Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Повторяю, он жив, – ответил Руманов-Асхабадский. – А вывезли из города, чтобы не подвергать его жизнь опасности.

– Где он сейчас? – недоверчиво просил Хошев.

– На Саре. Под домашним арестом.

– Чем вы можете доказать это?

– Ну, если вы не верите мне на слово…

– Не верю! И пока вы не принесете собственноручного письма полковника Ильяшевича, никаких переговоров!

– Пусть кто-нибудь один идет, – подсказал Могилевский.

Хошев кивнул в знак согласия.

– И дайте ему коня, – сказал он. – Вы в седле держаться умеете? – иронически оглядел он "цивильную" внешность Руманова-Асхабадского.

Делегатов заперли в церкви, а Руманов-Асхабадский поскакал на остров Сару. Через два часа он вернулся с запиской Ильяшевича. Полковник подтверждал, что он жив и здоров, заперт в кубрике баржи, и слезно просит прислать ему самогона, потому что вот уже сколько дней у него во рту ни капли не было.

– "Батюшка" в своем амплуа, – буркнул Хошев. – Зовите делегатов.

Солдаты привели ленкоранцев.

– Итак? – высокомерно сказал Хошев.

– Реввоенсовет предлагает вам заключить мир и совместно выступить против мусаватских банд. Только по-честному, а не так, как в прошлый раз, когда вы…

– Короче! – резко оборвал Хошев.

– Вопрос власти на Мугани, как и во всем уезде, будет решен в дальнейшем представительным съездом, – ответил Руманов-Асхабадский.

Хошев внутренне ликовал. Он догадывался, зачем пришли делегаты большевиков, и заранее приготовил ответ. "Раз противник пришел с поклоном, значит, он обессилен, и теперь самое время добивать его".

– Что, "товарищи" большевики? Невмоготу стало? Гнали нас из Ленкорани по болотам, а теперь зовете спасать Ленкорань? А что, с оркестром встретите или пулеметами? – с издевкой говорил Хошев, наслаждаясь возможностью потешиться над делегатами за оскорбления и унижения, перенесенные им после позорного бегства из Ленкорани.

Делегаты молчали.

Но вот Хошев перестал насмехаться и резко сказал:

– Так вот вам наш ответ. Мира заключать не будем. Совместно с вами против мусавата драться не будем. Без вас управимся. Только не путайтесь у нас в ногах! Уходите из Ленкорани! Вы не в силах удержать ее. Еще день-два, и бандиты ворвутся в город, перевешают вас на деревьях. Мы же предоставляем возможность всем комиссарам, большевикам и красноармейцам покинуть город. Черт с вами, уходите. Даем вам два дня сроку, не считая сегодняшнего. Не уйдете – пеняйте на себя. Щадить не будем!..

13

Делегация вернулась в Ленкорань, и в тот же час состоялось экстренное заседание Реввоенсовета. Все члены Реввоенсовета были вынуждены признать, что выбора нет: надо эвакуироваться. Фактически то же самое советовало им Бакинское бюро Кавкрайкома партии. Сегодня на рассвете в Ленкорань с трудом пробилась рыбачья лодка опытного моряка Федора Исаева, доставившего снаряды, патроны и письмо Бакинского бюро. Бакинские товарищи писали, что, поскольку оперативная связь с Ленкоранью затруднена, ленкоранцы сами должны принимать окончательное решение с учетом обстановки. В крайнем случае использовать, суда и лодки для эвакуации с Мугани, в первую очередь вывести тех, кому грозит гибель, если они попадут в плен.

Да, надо эвакуироваться, чтобы сохранить людей для будущих сражений. Ясное дело, Хошев отпускает их с миром не из гуманных побуждений. Ему важно опередить соперников и занять Ленкорань без лишних хлопот и потерь. Что ж, надо послать к нему человека, сообщить об эвакуации и предупредить, чтобы его люди не совались в Ленкорань, прежде чем последняя лодка не отчалит от Сары. В противном случае Ильяшевич будет расстрелян.

Ну, а если мусаватисты увидят, что красноармейские части снимаются со своих позиций? Они ворвутся в город и изрубят всех. Решили уходить скрытно, оставив на передовых арьергард. Командовать им вызвался заместитель председателя ЧК Хасиев.

С тяжелым сердцем расходились люди с заседания Реввоенсовета.

К вечеру погода переменилась. Небо обложило дождевыми тучами, зашуршали под ветром деревья, по морю пошли белые барашки. Близился шторм.

С наступлением темноты к морагентству небольшими группами потянулись красноармейцы. Лодки и киржимы сновали между Ленкоранью и островом Сара всю ночь. На катере "Перебойня" покинули город Коломийцев, Руманов-Асхабадский, многие члены Реввоенсовета.

Утром они собрались в кают-компании "Милютина" на свое последнее заседание, чтобы решить единственный, но очень важный нелегкий вопрос: куда идти?

"Милютина", пришвартованного в тихой бухточке, слегка покачивало.

Внимание собравшихся в кают-компании отвлекали грохот лебедок, стук молотков и громкие голоса на носовой палубе – там матросы демонтировали оружие. Грозный "крейсер" "Милютин" приобретал свой прежний мирный вид, готовился принять на борт беженцев из Ленкорани.

Так куда же идти? Отсюда, с острова Сара, был один путь. – в море. И конечно, все подумали в первую очередь об Астрахани. Вот куда бы податься! Там – Киров, там Красная Армия. Астрахань! Это слово звучало для них как возглас "Земля!" для терпящих бедствие мореплавателей. Но каравану рыбачьих лодок, на которых ленкоранцы должны были пуститься в путь, не миновать встречи со сторожевыми кораблями англичан и деникинцев, крейсирующими на подступах к дельте Волги. Допустим, быстроходный катер "Неребойня", еще одна-две лодки смогут проскочить, а остальные? Нет, путь на север закрыт. Тогда куда же? Все остальные порты Каспия: Петровск, Дербент, Баку, Сальяны, Астара, Энзели – на западном побережье; Гурьев, форт Александровский, Красноводск – на восточном, заняты противником: англичанами, деникинцами, мусаватистами. Куда же податься? Не поселяться же на каких-нибудь пустынных островах!

Впрочем, Коломийцев думал об этом, думал об острове Ашур-Аде у юго-восточного побережья Каспия, принадлежавшим России. До революции там находилась русская военно-морская станция. Коломийцев знал радистов ашурадинской радиостанции и утром радировал им: "Можно ли приехать к вам? Положение тяжелое. Отвечайте". Ответа не было. Значит, и Ашур-Аде отпадает.

– Мне кажется, все-таки надо пробиваться в Баку, – сказал Орлов. – Высадимся где-нибудь на Апшероне, рассредоточимся и проберемся в город.

– На Апшероне вам не пристать, весь берег утыкай полицейскими, – вмешался в разговор молодой, коренастый моряк Федор Исаев. – Вы на нас не смотрите, у нас добротные бумаги от начальника порта Чингиза Ильдрыма, к тому же мы на этом деле собаку съели и в случае чего знаем, кого напоить, кому красненькую сунуть. А вы пропадете почем зря.

– Ну, а если мы поедем с вами? – спросил Орлов.

– Так ведь и мы не миром мазаны, – отшутился Исаев.

– С ними поедет Отто Герман, ему непременно надо в Баку, – добавил Коломийцев.

– Мы можем взять на борт человек пятнадцать…

– Нот и прокрасно! Вы как хотите, а я отправляюсь в Баку, – твердо заявил Орлов.

– Воля ваша, Иван Николаевич, – сухо ответил Коломийцев. – Ну, а мы что решим, товарищи?

– Я предлагаю пойти на соединение с Кучук-ханом. Надеюсь, энзелийский берег не утыкан персидскими ажанами, – сказал Сухорукин. Когда белому ганцы отклонили предложение о мире и съезде, он понял, что его игра проиграна. Хошев не простит ему активного сотрудничества с большевиками. Мусаватисты тем более. И едва Реввоенсовет принял решение об эвакуации, велел жене складывать чемоданы.

– Это исключено! – категорически возразил Коломийцев. – Кажется, вы сами, товарищ Сухорукин, третьего дня напомнили нам пословицу "в дом соседа с ружьем не ходят".

– Да, но мы… – смешался Сухорукин, – мы же на помощь персидскому народу.

– Он не просил нас об этом.

– Да что толковать впустую! – раздраженно махнул рукой Наумов. – Я вот о чем думаю. По последним сводкам дела на Туркестанском фронте идут хорошо, Красная Армия заняла Мерв, Кушку, Асхабад и продвигается к Красноводску. Поэтому предлагаю высадиться в Карабогазском заливе, ударить с тыла по Красноводску, взять его и идти на соединение с частями Красной Армии.

– Скоро сказка сказывается, – ехидно усмехнулся Сухорукин. – Где гарантии, что к Карабогазу мы подойдем незамеченными? Нет таких гарантий!

– Это во-первых, – поддержал Канделаки, – во-вторых, я сидел в Красноводской тюрьме с нашими дорогими бакинскими комиссарами и знаю, какой там гарнизон. Впрочем, что я, пусть лучше Лидак скажет. Где Лидак?

– В Ленкорани. Ликвидирует дела.

– Словом" одни мы Красноводск не возьмем.

– Все же надо попытаться, это единственный вариант, – настаивал Наумов.

Вошел начальник ленкоранской радиостанции Бойцов и протянул Коломийцеву телеграфную ленту: "Помочь не можем, но, если будет туго, перебрасывайтесь к нам. Кушнаренко". Коломийцев оживился, приглаживая волосы, сказал:

– Ну что ж, попытаемся. Только предлагаю несколько изменить маршрут этого варианта. – И он рекомендовал отправиться сначала на Ашур-Аде, а затем по Михайловскому заливу добраться до пустынного берега туркменской степи и идти на соединение с Красной Армией, чтобы вместе с ней наступать на Красноводск. И добавил: – А я отправляюсь в Тегеран, исполнять свои дипломатические обязанности.

Перед тем как разойтись, Наумов предложил с лодкой Исаева послать в Баку доверенного человека для доклада Кавкрайкому о падении Муганской республики.

– Пусть Миша едет, – указал Коломийцев на Руманова-Асхабадского.

– Я? – поразился тот. – Но я же должен с тобой в Тегеран. Отто Герман едет, Орлов едет в Баку. Разве они не могут рассказать?

– Поезжай, Миша, поезжай. Я обоснуюсь, тогда вызову тебя, – дружески похлопал Коломийцев его по плечу.

Какое-то смутное предчувствие, вызванное фразой Садых Хана о том, что персидские власти приготовятся к встрече, не покидало его все это время, и, памятуя о трагической судьбе Караханяна, он решил ехать один, дабы не подвергать риску товарища. Но как сказать об этом, чтобы не обидеть его? И вот как нельзя кстати подвернулся повод.

Руманов-Асхабадский не мог ослушаться своего начальника. Только спустя некоторое время он понял, сколько благородства и какую дружескую заботу о нем проявил тогда Коломийцев.

Началась посадка на пароход «Милютин», отплывавший в Баку. Первыми остров покидали женщины и дети. Расставание было печальным и тревожным. Мужья обнимали плачущих жен, целовали детей, просили не беспокоиться о них.

Вскоре пассажиры заняли все каюты, разместились на носовой и кормовой палубах, под тяжелыми брезентовыми тентами. Женщины, теснившиеся вдоль борта, наперебой кричали что-то мужьям, оставшимся на пристани, те отвечали им, но в этой суматошной многоголосице трудно было что-либо разобрать.

Густой бас пароходного гудка заглушил все голоса.

Наконец подняли трап, и "Милютин", ведя на буксире рыбницу Исаева, медленно отвалил от пристани. Провожающие долго смотрели вслед удалявшемуся пароходу, за которым тянулся белый шлейф вспененной воды и черный дым из трубы. Оставшиеся махали близким и не знали, что расстаются с ними навсегда…

Вторые сутки Хасиев не смыкал глаз. Днем и ночью, верхом и пешим появлялся он то в одной части города, то в другой, то на одном участке фронта, то на другом. Вторые сутки его сводный отряд, состоявший из красноармейцев, чекистов и партизан из окрестных сел и рыбных ватаг, держал оборону города. Единственный броневик оказывал защитникам большую поддержку. Он двигался вдоль линии окопов, устрашая бандитов одним своим видом, и косил пулеметными очередями. Боеприпасы, доставленные Коломийцевым из Астрахани и Исаевым из Баку, очень пригодились, теперь можно было вести непрерывный интенсивный огонь из всех видов оружия.

А партизанские отряды, находившиеся в тылу врага, то и дело атаковали бандитов, которые, отбиваясь от них, не могли сосредоточить главные силы для штурма города.

Агаев находился в отряде Гусейнали, наступавшего на село Дыгя, занятое бандой Мамедхана. В самый разгар боя к партизанам пришел крестьянин, ходивший в Ленкорань.

– Что вы здесь воюете? Вся власть убежала из Ленкорани, – сказал он.

Агаев, Ахундов, Гусейнали, Сергей и Салман ушли из Ленкорани после актива, поэтому ничего не знали об ультиматуме Хошева и эвакуации.

– Ай дад-бидад Ардебиль! Что за чепуху ты несешь? – рассердился Агаев. – Куда это она убежала?

– Говорят, на остров Сару.

– Салман, одна нога здесь, другая там! – приказал Агаев. – Выясни, что происходит в Ленкорани.

– Я тоже с ним! – вызвался Сергей.

– Ну хорошо, – согласился Агаев. – Только будьте осторожны!

Через час Салман вернулся один.

– А Сережа где? – заволновался Ахундов. После гибели Морсина, в которой он считал повинным отчасти себя: не уберег друга, не подоспел вовремя на помощь, – он с отцовской нежностью относился к Сергею и с согласия Марии держал его при себе, не спускал с него глаз.

– На Сару пошел, к тете Марии, попрощаться с ней, – ответил Салман. – В Ханском дворце никого, кроме политкомиссара Лидака. Вот, он передал. – И Салман протянул Агаеву записку.

Лидак писал: "Тов. Агаев, на основании договоренности с Хошевым мы освободили Ленкорань. Муганцы будут утром. Возьмите нескольких надежных товарищей, отправляйтесь на Сару и уезжайте".

Ай дад-бндад Ардебиль! – воскликнул Агаев и передал записку Ахундову и Гусейнали. – Что вы скажете на это?

– Что я скажу? – помедлил Ахундов. – Есть такие баяты:

 
Край родной в крови, в огне,
Не видать конца войне.
Где игит в кровавый день?
Иль в земле, иль на коне![28]28
  Перевод В. Кафарова.


[Закрыть]
 

Я останусь в отряде Гусейнали. А тебе надо уходить, Бахрам.

– Обязательно уходить! – поддержал Гусейнали. – А я остаюсь здесь, ленкоранская земля – моя колыбель. На своем пепелище и петух храбрится. А ты уходи, по твоей шее английская веревка плачет.

Тем временем на острове Сара шли последние приготовления к отплытию – эвакуации. Одни перетаскивали на лодки бочонки с водой, вещи и более чем скромные съестные припасы, другие топили орудийные замки, третьи ставили паруса…

Коломийцев и руководители республики пришли в госпиталь проститься с тяжело раненными красноармейцами, которых нельзя было транспортировать. Трудно им было смотреть в глаза людям, оставляемым на милость врагу.

В укромном уголке госпиталя сидели Мария и Сергей. Мария плакала. Тщетно пыталась она уговорить сына уехать с ней, вместе со всеми остальными на рыбницах. С юношеским упрямством, забыв о недавнем обещании не оставлять мать одну, Сергей твердил, что он останется – не все же эвакуируются! – чтобы отомстить за гибель отца, а ей надо ехать.

– Зря ты вчера на "Милютине" в Баку не уехала! – упрекнул он мать.

– Да как же без тебя-то, сынок?

– Мама, ну пойми же ты, я партизан, все равно что красноармеец. Как я могу бросить отряд, товарищей?..

– Понимаю, сынок, понимаю… Ну тогда и я останусь.

Доктора уехали – им опасно было оставаться. А меня не тронут, я сестра милосердия…

– Ты же большевичка! Тебе нельзя оставаться в Ленкорани!.. Ну тогда пойдем к нам, в отряд.

– Нет, Сережа, я останусь при раненых…

Блэк пришел на баржу, велел часовому открыть кубрик, в котором находился под арестом полковник Ильяшевич. Заросший, нечесаный, в одном нижнем белье, полковник сидел на койке, подобрав под себя ноги. При появлении Блэка он обернулся в его сторону, и в его потухших, водянистых глазах мелькнул страх, но он остался неподвижно сидеть.

– Одевайтесь, – начал Блэк, и Ильяшевич покорно поднялся, взял галифе, но так и замер на месте, когда Блэк сказал: – Вы свободны, так что выметайтесь! Мы пока уходим… Но можете не радоваться, все равно вернемся! А вы запомните: если тронете кого из наших товарищей, которые остаются, – головой ответите! Сам расстреляю! Лично! – Он повернулся и вышел.

Ильяшевич постоял с галифе в руках, потом швырнул их в сторону и, снова с ногами забравшись на койку, уставился мутным взглядом в открытую дверь, скрипевшую под ветром на ржавых петлях…

Катер "Перебойня" с Коломийцевым и членами Реввоенсовета на борту, взяв на буксир парусную лодку, первым вышел в неспокойное море. За ним потянулись баркасы "Кура", "Чайка", "Святая Нина" и вереница рыбниц с поднятыми парусами.

Поздно вечером на утлой лодчонке последними уходили Лидак с женой, Агаев и еще несколько человек. Когда их лодка отчалила с южной стороны острова, на северной култучной стороне уже показались всадники в белых чохах.

Это было 25 июля 1919 года, ровно через три месяца после рождения Муганской Советской Республики.

14

В утренних сумерках на все четыре стороны простиралось вспученное штормом море. В этом бушующем просторе «Милютин» казался детской люлькой, раскачиваемой крутыми волнами. Пароход дрожал всем корпусом, тяжело плюхался в провалы между волн.

На мокрой палубе, под мокрым тентом, среди чемоданов и узлов, пластом лежали вконец измотанные качкой женщины и дети. "О господи, есть ли на свете пытка страшнее морской болезни?" – стонали люди.

В еще худшем положении оказались пассажиры рыбницы Исаева, следовавшей на буксире за "Милютиным". Седые валы швыряли ее то вверх, то вниз, словно ореховую скорлупу, и всякий раз казалось, что очередная волна отправит рыбницу на дно кипящей пучины. На траверзе Баку с парохода отдали конец буксирного троса, и лодка, подняв паруса, понеслась к апшеронским берегам, а "Милютин" продолжал идти своим курсом.

Поздно ночью пароход миновал остров Наргин и вошел в Бакинскую бухту. Здесь штормило слабее. Люди немного ожили, приободрились: еще час-два, и они ступят наконец на твердую землю.

Капитан связался по рации с диспетчером порта:

– Я – "Дмитрий Милютин", иду из Ленкорани с беженцами. Разрешите швартовку.

– "Милютин"? – переспросил диспетчер. – Подождите. – Немного погодя добавил: – Швартуйтесь у двадцать второй.

"Милютин" на малых оборотах вошел в капал бухты, обозначенный светящимися буями. Полоса огней, не очень яркая в этот поздний час, протянулась от рабочего пригорода Баку-Баилова к мысу Султан. Капитан всматривался в этот светящийся пояс, пытаясь отличить портовые и навигационные огни, отыскать среди многочисленных пристаней, ощетинившихся причалами вдоль всего побережья, пристань № 22. Три месяца "Милютин" не заходил в Бакинский порт, и нынешнее возвращение очень сильно тревожило и настораживало капитана. К тому же 22-я пристань была пассажирской и находилась в районе Петровской площади, а сухогруз "Милютин" никогда не швартовался там.

Вдруг из порта навстречу "Милютину" выскочил катер береговой охраны и просигналил фонарем: "Застопорить машину!"

Капитан перевел ручку семафора на "стоп".

Полицейский катер поравнялся с бортом "Милютина", и мегафон усилил властный голос:

– Капитан, ночная швартовка запрещена! Станьте на рейде, швартуйтесь в семь утра. Как поняли?

– Вас понял, – ответил капитан, – иду на рейд, – и перевел ручку семафора на "задний ход". Капитан не знал того, что диспетчер, приняв радио с "Милютина" и разрешив швартовку, немедленно известил об этом пристава Бакинского порта.

– "Милютин"? – Пристава будто ветром сбросило с дивана, сон сняло как рукой.

Всего пять дней назад здесь, в его кабинете, сидел капитан "Ленкоранца" и рассказывал о том, как на него внезапно напал "Милютин".

– Черт бы побрал этих большевиков! – проворчал пристав. – Совсем жизни от них не стало. А этот "Милютин"; до того обнаглел, что теперь в Баку пришел. С беженцами? А может, с десантом? Высадят под покровом ночи… – И пристав приказал береговой охране не впускать "Милютина" в порт и тут же позвонил заведующему транспортным отделом Великобританского военного управления капитану Янгу.

Капитан Янг был дисциплинированным офицером флота его величества и службу знал хорошо. Хотя в его практике такого еще не случалось, он помнил, как поступили его соотечественники в подобной ситуации год назад в Красноводске, когда туда прибыл пароход "Туркмен" с беженцами из Баку, среди которых оказались бакинские комиссары. Он поступит точно так же! Может статься, что и на "Милютине" среди беженцев окажутся комиссары…

Утром, когда "Милютин" медленно пришвартовался к причалу, здесь его ожидали капитан Янг, чины полиции и сотрудники контрразведки. Вся пристань была оцеплена полицейскими, аскерами и английскими солдатами.

– Тщательно осмотреть весь пароход! – приказал капитан Янг. – Разбирайте все подозрительные места палубы и полов. Не забудьте осмотреть дно и пространство между стенками.

Полицейские сыщики поднялись на пароход и приступили к осмотру – искали оружие и боеприпасы.

Пассажиров выпускали с парохода по одному. Здесь же, на пристани, агенты контрразведки бегло опрашивали людей, отбирали документы, ощупывали карманы, обыскивали даже женщин и детей, тщательно рылись в багаже, раскидывая вещи по пристани. Потом всех под конвоем отправили в контрразведку для дальнейшего допроса, а наиболее подозрительных – около шестидесяти красноармейцев – препроводили в баиловскую тюрьму.

В тот же день сторожевое судно привело в военный порт схваченную в море рыбницу Исаева. Когда ее взяли на буксир, Отто Герман, Орлов и другие ленкоранцы выбросили за борт оружие и все компрометирующие документы.

В порту Исаев предъявил судовую квитанцию, выписанную в Энзели, куда якобы возил бензин для англичан и за взятку выкупил лодку и команду.

Отличный лондонский костюм и произношение настоящего британца помогли Герману убедить дежурного офицера, что он пробирается из Персии в Батум, чтобы скорее отплыть на родину. Офицер был итальянцем, из тех, кому англичане намеревались передать Баку, и, не захотев обострять отношений с союзниками, освободил высокомерного англичанина. Через несколько дней Герман легализировался, устроился на работу в одном из британских учреждений и, связавшись с Бакинским комитетом, приступил к нелегальной работе.

Орлова и других ленкоранцев отправили в тюрьму до выяснения их личности. Там они встретились с Илларионом Горлиным (Талахадзе), отбывавшим трехмесячное административное заключение, рассказали ему о падении Муганской республики.

Орлову удалось доказать, что он – бывший полковник русской армии. Мусаватское правительство не возражало против выезда русских военнослужащих за пределы республики, и Орлова освободили с условием покинуть Азербайджан. Прощаясь в Горлиным, Орлов попросил его дать адрес явки в Тифлисе, куда решил ехать.

А вереница баркасов и рыбниц с защитниками Ленкорани на борту, покинувшими остров Сару на следующий день после ухода «Милютина», вторые сутки с трудом продвигалась в штормующем море на юг, к берегам Персии.

Свирепые порывы ветра рвали паруса, ломали мачты: высокие стены воды обрушивались на суденышки, замедляя их продвижение и сбивая с верного курса. В первый же день пути шторм разметал лодки по бушующему морю, и они потеряли друг друга из виду. Какие-то рыбницы не выдержали единоборства со стихией и пошли ко дну, другие понесло к закаспийским берегам.

Только "Перебойня" благодаря своей сильной машине упорно продвигалась вперед. Ночью лопнул трос, и парусник, который "Перебойня" вела на буксире, мгновенно исчез в непроглядной мгле. "Перебойня" повернула обратно, светила прожектором, тревожно сигналила, но парусника не было: то ли затонул, то ли ветер подхватил и понес его в сторону. "Перебойня" легла на прежний курс.

На вторые сутки пути" погода неожиданно резко переменилась. Холодный, порывистый ветер разом осекся, волны устало опали, штиль разгладил поверхность сине-зеленой воды. Густой туман, усложнявший видимость, стал быстро таять, оголяя линию горизонта. Облака рассеялись, небо очистилось, засияло солнце, и вдруг, к удивлению и радости пассажиров "Перебойни", высоко в небе перед курсом катера появился величественный розовый снежный конус горной вершины.

– Демавенд! – восторженно произнес Коломийцев.

– Это уже Ашур-Аде? – спросил Наумов, председатель Реввоенсовета Мугани, которому теперь, из-за отъезда командующего Орлова в Баку, поручили временно исполнять его обязанности, хотя три сотни красноармейцев, покинувших Ленкорань, нельзя было назвать войском.

– Что вы! – ответил Коломийцев. – Демавенд – главная вершина хребта Эльбрус. И расположен он в глубине территории Персии. До него миль сто шестьдесят, если не больше.

– А такое впечатление, что рукой подать…

Немного погодя на горизонте показалась земля – пологий берег с песчаными дюнами и зарослями камыша. "Перебойня" подходила к Ашур-Аде.

Хотя принято называть Ашур-Аде островом, в действительности это три острова, разделенные проливами, продолжающие длинную Потемкинскую косу. Они тянутся параллельно юго-восточному берегу Каспия, образуя глубоководный, тихий Астрабадский залив.

Наумов, стоя на носу катера, смотрел в бинокль, а Коломийцев давал пояснения:

– Видите маяк слева? Между ним и восточным берегом проходит фарватер. Иного пути в залив нет. Проливы между островами мелкие – всего двух-трех метров глубины. Суда не пройдут, а на лодках можно. Рейд в заливе просто отличный! Напрочь закрыт от ветров. Теперь посмотрите правее. Это – Большой Ашур-Аде. Бывшая русская военно-морская станция. А еще правее, на косе, разрушенная Потемкинская крепость.

Наумов разглядывал высокие мачты, здание больницы, деревянную церковь, опреснитель, нефтяную баржу, домики рыбаков.

– Это и есть Бендер-Гяз?

– Нет, Бендер-Гяз на противоположном берегу залива. Отсюда не видно. Бендер-Гяз – единственная пристань в заливе. Бывшая русская фактория. Но там уже территория Персии…

Катер вошел в пролив и медленно причалил к острову.

Рыбаки на берегу обступили Коломийцева и его товарищей закидали вопросами: "Кто такие? Откуда? Зачем?"

– С прибытием, Иван Осипович. – Начальник морской станции Кушнаренко радостно пожал руку Коломийцеву, приветствовал других ленкоранцев. – Добрались, значит. А мы волновались.

– Добрались, как видишь. Лучше скажи, что у вас? Какая тут власть?

– А никакая! Маемся сами по себе. Который месяц без жалованья стережем казенное имущество.

"Удивительно! – подумал Коломийцев. – В России идет гражданская война, а они живут, как на необитаемом острове, на этом осколке бывшей империи и, забытые всеми, несут свою никому не нужную вахту".

Тем временем на берегу собрались почти все обитатели острова, всполошенные небывалым событием в сонной жизни их поселка.

– Пойдем-ка потолкуем с народом, – сказал Коломийцев, прихватив красный сверток.

– Товарищи! – обратился он к островитянам. – Я недавно приехал из столицы Советской России – Москвы, где живет и работает вождь мирового пролетариата товарищ Ленин! – Не скрывая правды, Коломийцев рассказал о тяжелом положении в стране, о временных успехах Колчака и Деникина, об Антанте. – Но Рабоче-Крестьянская Красная Армия разобьет их всех! Дела в Астрахани идут хорошо, освобожден Асхабад, теперь очередь за Красноводском. Недалек день, когда Красная Армия и Флот очистят Каспийское море и все ого порты и города от неприятеля. Недалек день, когда корабли Красной флотилии подойдут и к вашим берегам! – вдохновенно продолжал Коломийцев.

– Ура-а-а! – вдруг прокатилось по толпе.

– Пока эти острова остаются частью Советской России, – я говорю "пока", потому что Советское правительство дарит их дружественному народу Персии, – так вот, пока они остаются частью Советской России, мы провозгласим здесь временную Ашурадинскую республику! – Коломийцев развернул красный флаг. – Под этим флагом я пересек Каспийское море. Так пусть он развевается теперь у вас, на самой южной точке Советской России! Ура, товарищи!

И снова "Ура!" прокатилось по площади.

С мачты спустили трехцветный андреевский флаг, подняли красный.

Предложение Коломийцева провозгласить временную Ашурадинскую республику пришлось по душе всем: и бывшим руководителям Муганской республики, и начальнику морской станции Кушнаренко. Конечно, все они понимали, что громкое название "республика" чисто символично. В самом деле, какая это республика, сфера действия которой ограничивается тремя небольшими островами с одним-единственным поселком, бывшей военно-морской станцией и разрушенной крепостью? Но все верно поняли намерение Коломийцева, что он хочет сплотить защитников Советской власти в жизнеспособный коллектив, сохранить его для грядущих сражений, и потому тут же, на площади, в присутствии всех жителей небольшого поселка избрали временный Реввоенсовет под председательством Коломийцева, распределили обязанности между ленкоранцами и ашурадинцами.

К вечеру из Ленкорани прибыли баркас "Кура" и шхуна "Святая Нина", на следующий день – пять рыбниц.

Коломийцева очень беспокоила судьба остальных семи лодок. И он принял смелое решение: завладеть в Бендер-Гязе каким-нибудь пароходом и выйти в море на поиски. Он спросил Кушнаренко, что в Бендер-Гязе, какие там стоят войска, есть ли англичане?

– Англичан нет, – отвечал Кушнаренко. – Они в Энзели, иногда наведываются. Помимо персидских пограничников и ажанов стоит казачья сотня есаула Залесского.

– Ва, русские казаки в Персии? – поразился Канделаки.

– Это персидские "казаки", – усмехнулся Коломийцев. – По просьбе шахского правительства царская Россия еще в прошлом веке создала здесь карательную дивизию по образцу и подобию наших казачьих. Персов и курдов вырядили в казачью форму, русские офицеры-инструкторы обучили их казачьим навыкам. Весь командный состав дивизии – русские. Они на службе у шахского правительства…

В тот же вечер "Перебойня" причалила к дебаркадеру, у которого стоял почтово-пассажирский пароход "Ван". Шла посадка пассажиров. Коломийцев, Сухорукин, Канделаки и двое матросов поднялись на борт, вошли в каюту капитана. Сухорукин стал у дверей с парабеллумом в руке.

– Капитан, нам нужен пароход! – без предисловий заявил Коломийцев.

– То есть как это "нужен пароход"? – опешил капитан. – Кто вы такие?

– Мы – большевики из Ленкорани. Наши товарищи целую неделю скитаются на лодках по морю без провизии и воды. Их надо собрать и прибуксировать на Ашур-Адо.

– Какое мне дело до ваших товарищей? У меня пассажиры, четыреста человек. Паломники, возвращаются из святых мест.

– Паломники подождут, – сказал Канделаки. – Пусть помолятся пока, и за нас тоже. А там люди могут погибнуть.

– Не могу, не могу, у меня рейс, – упрямо отвечал капитан.

– В таком случае мы реквизируем пароход, – спокойно предупредил Коломийцев.

– То есть как это "реквизируем"? – округлил глаза капитан. – По какому праву? Предъявите ордер!

Коломийцев постучал по деревянной кобуре маузера:

– Вот мой ордер! Если не подчинитесь приказу, я буду вынужден арестовать вас. – Коломийцев подал знак, и Сухорукин направился к капитану, но тот замахал руками:

– Хорошо, хорошо, я сейчас распоряжусь! – Сторонясь Коломийцева, он вышел из каюты.

Прошло минут пятнадцать, а капитан не возвращался. Послали Сухорукина узнать, в чем дело. Тот быстро вернулся: