Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

– Выходит, мы верно решили не идти на съезд, – сказал Ломакин.

– Ну что ж, пусть намечают, – сохранял спокойствие Жириков. – Наши части готовы. Партизанские отряды уже завтра обложат Ленкорань. Так что пусть начинают свою операцию, посмотрим, чья возьмет.

– Слушайте, мужики, зачем ждать, когда они начнут? – загорелся нетерпением Ломакин. – Они собираются расправиться с нами двадцать пятого? Очень хорошо! А мы возьмем да и опередим их. Выступим двадцать четвертого!

– А ведь дело предлагает, председатель, – оживились члены комитета.

– Что предлагаешь, атаковать штаб?

– Нет, это много шуму наделает. Тихо надо, врасплох. Вот в четыре часа, как разойдутся с совещания по домам, там их и накроем поодиночке.

– Список у тебя готов?

– Давно!

– Ну тогда так тому и быть!

На протяжении всего следующего дня кавалеристы привольненского эскадрона небольшими группами, чтобы не привлекать внимания, перебрались на Форштадт, расквартировались во дворах местных рыбаков. Несколько всадников стали на постой в доме, где жили Морсины. Отряд Балы Мамеда в конном и пешем строю спустился с гор и расположился в конюшнях около "Сада начальника" и возле Большого базара. Гусейнали подтянул свой отряд в селение Сутамурдов. Так вешние ручьи, стекаясь в русло реки, переполняют ее, и взъяренная вода с треском ломает свой ледяной панцирь.

Наступило двадцать четвертое апреля. День выдался солнечный, жаркий. Город жил будничной жизнью, и ничто не предсказывало каких-либо потрясений. Никто не придал важного значения тому, что броневик, сопровождаемый оравой мальчишек, протарахтел по улицам и остановился перед Ханским дворцом; что с гарнизонного двора выкатили на пустырь два орудия; что в полдень в здание штаба войск стали собираться старшие офицеры: незримо для горожан две противоборствующие силы готовились к смертельной схватке.

…Сергей Ломакин и Владимир Морсин сидели в полутемной чайхане и внимательно присматривались к подъезду дома наискосок: к нему подходили и подъезжали офицеры, от полковников до штабс-капитанов.

Не было только полковника Ильяшевича. Ровно в полдень двери подъезда затворили – совещание началось. Ломакин и Морсин посидели еще минут десять, надеясь, что Ильяшевич прибудет с опозданием. Он так и не появился.

Ударные группы комитета связи стали незаметно занимать исходные позиции. Пока участники совещания, уверенные в полной секретности своего заговора, обсуждали детали завтрашней расправы с большевиками, перед зданиями краевой управы, штаба войск, морагентства, маяка, тюрьмы, гостиницы "Москва", радиостанции и почты, перед домами офицеров сосредоточивались конники эскадрона, партизаны и красноармейцы. Весь город превратился в ловушку для офицеров, готовую захлопнуться в любую минуту.

Ломакин и Морсин в сопровождении двух десятков бойцов эскадрона прискакали в Пришиб. Наняли на базаре фаэтон, подкатили к резиденции командующего. Часовой у входа хотел поднять тревогу, да поздно: спешившиеся кавалеристы обезоружили его и отвели в сторону, заняли оборону перед домом. Тем временем Ломакин, Морсин, Бочарников, тот самый привольненский увалень, что стрелял в полковника Аветисова, его друг из Привольного Яков Горбунов и еще несколько бойцов вошли в дом.

В комнате перед кабинетом Ильяшевича сидел его адъютант поручик Калашников.

– Вы арестованы! Сдать оружие! – пригрозил маузером Ломакин.

Поручик вскочил с места, схватился за кобуру, но на него навалились двое бойцов, скрутили руки.

На шум и грохот упавшего табурета в дверях появился Ильяшевич.

– Что тут происходит? – недовольно спросил он и обвел всех удивленным взглядом.

– Именем революционного народа вы арестованы, полковник Ильяшевич! – громко и важно сказал Ломакин, опустив руку с маузером. – Прошу сдать оружие.

Ильяшевич, все еще недоумевая, хмуро посмотрел на обезоруженного и взятого под стражу адъютанта, на маузер в опущенной руке Ломакина, и ему мгновенно вспомнилось распростертое на полу тело полковника Аветисова с черной дырочкой во лбу. У Ильяшевича нервически задергался пышный седой ус, он извлек из заднего кармана галифе браунинг и, держа его за ствол, протянул Ломакину.

– Но что все это значит? – недоумевал он.

– Это значит, что ваш завтрашний заговор не состоится, полковник! – иронически улыбнулся Морсин.

Ильяшевича усадили в фаэтон и под охраной конных партизан повезли в Ленкорань.

Когда фаэтон въехал в город, восстание было уже окончено и власть фактически перешла в руки комитета связи. Все произошло как по писаному: внезапно и бесшумно, почти без выстрелов. Сама мысль о возможности ареста в такое время, когда они только что решили судьбу большевиков, казалась офицерам настолько невероятной, что почти никто из них не оказал сопротивления, полагая, что произошло какое-то недоразумение, что заговор состоится все-таки и завтра они будут освобождены, а арестовавших их большевиков запрут в трюме "Кетти" и увезут в Петровой. Некоторые, однако, поняли, что заговор раскрыт, и схватились за оружие. Так в перестрелке был убит бывший жандармский полковник Самборс. Дубянский, когда к его дому подъехал броневик, из которого выскочили Осипов и два красноармейца, кинулся бежать огородами в лес, но там его настигла нуля.

Остальных арестованных – восемьдесят шесть человек – заперли в толстенной башне маяка. Позже многих освободили, взяв с них честное слово не браться за оружие, а тридцать самых ярых деникинцев перевели в тюрьму, посадили в большую камеру № 10.

В комнатах Ханского дворца было оживленно и шумно. Беспрерывно трезвонили телефоны: взят маяк, взята радиостанция, взято морагентство.

Ломакин и Морсин доставили полковника Ильяшевича в Ханский дворец. При виде командующего красноармейцы и партизаны, бывшие солдаты-фронтовики, невольно вставали с мест и вытягивались по стойке "смирно". Авторитет полковника Ильяшевича был очень велик, и комитет связи не мог не считаться с этим: ему тут же вернули оружие и предложили сотрудничать, по-прежнему исполнять обязанности командующего.

Оставили на свободе и весь управленческий аппарат краевого Совета и краевой управы.

Салман, участвовавший в захвате почты, вернулся во дворец и толкался в коридоре, как вдруг Морсин схватил его за руку.

– Ну-ка, Салманка, ступай за мной!

В кабинете" где заседали члены комитета связи, председатель комитета Игнат Жириков подозвал его к столу:

– Садись, Гимназист, ты парень грамотный. – Он придвинул ему лист бумаги и карандаш: – Пиши, сынок: "Воззвание". Написал? Теперь пиши так: "Ко всему населению Мугани…"

На следующий день воззвание расклеили по городу. Повсюду кто-нибудь вслух читал:

– "В ответственный политический момент… во всей управе началась анархия, вызвавшая у солдат Мугани возмущение… комитет связи… счел своей обязанностью впредь до созыва съезда… власть краевого Совета взять на себя… Все чиновники должны оставаться на своих местах… спокойно продолжать свою работу на пользу Мугани…"

Рядом с этим воззванием было расклеено объявление краевой управы, подписанное всеми ее членами, коим извещалось, что она, краевая управа, считает целесообразным передать власть в руки революционного комитета связи, а себя – распущенной добровольно.

Чрезвычайный съезд, назначенный на этот день, не состоялся.

11

Событие было крайней важности, и о нем следовало доложить начальству. Пристав Бакинского порта нехотя придвинул лист гербовой бумаги и каллиграфически написал:

"Бакинскому полицмейстеру г-ну Л. Амирджанову.

Доношу Вашему высокородию, что 1-го сего мая из военного порта убежал в Ленкорань к большевикам баркас под названием «Встреча», приняв на себя 15 человек матросов, а также несколько большевиков-агитаторов".

Да, это был тот самый катер "Встреча", на котором в конце марта Кожемяко перебросил на остров Сару две бочки бензина. И команда на нем была прежняя.

Когда на рассвете туманного, дождливого дня катер "Встреча" вышел из порта, орудия, установленные англичанами на Баиловской горе, открыли по нему огонь. Снаряды подымали белые султаны воды то справа, то слева, то позади катера. Два пассажира на палубе по-разному реагировали на стрельбу. Мужчина с чуть оттопыренными ушами, большим ртом и круглыми глазами при каждом выстреле инстинктивно втягивал голову в плечи и еще больше округлял глаза. Рядом с ним высокий молодой человек с густой копной зачесанных назад каштановых волос и добрыми карими глазами будто наблюдал за каким-то забавным состязанием. Всякий раз при падении снаряда в воду он всплескивал руками и исторгал возглас ликования:

– Ура! Молодцы, томми! Опять недолет! Петр, ты слышал, как семеро криворотых тушили одну свечку? Дули, дули, а все мимо!

Молодой человек расхохотался, потом, прищелкивая пальцами, запел какую-то веселую песенку на языке фарси.

Петр Самойлович Каневский, в прошлом токарь механических мастерских Бакинского военного порта, профессиональный революционер-большевик, работавший после падения Бакинского совнаркома в подполье, восторженно и удивленно смотрел на своего молодого спутника.

– Поражаюсь я тебе, Иван, – говорил он. – Неужели ты так-таки не боишься? Если б англичане знали, какой человек ускользнул у них из-под носа!..

– О, попадись я им в руки, они оказали бы мне высокую честь болтаться на перекладине! – весело отвечал молодой человек Иван Осипович Коломийцев, первый секретарь разгромленной белогвардейцами и англичанами советской миссии в Тегеране.

О его работе на посту дипломата, о его злоключениях читатель узнает позже. Сейчас же скажем только, что Коломийцев направлялся в Москву. Путь в Москву лежал через Астрахань. Но как добраться до Астрахани? Лодка Кожемяко до сих пор не вернулась, её считали погибшей. Решили угнать катер и вместе с Коломинцевым послать в Астрахань Каневского. Но так как в порту "Встреча" не могла запастись топливом, не вызвав подозрений, она взяла курс на Ленкорань, где на Саре имелся сю же переброшенный бензин.

Вечером "Встреча" пришла в Ленкорань.

Город с утра до темна празднично бурлил. Перед свеженаклеенными объявлениями толпились красноармейцы и горожане.

Краевая управа, оставленная на свободе, придя в себя, поспешила назначить чрезвычайный съезд на 2-е мая: видимо, рассчитывала обеспечить себе большинство, а следовательно, и поддержку.

Комитет связи отсрочил ею назначенный срок и обратился к трудящимся Мугани:

"Товарищи и граждане, комитет связи решил созвать съезд представителей всей свободной Мугани. Съезд этот явится полномочным органом власти и хозяином края.

Съезд должен будет установить формы правления и избрать законное правительство, которое отвечало бы всем запросам момента и явилось бы истинным выразителем воли трудящихся всей Мугани".

Съезд назначался на 15-е, а выборы делегатов – на 13 мая. В обращении говорилось, что "не имеют права избираться и быть избранными все промышленники, торговцы, ханы, беки, помещики". Этот пункт горожане обсуждали особенно горячо и восторженно.

2 мая в Народном доме, в здании бывшего реального училища, состоялся большой общегородской митинг, на котором присутствовал и Коломийцев. Собрание приняло резолюцию: "Мы требуем немедленного провозглашения Советской власти на Мугани и создания Красной Армии для защиты ее!"

На следующий день, взяв достаточный запас топлива и продовольствия, "Встреча" вышла в море. Но в районе острова Аргучинского лопнул запальный шар колоризатора, и катер вернулся обратно. В Ленкорани и на острове Сара отремонтировать колоризатор было невозможно, и командир катера Федор Комов послал машиниста Максима Тутина в Баку.

Меж тем Коломийцев не терял времени даром. Активный и деятельный по натуре, обладавший большим опытом организатора, он помогал приехавшим из Баку и местным товарищам укреплять советские органы власти, реорганизовать управление войсками.

6 мая было объявлено о создании Военной коллегии, заменившей прежний штаб войск. В нее вошли прибывшие из Баку Талахадзе (Горлин) и Наумов (Домбровский), Ломакин и командующий войсками Мугани полковник Ильяшевич.

Комитет связи начал готовиться к съезду. В селах шли выборы сельсоветов и делегатов.

В Ленкорани Коломийцев встретил своего хорошего знакомого Бахрама Агаева. Коломийцев познакомился с ним в июне прошлого года, в кабинете председателя Бакинского совнаркома Степана Шаумяна. Шаумян вызвал тогда Коломийцева, чтобы предложить ему дипломатическую работу в Персии. Во время беседы в кабинет стремительно вошел невысокий смуглый человек с лысеющей головой, в котором Коломийцев по виду распознал выходца из Южного, персидского, Азербайджана.

Не обращая внимания на Коломийцева, вошедший сразу возмущенно заговорил. Он только что вернулся из Ленкоранского уезда. Был там вместе с Алешей Джапаридзе, Бакинский Совет посылал помочь сельсоветам. Походил по талыш-ским селам на самой границе с Персией. Жалуются крестьяне на Сухорукина, на исполком. Жалоб много, обид много. Эти эсеры совсем подорвали веру в Советскую власть!

Шаумян молча выслушал, делая пометки в блокноте, и представил его Коломийцеву:

– Познакомьтесь. Бахрам Агаев, партиец с четвертого года, член исполкома Совета рабочих-южноазербайджанцев и один из основателей "Адалята"[7]7
  «Адалят» («Справедливость») – социал-демократическая организация, созданная персидскими рабочими в Баку в 1917 году.


[Закрыть],– затем обратился к Агаеву: – А это твой земляк, Бахрам.

Агаев недоверчиво оглядел симпатичного молодого человека, приветливо улыбавшегося ему, и несказанно обрадовался, когда тот заговорил на фарси, рассказал в двух словах о своей работе в Персии. На Агаева словно дохнуло запахом родины, и он пригласил Коломийцева зайти к нему вечером домой.

Коломийцев выбрался к нему только через два дня.

Узнав, что Коломийцев был занят делами миссии, Агаев принялся рассказывать о надежных людях в Тавризе и Тегеране, которые могут оказаться полезными ему. Воспоминания о Персии разволновали Агаева, и он рассказал о своем убогом селе Шихир-Гюн Сарабского вилайета[8]8
  Вилайет – область.


[Закрыть], о голодном детстве, о том, как он с братьями тайком сметал мучную пыль со стен мельницы, чтобы мать сварила похлебку, о своем участии в национально-освободительной борьбе Саттархана, о тяжелой работе на балаханских промыслах. Он так разволновался, что, как всегда в минуты волнения или досады, то и дело восклицал: «Ай дад-бидад Ардебиль!» – фразу, давно превратившуюся из жалобы на ужасный город Ардебиль в обычное междометие…

Со дня той встречи минуло одиннадцать месяцев. И вот теперь они встретились в Ленкорани. Агаев обрадовался Коломийцеву, пригласил его с собой в село Герматук. Они неторопливо шли по утопающей в зелени лесной дороге, и Агаев, слушая рассказ Коломийцева обо всем, что приключилось в Тегеране, то и дело восклицал: "Ай дад-бидад Ардебиль!"

– Ну, а твоя судьба как сложилась? – спросил Коломийцев.

– Тоже сидел, – хмыкнул Агаев. – Только не сразу попался. Скрывался в селении. Англичане убежали, турки пришли, Мусават пришел. Думаю, пойду в город, посмотрю, что делает новая власть. Как только пришел, меня схватили! Наверное, кто-нибудь опознал и выдал. Отправили в Гянджу. Там у них особый лагерь есть. Для политических. Но я не засиделся. Через два месяца убежал, вернулся в Баку. Собрал свой "Адалят", начали работать. Потом меня избрали в подпольный Бакинский комитет…

В январе 1919 года Агаев снова угодил в тюрьму. Англичане намеревались этапом отправить его в Персию, зная, что персидские власти дорого оценили его голову пусть, мол, они и вешают его. Но сделать этого не решились из-за массовой забастовки бакинских рабочих. Центральная рабочая конференция – легальный профсоюзный орган взяла его на поруки. В апрельские дни Бакинский комитет партии направил Агаева в числе представительной группы большевиков на Мугань, где готовилось восстание…

…В чайхане на площади села Герматук командир отряда Гусейнали, положив на колени деревянную кобуру маузера, яростно жестикулируя и гневно ворочая глазами, распекал своего адъютанта Азиза.

Аксакал Агагусейн-киши и остальные сельчане, сидевшие в чайхане, с трудом удерживались от смеха, глядя на Азиза, одетого в мешковатый черный бостоновый костюм-тройку, на ногах – чарыхи из сыромятной кожи, на виновато опущенной голове – барашковая папаха с красной звездой.

– На кого ты похож, чучело! Ты смотрел на себя в зеркало? – возмущался Гусейнали. – Что уставился на меня, как буйвол? Забыл, кто ты такой? Ты – адъютант командира партизанского отряда. А как ты себя ведешь? Как разбойник! Как вор!

– Гусейнали, ты же сам сказал… – пытался защититься Азиз.

– Что я сказал? Ну, повтори при всем честном народе!

– Сказал: "Азиз, иди конфискуй имущество".

– Видали? – Гусейнали оглядел всех сверкающим взглядом. – Я велел ему конфисковать имущество. А ты что конфисковал?

– Разве это не имущество? – Азиз посмотрел на сельчан, словно ища у них защиты.

– Ты что хочешь, чтобы Мамедхан поднял вой: "Большевики оставили меня без штанов, нечем задницу прикрыть!"

– Как нечем? – осмелел Азиз. – Это у меня всю жизнь зад сверкал! А у него еще на десятерых хватит.

Все рассмеялись. Даже Гусейнали, как ни пытался сохранить строгое выражение, усмехнулся и уже спокойнее спросил:

– Ну и что? Все равно ты не должен был брать ханского барахла. Ты моя правая рука, если ты будешь воровать… Теперь я обязан строго наказать тебя, чтобы другим неповадно было, понимаешь?

Азиз кивнул, хотя перспектива быть наказанным вовсе не улыбалась ему. Гусейнали обратился к Агагусейну-киши:

– Агагусейн-киши, вы наш аксакал, что скажете, как мне наказать его?

Агагусейн-киши вынул изо рта длинный чубук и, улыбаясь добрыми глазами в сетке морщин, ответил:

– Что тебе посоветовать? В старину вору отрубали руку. – Азиз вздрогнул, испуганно посмотрел на Агагусейна-киши. – Теперь другие времена. Сам решай.

Гусейнали немного подумал.

– Хорошо, я посажу тебя в подвал на три дня. Это "губ-вахта" называется. Согласен?

Азиз кивнул.

– Это снять? – Он помял грубыми пальцами тонкую ткань костюма.

Глаза Гусейнали озорно сверкнули.

– Можешь оставить! Мамедхан побрезгует после тебя…

Снова рассмеялись. Азиз направился к двери, где его ожидал вооруженный сельчанин, но вернулся, отколол с папахи красную звезду и протянул ее Гусейнали. Тот недоуменно уставился на Азиза.

– Большевистская звезда не виновата. Зачем ей в подвале сидеть? – сказал Азиз и направился к выходу.

– Молодец, Азиз! – похвалил Гусейнали. – Но ты все равно отсидишь…

На окраине села Герматук Агаева и Коломийцева встретили Салман, Багдагюль и другие ребята и гурьбой проводили на сельскую площадь, где уже собрались крестьяне.

Едва гости вошли в чайхану, все поднялись им навстречу. Агагусейн-киши поздоровался с ними за руку, указал место возле себя:

– Садитесь, вы с дороги, выпейте чаю…

После чая вышли на площадь. Женщины и девушки расположились позади мужчин. Возле мечети особняком держались молла Керим, купец Мешади Аслан, его сыновья-близнецы Тэюб и Сарханг и еще несколько зажиточных сельчан.

Сходку открыл Гусейнали.

– Товарищи! К нам в село пожаловали дорогие гости из Баку!

– Добро пожаловать! – дружно раздалось в ответ.

– Товарищи! – продолжал Гусейнали. – Вы знаете, что в Ленкорани снова установлена Советская власть, многие из вас сами участвовали вместе со мной в восстании за Советскую власть…

– Да укоротит аллах ее дни! – зло прошипел молла Керим.

– Теперь, товарищи, надо выбрать председателя Советской власти в нашем селе. Что скажете на это?

Сельчане молчали, поглядывая друг на друга, ожидая, кто первый начнет говорить.

– Ты спроси, кого они рекомендуют избрать в сельсовет, – посоветовал Коломийцев по-азербайджански.

– Слышите, люди? Кого рекомендуете избрать?

Сельчане снова молча переглянулись.

– Агагусейн-киши, ты что предлагаешь? – обратился Бахрам Агаев к аксакалу.

– Наш талышский народ веками, будто скотина, принадлежал ханам и бекам. Едва появившись на свет, люди вместо колыбельной слышали, что принадлежат такому-то хану или такому-то беку. – Агагусейн-киши говорил, обращаясь к Агаеву и Коломийцеву. – Ханы и беки жили в Ленкорани или Баку, несчастные люди иногда до самой смерти не видели своих хозяев, но всю жизнь работали на них. – Аксакал пососал погасший чубук, сплюнул горькую слюну. – Что молчите, люди? Нет больше над вами ханов и беков! Говорите, может быть, молла Керима выберем?

– Сохрани аллах! – заволновался молла и скрылся во дворе мечети.

Купец Мешади Аслан последовал за ним.

– Агагусейна-киши избрать! Агагусейна-киши! – послышалось несколько голосов.

– Люди, я одной ногой стою в могиле. По-моему, лучше избрать председателем Гусейнали.

– Гусейнали! Гусейнали! – согласились сельчане.

– Но я уже и так начальник! – возразил Гусейнали, хотя ему льстило доверие сельчан. – В одной руке два арбуза не держат.

– Ничего, управишься, – убежденно сказал Агаев и обратился к сельчанам: – Кто за товарища Гусейнали, прошу поднять руку.

Взметнулся лес рук.

– В таком случае я прошу избрать в Совет моего адъютанта Азиза.

– Но он же в подвале! Ты посадил его! – послышались иронические голоса.

– Я посадил его на три дня. А Советская власть на всю жизнь избирается, еще успеет походить в начальниках.

Сельчане засмеялись, оживились. Кто-то выкрикнул:

– Выпусти Азиза! Не годится Советской власти в подвале сидеть!

– Ну хорошо, хорошо, приведите его, – сдался Гусейн-али.

Появление Азиза вызвало новое оживление, смех, шутки.

– Азиз, тебе амнистия вышла, – усмехаясь, заявил Гусейнали.

– Да здравствует Азиз-хан! – крикнули селяне.

Добродушно улыбаясь, Азиз благодарно смотрел на Гу-сейнали, на сельчан, подошел, поздоровался за руку с Агаевым и Коломийцевым. Гусейнали торжественно вернул ему звездочку.

От группы женщин отделилась Етер и бойко заговорила:

– Хорошо, все говорят, что Советская власть – за справедливость. А разве справедливо, что в здешнюю Советскую власть не выбирают ни одной женщины? Я предлагаю избрать в Совет нашу Джаханнэнэ. Всему миру известно, какая она женщина…

– Гыза, перестань, ради бога! – одернула ее Джаханнэпэ.

Мать Салмана Джаханнэнэ и мать Багдагюль Етер были родственницами: женами двух братьев Новрузовых, утопленных год назад по приказу Мамедхана.

Етер – щуплая, маленького роста, очень проворная и бойкая женщина, вечно хлопотала по хозяйству, не зная ни минуты покоя. Она была десятой дочерью у своих родителей, а рождение девочки воспринималось как бедствие, отсюда и ее имя Етер, что значит "хватит".

В противоположность ей Джаханнэнэ была женщиной крупнотелой, громкоголосой, с властным и твердым характером – такой не попадись под горячую руку. Словно предвидя характер своей дочери, родители нарекли ее именем Джаханнэнэ, то есть "Мать мира". Если и не весь мир – тут, конечно, Етер перехватила, – то все окрестные села слышали о Джаханнэнэ, знали, что она не побоится и перед самим Мамедханом заступиться за своих товарок, за что уважительно называли ее "наша Хаджар". А Хаджар, как известно, была отважной женой народного героя Качага Наби.

И при мужьях Джаханнэнэ и Етер ладили и дружили, а гибель мужей еще больше сроднила их. Теперь они были не просто добрыми соседками (их дворы, не отделенные плетнем, находились рядом), а жили как одна семья, душа в душу. Предстоявшая осенью свадьба Салмана и Багдагюль должна была породнить их вдвойне…

Властный окрик Джаханнэнэ не остановил Етер.

– Почему перестань, гыза? – не унималась она. – Нет, я скажу, пусть и они знают. Когда в Петербурге прогнали царя, она прогнала из Герматука царского старшину. Набросилась на него с веником и прогнала из села: "Убирайся вон, царский прихвостень, тебе здесь больше нечего делать!" Так и сказала ему, не побоялась.

– Правильно сказала! – горячо поддержал Етер Коломийцев и зааплодировал. Его примеру последовали другие.

– Вай дэдэ![9]9
  Вай дэдэ! – О отец мой! То же, что «О господи!».


[Закрыть] – всплеснул руками Гусейнали, и лукавая усмешка сверкнула в его глазах. – Она же и меня выгонит, если что не по ней!

Джаханнэнэ подбоченилась и деланно грозно ответила:

– А ты что думал? Надо будет – выгоню!

По площади прокатился дружный смех.

Слова попросил Агаев.

– Дорогие товарищи крестьяне! Рабочие Баку, которые прислали меня и других большевиков к вам на помощь, передают вам горячий революционный привет. Весть о вашей победе вдохновляет и нас. Как вам должно быть известно, бакинцы не сидят сложа руки. Не проходит дня без борьбы против англичан и мусаватских беков. Когда мы выезжали к вам, рабочие Баку готовились к новой стачке. Сегодня, в этот жаркий майский день, там не работает ни один промысел, ни один завод, ни одна фабрика – забастовал весь Баку! Он борется и будет помогать вам, а вы должны помочь ему, укрепляя свою Советскую республику. Да здравствует Советская Мугань, товарищи! Да здравствует Советский Азербайджан!

– Да здравствует Советский Азербайджан! – раздалось дружно в ответ.

После митинга Агаев и Коломийцев собрались идти в соседнее, русское село, и сельчане гурьбой проводили их до самой околицы.

По дороге Агаев заинтересовался Салманом, его кличка – Гимназист. Разговорившись, предложил стать его секретарем-переводчиком в ленкоранском отделении партии "Адалят", на что Салман охотно согласился.

На рыбацком катере "Павлик" вернулся из Баку машинист Тутин. Вести он сообщил нерадостные. По требованию английского командования мусаватское правительство начало жестокую расправу со стачечниками, арестовало весь стачечный комитет.

Тутину удалось заварить шар колоризатора. Двигатель был собран и опробован. На следующий день "Встреча" вышла с острова Сара и взяла курс на север, в Астрахань.

Где-то в море, в районе Дербента, "Встреча" разминулась с рыбницей Кожемяко, шедшей к бакинским берегам.

12

Буксирный катер вывел рыбницу Кожемяко из дельты Волги в открытое море.

Под свежим нордом на палубе было прохладно. Команда рыбницы и пассажиры разбились на двойки, установили график дежурства: Сарайкин и Сергей пошли досыпать, а друзья-астраханцы уселись на палубе, разговорились.

Сутки пути прошли спокойно, если не считать разыгравшегося норда и сильной качки. Сергей видел, как тяжело переносят качку Лукьяненко и Топунов, и ему было от души жаль их – ведь сам он еле крепился.

Под утро, когда лодка миновала банку "Жемчужную", Дудин, дежуривший с Ульянцевым, разглядел в серых сумерках силуэты трех судов. Шли они без огней. По тревоге подняли остальных.

Судя по очертаниям, это были грузовые транспорты, шли они кильватерным строем; судя по курсу – из Порт-Петровска в Гурьев. Всмотревшись, Сарайкин сказал:

– Впереди – "Элиануш" Нобеля, вооружен двумя пушками.

– Значит, сопровождает транспорты с военным снаряжением.

– Приготовить оружие и бомбы, – приказал Ульянцев. – В случае чего – живыми не сдаваться. – При этом он посмотрел на Сергея то ли с сомнением, то ли с сожалением в темных глазах. – Всем в кубрик, на палубе останемся я и Кузьма.

Кузьма, перекрестясь, сменил у руля Дудина, Ульянцев сунул за пояс под ватником две гранаты.

Сильный ветер стремительно нёс рыбницу наперерез огромным судам. Там заметили рыбницу, дали сигнал короткими гудками, потом замигали топовые огни на передних мачтах. Почти у самого носа последнего судна рыбница круто свернула вправо и прошла под его кормой.

Перегнувшись через борт, боцман в ярости крикнул:

– Куда прешь, мать твою растак!

Кузьма снял треух и стал смиренно кланяться боцману, а тот потрясал кулаками и орал что-то.

На заре, когда на горизонте растаяли последние дымки транспортных судов, сзади по курсу рыбницы показался миноносец. У Сергея, несшего вахту, похолодело сердце: "Наверное, транспорты сообщили по радио своим и миноносец погнался за нами".

Миноносец шел стороной, в десяти – двенадцати милях от рыбницы.

– Да это же наш "Карлуша", "Карл Либкнехт"! – радостно воскликнул Дудин.

– Он самый, – сдержанно кивнул Ульянцев.

Кожемяко сунул в руки Сергею белую тряпку и приказал:

– А ну, Сережка, полезай, семафорь!

Сергей ловко вскарабкался на мачту, уселся на рее и усердно замахал тряпкой:

– Э-ге-гей! На миноносце-е-е!

Но миноносец или не заметил рыбницы, или не обратил на нее внимания и проскочил мимо: Ульянцев знал, что Киров, Мехоношин и Сакс должны ехать в форт Александровский.

К ночи рыбница добралась до форта. "Карл Либкнехт" стоял на якоре у входа в залив. С миноносца приказали причалить к борту. Едва команда поднялась на борт, ее арестовали. Предъявлять документы, зашитые в одежду, не имело смысла, и экипаж рыбницы подчинился приказу, однако Ульянцев потребовал доложить о них командующему флотилией:

– Скажите Саксу: Тимофей Отраднев хочет видеть его.

Ни председателя РВС XI Мехоношина, ни Кирова, ни Сакса на миноносце не было, они отправились в форт.

Устраиваясь на холодном полу трюма, Кузьма почесал свою рыжую бороду, кряхтел и ворчал:

– Туда ехали – большевики арестовали, вертаемся – опять большевики арестовали.

Спустя полчаса арестованных вывели из трюма и привели в кают-компанию. Сергей раскрыл рот от изумления: зеркала, хрусталь, полированное дерево, тяжелая мебель в белых чехлах.

В кают-компании экипаж рыбницы встретил заместитель командующего флотилией Попов.

– Здорово, братцы, здорово, – крепко пожимал он руки старым знакомым. – А матросы-то вас за деникинских лазутчиков приняли…

Пока "лазутчики" с жадностью ели постный флотский борщ – ведь двое суток не ели горячего, – Попов рассказал им о том, что утром радиостанция форта приняла шифрованную радиограмму. В ней сообщалось, что из Порт-Петровска в Гурьев на баркасе "Лейла" выехал личный представитель Деникина генерал Гришин-Алмазов.

– Погоди, разве в Петровске не знают, что форт занят нашей флотилией? – спросил Топунов.

– В том-то и дело, что не знают! Десант был таким неожиданным и молниеносным, что ни один солдат, но говоря уж о кораблях, но успел бежать отсюда. На рации сидят наши радисты и шифровальщики и который день записывают переговоры деникинцев с колчаковцами.

– Ловко!

– Ну, а что генерал? Встретили? – поинтересовался Ульянцев.

– Застрелился! Взяли "Лейлу" на абордаж – он заперся в каюте и пустил себе пулю в лоб…

Утром катерок доставил Ульянцева на берег. На желтом, выжженном солнцем берегу высилась башня маяка, рядом с ним стояло несколько каменных домов – в них размещались радиостанция, казармы, жили семьи офицеров форта. Чуть в сторонке лепились вросшие в землю плоскокрышие "саманухи" и казахские юрты.

Сейчас все население поселка высыпало на берег, от босоногих ребятишек до аксакалов с бородками клинышком. Люди разглядывали корабли под красными флагами, обступив моряков, угощали их кумысом, говорили по-казахски и по-туркменски, вставляя русские слова. Местный акын, монотонно звеня струнами домбры, крикливо и протяжно импровизировал песню – славил красный флаг свободы.