Текст книги "Покушение"

Автор книги: Ханс Кирст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

Пронзительный свет первых часов наступающего дня уже дрожал на вздыбленных взрывами развалинах города, а большая часть жителей Берлина еще находилась во власти тяжелого, как свинец, сна.

Капитан фон Бракведе растянулся на своей походной кровати на Бендлерштрассе. Штурмбанфюрер Майер отсыпался впрок на своей рабочей квартире, перенеся на более позднее время два запланированных на это утро ареста. Обер-лейтенант Герберт лежал рядом со своей невестой Молли и мечтал о великих свершениях, не подозревая, что они ожидают его в самом ближайшем будущем.

В подвале на Ландверштрассе Леман прикорнул рядом со студентками, любезно уступившими ему один из мешков, на которых обычно располагались сами. А драматургу не спалось. Он делал заметки на небольших листочках бумаги и на одном из них написал: «Меня всегда удивляет, что у нас такие же лица, как у людей, живших три тысячи лет назад, хотя за эти тысячелетия пережито столько невзгод и горя».

Генерал-полковник Бек страдал аритмией сердца и во время приступов сильно потел. В последние дни это случалось довольно часто и его домоуправительница по утрам меняла полностью постельное белье. Друзья опасались за жизнь генерал-полковника, человека тяжелобольного, когда видели на его лице следы перенесенных страданий.

Юлиус Лебер, который в этот день должен был стать министром внутренних дел, провел ночь, как и все предыдущие, в камере гестаповской тюрьмы. Он лежал на полу и размышлял, почему его, как обычно в утренние часы, не вызвали на допрос. По-видимому, на то были особые причины, так как палачи старались выполнять свои обязанности аккуратно.

Карл Фридрих Гёрделер, которого заговорщики прочили на пост рейхсканцлера, нашел убежище у одного из бывших начальников окружного управления. Предыдущую ночь он провел у советника посольства, а на следующую кров ему обещал предоставить священник. Гёрделер еще не знал, что полковник фон Штауффенберг уже в пути.

Профессор Ойген Г. за день до этого прибыл в Берлин из Штутгарта. Он пробрался в квартиру своего друга Гельмута фон Мольтке, перемахнув через забор в саду, так как полагал, что она находится под наблюдением. А сейчас он спал спокойно и крепко, потому что получил открытку с обнадеживающим содержанием: «Свадьба скоро состоится. Петер Йорк». Граф Петер Йорк фон Вартенбург, доктор юриспруденции, высший чиновник, принадлежал к узкому кругу организаторов заговора.

Сотням людей наступающий день предвещал конец их жизни, и не только потому, что они были решительными участниками заговора. Многие погибли из-за нескольких неосторожно сказанных слов, некоторые – из-за того, что предоставили убежище друзьям, которых преследовали, другие – из-за того, что их фамилии были обнаружены в тех или иных списках, о которых они не имели ни малейшего представления. Даже заметки на полях могли стоить людям жизни!

Самые же полные данные о подготовке государственного переворота находились в портфеле, который стоял сейчас в небольшой светлой комнатке на третьем этаже дома номер 13 по Шиффердамм.

Элизабет и Константин все еще лежали рядом без сна. Они всматривались в бледно-серый потолок, который представлялся им куполом, защищавшим их от внешнего мира.

– Почему вы не спите? – спросила тихо Элизабет.

– Я не могу уснуть, – признался Константин, – ведь рядом вы!

Их лица были повернуты друг к другу. Казалось, они нежно светились, как серебро при слабом пламени свечи. Оба тяжело дышали.

– Элизабет, – позвал он едва слышно.

– Да… – откликнулась она.

В это время где-то громко хлопнула дверь, потом зашумела спускаемая в туалете вода и кто-то прошел по коридору, осторожно шаркая ногами. Вот на большом удалении прозвучал похожий на вой сирены женский крик и тут же оборвался, словно его приглушили подушкой.

Элизабет и Константин ничего этого не слышали. Они на ощупь протянули друг другу руки.

– Я люблю тебя, – сказал Константин.

– Да… – ответила Элизабет с закрытыми глазами, как бы не желая видеть света наступающего дня.

А потом она позволила свершиться тому, что считала неизбежным.

– Дружище, я, наверное, завидую вам, – сказал Гном.

– А чему, собственно? – удивился драматург, слегка усмехаясь. – Тому, что милые студентки составляют мне компанию по ночам?

– Конечно! – ответил Леман с подчеркнутой грубоватостью. – Я редко так хорошо проводил время.

Они переговаривались тихо, потому что девушки еще спали. Свеча была давно потушена – драматург мог уже делать свои заметки вблизи небольших, заклеенных полосками бумаги окошек.

– Вы можете так проводить каждую ночь, – сказал драматург Леману.

– А знаете, в чем я вам действительно завидую? В том, что ваша совесть спокойна. Ибо вы можете сказать о себе: «И я кое-что сделал!»

– Да что вы! – воскликнул драматург поспешно. – На сочиняйте о нас того, чего мы не заслужили. Мы просто не могли поступить иначе, и все.

– Выходит, что людей такого сорта, как вы, много?

– Достаточно. Только здесь, на Ландверштрассе, действуют две группы. Вблизи Александерплац живет пенсионер, инвалид первой мировой войны. Так вот, он пишет печатными буквами и рассылает почтовые открытки против Гитлера и войны, каждый день – не менее одной. На Метцерштрассе работает электрик, который снабжает нас лампочками, батарейками и карманными фонарями. В районе Люксембургерплац за ночь на стенах домов появляется не менее трех различных лозунгов, которые пишут разные группы.

– Слишком мало мы знаем друг о друге, – вздохнул Леман.

– А разве раньше вы не предполагали, что на этой земле есть люди, подобные нам?

– Нет, – признался Леман и взглянул устало и печально. – Мы живем каждый своей жизнью и, к сожалению, недостаточно интересуемся другими.

– Но у нас одинаковые мысли, а иногда мы даже поступаем так, будто заранее договорились друг с другом. Разве это не внушает больших надежд?

Дневной свет упал и на девушек в углу. Они поднялись, промассировали свои заспанные лица, одернули платья, поправили быстрыми движениями волосы, потом улыбнулись мужчинам и подошли поближе.

– Когда мы увидимся снова? – спросили они Лемана.

– Черт возьми! – воскликнул тот. – Кажется, я этой ночью забыл обо всем на свете, а сейчас даже не знаю, что и сказать.

– Во всяком случае, мы всегда рады вам, – сердечно заверила его светловолосая девушка. – Мужчины, подобные вам, нам нужны.

– Девушки, вполне возможно, что мы видимся в последний раз, – сказал Леман немного смущенно. – Надеюсь на это, хотя и не хотелось бы. Ну да этого вы не поймете. К тому же кто знает, что случится завтра. И все-таки я вас никогда не забуду.

– И мы вас тоже!

Леман обнял их и, ошеломленный, почувствовал их губы на своем заросшем лице. Он хлопнул драматурга по плечу и сказал:

– Как чудесно, что на свете есть такие люди, как вы! Если бы Штауффенберг знал об этом, ему было бы намного легче.

Раздувшийся портфель, который, по мнению капитана фон Бракведе, должен был находиться в полной безопасности, стоял у кровати рядом с сапогами лейтенанта. На него был наброшен какой-то предмет женского туалета из тонкого шелка.

Эта комната входила в небольшую квартирку офицерской вдовы фрау. Валльнер. Ее муж был майором и пал на поле брани за фюрера и великую Германию, тем не менее и ее не обошло принудительное уплотнение. И она была даже довольна, что ей подселили графиню Ольденбург, которая не мешала ее «гостям».

Как раз сейчас фрау Валльнер и выговаривала недовольным шепотом своему нынешнему «гостю»: он слишком громко шел по коридору, а потом спустил воду в туалете при открытой двери.

– От такого шума весь дом может проснуться, и у нас будут неприятности, – убеждала она тщедушного мужчину с лицом аскета.

Мужчина просил у нее прощения и выглядел озабоченным.

– Я же не хотел этого и старался придерживаться нашей договоренности. Могу лишь надеяться…

Фрау Валльнер посмотрела на него мрачно:

– Я не хочу, чтобы вы оправдывались передо мной, поскольку вынуждена принимать вас в столь убогой обстановке.

«Гость», по фамилии Грюнфельд, в знак благодарности склонил голову. Он был врачом и евреем и вот уже два года ютился в каморке фрау Валльнер. Дважды спасал он майору Валльнеру жизнь: на фронте во время первой мировой войны, а потом в Берлине после автомобильной катастрофы. Вот только спасти его от геройской смерти за великую Германию и фюрера он не смог.

– Как много у вас со мной хлопот! – сказал Грюнфельд тихо.

Фрау Валльнер лишь сердито буркнула:

– И эта война когда-нибудь закончится. Тогда я, по крайней мере, смогу сказать: «На колени она меня все же не поставила!»

В соседней квартире спала актриса Эрика, на этот раз – одна. Сон был ее любимым занятием. Она пользовалась благоволением высокопоставленных кругов нынешнего общества. Полицей-президент Берлина был ее самым желанным гостем. Он-то и обеспечил ее этой квартирой, которой она теперь могла распоряжаться по собственному усмотрению.

А еще на третьем этаже проживал штудиенрат Шоймер с семьей. Кроме больной жены в нее входили две дочери, слывшие весьма бравыми особами. Одна была медсестрой, другая служила во вспомогательном составе вермахта. Обеих в данное время дома не было. С тех пор как разбомбили школу, жизнь Шоймера стала довольно-таки пустой, но он старался приносить хоть какую-то пользу и посвятил все свое свободное время изучению немецкой философии от Гегеля до Гитлера, пытаясь доказать, что они дополняют друг друга. Однако в данное время он занимался куда более прозаичным делом – составлял на всякий случай своего рода протокол.

В нем можно было прочитать следующее: «Служащая в доме иностранная рабочая, которую все называют Марией, была обнаружена мной в полубессознательном состоянии на лестничной клетке и доставлена в безопасное место. Затем шарфюрер СС Йодлер забрал ее самым корректным образом, а я так же корректно передал ее…» Далее в протоколе следовало более подробное описание места и времени.

Фрау Брайтштрассер со второго этажа еще спала, а мозг ее был переполнен громоздящимися одно на другое впечатлениями. Утренние лучи солнца освещали ее сморщенное, лимонного цвета, лицо, а губы шевелились беззвучно, как зев у лягушки, сидящей на краю болота.

На первом этаже, в квартире справа, храпел, лежа на спине, шарфюрер Йодлер, и храпел так, как если бы он только что выполнил тяжелую работу. Рядом с ним, свернувшись клубочком, словно перепутанная собачонка, лежала Мария.

Квартира слева пустовала. Блоклейтер, которому она принадлежала, лежал в подвале. Он был мертв.

Самолет ждал полковника фон Штауффенберга точно в назначенное время на взлетной полосе аэродрома в Рангсдорфе. Его плоскости слегка дрожали – пилот запустил двигатель, чтобы прогреть мотор.

Самолет предоставил в распоряжение Штауффенберга генерал от артиллерии Эдуард Вагнер, генерал-квартирмейстер главного штаба сухопутных войск. Это была надежная машина, но без радиооборудования, которое применялось в авиации еще не везде. Опытный пилот занимался проверкой приборов – время приближалось к семи.

Автомобиль полковника Штауффенберга остановился на краю летного поля. Из него вылезли Клаус, его брат Бертольд и обер-лейтенант фон Хефтен. Их уже ожидал генерал-майор Гельмут Штиф. Он также принадлежал к числу посвященных, а в этот день летел вместе с ними в ставку фюрера.

Офицеры приветствовали друг друга по-товарищески – казалось, различий в званиях для них не существовало. Штауффенберг хлопнул по одному из портфелей, которые нес его адъютант, словно хотел тем самым сказать: «На этот раз все пройдет удачно».

Хотя было раннее утро, лица офицеров блестели от жары, но голос полковника Штауффенберга звучал, как никогда, звонко:

– Как вы себя чувствуете, господин генерал?

– Довольно хорошо, – ответил улыбаясь Штиф. – А ваша энергия и бодрость укрепляют мою уверенность в успехе нашего дела. – И почти без всякого перехода он поинтересовался: – Вы убеждены, что на этот раз все пойдет по порядку? – Слова его не были проявлением озабоченности или сомнений, скорее, в нем говорил привыкший к четкому планированию штабной офицер.

– Стопроцентной гарантии нет, – ответил Клаус фон Штауффенберг несколько раздраженно, – но исходя из чисто человеческих возможностей все подготовительные меры осуществлены с максимальной точностью.

Обер-лейтенант фон Хефтен высоко поднял оба портфеля, которые были у него в руках. Его обычно дружелюбное мальчишеское лицо казалось возбужденным.

– На этот раз мы подстраховались вдвойне! Если не сработает один заряд, у нас есть другой.

– А ваты для больного глаза у тебя достаточно? – озабоченно спросил брата Бертольд.

– Да, спасибо.

Генерал-майор Штиф задумался. Ему пришлось пережить на своем веку немало разочарований, даже когда все планировалось самым тщательным образом, и он не мог, да и не хотел, забывать об этом. Поэтому, чуть помедлив, он сказал:

– Решающее значение будет иметь то, насколько четко сработает информационный аппарат. Но это очень сложное дело.

– Тогда надо все упростить! – воскликнул обер-лейтенант фон Хефтен.

Обер-лейтенант, как и многие молодые участники заговора, являлся сторонником радикального решения вопроса, не слишком-то задумываясь о последствиях, в то время как генерал-полковник Бек и другие представители командования сухопутных войск были «мыслителями», а Ольбрихт и Бракведе занимались планированием. Штауффенбергу же предстояло сегодня одним ударом разрубить гордиев узел – претворить все их планы в жизнь.

– Время теорий прошло, – сказал Клаус. – Еще несколько часов – и мы будем знать, где окажемся.

Он склонил в задумчивой покорности голову, будто отдавал себе последний приказ, потом выпрямился, кивнул на прощание брату и поднялся в самолет.

Пилот перевел двигатель на повышенные обороты. Небо было безоблачным. Конус, показывающий направление ветра, свисал как тряпка. Разрешение на взлет было дано с точностью до минуты в семь часов утра. Машина понеслась по взлетной полосе, затем оторвалась от земли и стала набирать высоту.

Бертольд фон Штауффенберг долго смотрел вслед самолету, пока он не превратился в точку, мерцающую на горизонте. Его лицо оставалось бесстрастным, и лишь глаза подернулись влагой.

Подвал в доме номер 13 по Шиффердамм был разделен дощатыми перегородками на отдельные отсеки по числу квартир. В летнюю жару здесь гнил последний картофель, хранились жалкие остатки угля, на полках стояли уцелевшие банки с компотами и маринадами. Чемоданы, ящики и коробки, в которых прятали наиболее ценные вещи, громоздились до самого потолка. Однако проход был оборудован под «бомбоубежище».

Здесь-то и лежал труп Иоахима Йодлера – бывшего блоклейтера и управляющего домом. Йодлера-старшего положили поперек одной из скамеек, стоявших посередине. На его рубашке расплылось кроваво-красное пятно величиной с ладонь.

Фрау Валльнер была первой, кто его обнаружил. Она собиралась взять кое-что из мясных консервов, чтобы сделать приятное своему «гостю» после столь неспокойной ночи. Увидев труп Йодлера, она сделала шаг назад, затем внимательно осмотрелась и, убедившись, что одна в подвале, пробормотала:

– Таким я его и представляла в своих мечтах.

Потом фрау Валльнер все же решила: будет лучше, если она сделает вид, что ничего не заметила, и быстро удалилась. По лестнице она поднималась почти бегом.

В этот момент она и наткнулась на Шоймера. Тот поздоровался с ней, стараясь придать себе солидности: он вроде бы приподнял шляпу и одновременно воздел руку в гитлеровском приветствии. Точно определить это было бы практически невозможно – так хорошо он напрактиковался.

– Уже на ногах? – спросил он по-соседски дружелюбно. – Небольшая утренняя прогулка, не правда ли? У меня тоже появилась в этом потребность, надо насладиться новым днем.

– Если вы зайдете в подвал, взгляните, пожалуйста, на мой замок с секретом, – попросила фрау Валльнер. – Не дай бог, его взломают или я забуду запереть. В нынешнее время все может случиться.

Настроенный дружелюбно по отношению к людям, штудиенрат Шоймер быстрыми шагами спустился вниз по лестнице. Но не прошло и десяти минут, как он возвратился, заметно побледнев. Когда он увидел Йодлера, то воскликнул: «О боже!» – что было непроизвольным проявлением набожности, которую он обычно, как истинный философ, старался не выказывать. А после некоторых размышлений «философ» решил не только забыть о своем восклицании, но и вообще сделать вид, будто ничего не заметил.

– Хайль Гитлер, фольксгеноссин Шульц! – воскликнул капитан фон Бракведе иронически. – Удалось убрать уже всю грязь, которую натаскали за вчерашний день?

– Благослови вас бог, господин граф! – ответила уборщица и посмотрела на него, прищурившись. – Вы прекрасно выглядите. Видимо, хорошо провели ночь.

Бракведе спал всего несколько часов, но это не имело значения. Да и матушка Шульц относилась к числу тех, кому граф покровительствовал, – ее прислал один из его друзей, поскольку гестапо начало проявлять к ней интерес. Поэтому считалось, что на Бендлерштрассе она отбывает трудовую повинность.

Капитан пригласил матушку Шульц на чашечку кофе и был к ней внимателен, как к гостье. Впрочем, так оно и было на самом деле. А матушка Шульц знала, кто интересует графа в настоящее время – сотрудники, работавшие на Бендлерштрассе по ночам.

Однако по наблюдениям матушки Шульц никто особого рвения не проявлял, за исключением, пожалуй, друзей графа фон Бракведе.

– А полковник Мерц фон Квирнгейм вообще ни на минуту не расстается с письменным столом!

Они продолжали шутить еще некоторое время. Капитан фон Бракведе ценил сведения, добытые его людьми в течение ночи, – они помогали ему составить более полное представление о том, что творилось в этом доме.

– А что, этот Герберт тоже с некоторых пор относится к числу ваших друзей? – поинтересовалась матушка Шульц. – Во всяком случае, он упорно говорит об этом. Но я ему особенно-то не доверяю.

– Почему же вы ему не доверяете? – спросил капитан с подковыркой.

– Потому что он не умеет смеяться. У него не получается даже простой улыбки. Я бы такому не доверила даже орехи колоть.

– Вам бы работать в уголовной полиции, – заметил капитан.

– Как только представится возможность, я попытаюсь туда устроиться.

Затем граф Бракведе спустился на второй этаж по лестнице, покрытой плитами, имитирующими мрамор. Работа здесь еще только-только начиналась, поскольку офицеры в основном придерживались золотого правила чиновников – лишь бы время шло.

Однако генерал Ольбрихт был уже на месте, и они вместе с полковником Мерцем фон Квирнгеймом сверяли списки сбора по тревоге.

Капитан фон Бракведе присоединился к ним и, склонясь над бумагами, спросил:

– Очевидно, пытаетесь вскрыть источники возможных ошибок?

– Наш план сбора по тревоге переработан недавно с особой тщательностью, – заверил его генерал Ольбрихт. – Как только получим сведения, что у Штауффенберга все прошло по плану, мы начнем действовать.

Полковник Мерц фон Квирнгейм кивнул и добавил:

– На этот раз мы все ставим на карту, поэтому действовать будем не шаг за шагом, а сразу широким фронтом, всеми наличными силами и средствами. Это мероприятие вам по душе, не правда ли?

– К тому же оно соответствует и моим принципам, – заметил капитан фон Бракведе дружелюбно. – Но иногда на душе становится так тяжело, особенно когда задаешь вопрос: а что будет, если все закончится провалом?

– Тогда с нами будет покончено, – сказал генерал просто.

– Не следовало ли даже возможную катастрофу предусмотреть в наших планах, как это делают генштабисты, перед тем как начинать сражение? То есть возможное отступление, с тем чтобы избежать полного поражения.

Полковник Мерц фон Квирнгейм даже подался вперед:

– Вы имеете в виду принятие некоторых мер безопасности?

– Скажем лучше – мер предосторожности.

– Каких, в частности?

– В этом здании, например, слишком много бумаг, – заявил капитан. – Большую часть из них необходимо заблаговременно сжечь, чтобы они ни при каких обстоятельствах не попали в чужие руки. Об этом вы подумали?

– Конечно, – ответил Ольбрихт. – Подобные мероприятия предусмотрены, если что-то пойдет не так. При этом не следует забывать, что некоторые документы представляют собой, так сказать, историческую ценность…

– Господа, о вечности мы еще успеем подумать! – воскликнул капитан фон Бракведе иронически. – Речь идет прежде всего о требованиях сегодняшнего дня. И тут я могу посоветовать вам лишь одно: очистить все основательно! Сожгите все, без чего можно обойтись. Оставшееся же необходимо укрыть где-нибудь в безопасном месте. Что касается меня, то я уже это сделал.

Портфель все еще стоял у кровати, на которой лежали Элизабет и Константин. Полыхающее жарой солнце нового дня начинало проникать даже сквозь занавески.

– Я люблю тебя, – шептал Константин, целуя девушку в шею, и повторял снова: – Я люблю тебя…

– Да… – отзывалась Элизабет – в последние часы она говорила только это одно-единственное слово.

Оштукатуренный потолок высокой комнаты, отделанный бледно-серым орнаментом из роз, казалось, начал опускаться на них, наподобие крышки гроба, и они прижались друг к другу с закрытыми глазами.

Константину представлялось, что он падает в глубокую пропасть. Но вот он остановился, подхваченный ее руками, а все его тело начало лихорадить. Тяжело дыша, он спросил:

– А ты меня тоже любишь?

– Да, – сказала она снова торопливо и тихо и, обнимая его, добавила: – Помни всегда о том, что я тебя люблю, никогда об этом не забывай.

Она спрятала свое лицо в его руках. Яркое утреннее солнце припекало все сильнее. Однако ей не хотелось открывать глаза, она лишь дрожала от счастья и страха.

Дом номер 13 по Шиффердамм, казалось, плыл в неизвестность на гребне из пены, которая ни в коей мере не могла служить опорой. Окружающее перестало для них существовать, остались только они одни. И Элизабет вскрикнула, замирая.

А портфель из светло-коричневой кожи в ярких солнечных лучах светился, как сигнал предупреждения.

В 10.15 самолет связи «хейнкель» после трехчасового полета приземлился в районе Растенбурга в Восточной Пруссии. Первым из него вышел полковник Штауффенберг, генерал-майор Штиф и обер-лейтенант Хефтен – вслед за ним. Их фигуры отбрасывали длинные тени на изъезженную и исхоженную землю.

Пилот вытер пот со лба и с достоинством кивнул фон Хефтену, когда тот предупредил:

– В полдень будьте, пожалуйста, готовы к обратному полету в Берлин. После нашего появления вы должны будете взлететь через несколько минут.

Пилот был прежде всего солдат. Он получал приказы и выполнял их, как все другие солдаты. Как раз на это и рассчитывали люди с Бендлерштрассе. На этом же убеждении был основан и весь план «Валькирия». Приказы отдавались, и они должны были выполняться. Таково было положение дел в Германии.

Полковник фон Штауффенберг пытливо осмотрелся вокруг. Все шло по плану. Они приземлились с точностью до минуты. Машина показала себя в воздухе с лучшей стороны.

Малолитражный автомобиль повышенной проходимости подъехал к ним на небольшой скорости. Его выслал за Ними комендант аэродрома при ставке фюрера. Штиф и Штауффенберг сразу сели в машину, не проронив ни слова, а обер-лейтенант фон Хефтен немного поболтал с водителем. Затем и он занял свое место, с большой осторожностью придерживая оба портфеля.

– Должен ли я ехать на повышенной скорости? – предупредительно спросил водитель.

Штауффенберг ответил отрицательно – на поездку требовалось от двадцати пяти до тридцати минут, как предусмотрено планом.

Они проезжали лесом, где ветви корабельных сосен переплетались наподобие рук молящихся. Затем их снова окружило какое-то светлое и зеленое мерцание, по большей части березы с серебристо-белыми стволами. Теплый сырой воздух овевал их лица.

Клаус фон Штауффенберг глубоко вдыхал запахи, исходящие от разогретой земли, от пушистого мха и капелек смолы, которые напомнили ему леса его детства, прогулки с Бертольдом, уединенные часы, когда строки стихов звучали словно перезвон колокольчиков.

Спутники смотрели на него улыбаясь. В то же время обер-лейтенант фон Хефтен осторожно ощупывал портфели, а генерал Штиф глядел не отрываясь темными задумчивыми глазами на разбитое полотно дороги. Воспоминания о бесконечной цепи неудач действовали на него угнетающе. А что их ждет сейчас? Неапробированный взрывной заряд, вызывавший сомнения запал, не поддающиеся контролю поступки Гитлера! Да и практический опыт применения бомб был весьма любопытен. Оказывается, легкая колышущаяся портьера при определенных условиях может обеспечить безопасность стоящих за ней людей не хуже бетонной стены. При мощном взрыве значительная часть постройки рушилась, однако находившиеся в непосредственной близости от эпицентра взрыва гипсовые фигуры оставались абсолютно невредимыми.

Неожиданно улыбнувшись, Штауффенберг наклонился вперед и сказал Штифу:

– Знаете, что весьма примечательно? У меня уже выработалась привычка разрабатывать планы с величайшей тщательностью, точно так же я поступил и на этот раз. И вот я пришел к заключению, что нельзя предусмотреть абсолютно все – даже для одного какого-либо человека, тем более – для народа, не говоря уже о том, что мы называем судьбой.

– И ей-то, по вашему мнению, мы себя и вверяем?

– Не только! Мы просто-напросто являемся ее составной частью. И нам, по моему мнению, остается лишь одно – быть готовыми ко всему. А это главное.

В 10.45 они подъехали к ставке фюрера.

Примерно в это же время ефрейтор Леман появился на Бендлерштрассе. На нем была голубая блуза монтера – в конце концов, в его документах значилось, что он работает крановщиком в Западном порту, а сегодня числится больным.

– Что нужно отремонтировать? – спросил он, входя в роль.

Капитан фон Бракведе сразу затащил его в свой кабинет.

– Сначала вы немного отдохнете. Пока все не закрутится, пройдет несколько часов. А кроме того, вы выглядите немного усталым, дружище.

– Внешность обманчива, – заверил его Гном. – Оно, конечно, не хватает продовольственного обеспечения генерального штаба, да и спецпайка Герберта, ну а в общем я бодр и чувствую себя как рыба в воде. Последнюю же ночь я провел вместе с двумя студентками. Как видите, одно событие следует за другим.

Они еще некоторое время поболтали о том о сем. Леман потребовал коньяку, а фон Бракведе хотел знать все подробности.

– Представьте себе, – сказал ефрейтор совершенно серьезно, – пока мы тут занимаемся планированием, незнакомые нам единомышленники рискуют каждую ночь собственной головой. Пока мы тут исписываем целые кипы бумаги, они там пишут лозунги на стенах и спасают людей от смерти…

Фон Бракведе кивнул:

– Это мне известно. Мы намного сильнее, чем когда-то предполагали.

– Чего нам, по-видимому, не хватает, так это, как говорят наши генштабисты, координации сил и средств, а попросту – контактов графской группы с группой демократов, – высказал свое мнение Леман.

– А где же в таком случае группа ефрейторов?

– У меня большое желание создать ее.

Во время своего пребывания в Париже Леман сделал весьма интересное открытие: там все нити заговора держал в своих руках подполковник Цезарь фон Хофаккер. Так вот он был не только родственником Штауффенберга и свидетелем при бракосочетании Бракведе, но и другом десятку других, принадлежавших к кругу заговорщиков людей.

– Круг этот значительно шире, – заявил улыбаясь капитан. – Один из самых надежных наших людей является зятем генерала Ольбрихта. Мой отец хорошо знал генералов Бека и Штюльпнагеля, они часто бывали в нашем доме. Гёпнер был когда-то начальником Штауффенберга. А наш доктор знаком с широким кругом духовных лиц. Юлиуса Лебера поддерживает значительное число ветеранов рабочего движения. За Карлом Гёрделером стоят представители промышленности.

– Настоящее сборище родственников! – воскликнул Гном и добавил: – Но я понимаю, что вы хотите этим сказать: необходимо всецело доверять друг другу.

– А в наше время это возможно лишь в том случае, когда люди знают друг друга достаточно хорошо. В конце концов, мой дорогой, вопрос идет не о взаимных симпатиях или общности взглядов, а о жизни и смерти.

– И все же нам следовало бы уделить больше внимания тем, кто не является ни нашими личными друзьями, ни товарищами по полку, – заметил Леман.

– Ах, мой дорогой, не надо выискивать ошибки и упущения, я и сам занимался этим в течение последних лет. Не слишком-то хорошо я чувствую себя сейчас в своей шкуре. Мы живем в такое время, что даже продохнуть не успеваешь, не забывайте об этом. И мы должны благодарить бога, что нам удалось хоть что-то сделать к сегодняшнему дню.

– И он еще не кончился, – сказал Леман. – В последнее время я часто вспоминаю свою мать. Она всегда говорила: «Как бы ты ни старался быть ангелом, не успеешь и оглянуться, как окажешься в лапах дьявола».

Труп в подвале дома номер 13 по Шиффердамм был, так сказать, официально обнаружен Эрикой Эльстер, которая отреагировала на это очень просто. Определив, что этот человек мертв, она посмотрела на часы – было 11.15, – поднялась на первый этаж и позвонила жене Йодлера-старшего. Поскольку никто не отозвался, она позвонила в дверь напротив его сыну.

Йодлер-младший появился на пороге в полураздетом виде. Он осклабился и спросил:

– По-видимому, вы не ко мне? Я, собственно, в отпуске и немного прикорнул. Но если вы все же…

Эрика вела себя довольно скромно – момент был чересчур неподходящим. Она лишь бросила короткий взгляд на поросшую волосами, как у гориллы, грудь шарфюрера и сказала:

– Вам следовало бы поскорее позаботиться об отце – он лежит в подвале.

– Он что, пьян, что ли? – не понял Йодлер-младший.

Эрика нисколько не поколебалась сообщить шарфюреру правду, ее даже немного заинтересовало, какова же будет ответная реакция.

– Нет, он мертв.

Йозеф Йодлер широко раскрыл глаза – на несколько секунд он остолбенел. По его внешнему виду нельзя было ничего определить. Наконец он изрек:

– Наверное, несчастный случай или что-нибудь в этом роде, а? Ну да я сам посмотрю.

Он спустился в подвал. Эрика последовала за ним: спектакли любого рода ее интересовали. Она немного удивилась, когда увидела, как сын наклонился над отцом. Действовал он вполне профессионально – вероятно, ему приходилось часто иметь дело с трупами.

– Застрелен, – произнес он, деловито выпрямляясь. – Как узнаешь – кем? Фрейлейн Эльстер, надеюсь, это не ваша работа?

– Святая правда, нет! И это все, что я знаю…

Йозеф Йодлер не проявил особого волнения. Если он решил продемонстрировать свое самообладание Эрике, то это ему удалось.

– Ну да, – сказал он. – В конце концов идет война, и может произойти всякое, ведь повсюду шныряют темные личности. А может быть, все-таки несчастный случай? Или самоубийство? – Он постоял, задумавшись. – Что же теперь делать?