355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Гусейн Наджафов » Лодки уходят в шторм » Текст книги (страница 14)
Лодки уходят в шторм
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 13:38

Текст книги "Лодки уходят в шторм"


Автор книги: Гусейн Наджафов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

– А если они завтра снова пойдут на нас? – подал голос Лукьяненко.

– Вполне возможно, – ответил Орлов. Он повесил на стену большую карту Ленкоранского уезда, и все увидели на ней три красных круга, в которые с внешних сторон вонзались синие стрелы. Две большие синие дуги охватывали уезд с севера и юга. – Товарищи, мы выиграли бой, навязанный нам Хошевым. Однако положение республики крайне тяжелое. Мусаватские и кулацкие банды расчленили территорию уезда, захватили большую ее часть. – Орлов обвел рукой красные круги на карте. – Как видите, очаги Советской власти сохранились в Ленкорани с прилегающими к ней селами, на южной Мугани с центром в Привольном и в группе сел Белясуварского участка. Под Ленкоранью стоят банды мусаватистов, а в Астаре высадились части полковника Джамалбека. Мы располагаем сведениями, что со стороны Сальян движется карательный отряд генерала Салимова. Мы не имеем права распылять силы, гоняться за муганцами. Надо подумать об одновременном выступлении всех наших войск и партизанских отрядов на севере и на юге республики. У меня всё, товарищи.

Заявление Орлова, пользовавшегося большим авторитетом, несколько охладило пыл, но разногласий не устранило. После долгих дебатов Лидак сказал:

– Товарищи, Бакинское бюро предлагает нам представить доклад о положении на Мугани. Давайте пошлем по одному человеку от обеих половин спорщиков, пусть они подробно там все изложат. Как Баку решит, так и будем действовать.

– Дольный совет! – согласился Горлин. – А тем временем пусть все-таки штаб войск обдумает предложение командующего. Уверен, Баку одобрит его.

Решили послать Горлина и Лукьяненко.

С собрания Горлин отправился к Лидаку, чтобы вместе написать доклад в Бакинское бюро Кавкрайкома.

Лидак и Канделаки жили в одной большой квартире бежавшего богача. Удивительная дружба связывала двух таких разных людей: голубоглазого, светловолосого латыша Отто Лидака, спокойного и добродушного, сдержанно проявлявшего чувства, и чернявого, черноглазого Самсона Канделаки, как и все грузины, общительного и темпераментного – его отличали живость речи, жестов и мимики, однако временами он впадал в глубокую меланхолию. Их дружба зародилась год назад, когда после расстрела двадцати шести бакинских комиссаров Канделаки и других заключенных перевели из Красноводска в ашхабадскую тюрьму, где военнопленный Лидак служил стражником. Иногда Канделаки, разыгрывая друга, с деланным возмущением спрашивал:

– Слушай, Отто, никак не могу понять, почему ты, латышский стрелок-коммунист, согласился стать стражником белогвардейской тюрьмы, стеречь пленных большевиков?

– Характер скверный, – мягко улыбался Лидак. – Попросили… не мог отказать.

– Э, знаю, знаю. Лучше охранять арестованных, чем самому сидеть. Ну, а почему же драпанул из Ашхабада?

– Так ведь ты подбил меня, – тихо смеялся Лидак…

До глубокой ночи работали над докладом. Когда Горлин собрался уходить, Канделаки засуетился:

– Я провожу тебя.

Сунул под мышку какой-то сверток и вышел следом.

Тихая, звездная ночь лежала над Ленкоранью. Только дальний лай собак, цирюканье сверчков и время от времени оклик часовых: "Стой, кто идет?" – нарушали тишину города, уснувшего в черной густоте садов.

Непривычно тихо, с волнением и печалью в голосе Канделаки попросил:

– Ларион, дорогой, если сможешь, зайди к моим детишкам. – Он протянул сверток: – Вот, передай им. Тут три сушеных рыбы. И письмо… Ну, а на словах передай, жив, мол, ваш отец… – И уже громче и злее добавил: – Только ей ни слова обо мне!..

– Хорошо, Самсон, зайду, непременно зайду, будь спокоен. – Горлин знал о семейной трагедии Канделаки, но не винил его жену. Что оставалось делать бедной женщине с двумя детьми, когда до нее дошла горькая весть, что всех бакинских комиссаров, арестованных в Красноводске – а ее муж эвакуировался с ними, – расстреляли? Время голодное, смутное. Ради благополучия детей она вышла за другого, порядочного человека. И вдруг, как снег на голову, возвращается муж!.. Канделаки и теперь тосковал по детям, бесился при мысли, что кто-то другой, пусть даже хороший человек, заменил им живого отца.

В полдень Горлин встретился на Саре с матросом, имевшим бакинский паспорт и рыбачью лодку, приписанную к бакинскому порту, договорился с ним о поездке – матрос как раз собирался отвезти в Баку гостившую у него жену. Горлин вырядился рыбаком, в лодку положили снасти и в сумерки вышли в море. Гребли всю ночь. Перед рассветом в районе Зюйдост-Култука, решив отдохнуть, зашли в густые камыши лагуны и повалились спать.

Проснулся Горлин от сильного шума и яркого света, ударившего в глаза: военный катер держал лодку в луче прожектора. С катера потребовали подчалить к нему. Горлин мгновенно привязал к папке с докладом и письмами кусок железа и незаметно спустил ее в воду. Два вооруженных матроса спрыгнули в лодку, обыскали ее, забрали документы, приладили буксирный трос, и катер потащил лодку за собой. К полудню вошли в Сальянский порт.

Едва Горлин ступил на причал, из толпы людей, ожидавших посадки на пароход "Ленкоранец", чтобы отправиться в Баку, кто-то злорадно крикнул:

– Ай Горлин, попался, сукин сын?

Горлин и офицер оглянулись на голос. Горлин сразу узнал ленкоранского богача, у которого конфисковали землю и дом.

– Горлин? Председатель Ленкоранского ревкома? – поразился офицер. – А говоришь, рыбак, Талахадзе.

Горлина заперли в маленькой каюте и повезли в Паку. На допросе в Министерстве внутренних дел он отказался давать показания.

– Да, я грузинский подданный Илларион Талахадзе, – заявил он, – ехал к себе на родину из Ленкорани, независимой от азербайджанского правительства. На территории, подвластной вам, я не работал, поэтому вы не вправе ни задерживать меня, ни допрашивать.

Горлина отправили в шемахинскую тюрьму. Здесь он встретился с бакинскими революционерами-подпольщиками Борисом Шеболдаевым и Иваном Анашкиным, арестованными в дни майской стачки бакинского пролетариата. Они через надзирателя передали сведения Горлина в Бакинский комитет партии.

Отсидев три месяца административного заключения, Горлин вышел на волю, но через три дня его снова схватили, однако он ухитрился бежать из камеры следователя. Кавказский краевой комитет направил его на работу в Тифлис. Там он снова попал в тюрьму и просидел до мая 1920 года, когда его в числе трехсот большевиков выслали во Владикавказ.

Не меньше мытарств выпало на долю Лукьяненко и его попутчиков. В нескольких милях от Сальянского рейда их лодку остановила моторка береговой охраны. На берегу Лукьяненко предложил начальнику взятку. При виде денег у полицейских разгорелись глаза. Они набросились на ленкоранцев, обобрали их, избили и отпустили на все четыре стороны.

Они побрели по знойной Куринской косе, к рыбной ватаге. Здесь обитали дней десять, кормясь поденным трудом. Наконец напросились в баркас, шедший в Баку.

Хотя сведения, сообщенные Лукьяненко, устарели и до падения Муганской республики оставались считанные дни, Кавкрайком все же оказал посильную помощь.

Лукьяненко предложили остаться в Баку и заняться технической организацией морского экспедиционного отряда для отправки нефти в Астрахань…

– Что же ты, милок, так опростоволосился, а? По усам текло, а в рот не попало, а? – Алексеев семенил короткими ногами вокруг длинного массивного обеденного стола по пестрому талышскому ковру, тряся козлиной бородкой, и ехидно выговаривал Хошеву. Один из богатейших хлеботорговцев Мугани и бывший член краевой управы, он вложил столько денег в организацию мятежа, и все пошло прахом! Как же тут не злиться и не ехидничать?

Хошев же, будто разговор касался не его, сосредоточенно подпиливал маленькой пилкой ногти и только изредка презрительно переводил взгляд с Алексеева на портреты его предков с такими же козлиными бородками.

У стены, понурив голову, скорбно сидел кулак помельче, председатель "ревкома" Жабин из Привольного.

– Был в Ленкорани, ни Ленкорани не взял, ни "батюшки" не вызволил, а? – Алексеев неприязненно посмотрел на полированные ногти Хошева, на его кавказского покроя рубаху из тонкой шерсти, на аккуратно расчесанные волосы, источавшие сладковатый запах одеколона: "Ишь, как расфранчился!"

При упоминании имени "батюшки" Хошева передернуло, он вспомнил пьяного, босого Ильяшевича, насмешливые глаза Ульянцева и злорадно пробурчал:

– Скажите спасибо хоть за то, что сегодня в Ленкорани хоронят матросского комиссара.

– Ты, милок, чужой заслугой не похваляйся, – возразил Алексеев. – Сам в чем преуспел, о том и говори!

– Легко вам тут чаи распивать и мошной трясти! – вскипел Хошев. – Сами-то вы что сделали, чтобы объединиться с мусульманами?

– Ты не ершись! Я посылал верных людей в Перембель подымать мусульман против большевистских сел Мугани и ленкоранских комиссаров.

– Ну и как? Преуспели? – усмехнулся Хошев.

– Не желают мусульмане с русскими крестьянами воевать, – развел руками Алексеев. – Мы, говорят, выступим, если кто к нам в горы сунется. А ты, милок, одно говоришь, другое делаешь. Сам ведь решил перехитрить Мамедхана. Если б заодно с ним, с двух сторон…

– Так ведь с вашего согласия, господа хорошие, – язвительно усмехнулся Хошев. – Если б мы не соврали крестьянам, что идем в Ленкорань, потому что большевики якобы хотят натравить Мамедхана и прочие банды на Мугань, ну и… прикончить "батюшку", черта с два пошли бы они за нами.

– Да, да, верно говорит, – подал голос Жабин. – Вот сегодня делегация ездила к большевикам Ленкорани: не хотят крестьяне воевать. Сезонные работы начинаются, теперь их не оторвешь от земли.

– А на кой ляд тебя в "ревком" посадили? – побагровел Алексеев и засеменил вокруг стола. – "Не хотят воевать"! Вы бы больше митинговали! Это ж надо придумать, переговоры с большевиками устроили!

Жабин заерзал на стуле и с мольбой посмотрел на Хошева, ища у него защиты и заступничества. Хошев понял, что этот камушек и в его огород, и в отместку Алексееву бесстрастным тоном подлил масла в огонь:

– Теперь Мамедхан как пить дать возьмет Ленкорань и повесит Ильяшевича.

– Тьфу, типун тебе на язык! – дернулся Алексеев. "Сопляк! Усы отрастил, как у "батюшки"! Куда ему до него! Эх, был бы "батюшка" во главе нашего воинства, он бы избавил нас от большевиков, как в прошлом году спас от мусаватистов. Да где там! Того и гляди, расстреляют. Вот и цацкаемся с этим франтишкой. Мужчина должен потом пахнуть, а от него бабой пахнет… Однако он верно говорит, чего доброго мамедханы скинут большевиков, потом попрут на Мугань…"

Алексеев остановился возле стола:

– Вот что, надо нам идти на поклон к мусульманам, объединиться с ними, как говорил англичанин Ролсон, и общими силами душить Советы. А там видно будет…

В тот же день нарочные поскакали во все русские и азербайджанские села, приглашая представителей сельских общин на съезд.

5 июля в Пришиб съехалось более трехсот делегатов. Съезд принял воззвание к мусульманам, прося их объединиться с русскими для "дружной совместной работы": "Мы призываем вас во имя блага нашей общей родины сплотиться с нами". Воззвание к мусульманам отпечатали в кустарной типографии Пришиба и разослали всем сельским общинам.

Партизаны Герматука, отступая под ударами мусаватских банд, подались в непроходимые леса. Отряд Гусейн-али расположился на большой поляне, недалеко от ущелья, по дну которого стремительно бежала бурная река. Среди могучих деревьев, увитых лианами, партизаны соорудили шалаши, вырыли землянки. Вместе с партизанами жили их семьи. Женщинами верховодила бойкая «амдосты» Салмана, жена его дяди – Етер. Теперь, после смерти матери, Салман называл ее «баладжа-мама» – маленькая, младшая мама.

Салман нигде не находил себе места. Он часто бывал на кладбище, на могилах матери и Багдагюль. Это приносило некоторое облегчение, но ненадолго. Через день-два все же он решал еще раз навестить могилы, хотя это и было связано с большим риском, поскольку кладбище начиналось сразу за селом, занятым бандой Мамедхана. Но ни Гусейнали, ни тетка Етер не перечили ему. Обычно Салмана сопровождал Сергей, он садился где-нибудь в сторонке и ждал: Салман любил один побыть у родных могил.

В то утро Сергея не было, и Салман отправился без него. Дойдя до опушки леса, он пересек дорогу и подошел к высоким островерхим, побуревшим от времени могильным камням.

Ночью прошел дождь, от земли веяло душным, влажным испарением. Холмики свежих могил немного осели, покрылись тонкой корочкой, сквозь которую с трудом пробивались нежные ростки трав. Салман подошел к двум могилам, стал между ними у изголовья, погладил рукой шершавые камни.

– Мама, Багдагюль, опять я пришел к вам, – печально прошептал он. – Я еще не отомстил за вас. – Он вытащил из кармана четыре патрона, подбросил их на ладони: – Эти пули жгут мое сердце…

В тот день, когда он узнал о зверском убийстве Агагусейна-киши, матери и Багдагюль, он над их могилами вытащил из нагана три патрона и поклялся, что не успокоится, пока не всадит их все, один за другим в своего кровника Мамедхана.

Салман поднял с земли небольшой острый камень и, по народному обычаю, нацарапал черточку на надгробиях всех трех могил: матери, Багдагюль и Агагусейна-киши. Он направился было обратно в лес, как вдруг внимание его привлекли всадники, проскакавшие по дороге, ведущей в село. Салман решил незаметно пробраться в село, разузнать, что там происходит, а заодно посмотреть, все так же ли заколочены ставни и двери родного дома, или разбойники сорвали их с петель, опоганили дом. Салман понимал, как опасно идти в село, занятое бандой Мамедхана, но страха не испытывал. В шестнадцать лот безрассудство и бесстрашие сопутствуют друг другу. К тому же револьвер в нравом кармане брюк тяжело бил по ноге, в случае чего Салман сумеет постоять за себя!

Салман подошел к крайнему двору и, перемахивая через низкие камышовые плетни, разделявшие дворы, таясь за деревьями, стал пробираться к своему дому.

Вдруг по улице проскакала группа всадников. Немного погодя со стороны сельской площади донеслись радостные восклицания, раздались ружейные выстрелы, залаяли собаки. Любопытство повлекло Салмана к площади. "Чего они палят? Гостей встречают, что ли? Может быть, у Мамедхана день рождения?" Салмана залихорадило от отчаянной мысли, завладевшей всем его существом: убить Мамедхана! Подкрасться и выстрелить в упор! А йотом… Ему вдруг отчетливо вспомнилось наставление Гусейнали партизанам: "Помните, что говорил Кер-оглы? "Осторожность – украшение героя". "Но я должен отомстить ему, – мысленно возразил Салман командиру. – А потом, потом будь что будет!"

Окинув прощальным взглядом родной дом, Салман напрямик, дворами направился к усадьбе Мамедхана. Он спрыгнул с высокого, сложенного из речного булыжника забора и не сразу сообразил, что находится во дворе моллы Керима. Притаился за кустарником, осмотрелся. На веранде старуха раскатывала тесто для лаваша; под навесом у очага хлопотала молодая женщина; у открытых ворот стояли на привязи две низкорослые лошади. Салман, пригнувшись, побежал вдоль забора к соседнему двору и вдруг лицом к лицу столкнулся с моллой Керимом, который возвращался в дом после омовения.

– Вахсей! Кто ты? – вскрикнул молла, выронив афтафу[17]17
  Афтафа – кувшин для омовения.


[Закрыть]
.

Салман, ничего не отвечая, добежал до забора, обдирая ногти, подтянулся и перебросил тело в соседний двор, купца Мешади Аслана.

Молла Керим, узнав Салмана, заорал во всю глотку:

– Держите его, держите!

Салман упал на розовый куст, поцарапался о колючки.

Вскочил, вытащил револьвер, приготовясь стрелять в каждого, кто преградит ему путь, и побежал. Вдруг сильный толчок в спину свалил его с ног. Падая, Салман выронил револьвер. И тут же он почувствовал, как огромный пес, спущенный с цепи моллой Керимом, рвет в клочья его одежду и тело. Салман пытался отбиться от собаки, но не мог.

На крик моллы Керима из дома выбежали Мешади Аслан и его сыновья, близнецы-верзилы. Прибежал запыхавшийся молла Керим.

– Ах щенок! Богохульник! – злорадствовал он, оттаскивая разъяренную собаку. – Попался?

"Как глупо влип! Сам полез в их пасть. Теперь разорвут собаками, от них пощады не жди. А наши даже не узнают, куда я девался, что со мною стало", – думал Салман, тяжело подымаясь с земли.

Молла Керим крикнул сыновьям Мешади Аслана:

– Что стоите? Хватайте его, бейте сукиного сына!

Те рады стараться: скрутили Салману руки за спину, повалили на землю и стали пинать по голове, бить чем ни попадя.

– Говори, зачем забрался в мой двор?! – визжал молла Керим, норовя вцепиться в него костлявыми пальцами.

"Эх, револьвер потерял, я сказал бы тебе, зачем пришел!" – сокрушался парнишка, увертываясь от моллы.

Наконец сыновья Мешади Аслана связали Салмана по рукам и ногам.

– Хан-эфенди обрадуется тебе. Тащите его! – злорадствовал купец.

Перед особняком и во дворе имения Мамедхана толпилось много вооруженных людей. Двое бандитов, засучив рукава, свежевали барана, в летней кухне женщины возились у казанов, источавших аромат риса. Он смешивался с запахом жареного мяса и лука.

Появление моллы встретили шутками:

– Ай молла-ага, это что за диковинную рыбу выудили вы?

– Красную рыбу, большевистскую, – засмеялся молла. – Как раз к столу хана-эфенди. Постойте здесь! – бросил он близнецам и поспешил в сад.

Лежа на земле со связанными руками, весь ободранный, Салман видел, как молла Керим подошел к кюля-франги – летней беседке на высокой вышке.

В беседке, устланной коврами, на мягких тюфячках и мутаках сидели вкруг Мамедхана его гости – предводители мусаватских банд в английских и турецких френчах и гимнастерках, перепоясанные патронташами, в барашковых папахах. К началу июля в их руках находились весь горный Талыш, Себидажский и Ленкоранский участки уезда, кроме узкой прибрежной полосы и нескольких сел, прилегающих к Астаре и Ленкорани. Такой представительный совет собирался впервые. Помимо Чер Усейна Рамазанова, Гаджи Османа и Халилбека, которые с самого начала действовали сообща, к Мамедхану приехал полковник Джамалбек, отряд которого недавно высадился в Астаре, и Аскероглы Шахверан из горного Лерика. Этот "горный орел", как величали его ленкорановские ханы, всего несколько дней назад присоединился со своими пятьюстами всадниками, вооруженными не только английскими пулеметами и карабинами, но и двумя легкими горными пушками, к отряду Мамедхана.

– Ассаламун алейкум! – почтительно приветствовал их молла.

– Ваалейкума салам, – нестройным хором ответили гости.

Мамедхан недовольно посмотрел на моллу. Он недолюбливал его, в особенности после кражи семейного серебра.

– Хан-эфенди, я поймал его! Он у твоих ног. Прикажи…

– О ком ты, молла Керим?

– Сын большевик Джаханнэнэ, урус Салман. Прикажи четвертовать этого богохульника.

Мамедхан нахмурился: "Не хватало еще того, чтобы он проболтался, как я по его наущению расправился с той ведьмой и девчонкой!"

– Послушай, молла Керим, ты же видишь, у нас важный разговор, а ты… какой-то мальчишка. Заприте его в конюшне.

– Я привяжу его к дереву!

– Хорошо, хорошо, ступай…

Под улюлюканье бандитов и аскеров Салмана поволокли на сельскую площадь, усадили спиной к высокому пню, оставшемуся от "святого" дерева, и крепко привязали. Рядом поставили аскера: следить, чтобы никто не дал Салману воды или хлеба. Поодаль, охая и ахая, стояли женщины с детьми. Они знали Салмана и сокрушались, сколько горя выпало на долю семейства Новрузовых.

А в это время предводители банд обсуждали недавние события в Ленкорани и воззвание пришибского съезда.

Полковник Джамал бек, как единственный кадровый военный, к тому же из Баку, говорил со снисходительным превосходством:

– Провожая меня, премьер-министр сказал: ваша задача не только выбросить большевиков из Ленкорани, но и заставить муганцев признать правительство Азербайджана. Если они дадут такое обещание, тогда что ж, можно принять их предложение.

Предводители почтительно закивали, но Мамедхан по праву хозяина полушутя возразил:

– Ай Джамалбек-эфенди, разве можно верить муганцам? Англичанин Ролсон что говорил Хошеву? Вместе с мусульманами – против большевиков. А этот сукин сын хотел и большевиков обмануть, и нас.

– В одной руке два арбуза не удержать, – солидно изрек Шахверан.

– А как же, как же! Вот и остался ни с чем, – засмеялся Чер Усейн. – Как говорится, собака убежала и веревку утащила.

Мамедхан зло посмотрел на него, ему показалось, что Чер Усейн намекает на его позорное бегство с Большого базара, и в отместку сказал:

– Верно, Усейн-гардаш, как говорят мусульмане, не досталось ни плова Али, ни плова Вели.

Пословица задела Чер Усейна за живое: по случайному совпадению его сыновей, убитых при погоне за ним, звали Али и Вели.

Джамалбек, не догадавшийся об оскорбительном подтексте этих безобидных пословиц, невольно подлил масла в огонь:

– И поделом ему!

– И Мамедхану тоже! – бросил Чер Усейн. – Вместо того чтобы еще тогда объединиться с нами, связался с Хошевым.

– Что старое вспоминать, – примирительно сказал Гаджи Осман.

– Это верно, – кивнул Джамалбек. – Давайте подумаем о завтрашнем дне. Как говорится, давайте договоримся обо всем на пахоте, чтобы не ссориться на току.

– Не сочтите, что я берусь учить столь почтенных господ, – вступил в разговор Халилбек, – но я думаю, пусть этот Хоши, или как его там, пусть он расправится с муганскими большевиками, а с ленкоранскими мы сами разберемся.

– Молодец, Халилбек, – похвалил Мамедхан. – Умное предложение.

– С помощью аллаха и благодаря стараниям Мамед-хана, – отвесил поклон в его сторону Халилбек, – наши силы приумножились, и мы сможем всей лавиной ворваться в Ленкорань…

– С трех сторон, с трех сторон! – подсказал Джамал-бек. – Окружить город с трех сторон и ворваться по сигналу всем вместе…

…Погода неожиданно испортилась. Солнце погасло синее небо стало ватно-серым, потянуло душной влагой. Со стороны моря и из леса, цепляясь за ветви деревьев, поплыли рваные, лохматые клубы тумана. Они все больше уплотнялись, и вскоре село потонуло в непроглядной белесой мгле.

Аскер больно ткнул Салмана в бок:

– Ты здесь?

Салман не ответил. Измученный болью, голодом и жаждой, он бессильно опустил голову на грудь и погрузился в забытье.

– Ты что, уснул или подох? – Аскер снова пнул его ногой в бок. Салман вскрикнул от боли. – Живой? Подох бы лучше! Все там гуляют, а я торчу здесь. Чего они не прикончат тебя сразу?

Салман понимал, что ему нет спасения. Ожидание расправы было куда мучительней, нежели боль и жажда. Боялся ли он смерти? Конечно. Страшно и горько было думать, что сегодня ты перестанешь жить. Но еще горше, до слез обидно было сознавать, что он так глупо попал в руки врагов, что он умрет не в бою, не отомстив кровнику. Его просто зарежут на утеху почетным гостям Мамедхана, как одного из тех баранов, что свежевали во дворе.

– Забыли о тебе, что ли? Пойду напомню.

Аскер скрылся в тумане. Салман старался ни о чем не думать, расслабиться, забыться, уснуть…

– Салман, ты живой? Салман, Салман, ты слышишь меня? – трясли его чьи-то руки.

Салман вздрогнул, очнулся.

– Сережка! Откуда ты? Как узнал?..

– Азишка прибежал, он все видел, – шептал Сергей, развязывая зубами тугие узлы веревки. – Ну всё, бежим!

– Не могу…

– Ты ранен? – ужаснулся Сергей.

– Нет… не могу… подожди…

– Да вставай же! Сейчас вернется этот, тогда нам хана. – Сергей помог ему подняться, Салман обвил его за шею, и они направились в сторону леса.

Когда достигли окраины села, со стороны площади донеслись крики и выстрелы. Потом им показалось, грохнула пушка. Но это гром прогремел. Яркая молния раскроила небо. И в ту же минуту на землю обрушился тропический ливень. Косые частые струи хлестали по лицу, груди, освежали, возвращали силы. Салман отпустил Сергея и, не чувствуя боли, побежал к лесу.

Дождь прекратился сразу, как и начался. Тучи растаяли, пролившись на землю потоками воды, и на синем небе снова засияло знойное солнце.

4

Шел третий месяц существования Муганской Советской Республики, или, как ее зачастую называли, Ленкоранской коммуны, желая подчеркнуть, что она является преемницей и продолжательницей Бакинской коммуны 1918 года. Не случайно руководящие органы власти на Мугани были сконструированы по образцу и подобию ее: бакинскому Совету здесь соответствовал краевой Совет, а Баксовнаркому – крайисполком, избранные в мае на чрезвычайном съезде Мугани.

Многие депутаты краевого Совета вошли в состав крайисполкома, правительства Мугани, возглавили его отделы по иностранным делам, внутренних дел, юстиции, финансов, народного образования, здравоохранения, контрольно-ревизионный, Совет народного хозяйства, Чрезвычайную комиссию, Реввоенсовет…

Такая четкая структура власти дала возможность правительству всего за два месяца, в невероятно тяжелых условиях блокады и постоянных нашествий кулацких и мусаватских банд, раздиравших уезд на куски и угрожавших существованию самой республики, проделать значительную созидательную работу.

В первую очередь краевой Совет объявил о конфискации всех беко-ханских земель" и специальные комиссии занялись распределением ее между крестьянами.

Но что уродит земля без воды? К тому же главной зерновой культурой у талышей был рис, а биджары – рисовые ноля – особенно жадно пьют воду. И крайисполком занялся упорядочением орошения. Как на праздник" с флагами и музыкой, выходили люди целыми содами восстанавливать каналы, запущенные и пришедшие в негодность в годы войны. Всем миром прорыли и новую сеть арыков" чтобы каждый крестьянин, получивший земельный участок, мог напоить его водой. А уж за тем, чтобы никто не остался обделенным, чтобы из-за воды не было, как в прежние времена, вражды и споров" доходивших порой до кровавых драк, когда село шло на село, строго следили новые мирабы – водные старосты. Теперь каждый сельчанин знал свой черед, свой час.

Почти все жилища в талышских селах расположенных среди девственных лесов, были построены из сырого кирпича и крыты камышом – сельчане не смели срубить ни одного дерева, принадлежавшего беку. Теперь крайисполком разрешил крестьянам бесплатный вывоз леса для строительства домов.

Так уже с первых шагов Советской власти крестьяне могли убедиться, что пришла своя, народная власть.

Совнархоз начал ремонтировать и оборудовать всем необходимым кустарные предприятия, восстанавливать заброшенные рыбные промыслы, приступил к хлебозаготовкам, к разработке лесов.

Несмотря на большие затруднения, продолжали выходить "Известия" Мутанского краевого исполнительного комитета. В Ленкорани и Пришибе действовали народные судьи.

Руководители республики ни на минуту не забывали о своей главной задаче, которая с предельной ясностью была изложена в одном из докладов Бакинского бюро Кавкрайкома, направленном в ЦК РКП (б): "…с самого начала, по нашим расчетам, Советская власть на Мугани должна была… превратить Мугань в прочную базу для подхода Красного Флота и высадки десанта Российской Советской Армии с целью дальнейшего движения в глубь Закавказья".

И Реввоенсовет неустанно формировал вооруженны силы республики, комплектовал части, подбирал опытных командиров, создавал новые партизанские отряды, готовился провести мобилизацию, но приостановил ее, чтобы не сорвать уборку урожая.

Краевой Совет санкционировал проведение в селе Привольном съезда революционных сел для избрания районного ревкома с целью координации сил на Южной Мугани. "Настала пора твердых и решительных действий. Прочь всякую расхлябанность и нерешительность!" – призывал муганцев краевой Совет.

Словом, и краевой Совет, и крайисполком, и Реввоенсовет делали все, что могли. Кавкрайком и Бакинский комитет партии оказывали им всю посильную помощь, но два месяца срок очень небольшой для создания достаточных вооруженных сил, способных противостоять превосходящим силам противника. Бои с мусаватскими бандами в районе Астары и с хошевцами, вероломно ворвавшимися в Ленкорань, серьезно ухудшили положение республики.

В связи с гибелью Ульянцева, отъездом Горлина и Лукьяненко в руководстве были сделаны перемещения. Новым политкомиссаром крайисполком утвердил секретаря горкома Отто Лидака. Вместо него секретарем горкома избрали Самсона Канделаки. Председателем Реввоенсовета назначили начальника штаба войск Наумова (Домбровского).

Поляк по национальности, Наумов был человек военный до мозга костей, привыкший к четкой армейской субординации, Возглавляя штаб, он знал свой определенный круг вопросов, своих прямых начальников, командующего войсками и Реввоенсоветом. Теперь же, став председателем Реввоенсовета, он должен был работать в тесном контакте с краевым Советом и крайисполкомом и не сразу сумел разобраться, какой орган над каким стоит, кто кому приказывает и кто что должен исполнять. Это усугублялось еще тем, что норой один и тот же человек был един в двух лицах – и распорядителем, и исполнителем. Так, заместитель председателя краевого Совета Ахундов был одновременно ответственным работником Совнархоза. Там же работал депутат краевого Совета, глава ленкоранской организации "Адалят" Агаев, подчинявшийся Реввоенсовету как руководитель партизанских отрядов талышкских сел.

Наумову досталось нелегкое наследство. Множество важных и второстепенных вопросов требовало неотложного решения, принятия срочных мер. Поэтому Реввоенсовет заседал чуть ли не с утра до вечера, а порой и ночью…

В тот день, когда Салман побывал в селе, занятом бандой Мамедхана, и спасся благодаря Сергею, Гусейн-али, не дав ребятам как следует отдохнуть, вместе с ними и в сопровождении своего адъютанта Азиза прискакал в Ленкорань, осадил взмыленного коня перед Ханским дворцом.

– Идите за мной! – бросил он ребятам и устремился наверх.

Войдя в просторный кабинет Наумова, Салман и Сергей увидели здесь всех членов Реввоенсовета, командиров частей и партизанских отрядов.

Наумов говорил;

– …поэтому Реввоенсовет разработал план одновременного наступления войск и партизанских отрядов… Что там такое? – оборвал он свою речь, увидев, как Гусейнали протиснулся к Агаеву и, жестикулируя, быстро заговорил. – Что случилось, Гусейнали?

Вместо Гусейнали ответил Агаев:

– Он говорит, что Гимназист Салман ходил в село Герматук. Там собрались главари мусаватских банд.

– И офицер, важный такой, – добавил Салман. – Джамалбеком зовут.

– О чем говорили? Не слышал? – спросил Лидак.

– Не знаю, они наверху сидели, на кюляфранги, а я внизу был. Там баранов резали, плов варили…

– Эхма! Чего ж нас не пригласили? – пошутил кто-то. По комнате прокатился смешок.

– Вай, дэдэ, вай! – всплеснул руками Гусейнали. – Они еще шутят!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю