Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Когда Ульянцев в сопровождении Агаева, Талышинского, Сергея и Салмана вошел во двор, здесь яблоку негде было упасть: ремесленники, мастеровые, торговцы, сельчане сидели на циновках и свертках мешковины и с любопытством разглядывали главного русского комиссара.

Ульянцев поднялся по ступеням лестницы, вежливо поклонился священнослужителям, настороженно отступившим назад, и обратился к народу:

– Здравствуйте, братья-мусульмане…

– Салам, мусульман гардашлар! – начал переводить Талышинский.

Поздно вечером, когда Ленкорань погрузилась в сонную тишину и далекий собачий лай стал слышней, Ульянцев сел за письменный стол и вывел первую, привычную фразу: "Добрый день, дорогая любовь моя Танюша…"

14

Довольный разговором с Ильяшевичем, Сухорукин поспешил домой: через час к нему должен был прибыть важный гость из Баку, и по этому случаю он пригласил к себе Мамед-хана и купца Алексеева. Однако Алексеев, сославшись на недомогание, сообщил, что пришлет вместо себя поручика Хошева.

Сухорукин жил на Зубовской, в угловом доме, во дворе аптеки. Вход к нему был со двора, но можно было попасть и через кабинет управляющего аптекой. Именно этим ходом и пользовались нынешние гости.

Первым пришел Мамедхан. На нем не было ни белой черкески, ни кинжала с перламутровой рукояткой – в комнату вошел бедно одетый крестьянин в поношенной чухе и овчинной папахе. В тот день, когда большевики взяли власть, Мамедхан бежал в горы Лерика, решил отсидеться в глухом селе, присмотреться, разобраться в происходящем. Он не верил, что Советская власть удержится долго. Мусаватское правительство не допустит этого. Значит, и он должен быть готов к схватке с большевиками. В горах можно собрать сотни верных людей, создать отряд. Надо призвать мулл и сеидов, объявить "газават" – поднять мусульман против русских, будь они большевиками или белогвардейцами. И Мамедхан начал действовать.

Сейчас, когда он вошел в аптеку и скрылся в кабинете управляющего, на улице, зорко наблюдая за домом, расположилось человек десять его личной охраны, с виду – обычные мирные сельчане, на деле же – отборные головорезы его большой банды, которая совершала скорые воровские набеги на азербайджанские и русские села, вырезала, грабила, насиловала, жгла и ветром уносилась, избегая стычек с красноармейцами. Наставником банды, ее начальником штаба был турецкий офицер, отколовшийся от армии Нури Паши. Его имени никто не знал, а все называли Забит-эфенди – господин офицер. Этот Забит-эфенди перелицевал Мамедхана в Мамед-эфенди. Забит-эфенди отговаривал Мамед-эфенди идти в Ленкорань, но он все-таки пришел.

Вскоре появился и поручик Хошев. Он относился к числу тех молодых офицеров, которые боготворили "батюшку" Ильяшевича, были влюблены в него, как гимназистки в популярного артиста. Хошев отрастил усы а-ля Ильяшевич, подражал его походке, манерам, речи.

Сухо поклонившись Мамедхану, Хошев фамильярно обратился к Сухорукину:

– Здравствуйте, батенька. Алексеев велел кланяться вам и извиниться: болеет…

– Что с ним такое?

– Хе, – презрительно усмехнулся Мамедхан. – В штаны намарал со страху. ЧК боится.

– Грубая шутка, Мамедхан! – резко ответил Хошев.

– Что, правда глаза колет? – распалился Мамедхан. – Мы вам сколько твердили: отдайте власть мусавату! Мы позовем турок, турок нет – позовем англичан. Кого хочешь позовем! Перережем большевиков, выбросим в море. Нет, уперлись как бараны!

– Господа, господа, – обеспокоился Сухорукин.

– Ну и что получилось? – продолжал Мамедхан. – Как говорят мусульмане, ни плов Али, ни плов Вели нам не достался. Собака убежала и веревку унесла.

– Меньше путались бы у нас в ногах! – бросил Хошев.

– Что? Мы у вас в ногах путались или вы у нас? На него посмотри, ради бога! Как говорят мусульмане, в лодке сидит, с лодочником скандалит! Ада, Хошев, не твои ли муганские свиноеды Алексеев, Аникеев, черт знает, кто еще, все время кричали в Пришибе: "Россия! Россия!" Ну и где твоя Россия? Где твой Деникин?

– Придет, – уверенно ответил Хотев. – Дайте срок, и в Баку придет, и сюда.

– На вот! – Мамедхан сунул Хошеву под нос кукиш.

Хошев вздрогнул от неожиданности и отпрянул назад.

– Ну господа, господа… – пытался успокоить спорящих Сухорукин. – Прошу вас, господа…

– Не понимаю, Терентий Павлович, для чего вы пригласили меня? Выслушивать оскорбления этого дикаря?

– Дикарь – твой отец, дикарь – твой дед! – взбеленился Мамедхан.

– Не смейте оскорблять моего отца! – крикнул Хошев.

– Ха, обиделся! Да ты отца за бутылку водки продашь. Как большевикам продали Мугань, ты и твой полковник Ильяшевич.

– Да перестаньте же вы! – вышел из себя Сухорукин, но Мамедхан и Хошев словно забыли, зачем пришли.

– Замолчите, или я пристрелю вас! – выкрикнул Хошев и вытащил из кармана брюк пистолет.

Мамедхан выхватил из-за пазухи наган.

– Хо! Напугал! Клянусь могилой отца, мозги вытрясу, мальчишка!

Сухорукин, оказавшись между двух огней, отпрянул назад и закричал с дрожью в голосе:

– Вы с ума сошли! В моем доме! Сейчас нагрянет ЧК! Прекратите немедленно! Смею вас заверить… – Он осекся, словно испугавшись собственного крика и заметив, как при упоминании ЧК оба спорщика спрятали пистолеты. – Ну как можно, господа? Вы словно две кошки в одном мешке. Надо думать о спасении родины, а вы…

– Без вас обойдемся, – буркнул Мамедхан, отойдя в дальний угол комнаты.

– И мы без вас обойдемся! – не хотел уступать Хошев.

– Друзья, – примирительно начал Сухорукин, – будьте же благоразумны. Смею вас заверить, Мамедхан, вы не нравы в своих суждениях о полковнике Ильяшевиче.

– Слепому и то видно.

– Нет, нет, вы ошибаетесь. Вот придет еще один гость, я вам такую новость сообщу! Только прошу вас, не ссорьтесь, подайте друг другу руки, и забудем прошлое. Ну же!

– Руки не подам. Он поганый, свинину ест…

Хошев не успел ответить. В дверь постучали условным стуком.

– Идет! – таинственным шепотом произнес Сухорукин. – Господа, прошу вас, хоть при нем… – Сухорукин прошел в узкий коридорчик между квартирой и аптекой, а Мамедхан и Хошев, разойдясь в разные концы комнаты, нетерпеливо ждали появления таинственного гостя.

Вернулся Сухорукин, за ним вошел молла. Он пристально посмотрел на Мамедхана и Хошева, молча снял чалму, бросил ее на руки Сухорукину, словно слуге, отодрал черную бороду, сбросил абу, и перед пораженными Мамедханом и Хошевым предстал полковник Ролсон в штатском костюме.

– Добрый вечер, джентльмены!

– Вай, мистер Ролсон? – обрадовался Мамедхан. – Какими судьбами? Добро пожаловать!

– Садитесь, господа, – предложил Ролсон, усаживаясь в кресло.

Он тут же извлек из кармана резиновый кисет и трубку, набил ее и раскурил. Он еще не выпустил дыма, а Сухорукин приложил руку ко рту и вежливо покашлял. Затянувшись, Ролсон начал:

– Итак, джентльмены, мы не виделись всего полтора месяца. За это время произошли прискорбные события, в которых повинны вы. – Он ткнул трубкой в сторону Сухорукина, потом посмотрел на Хошева: стоит ли говорить о нем? И этот взгляд задел самолюбие Хошева. – И вы. – Ткнул трубкой в сторону Мамедхана. – Генерал Томсон призывал вас объединиться и бороться с большевиками сообща. Вы не прислушались к его мудрому совету. И вот печальный результат вашей бесконечной свары, вашего национального антагонизма.

– Вы правы, мистер Ролсон, именно национального антагонизма, – скорбно покачал головой Сухорукин. – Смею заметить…

– Пора положить ему конец! – не дослушал Ролсон. – Что вы делите шкуру неубитого медведя? Вы понимаете значение Советской Мугани в тылу Азербайджана, в тылу Деникина, у самой границы с Персией? Дурной пример заразителен, джентльмены. Завтра большевики захватят власть в других уездах, свергнут мусават, изгонят нас с Кавказа, вонзят нож в спину Деникину. А Персия? Что, если там вспыхнет народное восстание? Мы и так сдерживаем Кучук-хана, возомнившего себя новым Саттар-ханом!..

– Мистер Ролсон…

– Прошу не перебивать! – строго оборвал Ролсон, подымил трубкой и продолжал: – Ни британское командование, ни мусаватское правительство, ни командование Добровольческой армии не могут мириться с положением, создавшимся на Мугани. В этой связи я имею сообщить вам следующее. Делегация Бакинского русского национального совета во главе с мистером Подшибякиным недавно ездила в Екатеринодар и была принята в ставке самим генералом Деникиным Генерал гарантировал неприкосновенность северных границ Азербайджана, если мусаватское правительство раздавит гнездо большевиков на Мугани, В свою очередь генерал Томсон также потребовал покончить с муганским эпизодом. Вам известно, что правительство Хана Хойского объявило экономическую блокаду Мугани. Наши военные корабли блокируют Мугань с моря. В ближайшее время мусаватское правительство направит в персидскую Астару большой отряд Джамал-бека. Сигнал к выступлению со стороны Сальян ждет армия генерала Салимова. Наше командование снабдило… Я думаю, здесь можно говорить откровенно? – Ролсон строго оглядел всех, желая подчеркнуть конфиденциальность сообщаемого. – Наше командование снабдило деньгами, оружием и боеприпасами националистические отряды Шахверана, Рамазанова, Халил-бека и ваш, Мамедхан. – Он ткнул трубкой в его сторону.

Мамедхан благодарно закивал, а Хошев метнул на него злой и презрительный взгляд.

– Как видите, джентльмены, петля на шее муганских комиссаров стянута.

– Смею заметить, это замечательно! – вставил Сухорукин. – Вы позволите, мистер Ролсон? – Ролсон кивнул. – Друзья, сегодня утром я имел откровенный разговор с полковником Ильяшевичем.

– Вы виделись с "батюшкой"? – вспыхнул Хошев. – Что же он сказал? Долго ли еще ждать?

– Увы, господа, я не могу раскрывать его планов. Я связан честным словом. Но смею вас заверить, ждать осталось недолго. В ближайшие дни в Ленкорани что-то произойдет!.. – Сухорукин закатил глаза и стал раскачиваться из стороны в сторону.

Глядя на его нескладную фигуру, Мамедхан иронически улыбнулся.

– Мусульмане говорят: не подыхай, мой ишак, скоро клевер зацветет.

Хошев оскорбился и не остался в долгу.

– Мусульмане только и знают, что сыплют поговорками да цитатами из Корана.

– С помощью аллаха наши моллы объявили газават, и я собрал большой отряд. Скоро всех большевиков перережем!

– Посмотрим, посмотрим, – усмехнулся Хошев. – Не говори "гоп", пока не перепрыгнул.

– Господа, господа, – заволновался Сухорукин.

Мамедхан побагровел готовясь к ответной атаке, но Ролсон опередил его:

– С богом, Мамедхан! – Он ткнул трубкой в сторону Хошева: – А вы, поручик, передайте вашим муганцам: британское командование настоятельно рекомендует выработать единую линию действий с мусульманами. – Хошев хотел что-то сказать, но Ролсон не дал ему раскрыть рта. – Да, да, поручик, вместе с мусульманами – против большевиков! Поучились бы у большевиков, черт возьми! У них мусульманские, русские, армянские, грузинские рабочие сообща борются против мусульманских, русских и грузинских "эксплуататоров". А вы… готовы глотки перегрызть друг другу! И вообще, больше гибкости, джентльмены! Больше… ну как бы это сказать… игры воображения! Вспомните, какую историческую роль сыграл генерал Бичерахов.

– Генерал? – переспросил Сухорукин, предполагая, что Ролсон оговорился, назвав полковника Бичерахова генералом.

– Да, да, наше командование произвело его в генерал-майоры. Вот и вы подарите ленкоранским комиссарам своего троянского коня.

– Еще чего! – возмутился Мамедхан. – Большевики у меня все отняли, еще и коня им дарить?

Ролсон громко рассмеялся.

– Мистер Ролсон имеет в виду Гомера, – подсказал Сухорукин.

– Гомер кто такой? Еврей? Это у него спроси, – мотнул он головой в сторону Хошева. – У них в Привольном все евреи.

Ролсон снова рассмеялся и обратился к Хошеву:

– А вы, поручик, слышали о троянском коне?

– Наши муганские кони ничуть не хуже, – уклончиво ответил Хошев.

Ролсон рассмеялся еще веселее, с удовольствием.

– Господа, – снисходительно улыбнулся Сухорукин и тоном учителя стал пояснять: – Древнегреческий поэт Гомер в своей поэме "Одиссея" рассказывает о воине между греками и троянцами. Греки девять лет не могли взять Трою. И тогда они пошли на хитрость: соорудили большого деревянного коня и поместили в нем своих воинов. Троянцы решили, что конь принесет нм счастье, втащили его в город. Ночью греческие воины выскочили из коня, открыли ворота, впустили свое войско, и оно овладело городом.

Ролсон слушал Сухорукина и одобрительно кивал головой, наслаждаясь рассказом о классическом коварство, а когда тот кончил, наставительно сказал:

– Вот бы и вам так!

– Именно так и поступит полковник Ильяшевич! – уверенно заявил Сухорукин.

Раздался условный стук в дверь. Сухорукин пошел открывать и вернулся побледневший и растерянный. Вслед за ним, переваливаясь по-утиному, вошел Рябинин.

– Господа… – Сухорукин осекся.

– "Батюшку" нашего, полковника… арестовали! – доложил Рябинин.

– Как арестовали? За что? – кинулся к нему Хошев.

– Не могу знать, а только одно скажу: арестован.

– Вот тебе и троянский копь! – усмехнулся Мамедхан.

– Надо полагать, джентльмены, этот новый комиссар…

– О, вы не знаете его! – выскочил Сухорукин.

– Прошу не перебивать!.. Новый комиссар принялся исправлять оплошности здешнего совдепа, который до сих пор оставлял на свободе многих из вас, – он оглядел присутствующих, – а вы не воспользовались своей свободой. Думаю, пора переходить от слов к делу! – Ролсон у зеркала наклеил бороду, надел чалму и абу. – Хочу надеяться, что в следующий раз, и очень скоро, я смогу приехать к вам без этого маскарадного костюма.

– Мистер Ролсон, я провожу вас, там мои люди, – предложил Мамедхан, не желавший больше задерживаться здесь. – Я тоже скоро вернусь. – Он вызывающе посмотрел на Хошева. – И не в этом, – подергал он свои лохмотья, – в белой черкеске, на белом коне вернусь! Всех перережу!

– Да, да, возвращайтесь скорей!.. – рассеянно бормотал Сухорукин, провожая их до двери аптеки. Возвратясь, нервно вышагивал по комнате.

– Арестован… Арестован…

– Что ж теперь будет, Терентий Павлович?

Сухорукин остановился и посмотрел на Хошева так, словно впервые видел его:

– Вы еще здесь? – Потом вдруг схватил его за руку: – Вы!.. Вы будете нашим троянским конем!

– Я? Троянским конем?

– Да, да, да! Этот вернется, смею вас заверить, – он посмотрел в сторону двери, – вернется и перережет и большевиков, и нас заодно. Так вот, вам надо, не мешкая, сколотить отряд. И как только Мамедхан двинется на Ленкорань, вы предложите комиссарам свои услуги.

– Какие услуги? В чем?

– О господи боже ты мой! – всплеснул длинными руками Сухорукин. – Ну, скажете, что ваш отряд готов сражаться на их стороне с мусаватскими бандами…

– Понял, все понял! – загорелся Хошев. – Я вырву "батюшку" из рук комиссаров!

– Поспешайте, пока они не пустили его в расход.

Хошев вздрогнул. Козырнул, щелкнув каблуками:

– До скорой встречи!

Сухорукин снова зашагал по комнате, напряженно обдумывая что-то. Остановился, услышав голос Рябинина:

– Неужели они расстреляют батюшку полковника?

– Где он сидит?

– В Ханском дворце, на третьем этаже.

– Ты имеешь доступ к нему?

– Допустят.

Сухорукин наклонился к самому уху Рябинина:

– Слушай, Рябинин, а ты мог бы… умертвить его?

Рябинин испуганно отпрянул, замахал руками:

– Что вы, что вы, господь с вами, Терентий Павлович! Да как у вас язык поворачивается? Пролить кровь нашего "батюшки"!..

– Да зачем же кровь проливать? Я говорю умертвить, а не убить. Передашь ему микстуру или порошочки… якобы от малярии…

– Бог с вами, Терентий Павлович, а только я на такое не способен, – хмуро ответил Рябинин.

– Ах, как это взорвало бы Мугань, как взбудоражило бы! – Глаза Сухорукина лихорадочно засверкали. – Неудержимый поток хлынул бы в Ленкорань, разорвал бы на куски, растоптал бы комиссаров!

Рябинин со страхом смотрел на этот приступ садистской ярости. Но вот глаза Сухорукина погасли, и он устало усмехнулся.

– Ну да ладно, братец, я просто к слову сказал… А вот комиссара Отраднова не мешало бы убрать.

– Этого можно, – согласно кивнул Рябинин.

Сухорукина поразила такая готовность.

– Сам?

– Есть подходящий человек.

– Ну-ну…

И Сухорукин зашагал по комнате, снова уйдя в свои размышления.

15

Ульянцев не переставал удивляться: что за диковинные деревья растут в здешних лесах. Но больше всего его поражало железное дерево, не похожее ни на одно растение, виденное им в заморских странах. Вместо одного ствола сразу несколько, корявые ветви, прикоснувшись, срослись друг с другом и с ветвями рядом стоящих деревьев, придавая лесу какой-то фантастический, сказочный вид. А рядом – небольшое стройное дерево с ажурно вырезанной изящной листвой и крупными пучками мелких цветков нежно-розового и желтоватого цвета – знаменитая ленкоранская шелковая акация.

Со времени приезда в Ленкорань Ульянцев впервые выезжал в село, впервые любовался лесистыми окрестностями города. Сам город, зеленый, уютный, красивый, сразу же полюбился ему. Сейчас, очарованный окрестностями Ленкорани, он, спокойный и сдержанный человек, по удержался от восторженного возгласа:

– Что за дивные места! Вот закончим революцию, здесь и устроим вечную стоянку. Как, ребята, даете "добро"? – Он обернулся в седле к Салману и Сергею, ехавшим позади него и Агаева.

– А где, на Форштадте или в Герматуке? – наморщив нос, заулыбался Сергей.

– Приедем в Герматук, там на месте и решим, – ушел от прямого ответа Ульянцев.

– У нас лучше, Тимофей Иванович, – заверил Салман.

– Каждый кулик свое болото хвалит, – отшутился Ульянцев.

– Чего, чего, а болот у них хватает, – подхватил Сергей. – Всякие "морцо", "истили"…

– А что это?

– Водохранилища для полива чалтыка, – ответил Салман. – Зато какой у нас лес, какие сады!

Ульянцев и Агаев с добродушной усмешкой прислушивались к беззлобному поединку ребят. Став помощниками (и секретарями, и переводчиками, и своего рода адъютантами) двух ответственных руководителей Советской Мугани, они получили возможность все время бывать вместе.

Сегодня Ульянцев и Агаев решили побывать на рисовых плантациях. Была и другая причина совместной поездки. Едва только полковник Орлов стал командующим, он принялся за создание единой армии. Решено было также свести отряды селений Герматук, Дыгя, Сутамурдов и Гирдани в единую воинскую часть под командованием Агаева. И Ульянцев, и Агаев понимали, что посещение отряда политкомиссаром Реввоенсовета подымет авторитет командира отряда в глазах бойцов, подчеркнет его значение.

Лес поредел, дорожка вырвалась на равнину. Испарина леса сменилась мягким медовым запахом клевера.

Взору Ульянцева открылась обширная водная гладь, разлившаяся по предгорной низменности и отливающая изумрудной зеленью, разделенная сеткой земляных межей на небольшие равные площадки. Здесь работали женщины. Высоко задрав юбки, утопая по колено в грязной, нагретой солнцем воде, они шли длинными рядами, наклонившись над зелеными ростками. Над работавшими низко висела подвижная черная туча.

– Рисовые плантации? – спросил Ульянцев.

– Биджары, – кивнул Агаев, – пропалывают чалтык. Плохой сорняк – чаир. А тучу видишь? Комары!

Ульянцев смотрел на биджары, на горы, застывшие вдали огромными клубами синих облаков, и с досадой сказал:

– Такие красивые места, а климат гнилой.

– Влаги много. Болота, морцо, истили… Да и биджары почти круглый год залиты водой. Ай дад-бидад Ардебиль, если б здесь не было малярии!..

– Поедем туда, потолкуем с народом, – предложил Ульянцев.

– Сапоги в грязи застрянут, – улыбнулся Агаев. – Поедем в село, они придут. – Он обернулся к Салману: – Салман, скачи, скажи женщинам, пусть идут в село.

Салман пришпорил низкорослого коня и поскакал в сторону.

– Хороший парень, а, Серега? – сказал Ульянцев.

– Парень что надо! – похвалил Сергей.

– Счастливая женщина Джаханнэнэ, такого сына вырастила. И дочь у нее красавица, – сказал Ульянцев.

– Это не дочь, племянница, – поправил Сергей. – И невеста его.

– Багдагюль – невеста Салмана? Но она его двоюродная сестра!

– По нашим обычаям можно, – улыбнулся Агаев.

Ульянцев удивленно покачал головой.

– Осенью хотят свадьбу справить, – сообщил Сергей.

– Так она ж дитя! Лет сколько, тринадцать будет?

– Четырнадцать.

– Все равно дитя.

– Мусульмане говорят: кинь папаху в девочку, если устоит на ногах, значит, можно выдавать замуж.

– Чудно! – поразился Ульянцев.

Подъехали к селу. Камышовые и глинобитные дома под высокими крышами, высоко поднятые над землей, чтобы уберечься от летнего комарья, кишащего над болотами, напомнили Ульянцеву жилища, виденные им на островах Индийского океана во время похода крейсера "Россия". Дома были обнесены низкими камышовыми заборами. Во дворах стояли высокие двухколесные арбы, в мутных водоемах, спасаясь от жары, лениво лежали буйволы. Пахло горьковатым дымом кизяка. Откуда-то доносилась протяжная восточная песня, звонкий голос тянул ее на высоких нотах, певцу подыгрывала жалобная свирель, и от этой музыки сердце Ульянцева наполнилось печалью. Он с нежностью и тревогой подумал о Тане: как-то ей живется там одной? Правда, провожая его, Киров обещал позаботиться о ней, просил не беспокоиться, и все же… "Добрый день, дорогая моя Танюша! Сегодня ездил в талышские села. Места здесь дивно красивые, а живут люди хуже некуда…" – начали складываться в уме строки письма, которое он напишет вечером. Напишет и не отошлет.

Всадники въехали во двор усадьбы Мамедхана. Выложенная кирпичом дорожка с подстриженными кипарисами по обе стороны привела их к скрытому в зелени большому кирпичному дому. В шести комнатах этого дома разместились теперь сельсовет, женский клуб, которым заправляла мать Багдагюль бойкая Етер, и будущая начальная школа, учителем которой был намечен Салман. Он уже обошел все дворы, переписал мальчишек и девчонок старше восьми лет, собрал их в пустой комнате усадьбы (причем многие родители не отпустили дочерей на это "сборище") и обещал ребятам, что осенью, после праздника "Таза плов", начнет их учить.

Перед дверью в комнаты особняка Ульянцев увидел разложенные в несколько рядов поношенные, стоптанные, грязные сапоги, ботинки, остроносые калоши, сыромятные чарыхи. Агаев и Сергей тоже разулись, Ульянцев последовал их примеру.

В большой комнате с двумя нишами, в которых до потолка громоздились цветастые тюфяки и подушки, вдоль стен сидело человек пятнадцать сельчан, все без обуви, но в папахах. Сельчане поднялись навстречу гостям.

– Добро пожаловать, Тимофей-гардаш. Азиз, что стоишь? Стул принеси, чай принеси!

– Не надо, братишка, – смущенно улыбнулся Ульянцев, – жарко.

– Тимофей, познакомься с аксакалом, – Агаев представил ему Агагусейна-киши.

Ульянцев пожал ему руку, тот сказал что-то по-талышски, а Сергей не без труда перевел:

– Он говорит, талыши говорят: в дом гость пришел – в дом праздник пришел… Твой народ свободу принес… Ты пришел – большой праздник принес…

Ульянцев слушал, кивал, разглядывая морщинистое лицо Агагусейна-киши.

– Спасибо, отец, спасибо на добром слове.

Агагусейн-киши усадил его рядом с собой. Ульянцев сел, с трудом скрестив ноги по-восточному.

Азиз (теперь он был во френче английского покроя) принес стул и на нем стакан с чаем, поставил перед Ульянцевым.

Завязался оживленный разговор: об отряде, о сельских делах и нуждах. Гусейнали пожаловался:

– Ай Тимофей-гардаш, царя давно нет, а я бумаги выдаю, царскую печать ставлю. Когда новую печать дашь?

На дворе послышались женские голоса и громче всех – голос Джаханнэнэ.

– Вай, дэдэ, вай! – игриво всплеснул руками Гусейнали. – Идет!

Мужчины поднялись и вышли во двор. Впереди группы женщин шли Джаханнэнэ, Салман и Багдагюль. В последнее время они виделись реже, и, может быть, поэтому при встрече она стыдливо сдерживала свою радость.

– Тимофей-гардаш, солнце откуда взошло, что ты к нам в село пришел? – гудела Джаханнэнэ. – Всегда рады тебе!

– Спасибо, спасибо, Джаханнэнэ. – Ульянцева трогала искренняя приветливость и гостеприимство сельчан. – Вот пришли посмотреть, как вы тут живете, как работаете.

– Как живем? Ты рис видел? Маленькое, нежное зерно, а как трудно вырастить его! Посмотри на их лица. – Она новела рукой в сторону женщин с закутанными головами. – От ревматизма и малярии они высохли и пожелтели. Мертвецы ходячие. Не знаю, чем мы, женщины, прогневали аллаха, да буду я его жертвой! – Джаханнэнэ говорила и по-азербайджански и по-талышски, а Салман быстро переводил.

Ульянцев обернулся к Гусейнали:

– Разве на биджарах одни женщины работают?

– Не мужское дело – рис выращивать, – лукаво улыбнулся он.

Женщины недовольно загудели.

– Ну конечно! – Джаханнэнэ дернула за рукав сына, шептавшегося с Багдагюль. – Скажи матросу Тимофею: мужское дело – сидеть в чайхане и говорить о жизни?

– А как же! – озорно пошутил Гусейнали. – Не сиди мы в чайхане, откуда вам было бы знать, где встает и заходит солнце?

– Правду говоришь, Гусейнали, – в тон ему ответила Джаханнэнэ. – Мы даже не знали бы, для чего петух кричит на рассвете. Тимофей-гардаш, ты не знаешь нашего языка, мы – твоего. Но я и без помощи Салмана понимаю, о чем ты говоришь. Потому что ты понимаешь наши заботы и нужды. До вас, большевиков, кто спрашивал, как мы живем? Женщин за людей не считали. Мамедхан и молла Керим пугали нас большевиками, говорили, что вы закроете мечети, отнимете жен… А большевики пришли, меня в Советскую власть избрали, со мной с уважением разговаривают. За все это спасибо большевикам. И я при всех прошу, Тимофей-гардаш: запиши меня в свою партию! – Она обернулась к товаркам: – Гыза, и вам советую: записывайтесь в большевики!

Женщины задвигались, зашушукались, захихикали.

– Ай молодец, Джаханнэнэ! – воскликнул Гусейнали. – С сегодняшнего дня будем называть тебя большевик Джаханнэнэ.

Ульянцев крепко пожал ей руку:

– Спасибо, товарищ Джаханнэнэ!

– Комиссар, у меня тоже просьба есть, – обратился сельчанин средних лет. – Подари мне эту газету. – И он ткнул пальцем в газету, торчавшую из летнего пиджака Ульянцева.

– А ты умеешь читать по-русски? – через Салмана спросил Ульянцев, вынимая газету.

Но Агагусейн-киши опередил Салмана:

– Ли Гулам, как быстро ты раскурил книги Мамед-хана!

– Они не годятся для самокрутки, бумага толстая, жирная, – горестно ответил Гулам.

– Что за радость – курить газету! – сердито буркнул Гусейнали. – Не можешь сделать себе чубук?

Поняв, в чем дело, Ульянцев усмехнулся:

– Что ж, товарищи, можно пустить газету и на самокрутки. Но прежде следует прочесть ее. Вот попросим товарища Салмана…

– Тимофей, надо и на азербайджанском языке выпускать, – сказал Агаев. – Видим, а читать не можем.

– Непременно, Бахрам. Я уже писал в Баку, чтобы прислали шрифт.

– Читай, сынок, читай, посмотрим, какие вести напечатали. Дай бог, чтобы они всегда были радостными.

Салман про себя читал газету и тут же вслух переводил:

– "Известия Муганского краевого исполнительного комитета". Общественно-политическая газета. Номер один. Заседание коммунистов Ленкорани. Собрание избрало секретарем горкома партии товарища Отто Лидака. От "Гуммета" избран Ага Мамедли. От "Адалята" – Бахрам Агаев…"

– Поздравляю, Бахрам, – сказал Агагусейн-киши. – Дай бог тебе всегда на большие должности избираться.

Салман продолжал;

– "Муганское правительство доводит до сведения всех товарищей Мугани, что в Ленкорани и в селе Пришибе-Православном учреждаются местные народные суды в составе одного судьи и двух очередных заседателей в качестве представителей от народа…"

– Правильно, давно бы так! – послышались голоса одобрения.

– Только не судили бы они, как наш "справедливый благодетель", – усмехнулся Агагусейн-киши, и сельчане, понявшие, о чем он говорит, дружно рассмеялись.

– Агагусейн-киши, ты расскажи гостям, – попросил Гусейнали, увидев недоумение на их лицах.

– Расскажу вам одну историю, – обратился Агагусейн-киши к Ульянцеву и Агаеву. – Мне ее рассказывал покойный дед.

– Мир праху его, – почтительно сказали сельчане.

– Мир праху ваших усопших, – поблагодарил аксакал. – Так вот, давно это было, почти сто лет назад. В двадцать восьмом году прошлого века, когда упразднили Ленкоранское ханство. Вместо ханов прибыли к нам приставы и казаки. Так вот, приехал наш пристав, сидит и ждет, когда придут жалобщики судиться, а они не идут и не идут. А без жалобщиков и дохода нет, с кого взятки брать? Думал наш пристав, думал и надумал. Вызвал своего толмача и говорит: "Пойди найди жалобщика, и тебе и ему пятьдесят рублей дам". А тогда пятьдесят рублей деньги были не то что сейчас, грош им цена. Так вот, пошел толмач искать жалобщика, видит, идет по дороге хромоногая старуха и плачет. "Ай мамаша, зачем плачешь, куда идешь?" – "К хану иду, сынок, да никак не найду его", – "На что тебе хан?" – "На мужа пожаловаться, избил он меня, старую". Обрадовался толмач: "Так идем к приставу, он вас рассудит". Пристав выслушал старуху, послал казаков за ее мужем и приказал высечь его. Потом дал каждому по пять червонцев. Старик со старухой так обрадовались! Повалились на колени: "Да хранит тебя аллах, справедливый благодетель!" А пристав говорит: "Ступайте и расскажите всем, что пристав самый хороший, самый справедливый судья. Но о деньгах – ни слова!" Ну и повалил к нему народ, да не с пустыми руками – только успевай принимать подношения!.. Так вот я говорю: избави нас аллах от такого "справедливого" судьи!

– Ну, если судьей Джаханнэнэ избрать, – загорелся Гусейнали. – Джаханнэнэ, вот где твое место!

– Если она начнет судить, – согласился Агагусейн-киши, – все спекулянты и мешочники бросятся искать щели, чтобы попрятаться.

– Действительно, что творится! Бутылка керосина дороже джейрана стоит. К базару не подступиться. Того нет, этого нет, – загудела, заволновалась толпа.

– Думаете, товаров нет? – сказал Агаев. – Алексеев и другие торговцы попрятали товары, гноят их в подвалах, взвинчивают цены, чтобы вызвать недовольство народа Советской властью.

– Действия этих саботажников и спекулянтов, – сказал Ульянцев, обращаясь к Джаханнэнэ, – надо рассматривать как злостные политические преступления!

– Тимофей-гардаш, мне зачем говоришь? У меня время есть – в суде заседать? Кто за меня будет месить грязь на биджарах? Хорошо бы, на себя работали. А то ведь чуть плантация зазеленеет, хозяин ее уже стоит над головой.

– Теперь крестьяне хозяева земли, – решительно заявил Агаев.

– Пустые слова говоришь, Бахрам-гардаш!

– Мама, ну что ты! – одернул ее Салман.

– Погоди, ты мне рта не затыкай! Говорят, из слов не сваришь плов: нужны рис да масло. А я намолочу рис – и отдаю его Мамедхану, молла Кериму, черт знает кому еще! Два года я слышу, что земля принадлежит мне, а где она, моя земля?