Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Дурные вести разносятся быстро. Яша разыскал Сергея и сообщил ему о гибели Нины.

– Врешь! – вскрикнул Сергей, схватив его за ворот.

– Ты чего, ты чего, ты чего! – зачастил Яша обиженно.

– Балбес я, дурацкая моя башка! – Сергей колотил себя кулаками по голове. – Зачем я сказал ей про Рябинина!.. Ну, я найду его! – И Сергей стремглав бросился в "штабной" дом.

– Ты хочешь пойти в Пришиб? – бежал рядом Яша. – И я с тобой!

– Сам, я сам управлюсь! И за дядю Тимошу, и за Нинку!..

Сергей вошел в кабинет Матвеева, у которого все еще сидели, споря, Ломакин, Пономарев и Горбунов, и, пунцовый от гнева, стал просить, чтобы его отпустили в Пришиб.

– Это я виноват, – казнил он себя, – это я сказал Нинке про Рябинина… это он, сука, убил ее. Больше некому… Отпустите, я расквитаюсь с ним. А не отпустите – сам уйду!

– Что-о? – вышел из себя Ломакин. – Я тебе уйду! Ишь, какие новости – самовольничать! Да за такие штучки ты знаешь, что полагается? Под трибунал! – Овладев собой, продолжал спокойно, ласково: – Думаешь, у нас душа не болит? Мы ли не хотим отомстить за нее? Эх, бедовая девчонка, сама себя загубила! Иди, иди, успокойся, возьми себя в руки.

Сергей молча вышел и, не обращая внимания на шедшего рядом и без умолку тараторившего Яшу, направился на берег Гей-Тепе, забрался в камыши и уткнулся лицом в землю. Яша присел рядом, пытался разговорить Сергея, но тот не отвечал. И тогда Яша оставил его одного, но все же прибегал время от времени, принес кусок хлеба с салом. Сергей пробыл в камышах до вечера, а потом пошел в "штабной" дом и стал просить, чтобы его отпустили на передовую.

Это ему разрешили. Яша решил тоже идти с ним.

8

Утром следующего дня на площади перед синагогой собралась толпа женщин и двинулась по улице к «штабному» дому. Невероятный грохот огласил село: многие женщины стучали кружками, кастрюлями и сковородами. Впереди толпы бежала орава босоногих мальчишек и, не понимая что к чему, кричала «Ура!».

Толпа ввалилась во двор "штабного" дома, где уже собрались члены Комитета обороны. Услышав шум, они вышли на крыльцо.

Возбужденные женщины выкрикивали:

– Кончайте войну!

– Отдайте наших мужиков!

– Долой пришлых! Пусть уходят!

Задние напирали на передних, и те придвигались все ближе к крыльцу, грозя смести и растоптать членов комитета.

Матвеев, пытаясь утихомирить толпу, поднял руки.

– Тихо, женщины, тихо! Дайте сказать!

– Наслушались вас, большевиков! Хватит!

Ломакин понимал, что этот бабий бунт – результат работы кулаков и унять его будет не просто. Он растерянно посмотрел на Матвеева, не зная, что делать. И тут Матвеев выстрелил в воздух и крикнул во всю глотку:

– Да угомонитесь же вы!

И как ни странно, а женщины вдруг перестали стучать посудой, поприутихли. А Матвеев сразу перешел на шутливый тон:

– Что, бабоньки, давненько мужики не ласкали вас кулаками по спине? Соскучились? Так зачем же ломать кастрюли? Ступайте домой, варите щи, взбейте перины. Мы все поняли, придут ваши мужья, придут. – И обратился к нескольким старухам: – Ну, они молодухи, их дело понятное. А вам какая шлея под хвост попала? Или опять рэббэ напугал вас светопреставлением? Так вы же сами и устроили его!

– Не слушайте его, бабы, он дурит ваши головы! Ишь, решил шутками отыграться! завопила одна из старух, известная всем своим знахарством и гаданием. – Шутил Мартын, да свалился под тын!

И женщины снова зашумели, закричали, загремели посудой.

– Ты нам зубы не заговаривай!

– Свою бабу гладь по спине!

– Когда воевать перестанете?

– А все они, пришлые!

– Да тихо же вы! – повысил голос Матвеев. – И чего вы шумите? Видите, мы тут собрались. Для чего? Как раз об этом и говорили – как быстрее закончить войну. А вы пришли, только помешали. Ступайте, ступайте по домам.

То ли слова Матвеева обнадежили женщин, то ли миролюбивый тон его подействовал успокоительно, а только они не стали больше кричать и греметь посудой. Возбужденно гудевшая толпа начала постепенно рассасываться, распадаться на маленькие группки оживленно разговаривавших женщин. Многие сразу же ушли, иные еще долго стояли перед домом, спорили, никак не могли успокоиться. Наконец ушли и они…

Не прошло и часа после "бабьего бунта", как во дворе появился всадник, тот самый солдат-вестовой, который прислуживал офицерам и сообщил Хошеву о прибытии девушки-парламентера. Он устало сполз с лошади, прошел в "штабной" дом и, узнав, кто старший, передал Матвееву пакет от Хошева.

Матвеев отпустил солдата, распечатал конверт и прочел вслух:

– "Ленкорань пала. Ваше сопротивление бессмысленно. Во избежание лишних жертв предлагаем сложить оружие и выдать ленкоранских комиссаров и местных большевиков. В противном случае Привольное будет уничтожено. Всем, кто сложит оружие, гарантируем жизнь и свободу…"

Матвеев бросил письмо на стол, не дочитав до конца, обвел долгим взглядом членов Комитета обороны.

– Что скажете, товарищи?

Ломакин смотрел на мрачные лица товарищей, видел, как они отводят глаза, и понимал, что после "бабьего бунта" весть о падении Ленкорани, на помощь которой они все-таки очень рассчитывали, окончательно сломила их стойкость, волю к сопротивлению врагу. А что будет, когда эта весть расползется по передовой, среди красноармейцев и партизан? Ведь и без этого там черт знает что происходит… Да, Ломакин понимал состояние товарищей, но сознавал и то, что ничего не сможет предпринять, чтобы изменить ход событии, предотвратить трагическую развязку. Не в его это силах.

– Так что скажете, товарищи? – нарушил затянувшееся молчание Матвеев.

Никто не откликнулся.

– Лично я думаю, – сказал он, – что ленкоранским комиссарам, да и нам, местным большевикам, надо уходить.

– Куда уходить? – вскочил Ломакин. – Что ты говоришь, Абрам? Ты предлагаешь капитулировать? Сложить оружие? Сдаться на милость врага?.. Да лучше с честью умереть в бою, чем принять такой позорный ультиматум! Пусть предатели революции прячутся под юбками баб, а мы… – Он не успел закончить: в кабинет ворвались запыхавшиеся Сергей и Яша.

– Дядя Сережа, буза на передовой! – выкрикнул Сергей.

– Что там делается, что там делается! – затараторил Яша.

– Ну так что там происходит? – резко спросил Ломакин, недовольный тем, что слишком много неожиданностей случилось в этот злосчастный день: "бабий бунт", ультиматум, а теперь еще какая-то "буза" на передовой. – Говорите, только кто-нибудь один.

Сергей начал рассказывать, и вот что услышали члены комитета.

Оказывается, после бунта некоторые женщины пошли не домой, а за село, в окопы, в расположение 2-й роты, состоявшей преимущественно из солдат-привольненцев, стали звать мужей домой, уверяя, что Матвеев обещал кончать войну и распустить отряд. Одни мужья гнали своих жен: "Не твое бабье дело, не суйся куда не следует!" Другие покорно уходили с ними домой. Командир и комиссар роты, пытавшиеся удержать дезертиров, слышали в ответ слова, пущенные Жабиным: "А мне что, больше всех надо? Кто хочет, пусть стреляет, а с меня хватит!"

Об ультиматуме Хошева на передовой узнали раньше, чем в Комитете обороны: бойцы остановили гонца, и тот своими словами пересказал его содержание. Бойцы 2-й роты переполошились, их охватила растерянность и замешательство. Сразу же члены солдатского комитета с бумажкой и огрызком карандаша стали обходить бойцов, собирать подписи за полное прекращение военных действий. В 1-й роте, более дисциплинированной и стойкой, где было немало красноармейцев, пришедших на Мугань из Баку, не стали слушать сборщиков подписей, отказались от прекращения огня, прогнали членов солдатского комитета 2-й роты. А там продолжалась "буза". Не прошло и часа, как 2-я рота в полном составе ворвалась в расположение первой и после короткой стычки разоружила её. Командиров, комиссаров и батарейцев взяли под стражу, вытащили замки из орудий. Во время этой схватки то и дело слышались выкрики: "Братва, кончай воевать! Громи комиссаров! Айда в штаб!.."

Сергей еще не закончил своего сообщения, как в коридоре загромыхали башмаки и десятка два бойцов ворвались в комнату.

– Ни с места! – крикнул кто-то из них. – Если кто пошевельнется, будем стрелять!..

– Солдатский комитет постановил прекратить войну, а вас, которые пришлые, арестовать, – заявил другой.

– Предатели! – Ломакин выхватил револьвер, но двое бунтовщиков навалились на него, скрутили руки.

– А ну, выкладывай оружие! Будет, покомандовали! – выкрикивали бунтовщики, и трудно было понять, кто из них главный. Они разоружили членов Комитета обороны, увели Ломакина и военных специалистов, присланных ревкомом, а остальным сказали:

– Ну, а вы ступайте куда глаза глядят…

Члены Комитета обороны Матвеев, Пономарев, Горбунов, а вместе с ними Сергей и Яша вышли на улицу, сопровождаемые насмешливыми и колкими репликами бунтовщиков. Они понимали, что сами только случайно избежали ареста, но хошевцы, ворвавшись в село, поспешат исправить их ошибку.

– Ты был нрав, Абрам, нам надо уходить, – сказал Пономарев. – Эти предатели только по глупости не арестовали нас. А может, пощадили как односельчан…

– Да, теперь уж тут делать нечего, – поддержал его Горбунов. – Сергей говорил, что войска из Ленкорани должны эвакуироваться на остров Сару. Подадимся и мы туда.

– Как мы посмотрим в глаза ленкоранским товарищам? – спросил Матвеев, ни к кому не обращаясь.

– А что мы могли сделать? – вопросом на вопрос ответил Горбунов. – Бунт, он вроде селевого потока; прорвал запруду – и давай крушить все на своем пути. Небось многие из этих бунтовщиков, подхваченных потоком, сами не осознают, что они сделали…

– Что теперь говорить? – перебил Пономарев. – Борьба еще не кончена. Сегодня их взяла, завтра наша возьмет.

– Надо бы домой заскочить, – подсказал Горбунов. – Оружие прихватить, у кого что есть… ну, и попрощаться со своими.

– Это верно. Ровно через час встречаемся у переправы, – сказал Матвеев. – И других товарищей оповестите, кто захочет уходить.

Все разошлись. Сергею некуда было идти, и он вместе с Яшей направился к переправе на Гей-Тепе. Там он снял с себя портупею и вместе с буденовкой протянул Яше:

– Возьми на память. Спрячь пока. Вернется Красная Армия, наденешь, выйдешь встречать.

– А ты не вернешься?

– Конечно вернусь. А куда же я денусь… если не убьют.

– Ну ты что, ты что?..

В назначенное время у переправы собралось человек пятнадцать. Матвеева все не было. Время не терпело, его не стали ждать. Переправившись через обмелевшую реку, подались к болотам, к рисовым плантациям.

Отряд беломуганцев во главе со штабс-капитаном Могилевским прискакал в Привольное сразу же, как только в Пришибе стало известно о бунте.

Могилевского провели в сарай, где сидели арестованные. В полумраке он присмотрелся и, узнав Ломакина, довольно хмыкнул.

– Видите, как все обернулось. Не пожелали миром… Вы, кажется, однажды уже побывали в Петровске? Бежали?

– Допустим, – вызывающе ответил Ломакин.

– Там будут рады вам, – сказал Могилевский и обернулся к бунтовщикам. – А где остальные, ваши, местные большевики?

– Мы только пришлых взяли. Некоторые драпанули…

– Немедленно в погоню! – приказал Могилевский старшине, сопровождавшему его. – И обшарить все село! Брать всех, у кого найдете оружие!..

В селе начались повальные обыски и аресты. Матвеева взяли в доме брата, когда они прятали на чердаке винтовки и пулемет. После облавы всех арестованных связали друг с другом длинной веревкой и под конвоем погнали в Пришиб, во временную тюрьму.

Горстка беглецов не успела уйти далеко. Увидев погоню, Пономарев приказал рассыпаться, по одному уходить в лес, в горы и пробираться на остров Сару.

Сергей бросился в лес, обдирая лицо и руки о колючие ветки, уходил все дальше и дальше. Где-то позади долго раздавались выстрелы, наконец все смолкло. Только птичий гомон наполнял лес.

На следующий день Сергей добрался до острова Сара и – сразу в госпиталь, к матери.

Увидев сына, изодранного, грязного, со слипшимися от нота волосами, Мария кинулась к нему, обняла и, шепча, стала целовать.

– Сынок! Живой… хоть ты живой… А папку нашего…

– Что?! Что с отцом? – Сергей отшатнулся от матери и только теперь заметил горе в опухших от слез глазах.

– Убили… – хрипло выдавил он.

Мария опустилась на табурет и стала причитать:

– Нету папки… нету… нету…

Столько ударов обрушилось на голову Сергея за последние дни, что, казалось, чувства его притупились – он не в состоянии был ни говорить, ни плакать. Словно окаменев, смотрел он на скорбно сгорбленную мать, на ее усталые руки, бессильно лежащие на коленях. Ему вдруг отчетливо вспомнился голос отца: "А мать с кем оставим? Если беда какая, кто ей поможет?" Больно сжалось сердце.

– Что ж я сижу? – поднялась Мария. – Ты голоден иебось? – Осторожно коснулась пальцами ссадин на лице сына: – Тебе не больно?

И тут Сергей не выдержал.

– Мама! Мама! – Он обнял мать, стал гладить ее голову. – Прости меня, мама. Я больше никуда не уйду от тебя, никогда не оставлю тебя одну… Расскажи мне, как это случилось?

– Потом, сынок, потом…

– А где дядя Ширали? – спросил Сергей, подумав, что лучше расспросить о гибели отца Ахундова, который был рядом с ним, чем расспрашивать мать и причинять ей лишнюю боль.

– Не знаю, сынок… Говорил, должен снова идти в села… Уж как он убивался!.. Ты сходи в Ленкорань, может, он еще там.

– Как? – поразился Сергей. – Разве Ленкорань наша?

– Наша, сынок, наша…

– И Реввоенсовет там?

– Где же ему быть? Там, все там…

– Ну, тогда мне непременно нужно сходить в Ленкорань! – твердо сказал Сергей и, помолчав, добавил: – Значит, обманул нас Хошев… Да ведь и Наумов говорил, что не удержат Ленкорани. А вот удержали все-таки! – радовался Сергей.

– Удержать-то удержали, да трудно пришлось. Вон сколько раненых привезли, – указала мать на открытую дверь палаты.

Сергей прошел в палату и разговорился с ранеными.

Да, действительно, исход ночного боя, казалось, не вызывал сомнений. К рассвету мусаватисты почти полностью захватили город, за исключением узкой прибрежной полосы, маяка и площади перед ним – сюда они не могли сунуться из-за губительного огня с башни маяка.

Но с рассветом в ходе боя произошел крутой перелом. Реввоенсовет и военное командование разобрались в обстановке, разработали план ответного удара. Красноармейские части, сосредоточившиеся за маячной оградой, под прикрытием броневика перешли в наступление. С моря по городу ударили орудия "крейсера" "Милютин". Бандиты не отдавали без боя ни одной улочки, ни одного дома. И когда красноармейцы занимали дом, они снова и снова бросались в атаку, пытались выбить их оттуда. Иногда это удавалось. Некоторые дома по нескольку раз переходили из рук в руки. Бандиты не считались с потерями. Боясь гнева своих начальников, они отчаянно шли на смерть.

К вечеру красноармейцы все же потеснили противника, освободили центральную крепостную часть города. Бандиты отступили и окопались на окраинах.

И все-таки Ленкорань держалась…

Сергей пришел в Ленкорань ни свет ни заря. Он спешил застать Ширали Ахундова дома, пока тот не ушел: уйдет – ищи ветра в поле.

Город еще хранил свежие следы недавнего боя с мусаватистами. Тут и там чернели пепелища, от них несло горьким запахом гари. Пожары еще продолжались, горели дома, покинутые жильцами, и никто их не тушил. Черный дым облаком стлался над городом.

Ахундова дома не было, оказывается, он еще вчера ушел в тыл мусаватистов, в горный отряд Гусейнали. "Расскажет Салману о моем папке", – подумал Сергей. В Реввоенсовет идти было рано, и Сергей направился к Беккеру.

Беккер и удивился, и обрадовался Сергею.

– Сережка, Червон, ты когда вернулся? Как там, в Привольном?

Сергей вкратце сообщил обо всем, что там произошло, и спросил:

– Федя, ты знаешь, как погиб мой отец?

– Знаю, дружок, знаю, – опечалился Беккер.

– Расскажи мне, я должен знать.

– Да, ты должен это знать, – кивнул Беккер.

И вот что он рассказал.

За пять дней, что Ширали Ахундов и Владимир Морсин ходили по талышским селам Ленкоранской низменности, занятой бандами мусаватистов, и настраивали сельские отряды и дружины самообороны, чтобы те ударили по бандам с тыла и шли на соединение с ленкоранскими красноармейскими частями, они крепко подружились. Ахундов знал Морсина со времени его приезда в Ленкорань весной прошлого года. Больше того, Морсин был одним из тех, кто три месяца назад рекомендовал Ахундова в ряды большевистской партии. Но особенно Ахундов проникся большим уважением к Морсину теперь, узнав, что тот уже семь лет состоит в партии; что он не только плавал вместе с Ульянцевым на крейсере «Россия», но и дружил с ним; работал в Петроградской партийной организации и вернулся в Баку по ходатайству Алеши Джапаридзе, который и направил его в Ленкорань.

– Ты и с Лениным знаком? – поинтересовался как-то Ахундов.

– Не-е… Я только издали видел его. В апреле семнадцатого года мы, группа кронштадтских моряков, встречали Владимира Ильича на Финляндском вокзале. А вот Тимоша знал его…

Накануне, когда они возвращались из села Вель, им встретился дальний родственник Ширали из селения Герматук. От него узнали, что банды Мамедхана нет сейчас в селе, ушла куда-то. И Ахундов предложил Морсину побывать в Герматуке.

Придя в село, они собрали аксакалов на площади перед цирюльней, и Ахундов начал рассказывать им о том, как крестьяне других сел возделывают земли, отобранные у беков и ханов. Селяне слушали его хмуро, недовольно. Ну зачем Ширали травит им душу? Разве он не знает, как дорого обошлась им попытка сделать то же самое? Месяц назад Мамедхан ворвался в село, приказал напихать земли в рот аксакалу Агагусейну-киши, а многих из них велел перепороть.

Аксакалы то и дело опасливо озирались на моллу Керима, стоявшего перед мечетью и, перебирая четки, слушавшего Ахундова: "Уши Мамедхана! Все донесет ему!"

– Послушай, Бахшали оглы Ширали, – ехидно заговорил молла, – голос твой хорошо звучит, но поешь ты не из Корана. Среди этих гяуров, – указал он на Морсина, – ты тоже гяуром стал. Зачем смущаешь рабов божьих греховными разговорами?

– Молла, это вы одурачили их, забили им головы бредовыми россказнями, будто земля ханов и беков чуть ли не от бога, что грех зариться на нее. Именем бога вы держите этих несчастных в вечном страхе и покорности таким паразитам, как Мамедхан. А Советская власть говорит: довольно! Земля принадлежит тем, кто трудится на ней!

– Вот как? – побелел от гнева молла Керим. – Ты эти слова и Мамедхану-эфенди в лицо сказать можешь?

– И скажу!

– Все скажем, – спокойно добавил Морсин. – Придет день, за все сполна спросим с него!

– Да покарает вас аллах! – зло выкрикнул молла Керим и засеменил прочь…

После беседы один из аксакалов пригласил Ахундова и Морсина к себе домой. Поужинали, переночевали. Утром за чаем аксакал сказал:

– Ширали, ты знаешь нашу пословицу: гость в доме – праздник в доме. Мне приятно, что вы гостите у меня, мой дом открыт для вас. Но этот молла… как пить дать пошлет человека сообщить о вас Мамедхану, где бы он ни был. А тот не упустит случая…

– Ты прав, аксакал. Спасибо за гостеприимство. Нам гостить некогда. Мы пойдем…

Ахундов и Морсин направились в русское село Алексеевну. Едва вошли в аллею могучих платанов, ведущую в село, из кустарников выскочил парень с карабином. Следом вышли еще двое с дедовскими самопалами.

– А ну стойте-ка! Кто такие будете? – спросил парень.

Услышав, кто они, проводил в село.

На площади Алексеевки Ахундова и Морсина обступили сельчане с винтовками, подошли другие. Узнав, что из Ленкорани пришел заместитель председателя краевого Совета Ахундов, собралось чуть ли не все село. Пришельцев встретили настороженно: алексеевцы жили по принципу "моя хата с краю", и если и создали отряд, то лишь для того, чтобы обороняться от возможных нападений банд, но пока, как говорится, бог их миловал.

Как и в других селах, Ахундов представил Морсина, отрекомендовал его как личного друга матроса Тимофея. И это сразу изменило отношение к нему – алексеевцы знали и любили Ульянцева, просили рассказать о нем.

И Морсин начал рассказывать, потом умело свел разговор на самих сельчан, заговорил о их насущных задачах:

– Тимофей Иванович многое сделал, чтобы создать на Мугани крепкое войско. Легко переломить прутик. А попробуйте-ка переломить веник! Вот и он хотел собрать все красноармейские части, все партизанские отряды в одно крепкое войско, которое бы уничтожило врагов революции. Тимофей Иванович умер, но мы-то с вами живы, мы должны довести его дело до конца!.. Вот гляжу я на вас, у всех винтовки и карабины. В село к вам не всякая банда сунется: вмиг отпор дадите. Одним словом, живете, как в крепости, молодцы! А на Ленкорань то беломуганские, то мусаватские банды лезут…

– Ты, никак, пришел медведя дразнить? – перебил его бородатый сельчанин.

– Это только присказка, – улыбнулся Морсин. – Сказка впереди.

– Любо ли слушать будет? – скрипучим голосом спросил старик.

– Не любо – не слушай, а врать не мешай, – ответил ему бородатый, и все рассмеялись. – Ты не обижайся, матрос. Сказывай свою сказку.

– Мой сказ простой: надо вам сговориться с отрядами окрестных сел и всем миром ударить по бандам, обложившим Ленкорань. И поделиться с ней чем можете: рыбой, рисом, хлебом. Там голодные, разутые, раздетые красноармейцы живота своего не щадят, чтобы отстоять Советскую власть, они за вас же и дерутся. Ведь стоит бандам взять Ленкорань, как они примутся за вас. И тогда не спасут вас ваши карабины и берданки. А если вы сейчас…

– Бандиты! Бандиты скачут! – с криком прибежал на площадь парень с карабином.

– Вот тебе и присказка! – сердито бросил бородатый и крикнул вслед своим, бежавшим на окраину села: – Занимай посты, ребята!

Ахундов и Морсин понимающе переглянулись: ясное дело, ото молла Керим известил Мамедхана о "большевиках-смутьянах", и банда устремилась по их следам.

– Ширали, ты уходи, мы задержим их! – приказал Морсин и побежал за бородатым.

– Никуда я не уйду! – не отставал от него Ахундов.

– Ты вот что, беги в Нель, подымай тамошних на подмогу!..

Алексеевцы, засевшие в укрытии на окраине села, открыли дружный огонь по всадникам, галопом скакавшим по платановой аллее. Передние всадники попадали, задние бросились врассыпную, но, подгоняемые Мамедханом, снова ринулись вперед, открыли огонь, стали теснить сельчан. Те, отстреливаясь, отступили к центру села, заперлись в деревянной церквушке, заняли круговую оборону. Морсин поднялся на колокольню и бил оттуда из нагана по бандитам, залегшим на площади. Когда кончились патроны, он схватил веревку колокола и начал звонить. Жидкий медный звон набатом разнесся по селу, оглашаемому перестрелкой и воплями женщин и детей. Бандиты сосредоточили огонь на колокольне. Через какое-то время звон прекратился.

Ахундов, быстро собрав вооруженных селян Веля, спешил на выручку. Он слышал тревожный набат колокола, который почему-то внезапно прекратился. Когда отряд самообороны Веля ворвался в Алексеевку, Мамедхан приказал своим людям уходить: в его расчеты не входило ввязываться в затяжной бой. Но прежде чем оставить село, бандиты обложили церквушку соломой и подожгли. Сухое дерево мгновенно занялось, и вскоре церквушка превратилась в высокий ревущий костер, из которого начали выскакивать объятые пламенем люди. Женщины и дети, прибежавшие на площадь с баграми и ведрами, обливали их водой, пытались погасить пожарище.

Ахундов, помогая спасать людей, спрашивал каждого:

– Морсина не видели? Матроса… Где Морсин?

Церквушка сгорела дотла. На горячем перелище нашли несколько обуглившихся трупов. Ни в одном из них Ахундов не смог опознать Морсина…

– Значит, даже могилы его не будет? – спросил Сергей, выслушав печальный рассказ.

– Не будет, – подтвердил Беккер. – Но когда мы разобьем наших врагов, мы поставим в центре Ленкорани большой памятник, твоему отцу и всем героям, кто пал и еще падет за революцию!..

Сергей тихо плакал.

– Перестань, Сергей. Будь мужчиной… Возьми себя в руки. Ну же! Успокойся, и пойдем в Реввоенсовет. Доложишь о Привольном.

10

А за десять дней до этого, 12 июля 1919 года, в Астрахани поздно вечером С. М. Киров и новый командующий Астраханско-Каспийской флотилией Ф. Ф. Раскольников пришли на стрелку реки Кутум, в которой стоял готовый к отплытию парусно-моторный катер «Встреча». На причале их ждали пассажиры катера – Коломийцев, секретарь его миссии Руманов-Асхабадский и англичанин Отто Герман. Киров вручил Коломийцеву шкатулку с деньгами и драгоценностями, которые предназначались для оплаты расходов подпольных Кавказского краевого и Бакинского комитетов партии, а Раскольников подарил ему красный корабельный флаг.

– Пусть он всегда будет при вас как символ Советской России, – сказал он.

Крепкие мужские рукопожатия, скупые напутствия, и катер медленно отвалил он причала, вышел из Кутума в Волгу, взял курс на юг. Остались позади астраханские огни, проплыли мимо волжские берега. Вскоре "Встреча" вышла в открытое море.

Летняя ночь усеяла черное небо россыпью крупных, мерцающих звезд. Из мрака водного простора повеяло прохладой. Ветер крепчал, волнение Каспия усиливалось.

Катер приближался к двенадцатифутовому рейду, за которым, блокируя Астрахань с моря крейсировали вражеские суда.

Коломийцев вошел в рубку. Комов стоял у штурвала, напряженно всматривался в темноту.

– Акулы ждут? – спросил Коломийцев, указав на темные силуэты кораблей.

– Ждут…

– Вели ребятам готовить гранаты. И пулемет расчехлить. Прикажут подойти – откроем огонь, закидаем гранатами и уйдем. Шторм начинается, не отважутся погнаться за нами.

– А если снарядом накроют? – покосился на него Комов, потом высунулся из рубки, крикнул: – Ребята, ставь паруса! Максим, стоп машина!

Стук мотора оборвался. На мгновение воцарилась оглушительная тишина, потом ее заполнил гул расходившегося моря.

– Примут за рыбаков – не обратят внимания. Ну, а если что…

Затрещали под ветром паруса, катер понесло, зашвыряло с гребня на гребень.

Вскоре темные громады кораблей остались позади.

Шторм разыгрался вовсю. Скрипели мачты – вот-вот обломятся. Перегруженный, глубоко сидевший в воде катер заливало водой, ее не успевали выкачивать.

На всякий случай Комов держал катер ближе к восточному берегу.

На рассвете из туманной мглы выплыли очертания еще одного сторожевого судна. Катер несло прямо на него. Комов дал команду срочно переставить паруса и направить катер в открытое море. На судне заметили маневр, ударили из орудия. Коломийцев ликовал как ребенок, когда снаряды ложились за кормой и подымали столбы вспененной воды…

Шторм утих на третьи сутки под вечер.

Среди ночи Коломийцев проснулся, поднялся на палубу. Комов уже был в рубке.

– Чего не спите, Иван Осипович?

– Так. Не спится…

Подошел машинист Тутин:

– Командир, смазка кончается. На час ходу едва хватит.

Комов молча кивнул. Тутин постоял и, не дождавшись ответа, ушел.

– Почему не запаслись в Астрахани? – удивился Коломийцев.

– В Астрахани ни грамма минерального масла. Мазут и то чуть ли не мензуркой отпускают. А он расходуется быстро, – ответил Комов. – Машина просто жрет его. Заменили мыльной эмульсией, и та на исходе…

– Стало быть, ляжем в дрейф, пока англичане не возьмут на буксир? – сыронизировал Коломийцев.

– Пойдем под парусами с попутным, – спокойно ответил Комов.

– А если заштилит? Наляжем на весла, как галерные рабы?

– Весел нет… – невозмутимо ответил Комов, глядя в бинокль.

Коломийцев присмотрелся и различил в предрассветных сумерках черную полосу земли.

– Берег? – спросил он.

– Остров Жилой.

– Это недалеко от Баку?

– Часа три ходу.

Коломийцев взял бинокль из рук Комова и увидел на острове несколько продолговатых строений.

– Рыбачий остров?

– База Каспфлота, – тем же бесстрастным тоном ответил Комов.

– Военная? – насторожился Коломийцев.

– Топливная…

– Что же ты сразу не скажешь? – Коломийцев весь преобразился, глаза его озорно заблестели, он принялся часто приглаживать волосы. – Вот где мы разживемся смазкой!

– А как же! – ухмыльнулся Комов. – Только нас они и ждут.

– Вот что, прикажи замазать бортовое название катера, – живо заговорил Коломийцев. – Держи курс на остров!

– Зачем лезть на рожон, Иван Осипович? Дойдем как-нибудь.

– Не медли, Федя, делай, что тебе говорят! – Он выскочил из рубки: – Ребята, готовь канистры!

Коломийцев вбежал в каюту, растолкал спавшего Германа:

– Отто, вставай, надевай френч, пойдем на берег за топливом! – и убежал.

Герман со сна не понял, что происходит, куда они пойдут в открытом море, но быстро оделся и поднялся на палубу.

Монотонный стук мотора оборвался, катер остановился, загремела якорная цепь, качка усилилась.

– Почему стали?

Услышав голос Коломийцева, Комов оглянулся и невольно вздрогнул: перед ним стояли деникинский и английский офицеры.

– Ближе не подойдешь, мелководье, – объяснил Комов.

– Тогда спускай лодку! – приказал Коломийцев.

– Так нет ее, лодки-то…

– Ну что ты будешь делать! – досадливо всплеснул руками Коломийцев. Потом измерил взглядом расстояние до берега, где смутно вырисовывались деревянные бараки и небольшие домишки с темными окнами. Он решительно сбросил китель, принялся стаскивать сапог.

– Ты что надумал, Иван Осипович? – встревожился секретарь миссии Руманов-Асхабадский, разбуженный шумом на палубе.

– Пригоню лодку…

– Не дело говорите, Иван Осипович, – обиделся Комов. – А ну, братцы!

Матросы начали раздеваться.

– Один управлюсь! – Машинист Тутин, раздевшись раньше других, прыгнул за борт. Раздался шумный всплеск, и темнота поглотила матроса.

Томительными казались минуты ожидания. Люди на борту до рези в глазах всматривались в темноту, чутко прислушивались к тишине. Только чавкала вода возле борта. Но вот наконец послышался плеск весел, и немного погодя рыбачья лодка-подчалок глухо ткнулась о борт катера.

Коломийцев, Герман в форме офицеров и двое матросов спустились в лодку, и она направилась к берегу.

Перед складским бараком, обняв винтовку, спал солдат в овчинном тулупе. Коломийцев тихо подошел и осторожно вытянул из его объятий винтовку. Солдат почмокал губами и удобнее прилег к стене.

– Встать! – крикнул Коломийцев.

Солдат вздрогнул, вскочил, вытянулся по стойке "смирно" и часто заморгал, глядя с испугом на офицеров.

– Так-то ты несешь караульную службу? Да ты знаешь, что за это полагается?

– Так точно, ваш бродь!..

– Где начальник базы?

– Спят, ваш бродь.

– Ну, пусть спит. Открой склад, срочно нужна смазка.

– Никак не могу, ваш бродь, ключи у начальника.

– Ну, тогда буди! – Коломийцев вернул солдату винтовку.

– Слушаюсь, ваш бродь! – с готовностью отозвался солдат, почувствовав, что гроза миновала, и поспешил к дому начальника.