Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Немолодой интендантский офицер, встревоженный и недовольный появлением господ офицеров в такой неурочный час, накинул шинель поверх исподнего и, почесывая волосатую грудь, спросил, что угодно господам офицерам.

Герман, жестикулируя, торопливо заговорил по-английски.

– Не обессудьте, господа, не владею… Что он говорит? – обратился начальник к Коломийцеву.

Коломийцев взялся исполнять роль переводчика.

– Он говорит, что ночью из Баку бежала парусная лодка с бензином. Нас по тревоге подняли в погоню, и мы не успели запастись маслом.

– Тьфу, будь они прокляты! Эдак весь флот угонят. Вы на каком баркасе?

– "Перебойня", – не задумываясь ответил Коломийцев. – Англичанин говорит, что вы должны отпустить нам масла.

– Бумага есть у вас? Специальное отношение нужно…

– Какое еще отношение? – возмутился Коломийцев. – Говорят же вам, что мы вышли по тревоге среди ночи. Вы что, не верите английскому офицеру?

– Да верю я вам, верю… Но как же без указаний…

Герман снова сердито заговорил по-английски.

– Англичанин говорит, – переводил Коломийцев, – если мы упустим лодку, вы головой ответите перед коммодором Норрисом.

При упоминании имени Норриса начальник почувствовал озноб и натянул рукава шинели, застегнулся.

– Так нет у меня машинного масла, господа офицеры, – начал он оправдываться. – Я бы и рад, да не завезли…

– Ну и порядки: не завезли!

– Мазут найдется, если желаете.

Коломийцев оглянулся на Тутина.

– Черт с ним, дойдем на мазуте, – ответил тот.

Начальник открыл склад, матросы наполнили канистры и понесли их к лодке.

– Может, подбросить вас на моторке? – вызвался начальник, довольный тем, что ловко обманул непрошеных гостей: минерального масла на складе было хоть отбавляй.

– Сделайте милость, – согласился Коломийцев, в свою очередь довольный тем, что так искусно разыграл начальника.

По пути начальник пожелал успеха господам офицерам, сообщил им, что всех большевиков, бежавших два месяца назад из Баку на катере "Встреча", в Астрахани посчитали за шпионов и расстреляли.

Коломийцев расхохотался:

– Туда им дорога!

Моторка подошла к катеру, матросы подняли на борт канистры. Поднялся и Герман, как вдруг начальник заметил спасательный круг с четкой надписью: "Встреча".

– Так вы что, изловили "Встречу"? – изумился начальник.

"Вот черт, забыли сиять!" – подумал Коломийцев.

– Нет, не изловили, а угнали. Мы угнали ее, – с улыбкой ответил Коломийцев. – И, как видите, никто из нас не расстрелян. – Иван Осипович явно потешался над растерянным начальником базы. – Большевики не такие страшные, как вам кажется. – И пригрозил: – Не подплывайте к берегу, пока мы не отойдем от острова на пушечный выстрел, иначе пулемет достанет вас.

Начальник покорно закивал.

Коломийцев поднялся на борт, мотор весело застучал, и катер понесся навстречу редеющей мгле. Продолжая широко улыбаться, Коломийцев смотрел на моторку с оцепеневшим начальником. Угроза быть срезанным пулеметной очередью не на шутку испугала его.

Удачно проведенная дерзкая операция, недоуменно вытянувшееся лицо начальника развеселили всех, и только Комов обеспокоенно поглядывал на полоску земли, открывшуюся справа по борту. То были мелкие вулканического происхождения острова Бакинского архипелага, а за ними – изогнувшаяся с севера на юг оконечность Апшеронского полуострова – Шахова коса с мысом Тюленьим, напоминающим птичий клюв. Стаи гусей и лебедей, летавших над мысом, казались розовым облаком в лучах раннего июльского солнца.

– Теперь старый хрыч сообщит в Баку, – пробурчал Комов, поворачивая катер на юго-восток, подальше от апшеронских берегов.

– Это уж точно, – подзадорил Коломийцев. – Эх, Федя, бывалый моряк, а так оплошал!

– Да кто ж знал, что вы на его моторке пожалуете?

– Сам вызвался довезти, неудобно было отказываться.

– Вам все шуточки, Иван Осипович. А если погоня из Баку?

– Кто угонится за "Встречей"? Самый быстроходный катер на Каспии. Ну, а если погонятся, встретим как подобает.

Вдруг Коломийцев сорвался с места, спустился в каюту и вернулся с корабельным флагом, подаренным Раскольниковым.

– А ну, ребята, подсобите, – разворачивая полотнище, обратился он к Руманову-Асхабадскому и Тутину, стоявшим на корме.

– Иван Осипович, ведь этим мы можем загубить себя, – ужаснулся Руманов-Асхабадский. – Увидят с кораблей – дадут знать в Баку.

– Ничего, пусть дают знать! Зато какое впечатление произведет на бакинских рабочих то, что на Каспийском море развевается красный флаг!

Ветер подхватил полотнище, и оно затрепетало, запылало на кормовом флагштоке. Коломийцев смотрел на него восторженно, в сильном волнении сжимал кулаки.

– Пусть знают, мы – первая ласточка, за нами придет весь краснофлагий флот!

Мазута, взятого на острове Жилом, все же не хватило до конца рейса. Комов сделал большой крюк, чтобы обойти стороной опасную зону, и только в районе острова Обливного лёг на прежний курс. Надо было снова добывать топливо.

Когда проходили мимо Сальянского рейда, увидели выходивший из Куры в открытое море пароход с двумя баржами на буксире.

– Что за пароход? – спросил Коломийцев.

– "Лиза Соколова", общества "Кавказ и Меркурий".

– Вот у "Лизы" и одолжим горючее, – сказал Коломийцев.

Комов с ухмылкой покосился на него, протянул бинокль.

– Посмотрите, какие на нем пассажиры.

Коломийцев разглядел на палубе "Лизы Соколовой" несколько мусаватских офицеров в маленьких барашковых папахах, а на баржах "Масис" и "Демосвен" до двухсот стриженых сельских парней.

– Новобранцев везут? Ну что ж, устроим им боевое крещение.

Коломийцев увидел в глазах Комова удивление.

– Вы что, Иван Осипович, шутите или как?

– Какие шутки, Федя! – с упрямым блеском в глазах ответил Коломийцев.

Он подозвал Руманова-Асхабадского, Германа, Тутина, и они вместе притащили на палубу несколько ящиков с патронами, установили на носу катера, накрыли брезентом – ни дать ни взять торпедный аппарат. Коломийцев расставил людей возле него и у пулемета, приказал Комову:

– Федя, полный вперед наперерез "Лизе". Просигналь капитану: "Стоп машина! Иначе торпедируем!"

Капитан "Лизы Соколовой" увидел мчащийся к нему "торпедный" катер с красным флагом на корме, прочел его требование и перевел ручку семафора на "стоп". У страха глаза велики. Капитан знал, что большевики создали на острове Сара военную базу и их вооруженные суда курсируют вдоль берега и в открытом море. Всего три часа назад радист "Лизы Соколовой" принял из района Ленкорани паническую радиограмму с парохода "Ленкоранец", шедшего очередным рейсом из Баку в Астару, о том, что за ним гонится большевистский пароход "Милютин". Потом связь внезапно оборвалась. Вероятно, подумал капитан, "Милютин" пустил "Ленкоранца" на дно. А что-то ждет его?

Завидев приближающийся катер, мусаватские офицеры мигом покинули палубу, а парни на баржах, наоборот, с любопытством столпились у бортов.

"Встреча" сбавила обороты, медленно подошла к пароходу, глухо стукнулась о его борт кранцами – автомобильными покрышками, гирляндой развешанными вдоль борта.

– Что вам угодно, господа? – перегнувшись с мостика, в рупор спросил капитан.

– С каким грузом идете? Оружие есть?

– Какое оружие? У меня имущество общества "Кавказ и Меркурий". Можете осмотреть, если желаете.

– А это тоже имущество "Меркурия"? – Коломийцев повел маузером в сторону барж.

– Я на службе, господа большевики. Выполняю долг моряка. Мне предписано буксировать баржи.

– Хорошо, капитан, я вас понимаю. Передайте господам офицерам, где они там, в трюме попрятались? Передайте им, что большевики не трогают тех, кто не воюет против них. И прикажите спустить две бочки мазута.

– У меня нет лишнего мазута.

– Долг моряка, капитан, помогать ближнему, если он терпит бедствие, – назидательно с усмешкой сказал Коломийцев. – Если хотите, мы вам заплатим.

– Я не торгую мазутом.

– В таком случае считайте, что мы реквизируем его.

– И дадите мне расписку для отчета? – усмехнулся капитан.

– Вот моя расписка! – Коломийцев потряс маузером. – Поторапливайтесь, иначе "Кавказ и Меркурий" останутся без "Лизы" и имущества!

– Хорошо, подчиняюсь грубой силе. Боцман, распорядитесь.

Загрохотала лебедка, на палубу катера опустили две железные бочки, и катер отвалил от парохода.

– Семь футов под килем, капитан!

Катер продолжал путь на юг.

Спустя некоторое время справа показались синие горы, резко очерченные заходящим солнцем. Потом на горизонте протянулась черная полоса дыма. Горела Ленкорань.

11

Недобрые предчувствия охватили Коломийцева при виде черного дыма над городом. Он взял бинокль и отчетливо увидел причал с облепившими его кулазами и баркасами, суетящуюся толпу на берегу: женщин, детей, красноармейцев. «Свой», – облегченно вздохнул он.

Катер по мелководью подошел к причалу. Оставив Руманова-Асхабадского при ценностях и грузе, Коломийцев протиснулся сквозь толпу и направился в Ханский дворец.

На Маячной площади он остановился перед могилой Ульянцева, грустно покачал головой: "Вот как суждено было нам встретиться…"

В кабинете Наумова находились Орлов, Лидак и Агаев. Они слушали рассказ Сергея о трагедии Привольного.

При виде Коломийцева Агаев радостно вскочил с места:

– Ай дад-бидад Ардебиль! Агаи Вания?

Они обнялись и заговорили на фарси:

– Каким ветром занесло?

– Попутным. Еду в Персию.

– Опять?

– На этот раз я хорошо подкован. Ну, а что у вас, как тут дела?

– Хуже некуда, – махнул рукой Агаев.

Коломийцев почувствовал на себе любопытные взгляды присутствующих и поспешил представиться.

Узнав, что перед ними человек из Москвы, люди обрадовались, крепко пожали его руку, почувствовали облегчение, будто он специально прислан к ним на помощь, стали рассказывать ему о трагическом положении Ленкорани, говорили, как им трудно без поддержки Москвы и Астрахани.

– Там тоже не легко, – признался Коломийцев. – Но кое-что Сергей Миронович прислал. Мы привезли гранаты, патроны, обмундирование, хинин… Хорошо бы, несмотря на сложность обстановки, провести городской актив, познакомить коммунистов с ленинским письмом, обсудить текущие дела. Я думаю, это мобилизует людей.

Предложение Коломийцева одобрили и тут же поручили политкомиссару Реввоенсовета Лидаку и секретарю горкома партии Канделаки заняться подготовкой актива.

Договорившись о разгрузке "Встречи", Коломийцев вместе с Агаевым вышли из кабинета.

– Бахрам, я хотел бы положить цветы на могилу Ульянцева, – сказал Коломийцев.

– Цветы? Сейчас достанем, – ответил Агаев и посмотрел по сторонам, увидел Сергея, вышедшего из кабинета вслед за ними, подозвал его и послал за цветами.

На улице, ожидая возвращения Сергея, Агаев рассказал Коломийцеву подробности гибели Ульянцева.

Сергей вернулся очень скоро с большим букетом чайных роз. Коломийцев похвалил его за расторопность, и они втроем пошли на Маячную площадь.

После боя могила была приведена в порядок. Коломийцев рассыпал свежие цветы по увядшим венкам, постоял минуту в скорбном молчании, низко опустив голову, потом печально сказал:

– Да, большая утрата. Сергей Миронович тяжело перенес весть о его гибели.

Когда возвращались, Коломийцев попросил Агаева проводить его на передовую: хотелось ближе познакомиться с защитниками города, побеседовать с ними.

Идти было недалеко. Миновали тюрьму, пошли к реке. Здесь, на крутом левом берегу, сразу за садами и огородами, были вырыты окопы в полный профиль. Спасаясь от жары, почти все красноармейцы укрывались в садах, оставив в окопах наблюдателей.

Войдя в сад крайнего дома, принадлежавшего родителям доктора Талышинского, Коломийцев и его спутники увидели большую группу бойцов, обступивших молодого человека лет девятнадцати. Он с жаром читал стихи. Коломийцев остановился в сторонке, чтобы не прерывать его, и тоже стал слушать.

 
…Не допустим, править нами
не придет английский лорд.
Ибо высосет до капли
кровь и пот английский лорд.
Всею непавистью сердца,
всехи презрением своим
Встанем против кровопийцы и дорогу преградим,
Ибо деспот он от века
и не хочет быть другим.
Всюду пламени свободу
предает английский лорд…[24]24
  Перевод П. Панченко.


[Закрыть]
 

– Кто это? – спросил Агаева Коломийцев.

– Сын папахчи[25]25
  Папахчи – шапочник (азерб.).


[Закрыть] Самеда, учитель Али Мамедов. Очень смелый человек, дай бог ему жизни, далеко пойдет. При Ильяшевиче в Пришибе директором школы был. Как будто родительское собрание проводит, а на самом деле – заседание большевистской ячейки.

Мамедов кончил читать, ему захлопали.

Коломийцев подошел к красноармейцам. Агаев представил его.

– Хорошие стихи, – похвалил Коломийцев. – Ваши?

– Нет, Гамкюсар из Нахичевани написал, знаете такого? Гамкюсар его псевдоним, а зовут Алигулу Наджафов.

– Не слышал.

– В Тифлисе в журнале "Молла Насреддин" работал. Вот за такие правдивые и смелые стихи мракобесы пристрелили его из-за угла.

– Да, слово правды – острое оружие. И вы хорошо делаете, что несете его людям…

Попрощавшись с красноармейцами, Коломийцев отправился на причал. "Встречу" уже разгрузили. Команда катера занималась ремонтом, готовила его в обратный рейс: через два дня он должен был уйти в Астрахань.

Вечером Коломийцев пришел к Агаеву в его полутемную комнату позади Ханского дворца. Положил на стол большой сверток:

– Это тебе. Пешкеш.

– Вай, Вания, зачем утруждал себя? – смутился Агаев, но тут же развернул сверток, и его глаза заблестели при виде маузера, часов со светящимися стрелками, хромовых сапог и синего шевиотового костюма. Как ребенок дорогую, давно желанную игрушку, разглядывал Агаев часы, послушал, как они тикают, надел на руку и потом часто поглядывал на них. Примерил пиджак – впору.

– Надену, когда праздник будет. – Он убрал костюм в комод, а маузер повесил на спинку кровати.

Сели ужинать. Кусок сушеной рыбы, размягченной над паром, несколько ленкоранских сладких луковиц, черствый лаваш – вот и весь ужин. Но каким вкусным показался он изголодавшемуся за день Коломийцеву…

Утром Коломийцев тщательно побрился, надел свежую сорочку и вместе с Румановым-Асхабадским отправился в персидское консульство, которое помещалось в двухэтажном доме против гостиницы "Москва". Перед высокой аркой стояли аскеры охраны. Коломийцев вызвал начальника охраны, велел доложить о себе. Тот быстро вернулся и повел их за собой. Со двора каменная лестница в два марша, с площадкой посередине вела на второй этаж.

"Удивительно, – думал Коломийцев, поднимаясь по лестнице, – как это англичане не требуют от Персии закрытия консульств в Астрахани и Ленкорани? Не потому ли, что эти консульства служат им ушами и глазами?"

В стеклянной галерее советских дипломатов встретил секретарь консульства. Скрестив руки на груди и низко поклонившись, он проводил их в зал и скрылся за противоположной дверью.

Немного погодя к ним вышел консул Садых Хаи в черном фраке, с орденом на груди, в белом жилете, стягивавшем тугой живот, в маленькой смушковой шапке, с любезной улыбкой на круглом лице, обрамленном черной бородкой. В его глазах Коломийцев уловил хорошо скрываемое удивление. Садых Хан, конечно, знал о назначении Коломийцева посланником, был оповещен о его прибытии в Ленкорань и все же смотрел на него, как на пришельца с того света.

– Уважаемый а гаи консул, я рвался в Ленкорань, чтобы засвидетельствовать вам свое глубокое почтение, – слегка поклонился Коломийцев.

Садых Хан смотрел так, словно не верил, что перед ним действительно Коломийцев, а не его двойник, и с улыбкой подумал про себя: "Очень наглый человек…"

– Мне поручена приятная миссия передать вашему народу и правительству искренние чувства дружбы советского народа и правительства, подтверждения коим изложены в ноте. – Коломийцев полуобернулся к Руманову-Асхабадскому, и тот начал читать ноту.

Садых Хан слушал внимательно, с большим интересом, особенно ту часть, в которой говорилось о щедром даре Советского правительства Персии.

– Прекрасно! Дар нашего северного соседа и брата велик, как он сам. Мое правительство будет радо принять вас в Тегеране.

"Ну, положим, не очень…"

– Я не дождусь дня, когда попаду в Тегеран. И если вы, агаи консул, поможете нам…

– О конечно, конечно! – Садых Хан распорядился заготовить письмо пограничным властям, предлагая им оказать миссии всяческое содействие при переезде границы. – Я сегодня же сообщу моему правительству, чтобы оно приготовилось к встрече.

Что-то не понравилось Коломийцеву в последней фразе, насторожило его.

Получив письмо, Коломийцев откланялся.

– Примите, агаи консул, мои уверения в совершеннейшем к вам уважении.

Как только они ушли, Садых Хан продиктовал шифровку в Тегеран.

Коломийцев и Руманов-Асхабадский медленно пошли через "Сад начальника" в Ханский дворец.

"Ну вот, главное сделано, – думал Коломийцев. – Теперь осталось договориться с "Перебойней". Доставит нас в Энзели, а оттуда…" Ему вспомнилась последняя встреча с Челяпиным год назад. Как тепло встретил его Антон, как он радовался его браку с Дуняшей, как заботился о них. Теперь нет с ним Дуняши, и Челяпина нет в Энзели. Не давала покоя последняя фраза Садых Хана. Почему он улыбнулся при этом? Ничего не значащая улыбка дипломата или за ней кроется коварство?

– Ну что, Иван Осипович, когда двинемся?

"Хоть завтра", – хотел ответить Коломийцев, но промолчал. Конечно, он может ехать в любую минуту, даже обязан ехать. Но как оставить ленкоранских товарищей в таком положении на произвол судьбы? Ведь это все равно что бросить раненого товарища в окопе, а самому спасаться бегством. Нет, днем раньше, днем позже, не имеет значения. Надо остаться, помочь им удержать власть. Это очень важно. Не зря же Сергей Миронович называл Мугань нашей политической базой на Кавказе… Но чем он может помочь? Завтра состоится актив, там и решится, что делать…

– Завтра решим, – ответил он Руманову-Асхабадскому.

12

К полудню коммунисты, командиры и рядовые скрытно, чтобы враг ничего не заподозрил, потянулись к Народному дому. Делегатов снаряжали всем миром: кто гимнастерку одолжил, кто галифе, кто фуражку или пояс. Войдя в гудящий накуренный зал, Коломийцев подумал было, что в Ленкорань прибыла новая, свежая воинская часть.

В президиуме заняли места члены крайсовета и Реввоенсовета. Заседание открыл секретарь горкома партии Канделаки. Когда он сообщил, что среди них находится посланец Советской России, и предоставил ему слово, зал встретил Коломийцева громом аплодисментов.

Коломийцев начал с того, что передал защитникам Ленкорани, коммунистам всей Муганской Советской республики привет от Кирова и Нариманова, от всех коммунистов Астрахани.

– Товарищи Киров и Нариманов просили передать вам, что они гордятся вашим мужеством, вашим героическим подвигом! – сказал Коломийцев, переждав аплодисменты. – Товарищ Киров прислал вам некоторое количество боеприпасов и обмундирования… – И снова гром аплодисментов. Послышались голоса: "Вот за это спасибо! Побольше бы патронов!" Коломийцев поднял руку: – Эта помощь была бы значительно большей, если б не крайне напряженное положение в Советской России. Деникин прет на Москву и, чего уж скрывать от вас, пока что прет успешно. – Он высоко поднял в руке газету "Известия": – Вот здесь напечатано письмо Центрального Комитета РКП (б) ко всем коммунистам, к вам лично. Это письмо написал сам Владимир Ильич Ленин! Я вам прочту его: "Товарищи! Наступил один из самых критических, по всей вероятности, даже самый критический момент социалистической революции…"[26]26
  Ленин В. И. ПСС, т. 39, с. 41.


[Закрыть]

Люди с напряженным вниманием слушали содержание письма. Комиссары делали пометки в записных книжках, чтобы потом пересказать письмо ЦК красноармейцам и партизанам в окопах.

Салман сидел, тесно прижавшись к Сергею. О гибели его отца он узнал от Ахундова, когда тот пробрался в горы, в отряд Гусейнали. Первым порывом Салмана было немедленно вернуться в Ленкорань, чтобы разделить с другом, с тетей Марией их горе. Но он не имел права уходить: отряд готовился ударить в тыл бандам, обложившим город. Только после того как бандитов отбросили и отогнали от Ленкорани, Салман, отпросившись у командира отряда Гусейнали, пришел в Форштадт и вот уже второй день неразлучно находился рядом с Сергеем. Вместе пришли они и на заседание актива.

Гусейнали, плохо владевший русским языком, понимал не все, что читал Коломийцев. Когда встречалось непонятное слово или фраза, он толкал Салмана в бок:

– Что он сказал?

Салман отмахивался:

– Тс-с! Потом объясню…

Гусейнали тихо сказал:

– Ленину надо было написать по-азербайджански, чтобы мы прочли нашим крестьянам.

Ребята прыснули, зажав рты.

Орлов сидел в президиуме, присматривался к людям и поражался, как электризуют их слова ленинского письма. Ему подумалось: крикни им сейчас: "В бой, товарищи!" – и они мгновенно выбегут грозной лавиной, устремятся на противника, сметут и раздавят его.

– "…Эсеры и меньшевики держат нос по ветру и колеблются в сторону победителя Деникина"[27]27
  Ленин В. И. ПСС, т. 30, с. 44.


[Закрыть],– прочел Коломийцев, и Орлов невольно посмотрел на Сухорукина, сидевшего в первом ряду, на виду у президиума.

"Что он уставился на меня, старый болван! – отвернулся Сухорукин. – Ну, были у меня колебания, не скрою. Но ради чего? Ради свободы и революции! Смею вас заверить…" После того как Орлов отверг его предложение взять власть в свои руки и вместе с Ильяшевичем создать новое правительство по типу краевой управы, Сухорукин пребывал в состоянии постоянного страха, каждую минуту ждал, что за ним придут чекисты. И этот страх и инстинкт самосохранения побуждали его к активной деятельности. Он просто из кожи лез, чтобы снабдить войска хлебом и продуктами, и все видели, как он самозабвенно старается.

Но червь властолюбия продолжал точить его. И сейчас, когда он слушал письмо, его захватила коварная идея: надо убедить крайсовет заключить с муганцами мир и провести всеобщий съезд, чтобы избрать новые органы правления. Крайсовет пойдет на это, не может не пойти, у него не остается иного шанса сохранить власть. "На съезде большевики, несомненно, потерпят фиаско. Алексеев и К° забили головы муганцам лозунгом "Советы без большевиков". Вот тогда я… смею вас заверить! Только не спешить, не спешить! – Сухорукин огляделся по сторонам, будто его мысли могли услышать. – Только не спугнуть их. Надо сделать так, чтобы эта мысль им самим пришла в голову…"

Когда Коломийцев дочитал последнюю фразу письма "…Тогда мы победим!", зал в едином порыве встал и зааплодировал.

Начались выступления. Канделаки говорил о мобилизующей силе обращения ЦК. О том, что его надо донести до каждого коммуниста, до каждого красноармейца. Хорошо бы размножить его. Напечатать в типографии экземпляров сто.

– На чем печатать? Бумаги нет! – крикнули из зала.

– Я достану два рулона обоев! – заявил с места Сухорукин.

Агаев сказал, как важно, чтобы о письме узнали в талышских селах, и предложил Ахундову, Мамедову и Гимназисту Салману срочно перевести его на азербайджанский язык.

Один за другим сменялись ораторы на трибуне. С тревогой за судьбу республики говорили они о самом, на их взгляд, важном, что надо предпринять немедленно.

Председатель ЧК Блэк призывал к усилению борьбы с паникерами и клеветниками, саботажниками и спекулянтами; предложил потребовать от хошевцев освобождения комиссаров, арестованных в Привольном, в противном случае расстрелять полковника Ильяшевича.

Доктор Талышинский говорил о тяжелом положении госпиталя, предложил начать сбор в изобилии произрастающих в лесах и горах Талыша целебных трав и ягод, которые могли бы в какой-то мере возместить недостающие медикаменты.

Ахундов сказал, что в лесах Талыша во множестве бродят кабаны, но талыши не охотятся на них из религиозных предрассудков. Надо, мол, Совнархозу заняться заготовкой кабанины для русского и армянского населения Ленкорани.

– Помилуйте, товарищи! – раздраженно воскликнул Сухорукин, нервничавший оттого, что разговоры о повседневных, насущных нуждах защитников Ленкорани уводили в сторону от задуманного им. – Мы собрались говорить о спасении нашей республики, а нам предлагают странные вещи: гоняться по лесам за кабанами, собирать травки и ягодки. Кто-кто, а вы, доктор Талышинский, умный человек, как вы можете всерьез вносить такое поистине удивительное предложение? Ну как можно смешивать высокое и мелкое? Или это насмешка над революцией, смею вас спросить?

– Позвольте, позвольте, товарищ Сухорукин, – с места возразил ему Талышинский. – Мелкое, вы говорите? Вы часто и подолгу лежали в нашем госпитале. И если б мы не лечили вас этими "травками и ягодками", не поддерживали бульоном из кабанины, вы давно протянули бы ноги и не занимались бы сейчас демагогией, смею вас заверить.

В зале рассмеялись. Сухорукин беспокойно поерзал в кресле, поняв, что оплошал.

– Не вижу предмета спора, товарищи, – успокоил людей Канделаки. – Судьба республики зависит не только от наличии боеприпасов, но и от того, здоровы ли, сыты ли ее защитники.

– Добавлю только, – вставил Коломийцев, – что Сергей Миронович прислал вам вместе с патронами и бомбами ящик хины.

– Помилуйте, – начал выкручиваться Сухорукин, – меня не так поняли. Я имел в виду, что эти мелкие вопросы неуместны на сегодняшнем активе, их можно решить в рабочем порядке…

Словом, выступлений было много. Давно не проводилось в Ленкорани такого широкого и представительного собрания. Вот и хотелось каждому высказаться, поделиться наболевшим.

Коломийцев вспомнил такое же людное и бурное собрание в этом зале. Тогда здесь царило радостное возбуждение и ликование, в речах ораторов звучала твердая уверенность в победе над врагом. То было в начале мая, в первые дни рождения Муганской республики. А теперь… неужели это ее последние дни?

Слово взял Лидак. Зал – само внимание. Многие впервые слушали нового политкомиссара, и им хотелось узнать, что за человек сменил всеобщего любимца матроса Тимофея.

– Товарищи! Мы только что прослушали обращение Центрального Комитета партии. Я слушал, и мне вспомнились слова Владимира Ильича, сказанные им на Восьмом съезде партии. Не помню их точно, но он сказал, что вот мы собрались в самую опасную минуту потому, что империалисты делают очень сильную попытку раздавить Советскую республику. Будто о нас с вами сказано. Мы тоже собрались в самую опасную минуту. Английские империалисты натравили на нас мусаватистов и беломуганцев, чтобы раздавить нашу маленькую республику. Мы с вами вроде оазиса Советской власти, окруженного врагами. Но письмо товарища Ленина – сильное оружие в наших руках. Вот тут говорили, надо бороться с болтунами и шептунами. Правильно, надо. Но этого мало. Мы с вами должны противопоставить вражеской агитации свою, большевистскую агитацию. Конкретно: мы должны послать делегацию к беломуганцам, поговорить с обманутыми крестьянами, рассказать им ленинскую правду о Деникине и кулаках. А потом спросить их, какую власть они хотят иметь, свою, рабоче-крестьянскую, или они хотят, как сказано тут, – он взял газету и прочел, – "…довести дело до того, чтобы позволить Колчаку и Деникину перебить, перестрелять, перепороть до смерти десятки тысяч рабочих и крестьян"? Давайте пригласим их сюда, вот в этот зал, и спросим, какую власть они хотят. Я уверен, они сумеют разобраться, какая власть лучше…

– Правильно! – воскликнул Сухорукин, поднялся на трибуну, сп осил у Канделаки: – Вы позволите? – И, не дожидаясь разрешения, заговорил: – Смею вас заверить, идея общемуганского съезда… – Он обернулся к Лидаку: – Ведь именно съезд вы имеете в виду, не так ли?

– Ну, можно и съезд, – согласился Лидак, не догадывавшийся о далеко идущих планах Сухорукина.

– Вот именно, съезд! – поднял вверх указательный палец Сухорукин и тоном учителя продолжал: – Что для нас сейчас важнее всего? Отстоять свою республику от внешнего врага. А что для этого необходимо? В первую очередь – мир и согласие в собственном доме. Как видите, план Реввоенсовета разгромить муганское кулачество, чтобы обеспечить спокойствие в своем тылу и затем обрушиться на внешнего врага, не удался. А почему? Потому что в дом соседа с ружьем не ходят…

– Так это ж они к нам с ружьем суются! – крикнули из зала.

– Пришибяне предлагали мир привольненцам, но те отказались. И что же? Сегодня мы скорбим о наших товарищах. Я уверен, если мы сегодня предложим муганцам мир, они не отвергнут его и плечом к плечу с нами пойдут против мусавата. Заключим мир и сразу же, немедленно, – вы помните, как сказано в письме: "Прозевать или растеряться – значит потерять все", – немедленно созовем съезд. Вот тогда и спросим их, как сказал товарищ Лидак, какую власть они хотят иметь.

– Дельно говорит! Правильно! Послать делегацию! – огласился выкриками зал.

Поднялся председатель Реввоенсовета Наумов.

– Вполне согласен с вами. Оба предложения – и товарища Лидака, и товарища Сухорукина – дельные. Только спешить со съездом не будем. Сперва посмотрим, захотят ли хошевцы пойти на мировую. Пойдут, тогда поведем работу среди крестьян, откроем им глаза…

Утром делегация, состоявшая главным образом из уроженцев муганских сел во главе с Румановым-Асхабадским, обойдя стороной Форштадт, направилась в Николаевку. Но едва они вошли в Кумбаши, их тут же окружили солдаты.

Кумбаши – это промысел в устье небольшой, заросшей камышами болотистой реки Кумбашинки, впадающей в море у Кызыл-Агачского залива, неподалеку от Перевала. Кумбашинка издавна славилась обилием кутума, любимой рыбы талышей, которая водится исключительно в южных водах Каспия. Крестьяне из окрестных сел каждую весну собирались здесь на массовый лов кутума. В прошлом веке промысел облюбовали новоафонские монахи. Они взяли в откуп реку и рыбу, запретили населению лов. Построили хорошо оборудованный промысел, кирпичную церковь – скит, двухэтажный каменный дом с кельями монахов. В начале революции монахи бежали, и дом пришел в запустение.

Вот в этот дом привели задержанных.

В сводчатой трапезной франтоватый Хошев, в нарядной белой чохе, подошел к ленкоранцам, присмотрелся к каждому, будто выискивая знакомое лицо, и наконец спросил:

– Ну-с, что скажете, "товарищи"? С чем прибыли?

– С добром и миром, – ответил Руманов-Асхабадский.

– Ах вот как! – иронически протянул Хошев. – А я думал, и вы хотите предъявить нам ультиматум.

Офицеры рассмеялись.

– Мы должны встретиться и побеседовать с вашими солдатами, – заявил Руманов-Асхабадский.

– Никаких митингов! – отрезал Хошев.

– Любопытно, о чем вы хотите говорить с ними? – спросил Могилевский.

– Потолкуем по-братски, растолкуем им, кто их настоящий друг, а кто враг.

– Они знают, их враги – большевики! – усмехнулся Хошев.

– Полагаю, вы не хотите, чтобы вас растерзали за смерть полковника Ильяшевича? – спросил Могилевский.

– Полковник жив.

– Неправда! – перебил начальник контрразведки Пирумов. – Его нет в Ханском дворце. Чекисты вывезли его из города.