыться, – твердо и спокойно вынес решение капитан фон Бракведе. В его голосе не было ни тени упрека.

– Это, видимо, означает, что меня временно отстраняют от дел, – констатировал с деловым видом ефрейтор.

– Напротив, вы нам нужны, очень нужны. Вам только на некоторое время придется уйти в тень, но зато вы попадете в самое лучшее место, которое только можно придумать.

– Это чересчур, это чересчур, – смущенно бормотал ефрейтор Леман. – Надеюсь, вы не пошлете меня в клуб снайперов генерала фон Трескова? Мне нравятся поездки с комфортом, вы же знаете.

– Да, мой милый, знаю и поэтому командирую вас в Париж.

– Будет сделано! – Ефрейтор довольно потер руки. – Вот это мне по душе. Уж там-то я развернусь вовсю. И заявляю при свидетелях, будь они чьими угодно братьями, больше впросак я не попаду.

– Я прибыл с Восточного фронта, – доложил обер-лейтенант. – Генерал фон Тресков поручил мне сделать доклад генерал-полковнику Беку, а тот направил к вам.

Обер-лейтенанту на вид не было еще и двадцати пяти, но глубокие морщины пролегли от его щек к углам рта. Правда, лоб оставался гладким, но взгляд его был тусклым, как у старика.

– Я видел все собственными глазами, – сказал обер-лейтенант и прикурил предложенную сигарету. Руки его дрожали, и, чтобы унять дрожь, он сжал их. Но голос звучал уверенно, словно то, что он говорил сейчас, ему приходилось повторять уже много раз.

– А почему генерал-полковник Бек направил вас сюда?

– Чтобы я рассказал вам то, что видел.

Фамилия офицера была Бар. Он сидел в конторе барака, где Лебер торговал углем, а вокруг него на ящиках, мешках и простых табуретках расположилось с десяток людей – друзья Лебера: бывшие профсоюзные лидеры, бывшие депутаты рейхстага от социал-демократической партии, два священника – все участники заговора. Среди них – почтенный Вильгельм Лёйшнер, в прошлом министр внутренних дел земли Гессен, а сейчас владелец фабрички по производству кранов для пивных бочек. Аннелоре, супруга Лебера, ухаживала за гостями.

– Их убивают в газовых камерах, – рассказывал офицер, – а трупы сжигают в печах. Все налажено как на конвейере, по-фабричному. Число жертв на сегодняшний день достигло примерно четырех миллионов.

Черные, как ночной мрак, стены деревянного барака окружали присутствующих. Слабый свет затемненной лампы с трудом добирался до бледных лиц. Люди тяжело дышали, словно были придавлены непосильной ношей, а офицер продолжал:

– Лишь в одном из лагерей, под названием Аушвиц, ежедневно умирает несколько тысяч человек. Что касается положения на фронте, то там потери все увеличиваются. Генерал фон Тресков считает, что русские через несколько недель выйдут к границам рейха, а спустя пару месяцев будут стоять у ворот Берлина. Вот что я должен был вам доложить.

Обер-лейтенант Бар сел: больше ему нечего было добавить. Он попытался рассказать о неслыханных злодеяниях нацистов самыми простыми и понятными словами. В бараке повисло тяжкое молчание. Люди сидели не шевелясь, и никто не отважился прокомментировать доклад обер-лейтенанта.

– Каждый день тысячи людей! – с трудом вымолвила потрясенная Аннелоре.

– И каждый новый день уносит тысячи человеческих жизней, – обронил Юлиус Лебер и посмотрел на свои руки, сложенные как на молитве. – Вот что хотел сказать нам генерал-полковник Бек устами этого офицера.

– А какую цель он преследовал?

– Получить мое согласие на акцию Штауффенберга! Я дам согласие. Пора положить конец этим ужасным убийствам!

– Ну как? – спросил капитан фон Бракведе брата, когда ефрейтор Леман, сияющий от радости, удалился. – Ждешь от меня объяснений или обойдешься без них?

– Нет, не жду, – ответил Константин.

– Почему же?

– Потому что они совершенно не нужны, Фриц.

Братья взглянули друг на друга. Все еще бледное лицо младшего излучало безграничное доверие. Старший удовлетворенно отметил это, он был глубоко тронут.

Графиня Ольденбург-Квентин с облегчением улыбнулась:

– Мы в нашем ведомстве часто занимаемся делами странными и необычными. Наш отдел иногда называют мусорной свалкой Бендлерштрассе, но это лишь первое впечатление. И оно не должно ввести вас в заблуждение, хотя, в наших делах трудно разобраться.

– Попросите штурмбанфюрера Майера! – крикнул раздраженно капитан и, увидев, что лейтенант собирается встать, сказал ему: – Оставайся тут и слушай внимательно. Весьма вероятно, что кое-что бросится тебе в глаза.

Майер ворвался в кабинет, словно разъяренный бык. Потом он быстро пожал руку капитану, едва заметно поклонился графине, дружески кивнул лейтенанту, опустился на тот самый стул, который совсем недавно занимал ефрейтор Леман, и непринужденно спросил:

– Ну, в какой стадии битва? Выдадут мне наконец этого фрукта?

– А как вы представляете это на практике? – вопросом на вопрос ответил подчеркнуто услужливо фон Бракведе. – Даже если тот, о ком вы говорите, и совершил уголовно наказуемое деяние, вести расследование надлежит органам юстиции вермахта, а не гестапо.

– Уважаемый, не будем обманывать друг друга! – возразил Майер. – Ведь существуют, и вы это прекрасно знаете, определенные правила передачи…

– Сожалею, мой дорогой, но это меня не касается. Я здесь поставлен, чтобы защищать наши особые интересы, и иногда мне приходится действовать даже вопреки собственным убеждениям.

– А ну-ка давайте выкладывайте правду! – Слова Майера прозвучали довольно грозно, но лицо, как всегда, сохраняло бесстрастное выражение. – Так где же на сей раз кроется подвох?