Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Гулко грянул выстрел, оборвал шум и смех.

– Кончай мыться! – приказал Беккер. – Выходи по одному!

Ази, посмеявшись при виде голых, повязанных банной простынкой "фитэ" бандитов, с одеждой под мышкой выходивших из бани, побежал догонять броневик.

Броневик шел в сторону Большого базара. Вдруг из выхлопной трубы вырвалось три облачка черного дыма, и машина замерла на месте: снова забарахлил мотор!

Подгоняемые турком Забит-эфенди, бандиты приблизились к броневику – пулемету их не достать. Они начали стрелять по броне, бить в нее булыжниками, хотели взломать дверь. Вокруг собрались горожане. Ази протиснулся вперед, сжал со злости кулаки, не зная, что делать.

Двое бандитов пригнали буйвола, привязали конец веревки, накинутой ему на шею, к крюкам броневика и принялись понукать и пинать скотину:

– Чош! Чош!

– Что они делают? – волновался Ази.

– Не видишь: в плен берут броневик, – ответил кто-то.

Буйвол лениво мычал и не трогался с места. Наконец он пошел, броневик медленно покатил за ним. И вдруг – о чудо! – мотор зачихал, затарахтел, и броневик, сбросив веревку, пошел своим ходом.

Мигом все бросились врассыпную. На Большом базаре началась паника.

Перепуганный Мамедхан, брошенный купцами и моллами, вскочил на белого коня и пустился наутек. Бандиты помчались вслед за ним…

18

Третий день Ульянцева трясла лихорадка. Несмотря на знойный день, от завернулся в старую ватную телогрейку, принесенную Моренным, и сидел на походной кровати в кабинете Реввоенсовета – работая по ночам, почти до рассвета, он зачастую здесь и оставался ночевать, а теперь и вовсе не захотел идти в свой «кубрик», маленькую душную комнату в доме бежавшего в Баку богача, боясь, что там вконец расхворается. Как ни убеждали его доктор Талышинский и медсестра Мария, что ему нужен постельный режим, он наотрез отказался от него, доказывая, что не имеет права болеть, тем более в такое напряженное время.

Ульянцев прекрасно понимал, что нашествие банды Мамедхана – это только разведка боем. Получив пинок под зад, Мамедхан не уймется, он соберет новые силы, а может быть, с другими бандами сообща попытается взять Ленкорань. Разве не то же самое произошло в Астаре? Хватит ли сил удержать город?

Ульянцев еще раз перечитал письмо. Почтальон, только что принесший его, сказал, что какой-то человек потребовал срочно доставить пакет политкомиссару. Письмо озадачило его. Вопрос требовал срочного решения.

– Сережа!

Вошел статный красноармеец в буденовке, гимнастерке, перетянутой портупеей, с кобурой на боку.

– Слушаю, товарищ комиссар!

"А давно ли дядей Тимошей называл?" – подумал Ульянцев и протянул листок бумаги:

– Пригласи этих товарищей ко мне!

– Есть!

Ульянцев решительно сбросил телогрейку, встал, пересиливая озноб, прошелся по кабинету из конца в конец.

"Каково же Миронычу было переносить такую трясучку?" – вспомнил он о Кирове, с юных лет страдавшем хронической малярией. Ульянцев не раз видел его мелко трясущимся, со стиснутыми зубами.

Через несколько минут в кабинете Ульянцева собрались председатель Реввоенсовета Горлин, командующий войсками Орлов, начальник штаба Наумов, начальник оперативного отдела Морсин, председатель ЧК Блэк и коммисар внутренних дел (так официально именовался начальник краевой милиции) Сурнин.

– Товарищи, – начал Ульянцев, – получено письмо из Николаевки от поручика Хошева. – Ульянцев показал письмо. – Хошев пишет, что муганцы обеспокоены выступлениями мусаватистов, что его отряд готов плечом к плечу с нами сражаться против мусаватских банд. Мы, пишет он, найдем общий язык, так как мы единокровные братья. Давайте, говорит, вместе отстоим Ленкорань.

Присутствующие удивленно переглянулись.

– Ишь, союзник выискался! – хмыкнул Блэк, запустив пятерню в свои черные вихры.

– Отряд-то у него большой… – будто размышляя вслух, произнес Орлов.

– Пятьсот пятьдесят сабель, два пулемета, одна сорокасемимиллиметровая пушка, – дал подробную справку Наумов.

– И состоит из кулацких сынков и мусаватистов Перембеля и Джурали, – дополнил Сурнин.

– Выходит, джуралинские бандиты хотят защищать нас от астаринских? – развел руками Горлин. – Тут что-то концы с концами не сходятся.

– Верю, верю всякому зверю, а тебе, ежу, погожу, – засмеялся Морсин.

– Годить-то некогда, Володя, – сказал Ульянцев. – Надо решать.

– Конечно, если б мы могли… Все-таки сила… – нерешительно сказал Орлов.

– Черт знает, что у него на уме! – воскликнул Блэк.

– Вот это и надо прощупать, – подсказал Ульянцев. – Заодно поговорить с его воинством, выяснить их настроение.

– Хорошо бы выбить их из рук Хошева да сформиро-нать новую воинскую часть, – продолжал свою мысль Орлов.

– Хошев предлагает, чтобы его встречали на Форштадте Агаев и Горлин с оркестром…

– Чего-чего? С оркестром? – вскочил Блэк и расхохотался. – А это еще на что?

– Мальчишеская блажь! – усмехнулся Орлов. – Возомнил себя полководцем.

– Возможно, – согласился Горлин. – А может быты, хочет показать всем, что мы без него не можем обойтись. Ладно, пусть оркестр отправится в Форштадт, а мы поедем в Николаевну.

– Но Агаева нет в Ленкорани.

– Ну что ж, я один поеду.

– Один?

– Пошли меня, Тимофей Иванович, – попросил Сурнин. – Я местный, людей знаю, и они меня знают.

– А ты как, Володя? – вместо ответа спросил Ульянцев Морсина.

– Когда ехать?

– А прямо сейчас и езжайте. Втроем сподручнее.

До Николаевки рукой подать. По всем расчетам к вечеру делегация должна была вернуться. Наступила ночь, а ее всё не было.

"Наверное, завтра с отрядом и придут", – решил Ульянове. Ему стало совсем худо. Он весь пылал, его так трясло, что зуб на зуб не попадал.

Мария дала ему хины, заставила лечь, накрыла несколькими одеялами.

Ночь он провел спокойно, к утру немного полегчало, но все еще знобило. Не желая высунуть руку из-под одеяла и посмотреть на часы, Ульянцев лежал с закрытыми глазами, прислушивался к доносившимся в раскрытые окна городским шумам, птичьему щебету, кукареканью петухов, пытаясь определить время.

Пришла Мария. Было семь часов утра.

– Вернулись? – с надеждой спросил Ульянцев.

Мария отрицательно покачала головой.

– Уж я так волнуюсь! Не случилось бы беды. Сережа рвется в Николаевну – разузнать. – Она снова дала ему лекарство, плотнее укутала одеялами. – Поспи еще. Если что, я сообщу. – И Мария вышла.

Ульянцев тут же крепко уснул, точно провалился в омут…

В кабинет крадучись вошел Рябинин. Переваливаясь на обмороженных ногах, опасливо подошел к Ульянцеву, окликнул его. Тот не отозвался. Рябинин вернулся к двери, поманил кого-то. Вошел красноармеец в линялой гимнастерке, с курчавой русой бородкой. Никто не узнал бы в нем молодого поручика Вулевича, которого Ильяшевич разжаловал в рядовые и посадил под арест за пьяный дебош со стрельбой, чуть не стоивший жизни нескольким офицерам. Когда большевики совершили переворот и арестовали офицеров, Вулевича, как рядового, "пострадавшего" от самого Ильяшевича, выпустили на свободу. Жил он тихо, боясь, что ЧК доберется и до него. Вот его-то Рябинин и избрал для своего черного замысла. Всячески шантажируя и угрожая, поручил ему убить Ульянцева.

– Давай кончай, – шепнул Рябинин.

– Здесь, в постели? – Вулевич оскорбился. – Послушай, ты, я офицер, а не уголовник!

– Баба ты, ваше благородие! – презрительно ответил Рябинин. – Разбудить, что ли? Рассказать ему, кто ты есть, зачем пришел?

– Но меня схватят! За дверью часовой…

– Ничего, ты кончай. Часового я задержу. Сиганешь в окно, на коня и – к Хошеву.

Вулевич вытащил браунинг и тихо направился к Ульянцеву. Матрос-комиссар спал и, должно быть, бредил: его губы что-то шептали. Вулевич от волнения не мог разобрать, что именно говорил комиссар, только одно слово и расслышал: "Танюша". Крупные капли пота, будто росинки, покрывали лицо и шею Ульянцева, волосы слиплись на лбу. Вулевич и сам взмок от напряжения.

– Ну же! – ткнул его в спину Рябинин.

Вулевич медленно поднял руку с пистолетом, прицелился в висок.

– Кто здесь? – послышался вдруг сзади встревоженный женский голос.

Рука Вулевича упала, он поспешно сунул пистолет в карман. В комнату вошла Мария:

– А, это ты, Рябинин? А кто это с тобой?

– Я, я! А это телохранитель комиссара. Пришел проведать. Как его лихоманка скрутила, а?

– Спит, – шепотом сказала Мария. – Услышала голоса, думала, Володя вернулся.

"Как же, вернется твой Володя! Хошев им небось головы открутил".

За дверью послышались голоса. "Не пущу!" – говорил часовой. "Как так "не пущу"?" – возмутился кто-то, и в кабинет ворвался красноармеец в фуражке с изломанным козырьком, без гимнастерки, в потемневшей от пота и пыли нижней рубахе, отставшая подошва прикручена к сапогу тонкой проволокой. Но винтовка в полной исправности и чистоте. За ним маячил часовой.

– Тихо! – цыкнул на него Рябинин. – Кто ты есть? Осади назад!

– Главкома мне. Или комиссара, – покосившись на Марию, громко выпалил красноармеец.

– Не ори, сказано тебе! Я за комиссара.

Ульянцев встревоженно вскочил:

– Что такое? Вернулись? Где они?

– Где им быть? На Форштадте! – обиженным тоном ответил красноармеец. – Вы тут дрыхнете и баб щупаете, а они там прут!

– Кто прет? Куда прет?

Телогрейка на груди Ульянцева распахнулась, красноармеец увидел тельняшку и понял, что перед ним сам комиссар.

– Не знаю, товарищ комиссар. Велено доложить: контра прет!

– Хошевцы?

– А кто их знает? Видим, конники едут, ну, думаем, наши, привольненские. Оркестр грянул "Марш славянки". А они, стервы басурманские, как въехали на Форштадт, так и давай стрелять, давай полосовать нас шашками.

Ульянцева трясло от малярии и гнева.

– Обманул, сволочь! – в сердцах выругался он. – Как салагу, обвел вокруг пальца! "Общий язык"! "Единокровные братья"! А я и развесил уши!..

– Как же с нашими? Что с ними будет? – донесся до него голос Марии.

"Что с ними будет?.. Послал их в лапы врагу. И как додумался, гад! Знает, что город некому защищать. Эх, были бы наши части здесь! И Юсуф ушел. Вызвать наших из Астары? Не успеют. Хошевцы уже на Форштадте… А ты останови! Кровь с носу и ухо набекрень, но останови! Умри, но спаси Ленкорань! Иначе грош тебе цена, матрос Тимофей".

– Рябинин, вели седлать коня!

– Слушаюсь! – Рябинин вышел, кинув быстрый взгляд на Вулевича.

Ульянцев только теперь заметил его.

– А ты что здесь?

– Приставлен к вам телохранителем.

– Телохранителем? – усмехнулся Ульянцев. – Как звать?

– Вулевич Алексей.

– Ног что, Леша, ступай наверх, в распоряжение Беккера. Стерегите полковника Ильяшевича пуще глаза!

– Есть!

– А мне какие приказания будут? – переминался с ноги на ногу красноармеец.

– Обратно к своим! Драться до последнего, но город отстоять! Почему без гимнастерки?

– Так ее вши съели, – усмехнулся красноармеец.

Ульянцев мгновенно снял телогрейку и протянул ему:

– Возьми, братишка.

– Не, матрос, на кой мне она? Жарища! – И убежал.

– Оденься, Тимоша, ты же болен! – взмолилась Марин.

Ульянцев только махнул рукой.

Вошел начальник штаба Наумов:

– Положение критическое, Тимофей. Хошевцы захватили Малый базар, маяк, прорвались на Зубовскую, рвутся к Большому базару и тюрьме. Мы окружены с трех сторон.

– Ясно! Выходит, прижимают к морю. Что предлагаете, штабисты?

– Три четверти города занято. Защитников у нас, сами знаете… Логика обстоятельств подсказывает: сдать город, вызвать воинские части с астаринского фронта и тогда ударить по неприятелю.

– Вы правы. Пока есть возможность, переведем Реввоенсовет, штаб армии и другие советские учреждения за реку, в Сутамурдов. Надо немедленно вызвать войска, а до их подхода…

– Не продержимся, Тимофей Иванович! Подкрепление подойдет в лучшем случае завтра к вечеру.

– Надо, надо продержаться. Не иначе хошевцы попытаются освободить Ильяшевича и офицерье. Усилим оборону тюрьмы и дворца. А там видно будет… А еще лучше, переведите всех офицеров из тюрьмы на остров Сару.

– Ильяшевича тоже?

– Нет. Пока нет. А там видно будет, – ответил Ульянцев, что-то решая про себя.

Он не стал раскрывать созревшего плана перехитрить Хошева. Комиссар не сомневался, что Наумов незамедлительно вызовет войска, но все же решил продублировать его: мало ли что может случиться с гонцом штаба. Вызвал Сергея:

– Скачи, сынок, к Астаре, передай Бахраму Агаеву, пусть на всех парах ведет подкрепление в Сутамурдов.

Натянув рубаху кавказского покроя, Ульянцев сел на коня и поскакал в военный госпиталь.

Ходячие больные и те, кто еле передвигал ноги, набились в палату и, обступив главврача, галдели, кричали, допытывались, что будет с городом и с ними.

– Братишки, кончай митинговать! – с ходу оборвал их Ульянцев.

– Что, матрос, сдаешь власть? – нервно спросил кто-то.

– Власть не моя – ваша, народная. Офицерье и кулачье хотят свалить ее, чтобы вас, как бычков на веревочке, повести на расстрел. Берите винтовки, кто ходячий, и в бой!

– Давай винтовки! Все пойдем!

– Тогда надевай портки, выходи во двор строиться! Выберите старшого и – к начштабарму!

– Они же больные! – пытался возмутиться главврач, но никто не стал его слушать.

Ульянцев поскакал в трибунал, прихватил Лукьяненко и Топу нова и вместе с ними поспешил к тюрьме. На тесных улочках наружная стража отбивала атаки наседавших хошевцев, не знавших о том, что офицеры уже выведены двором к берегу и отправлены на остров Сару. В зарешеченных окнах круглой башни виднелись лица арестантов, наблюдавших за боем и что-то кричавших не то нашим, не то хошевцам.

Ульянцев велел начальнику тюрьмы собрать на нижней площадке башни красноармейцев, арестованных за мелкие провинности и числившихся за трибуналом.

Арестанты выстроились в две шеренги.

– Слышите? Там ваши братья кровь проливают, а вы тут вшей кормите! Кто хочет смыть кровью позор – два шага вперед!

Обе шеренги шагнули вперед. Только пятеро остались на месте.

– Ну, друзья, держитесь! – Ульянцев пожал руки Лукьяненко и Тодунову. – Кормой к врагу не поворачивайтесь! И ускакал в Реввоенсовет.

Ленкорань защищали все, кто мог держать в руках оружие: отряд чекистов, охрана Реввоенсовета, милиция, трибунальцы, врачи, медсестры, больные, арестантская команда. Но удержать превосходящего, упоенного победой противника было трудно: хошевцы дом за домом, улица за улицей сужали часть города, оставшуюся в руках большевиков, и подошли к "Саду начальника".

Полковник Ильяшевич сидел без кителя и сапог в своей маленькой комнате во дворце и пил чачу. Из города доносилась перестрелка: и позавчера стреляли, и вчера, и сегодня, – что ему за дело до стрельбы? Он взял гитару, рванул несколько аккордов и хриплым голосом затянул:

 
Я приг-вожден к трактирной сто-о-о-й-ке.
Я пьян дав-но-о… мне все-е равно…
 

Стук железного града по железной крыше – это било картечью орудие мятежников – оборвал его пение. Он раздраженно выругался, положил гитару на кровать, еще налил в стакан чачу. В нарастающем грохоте стрельбы и криках ему послышалась собственная фамилия: «Ильяшевича! Ильяшевича!»

– За Ильяшевича! – машинально повторил старый полковник, чокнулся с бутылкой и выпил до дна.

Немного погодя, когда в комнату в сопровождении Беккера вошел Наумов, Ильяшевич был мертвецки пьян. Он смотрел на вошедших отсутствующим, остекленевшим взглядом. Наумов и Беккер облачили полковника в китель, под руки вывели его на балкон. Голова полковника снова клонилась набок.

– Вот ваш "батюшка" Ильяшевич! – крикнул вниз Наумов.

Вооруженная толпа, осаждавшая дворец, замерла, потом взорвалась радостно-слезливыми возгласами:

– Батюшка наш! Ильяшевич! Спаситель!

– Долой Орлова! Ильяшевича командующим! Долой комиссаров!

Ильяшевич не реагировал. Только промычал что-то.

– Он мертв! – в ужасе крикнул кто-то. – Они убили его!

Толпа гневно зашумела, запричитала, загремели выстрелы, зазвенело стекло.

Наумов и Беккер уволокли Ильяшевича, уложили на кровать.

– Уберите водку! Окатите его холодной водой! – приказал Беккер Рябинину и Вулевичу.

Ульянцев смотрел из окна на бесновавшуюся внизу толпу: "Взбаламутили крестьян, настроили против нас". Над головой треснуло стекло, осыпалось осколками.

– Да отойди ты от окна! – взмолилась Мария. – Чего доброго эти бандиты…

– Какие это бандиты! – задумчиво ответил Ульянцев. – Ты видела этих людей? Это же крестьяне, землепашцы. Всякие хошевы и алексеевы обманом гонят их, как стадо баранов, на убой. – В эту минуту Ульянцев вспомнил слова Кирова: "Клевещут, что мы не ценим человеческой крови. Это неправда. Это гнуснейшая клевета. Мы свято чтим человеческую кровь…" [13]13
  Киров С. М. Избранные статьи и речи. М., 1957, с. 87.


[Закрыть]

Мятежники штурмовали двери Ханского дворца, пытались залезть в окна. Но вот из-за угла появился броневик, повел по толпе пулеметом, и она панически разбежалась. Защитники дворца пересекли сад и заняли свои прежние позиции за каменной оградой.

– Бегут! Отступают! – радовалась Мария.

Ульянцев сел к столу, торопливо набросал записку, кликнул Рябинина.

– Рябинин, возьми белый флаг, ступай к ним. Пусть присылают парламентеров.

– Сдаемся? – не мог скрыть своей радости Рябинин.

– Что ты надумал, Тимоша? – ужаснулась Мария. – Тимофей Иванович, что это значит? Они бегут, а вы…

– Так надо, Маша, так надо, – спокойно ответил Ульянцев. – Надо предотвратить кровопролитие. Оно может быть страшным…

Минуты казались Ульянцеву вечностью. Но вот через сад прошли парламентеры: впереди с белым флагом Рябинин, за ним Хошев и двое телохранителей. Ульянцев обрадовался своему врагу как лучшему другу.

Хошев в белой черкеске и белой папахе картинно стал в двери. Он любил красиво одеваться, а черкеску и папаху надел, как Мамедхан, назло ему.

– Командир отряда муганцев поручик Хошев. С кем имею честь?

– Политкомиссар Реввоенсовета Муганской Советской Республики Отраднев, – отрекомендовался Ульянцев.

Хошев по-ильяшевски презрительно задергал усом.

– Предупреждаю, если я не вернусь через час к своим…

– Мы парламентеров не арестовываем, – успокоил Ульянцев.

– Я не парламентер! Я пришел принять вашу капитуляцию. Ведь вы сдаетесь, не так ли? – В голосе Хошева прозвучало беспокойство.

– Поговорить надо, обсудить, что и как.

Тон комиссара оскорбил и озадачил Хошева.

– Говорите, только короче!

– Здорово вы подцепили нас на крючок! – как о чем-то забавном, сказал Ульянцев. – Заманили, как мышь в мышеловку, и – хоп! – Ульянцев видел, как от похвалы вспыхнули щеки Хошева.

– На войне как на войне, – пренебрежительно пожал он плечами. – Разве вы, большевики, на законных основаниях захватили власть Краевой управы и провозгласили Советскую власть?

– Конечно! Советскую власть провозгласил Чрезвычайный съезд Советов Мугани.

– Ваш большевистский съезд не имел полномочий говорить от имени народа Мугани. Зажиточное крестьянство не было представлено на нем. Вы обеспечили себе мусульманское большинство, чтобы это бессловесное быдло голосовало за ваши предложения.

– Нехорошо, поручик, стыдно так говорить о народе, на земле которого вы живете.

– Я не для того пришел сюда, чтобы выслушивать нравоучения! Ваш съезд – фикция. Вы узурпировали власть, арестовав все офицерство! – вскипел Хошев.

– Не всё. Вот вас, например, – спокойно ответил Ульянцев. – Ну да ладно, давайте говорить конкретно. Давайте соберем новый съезд с участием делегатов от всех партий, от всех слоев населения. Посмотрим, какую власть предпочтет народ: Советскую или белогвардейскую.

– Мы готовы признать Советскую власть без коммунистов!

– Какая же это Советская власть? – усмехнулся Ульянцев. – Ну, а что вы предлагаете делать с коммунистами?

– Это решит трибунал.

– Ах вот как! Ну, что он решит, это ясно: пулю в лоб!

– Да, долг платежом красен. За Дубянского, за полковника Ермолаева, за полковника Самборса, за полковника Ильяшевича!

– Ильяшевича вы только что видели.

– Нам показали его труп. Вы убили его!

Ульянцев недоуменно обернулся к Наумову, тот шепнул ему на ухо что-то.

– Рябинин! – Ульянцев сделал знак кивком головы. – Приведите!

Рябинин поспешил к выходу.

– Это недоразумение, – сказал Ульянцев Хошеву. – Ильяшевич не мертв, а пьян.

– Как пьян?

– Мертвецки! – подсказал Наумов, усмехнувшись нечаянному каламбуру.

Рябинин и Вулевич под руки ввели Ильяшевича. Он был бос, в одной рубахе, с гитарой в руке. Мокрые волосы и усы слиплись, висели сосульками, с них капала вода.

– Батюшка ты наш… – Хошев не знал, то ли радоваться, что Ильяшевич жив, то ли огорчаться его жалкому виду.

– В чем дело, господа? – промычал Ильяшевич. – Ах, это вы, поручик? Я вас таким первачом угощу!

– Где он взял водку? – строго спросил Ульянцев Рябинина.

Тот пожал плечами.

– Врешь, братец, – отпихнул его Ильяшевич. – Не ты ли выменял мои сапоги на самогон?

Ульянцев посмотрел на Рябинина взглядом, не обещавшим ничего хорошего. А Ильяшевич забренчал на гитаре и запел:

 
Я пригвожден к трактирной стойке,
Я пьян давно, мне все равно.
Нон счастие мое на тройке
В сребристый дым унесено-о-о…
 

Каково, а? Блок! Ты читал Блока, матрос?

– Идите-ка проспитесь, полковник.

Рябинин и Вулевич увели Ильяшевича.

– Мы освободим вас, батюшка! – крикнул вслед Хошев.

Ильяшевич повернулся в дверях и устало улыбнулся ему:

– Пустое, милый, все пустое. "Я пьян давно, мне все равно…"

Хошев был готов грызть ногти: от досады и злости: его кумир пал в его глазах. А этот чертов матрос еще и посмеивается…

– Мы требуем немедленного освобождения полковника Ильяшевича!

– Сперва вы освободите наших парламентеров и соберите свой отряд. Мне поговорить надо с вашими людьми"

– Они растерзают вас, – криво усмехнулся Хошев.

– В таком случае предлагаю провести делегатское собрание. Попытаемся мирно обсудить ваши условия.

– Но обе стороны остаются на занятых рубежах.

– Согласен. Вы освободите наших…

– Они останутся заложниками!

– Тогда вопрос о полковнике Ильяшевиче обсуждаться не будет!

– Хорошо, мы освободим их.

– Завтра по двадцать пять человек с каждой стороны встречаемся в полдень в городском саду.

– Ровно в полдень! – Хошев круто повернулся и вышел.

Ульянцев опустился на стул, и его снова затрясла лихорадка.

– Тебе совсем плохо, – сказала Мария.

– Мне совсем хорошо, Мария. Полный морской порядок! Только бы наши подоспели завтра к вечеру…

Мария сделала ему укол, уложила в постель, и он проспал до самого прихода Горлина, Сурнина и Морсина. Они вошли в кабинет Ульянцева в сопровождении Наумова, Ахундова, Блэка и еще нескольких работников, обрадовавшихся их возвращению.

Делегаты рассказали, что едва их ландо в сопровождении конвоя – нескольких красноармейцев – въехало в Николаевну, группа всадников окружила их и, защищая от возбужденных, орущих непристойности отрядников, требовавших немедленного самосуда над комиссарами, доставила в штаб к Хошеву.

Делегаты сообщили ему, что Реввоенсовет принимает его предложение.

– А оркестр где же? – спросил Хошев.

– Встретит на Форштадте.

– А вы что же сюда приехали?

– Поговорить с вашими бойцами, разъяснить им боевую задачу… Да только они нас так встретили…

– Боевую задачу мы им уже сами разъяснили, – нагло усмехнулся Хошев. – Так что встречаться с ними не советую. А вот с ревкомом – пожалуйста. Эй, проводите комиссаров!

Вооруженные люди обступили делегатов и привели в соседний дом. В дверях и под окнами поставили часовых.

В комнату вошли члены "ревкома" – трое мелких кулаков со странными фамилиями: Жабин, Дубина и Дураков – нарочно не придумаешь!

Из разговора с ними все стало ясно. Оказывается, кулаки распалили муганских крестьян, пустив слух, будто коммунисты грозят убить Ильяшевича и послать на Мугань банды Юсуфа и Мамедхана, чтобы согнать их со своих земель. Вот крестьяне и пошли за Хошевым.

Через несколько часов Хошев двинулся на Ленкорань. Впереди ехал эскадрон, за ним – ландо делегатов с двойным конвоем – красноармейским и беломуганским, – затем пехота, артиллерия и обоз с "ревкомом" и хлебом – в каждом селе, через которое проходили хошевцы, сельчане выносили хлеб и складывали его в фургоны: ведь идут спасать Ленкорань от мусаватистов, вызволить батюшку Ильяшевича, спасителя Мугани.

На Форштадте штаб Хошева расположился в доме Иванова, один из сыновей которого был офицером, состоял в отряде Хошева, а другой – красноармейцем.

Любопытную подробность о коварстве Хошева выведал Ахундов у знакомого джуралинца, попавшего в плен. Оказывается, когда банда пришла на Малый базар, Хошев приказал взводному Чубаненко отобрать двадцать пять джуралинцев, открыть огонь по маяку, чтобы захватить его, а оттуда стрелять по Малому базару, по своим же людям, чтобы еще больше распалить их перед налетом на город.

Ульянцев с вернувшимися товарищами отправился в Су-тамурдов, где состоялся военно-политический актив. Там он изложил свой план "дипломатических переговоров" с Хошевым.

Приступы лихорадки прошли, но болезнь так изнурила Ульянцева, что его все время клонило ко сну, трудно было собраться с мыслями. И в таком состоянии он вместе с делегатами, избранными в Сутамурдове для переговоров с Хошевым, на следующий день к полудню вернулся в Ленкорань.

Ульянцеву стоило больших трудов затянуть переговоры до позднего вечера. Он хитрил, прикидывался простачком. Когда тот или иной вопрос, казалось, уже был оговорен, Ульянцев и его коллеги вносили вдруг такое предложение, которое не устраивало хошевцев, и спор разгорался с новой силой. Раза два разъяренный Хошев вскакивал и резко заявлял, что не намерен больше вести переговоры, но Ульянцев вдруг уступал, и он снова садился.

В конце концов все свелось к нескольким основным положениям Ульянцева. Собрание постановило выделить из отряда 150 человек для защиты Ленкорани (а следовательно, и Ильяшевича) от мусаватистов, а остальным мятежникам разъехаться по домам. Вопрос об освобождении Ильяшевича и восстановлении его на посту командующего рассмотреть после разгрома мусаватских банд.

Поздно вечером, когда делегаты муганцев сообщили своим о решении собрания, возбужденные мятежники отказались подчиниться этому решению. Настаивали на том, чтобы их требования об освобождении Ильяшевича и назначении его командующим были выполнены завтра же, 27 июня, к девяти часам утра. Иначе…

– Хорошо, завтра так завтра, – устало согласился Ульянцев. Только что к нему пробрался маленький Ази и шепнул на ухо, что красноармейские части пришли в Сутамурдов…

…Сергей так гнал коня по знакомой дороге, что прискакал в район расположения войск раньше гонца штаба армии, хотя выехал позже. Вскоре прискакал и гонец. Начались сборы к походу.

Оставив небольшой заслон, красноармейские части и отряды Агаева и Балы Мамеда под покровом ночи скрытно снялись с места и углубились в лес. Шли тихо, сторожко, чтобы ни зверя не вспугнуть, ни птицу. И только к утру, удалившись от линии фронта на большое расстояние, пустили коней вскачь.

Сергей не знал, как сообщить Салману о гибели Джаханнэнэ и Багдагюль. Рассказал сперва Агаеву и Гусейнали. Как задрожал Гусейнали, как раскалились его глаза!

– Я буду не я, – бил он себя в грудь, – если не привяжу Мамедхана к хвосту ишака!

Салман забился в судорожном плаче, потом притих, ушел в себя. Всю дорогу молчал, ни с кем не разговаривал. На лбу меж бровей обозначилась глубокая морщина, а в черных глазах застыло такое холодное выражение, что страшно становилось: как жесток и беспощаден к врагу будет этот шестнадцатилетний мужчина!..

Вернувшись с переговоров к себе в кабинет, Ульянцев застал здесь Агаева, Ахундова, Бала Мамеда, Морсина, Салмана, Сергея, Марию, будто на совещание собрались!

– Фу, ну вот и вы! – Ульянцев устало опустился на стул, но, увидев Салмана, тут же подошел к нему, крепко обнял и несколько секунд держал в объятиях, похлопывая по спине: – Крепись, Салман, крепись!

– Ну, рассказывай, Тимофей! – не терпелось Морсину.

– Расскажу. Дайте передохнуть. – Он жадно отпил глоток чая, поданного Марией. – Отряды где?

– Расположили по указанию начштаба, – за всех ответил Агаев.

– Так, – довольно кивнул Ульянцев. – Значит, неприятель взят в клещи!

– Тимофей, да расскажи ты, о чем договорились?

Ульянцев лукаво посмотрел на своих коллег по переговорам Горлина и Сурнина: не выдавайте, мол!

– О чем? Завтра в девять часов утра освобождаем Ильяшевича и передаем власть кулачью, – мягким, негромким голосом сказал он и после паузы продолжал: – О чем нам договариваться с контрой? Переговоры ни к чему не привели, но мы выиграли время, чтобы подоспели вы с войсками. Атакуем завтра в семь, сигнал – орудийный залп. Ясно? Очень хотелось мне предотвратить кровопролитие, но иного выхода нет, будем драться! Ну, а сейчас спать, товарищи.

Все разошлись. Ульянцев подошел к распахнутому окну, всей грудью вдохнул ароматный воздух. Перед ним, как черное волнистое море, лежали сады Ленкорани, а в нем перевернутыми лодками плыли черепичные крыши. Чего-то, показалось ему, не хватает в этой знакомой, любимой панораме ночного города. Ульянцев понял: нет ритмичных голубоватых бликов. Хошевцы сбросили с башни старого маячника, маяк вторую ночь не светил…

Ульянцев сел за стол.

"Доброе утро, дорогая любовь моя Танюша!.."

– Не спишь, Тимофей? – послышался голос Морсина.

– Не спится, Володя. На душе муторно как-то. От малярии, что ли? Давеча смотрел на море, Балтика вспомнилась, крейсер наш. Вот вроде тяжко было матросскую лямку тянуть, а вспоминается с любовью. Сейчас куда тяжелей. Ответственности больно много. Не по силам она мне…

– Будет, Тимофей! Я тебя таким не видел.

– Ну что привольненский эскадрон, так и не прибыл?

– Нет еще. Может, гонец не добрался?

– Плохо… Ну да ладно! Володя, давай споем нашу заветную.

– Хошева разбудим.

– А мы тихо…

– Ну давай.

И они запели вполголоса:

 
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает.
Врагу не сдается наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает…
 

Гулкий взрыв разорвал ночную тишину. И тут же вдали и вблизи залились тревожным лаем собаки, затем поднялась пальба, частая, повсеместная.

Друзья удивленно переглянулись, кинулись к окну. Орудийный залп должен был грянуть в семь, а сейчас не было и четырех, к тому же и на залп не похоже.

Зазвонил телефон. Лукьяненко торопливо сообщал, что во дворе тюрьмы случайно, по неосторожности взорвалась бомба. Хошевцы всполошились и пошли в наступление.

Ульянцев и Морсин вскочили на коней и помчались на передовую. Она начиналась сразу за "Садом начальника" и тянулась через весь город, влево – до Большого базара, вправо – до маяка. По решению штаба красноармейские части шли в бой тремя колоннами: правую возглавляли Ульянцев, Лидак и Блэк, центральную – Горлин, Канделаки и Сурнин, левую – Орлов, Агаев и Ломакин.

Случайный ночной взрыв поднял с земли утомленных людей. Они вскочили на коней, схватились за сабли и винтовки. Во мраке душной ночи все двигалось, сталкивалось, крушилось, ревело, кричало, горело и умирало. Такою сражения не помнила Ленкорань, пожалуй, с января 1813 года, когда генерал Котляревский штурмовал крепость, занятую войском персидского принца Аббас-Мирзы. Бой начали хошевцы. Поручик был взбешен. Прилегши вздремнуть, он долго лежал с открытыми глазами и воображал, как утром встретит полковника Ильяшевича, торжественно передаст ему правление вооруженными муганцами, как Ильяшевич будет благодарить его, своего избавителя, как отряд отгонит прочь от Ленкорани банду Мамедхана, а потом арестует всех ревкомовцев. Виделось ему, как он выступает на заседании трибунала в качестве обвинителя и требует смертной казни матросу и другим комиссарам. С такими радужными видениями он уснул наконец. Взрыв вернул его к действительности, грубой и беспощадной. Он понял, что жестоко обманут. Жулик не прощает, если его перехитрят. Хошев понял, что Ульянцев "провел" его, что все эти переговоры были спектаклем для оттяжки времени. Зачем она понадобилась ему, Ульянцеву, он пока не знал, но понимал, что неспроста. И в бешенстве приказал штурмовать тюрьму, Реввоенсовет, бить по ним прямой наводкой, и черт с ним, если даже погибнет Ильяшевич. В конце концов, что он такое, этот жалкий, опустившийся старик? "Не сотвори себе кумира".