Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

– Капитан сбежал, как крыса с корабля!

– Помчался к Залесскому. Надо спешить!

Все вышли из каюты. Нашли старпома, он объявил в мегафон об отмене рейса по техническим причинам и попросил паломников покинуть пароход. Пассажиры заволновались, грозились, ругались, но все же спустились на дебаркадер.

"Ван" с потушенными огнями вышел из залива, ведя на буксире "Перебойню".

Вскоре на дебаркадер прибыл Залесский с казаками, принялся допрашивать возмущенных пассажиров о людях, угнавших пароход.

Вернувшись в Бендер-Гяз, он приказал выставить вдоль всего берега казаков с пулеметами и послал подробное донесение в Карасу, своему начальнику, командиру второго полка казачьей дивизии полковнику Филиппову о том, что на Ашур-Аде из Ленкорани прибыли красноармейские части во главе с большевистскими комиссарами.

А "Ван", оставив "Перебойню" у Ашур-Аде, взял курс на север, вышел в открытое море на поиски отставших лодок. Двое суток крейсировал он вдоль южного побережья Каспия, то уходя далеко на север, то возвращаясь обратно.

Улегшийся было шторм разыгрался снопа и затруднил поиски.

Только на третий день, когда небо очистилось от туч, впередсмотрящий вдруг выкрикнул:

Слева по борту лодка!

"Ван" развернулся и полным ходом пошел навстречу рыбнице. Приблизившись к ней, с "Вана" увидели, что на борту рыбницы со сломанной мачтой сгрудилось человек пятнадцать заросших бородами людей. Они смотрели хмуро, настороженно, полагая, видимо, что попали в руки белогвардейцев, но, увидев на пароходе красноармейцев, радостно замахали руками, стали выкрикивать:

– Братишки! Наши! Ура!..

На этой лодке оказались начальник службы связи Реввоенсовета Владимир Бойцов, тот самый, что был у Ленина, начальник радиостанции Богданов, работники радиостанции и телеграфа.

Отбуксировав рыбницу Бойцова к Ашур-Аде, "Ван" вернулся продолжать поиски. В тот же день он встретил утлую лодку, в которой находились политкомиссар Отто Лидак с женой, Бахрам Агаев и его секретарь по партии "Адалят" и несколько красноармейцев.

Сойдя на берег и встретившись с Коломийцевым, Лидак сообщил, что они видели, как баркас "Чайка" свернул на север и как одна рыбница пошла ко дну.

"Наверное, и остальные лодки потонули. Больше никого мы не найдем", – решил Коломийцев.

Лидак привез с собой два с половиной миллиона рублей и архив Реввоенсовета и горкома партии.

Двенадцатый день над Ашур-Аде развевалось Красное знамя Страны Советов.

К тому времени у ашурадинцев была уже своя флотилия. В руках большевиков находились кроме "Вана" пассажирский пароход "Эльбрус" и сторожевое судно "Часовой". Команду "Эльбруса" сагитировали Лидак и Бойцов. А команда "Часового", узнав о провозглашении Советской власти на острове, ссадила на берег офицеров, подняла красный флаг и привела судно в Ашур-Аде.

Если прибавить к трем этим судам катер "Перебойня", баркас "Кура", шхуну "Святая Нина" и множество рыбачьих парусников, то действительно получалась флотилия, достаточная для похода к берегам Закаспия, и ашурадинцы готовились к нему. Оставаться дольше на острове не имело смысла: на исходе были запасы питьевой воды и продовольствия.

7 августа, услышав нарастающий гул мотора, члены Реввоенсовета, женщины, дети – все высыпали на берег и увидели, что со стороны моря к острову приближается гидросамолет. Он на бреющем полете пронесся над причалами, над домиками и лёг на разворот.

– Разведчик! Стреляй в него, братва! Огонь по нему! – послышались голоса.

Красноармейцы открыли огонь из винтовок, пулеметов и даже револьверов. Пилот сделал еще один круг над островом и лёг на обратный курс. Пролетая над пароходами, он сбросил бомбу, но она не попала в цель, только подняла столб воды.

Гидросамолет скрылся из виду. Спустя некоторое время на горизонте появились дымки, затем выросли силуэты двух военных кораблей. "Орленок" и "Биби-Эйбат" под английским флагом подошли к острову и открыли орудийный огонь…

15

После того как последняя лодка отчалила от острова Сара, утром 26 июля хошевцы ворвались в Ленкорань. Впереди конного отряда на белом коне и в белой чохе красовался сам Хошев. Наконец-то сбылось его тщеславное желание: он захватил Ленкорань, причем без всякого боя! Он вырвал город из рук комиссаров, опередил мусаватские банды – пусть теперь Мамедхан кусает локти!

Горстка красноармейцев под командованием Хасиева и Беккера защищала город до последнего патрона. Когда хошевцы ворвались в город, Хасиев приказал Беккеру с оставшимися бойцами отступить в горы. Но сам не успел вырваться из окружения и попал в плен.

Вслед за конницей в город хлынули толпы вооруженных муганцев. Они заняли все оборонительные рубежи, покинутые красными, опустевшие помещения Ханского дворца, Реввоенсовета, ЧК, гимназии, гарнизонных казарм.

Немного погодя перед Ханским дворцом остановилось ландо с полковником Ильяшевичем. Горожане и муганцы, толпившиеся перед зданием, ликовали и восторженно кричали:

– Батюшка наш! Избавитель наш!

Многие бросались на колени, пытались поцеловать подол его плаща, нечищеные сапоги, наконец подхватили его и на руках внесли в подъезд.

Ильяшевич был растроган до слез и напуган шумной встречей. Нервически подергивая обвисшим усом, он растерянно озирался по сторонам, вздрагивал от прикосновения множества рук.

В гостиной Ильяшевича встретил Хошев.

– Ваше превосходительство, вы свободны! – артистически произнес он, словно желая подчеркнуть, что своим избавлением Ильяшевич обязан ему, – Муганская армия просит вас занять пост командующего и возглавить краевую управу!

Все находившиеся в гостиной зааплодировали.

– Спасибо, господа офицеры, спасибо, – затряс головой Ильяшевич. Он сел в глубокое кресло, провел рукой по письменному столу, будто проверяя, нет ли на нем пыли.

Подошел Могилевский с бумагой и карандашом.

– Ваше превосходительство, надо издать приказ о вашем вступлении на пост.

– Да, да, сейчас…

Но тут в гостиную шумно ворвалась дородная Кузьминишна и с причитаниями бросилась к Ильяшевичу:

– Батюшка ты мой! Жив, слава богу. Уж моя-то душенька как изболелась. Видит бог, ночи не спала, все глаза проплакала. А отощал-то, отощал как, господи милосердный! Небось изголодался на комиссарских-то харчах…

– Ну будет, Кузьминишна, будет, – засмущался Ильяшевич неподдельной радости своей немолодой сожительницы в присутствии лукаво ухмыляющихся офицеров: "Ай да "батюшка"! Седина в бороду – бес в ребро".

А Кузьминишна не унималась:

– Что же ты, батюшка мой, сразу и за дела. Поедем домой, попаришься в баньке, отдохнешь на перине. Уж я тебя попотчую пирогами! И наливочки припасла, твоей любимой…

– А что, господа, разве что в самом деле… – с мольбой посмотрел Ильяшевич на офицеров.

…Хасиева втолкнули в пустую камеру № 10, полутемную, с земляным полом, на первом этаже круглой башни-тюрьмы. Еще недавно здесь содержались офицеры-деникинцы. Часть из них была освобождена, другая – переведена на остров Сару и теперь вышла на волю.

На следующий день из пришибской временной тюрьмы перевели арестованных в Привольном Ломакина, Пономарева, братьев Матвеевых…

В просторной камере становилось все теснее.

О падении Муганской Советской Республики в Баку знали уже от пассажиров "Милютина". А когда пришла весть о занятии Ленкорани беломуганцами, мусаватское правительство спешно назначило в уезд особоуполномоченного, решило ускорить отправку отряда генерала Салимова. Но распоряжению правительства градоначальник Баку Гудков командировал в Ленкоранский уезд сто учащихся школы городовых и пеший резерв полиции: семь обер-офицеров, восемь прапорщиков и четыреста семьдесят пять нижних чипов.

Управление особоуполномоченного Джавадбека Мелик-Еганова и штаб войск расположились в селе Горматук. Между мусаватскими частями и беломуганцами завязались затяжные бои.

Тем временем и мусаватисты и муганцы кинулись за поддержкой к своему "высокому покровителю" генералу Томсону.

Томсон успокоил министра-иредедателя Усуббекова, обещал принять все меры к защите законных прав азербайджанского правительства и бескровному подчинению ему Ленкоранского уезда.

Через день из Ленкорани в Баку прибыла делегация муганцев во главе с полковником Ильяшевичем. Она не сразу нашла резиденцию Томсона: генерал то и дело переносил ее с места на место. Вначале он обосновался в гостинице "Метрополь", потом уступил ее мусаватскому правительству, а сам перешел в трехэтажный дом бывшего генерал-губернатора на набережной, а теперь перебрался на пароход "Президент Крюгер", на котором развевался флаг командующего "британским флотом на Каспии" коммодора Норриса.

Томсон принял Ильяшевича в кают-компании, отделанной красным деревом, устланной дорогими персидскими коврами. Поджарый, стройный, выбритый до синевы, он прямо держался в кожаном кресле, будто аршин проглотил. Позади кресла, чуть склонившись, стоял его переводчик.

– Генерал, – волнуясь, заговорил Ильяшевич, – мы уполномочены ходатайствовать перед английским командованием, перед вами лично об оставлении на Мугани власти за краевой управой, вплоть до созыва Учредительного собрания.

– Вы имеете в виду Учредительное собрание в Петербурге? – спросил через переводчика Томсон.

– Да, генерал.

Томсон хмыкнул, помолчал, потом ответил:

– Я высоко ценю заслуги муганцев и ваши личные в борьбе с местными большевиками, полковник. И не позволю ущемлять интересы муганцев. Я решил послать в Ленкорань чрезвычайную миссию, чтобы она на месте урегулировала вопрос. Кстати, ее возглавляет ваш старый знакомый и добрый друг полковник Ролсон. Надеюсь, вы получите удовольствие от общения с ним и все уладится.

Услышав фамилию Ролсона, Ильяшевич сник – ничего хорошего от этой встречи он не ждал.

В тот же день делегация муганцев отбыла из Баку.

По возвращении в Ленкорань Ильяшевич узнал, что английская миссия уже прибыла и расположилась в селе Герматук, и сразу понял, на чьей стороне симпатии генерала Томсона.

Миссия не замедлила нанести визит Ильяшевичу.

Полковник Ролсон удобно расположился в том же кресле, что и в марте, и так же дымил черной массивной трубкой, вынимая ее изо рта только для того, чтобы произнести слово. Полковник долго молчал, оглядывая комнату. Сколько воды утекло с тех пор! Где эта красивая девочка, что подавала чай? Говорят, Мамедхан зарубил ее. И этого долговязого учителя Сухорукина нет. Как он возмущался, когда Мамедхан назвал его большевиком! И что же? Бежал вместе с большевиками, Ну, далеко им не уйти, их участь решена, уже принято решение… А Ильяшевич, как он обрюзг и вылинял!

Ролсон ткнул трубкой в сторону Ильяшевича:

– Дорогой полковник, как говорят русские, вы родились в белой рубашке.

– Сорочке, – машинально поправил Ильяшевич.

– Благодарю вас. Я счастлив видеть вас… э-э… на лошадке.

– На коне, – снова поправил Ильяшевич. Лицемерная любезность Ролсона начинала раздражать его. – Э, батенька; я такого натерпелся!

– Пеняйте на себя! Помните, еще в марте в этой же комнате я передал вам приказ генерала Томсона; объединитесь с мусульманами и совместно боритесь с большевиками. А вы? До сих пор воюете с ними.

– Так они ж… – попытался было возразить Ильяшевич.

– Прошу не перебивать! – сухо оборвал его Ролсон. – Британское командование поручило нам положить конец кровопролитию. – Он ткнул трубкой в сторону капитана Кональ-Рояла и снова задымил.

Капитан извлек из папки крокодиловой кожи плотный лист бумаги и принялся читать:

– "Британские власти, следуя постановлению союзников и адмирала Колчака, вынесенному их представителями в Париже, решили, что Муганская область и Ленкоранский уезд, как территория, находящаяся внутри границ Азербайджанской республики (при этом Ролсон высоко поднял руку с трубкой, как бы подчеркивая смысл прочитанного), должны управляться властями вышеупомянутой республики, имеющими быть водворенными в указанных местах". – Капитан вежливо протянул бумагу хмурому Ильяшевичу, он передал ее командующему фронтом подполковнику Ляшенко, а Ляшенко – штабс-капитану Могилевскому.

Чтобы подсластить горькую пилюлю, Ролсон, тыча трубкой в Ильяшевича, поспешно добавил:

– Заверяю вас, мы обяжем законные власти уважать интересы муганского русского населения.

– Русское население Мугани не согласится с таким ущемлением его интересов, – ответил Ильяшевич. – Ваша бумажка мира не установит. Дайте нам срок, надо подготовить массы, доложить муганскому съезду о решении союзников.

Ролсон согласно замотал головой, не вынимая трубки изо рта.

5 августа в Пришибе состоялся общемуганский съезд. После долгих и жарких споров решили выразить принципиальное согласие о признании власти азербайджанского правительства, но оружия не сдавать, так как оно может понадобиться для защиты от разбойных банд, якобы наводнивших уезд.

Согласие согласием, а бои продолжались, муганцы освобождали Ленкорань не для того, чтобы здесь обосновались мусаватские правители.

На этот раз Ильяшевича посетил заместитель Ролсона майор Тори.

– Если вы не сложите оружия и не признаете азербайджанского правительства, боевые стычки могут принять нежелательные размеры. Должен вам сказать, что со стороны Сальян идет отряд генерала Салимова и мы ничего не сможем сделать, чтобы защитить вас от него.

Это была явная угроза.

– Как начальник штаба всех муганских войск, – ответил Могилевский, – то есть как лицо, распоряжающееся всеми действиями фронта и тыла, с согласия его превосходительства, кивнул он в сторону Ильяшевича, – я заявляю, что муганское офицерство считает преступным воевать с азербайджанским правительством, раз существует таковое, признанное высшей властью на Мугани со стороны английского командования и генерала Деникина.

– Прекрасно. Б таком случае, господин полковник, прошу вас дать письменное заверение, что вы сдадите власть краевой управы особоуполномоченному Мелик-Еганову не позже десяти часов утра десятого августа.

Ильяшевич сел за стол и написал такую бумагу.

В час ночи одиннадцатого августа Могилевский известил английскую миссию о полном прекращении огня.

Муганские землепашцы, кто добровольно, кто по принуждению ставшие под ружье, охотно побросали оружие и поспешили домой. Иные отказались подчиниться приказу и ушли в степь.

Хошев считал себя оскорбленным и униженным. Он приложил столько сил, чтобы взять Ленкорань и освободить Ильяшевича, а тот, выйдя на волю, назначил командующим фронтом подполковника Ляшенко и теперь не смог отстоять Ленкорани, да еще согласился на разоружение! Это уж слишком! Нет, он не сложит оружия, он уйдет с верными людьми в горы и будет продолжать борьбу!

В воскресенье 12 августа с утра лил сильный дождь.

Мелик-Еганов, произведенный к тому времени в генерал-губернаторы, промокший с головы до ног, ехал впереди на коне, осененный знаменем мусавата. За ним следовали музыканты, далее – небольшое воинское подразделение. Колонну замыкали пулеметные тачанки и три орудия на конной тяге. И люди, и кони с трудом переставляли ноги в чавкающей грязи, колеса тачанок и орудийных лафетов вязли по самые оси, аскерам то и дело приходилось впрягаться и на руках вытаскивать их из глубокой колеи. И при этом надо было соблюсти строй и подтягивать песню, которую, фальшивя, исполнял оркестр на мокрых инструментах: барабан глухо бухал, в трубах булькала вода. Аскеры пели:

 
Тюрк оглуям мен,
Олмек истерем мен,
Джаным гурбан олсун
Азербайджана[29]29
  Я тюрок, я готов умереть. Жизни своей не пощажу ради Азербайджана.


[Закрыть].
 

Жалкий вид промокших, усталых аскеров никак не вязался со словами этой бравой песенки-марша, вызывал улыбку и насмешки людей, собравшихся с Кораном, цветами и хлебом-солью в предместье Галайчиляр для встречи губернатора.

Мелик-Еганов поднялся в здание краевой управы и, наследив на паркете, принял власть от Ильяшевича. Полковник Ролсои, дымя трубкой, удовлетворенно кивал головой, как командир полка, примиривший двух своих повздоривших офицеров. Переступая с ноги на ногу в луже, натекшей с его одежды, Мелик-Еганов произнес короткую речь о наступлении новой эры в жизни Ленкоранского уезда, выразил надежду на дружное сотрудничество с муганцами ради окончательного искоренения большевиков.

На этом церемония приема-сдачи власти завершилась.

Над краевой управой взвилось мусаватское знамя.

А вечером состоялся банкет. Во главе стола сидел полковник Ролсон, по правую сторону от него – Мелик-Еганов, по левую – Ильяшевич. Разморенный экзотическими яствами талышской кухни и французским коньяком, закупленным в бакинском магазине "Космополит", Ролсон, неразговорчивый по натуре, произнес большую речь.

– Господа, – говорил он, – в момент торжества мне приятно отметить, что наша миссия выполнила задачу британского командования. Мы водворили порядок в этом многострадальном крае, внесли успокоение. Все события войны между муганцами и мусульманами должны быть забыты, и никакие претензии ни вы, – ткнул он трубкой в сторону Ильяшевича, – ни вы, – в сторону Мелик-Еганова, – не должны предъявлять друг другу и сообща пользоваться плодами победы над нашим общим врагом…

Так состоялось примирение вчерашних противников. А через три дня оно было скреплено "мирными условиями", подписанными членами британской миссии, мусаватского правительства и муганского командования. Во исполнение одного из пунктов этих условий Мелик-Еганов пригласил Ильяшевича и других его офицеров сотрудничать в военных органах. Ильяшевич согласился. И когда в Ленкорань прибыл генерал Салимов со своим отрядом, на Форштадте, украшенном коврами, зеркалами и цветами, рядом со встречавшими его Мелик-Егановым и прочим мусаватским начальством находился и Ильяшевич со своими офицерами.

Генерал Салимов незамедлительно начал чинить расправу над большевиками.

Утром следующего дня горожане узнали, что в уезде введено военное положение, а проходя мимо Маячной площади, с удивлением заметили, что в треугольном сквере исчез могильный холм с увядшими венками, обнесенный металлической решеткой. Не знали горожане, что ночью полицейские оценили площадь, а похоронная команда разрыла могилу, вытащила гроб с останками политкомиссара Ульянцева и на подводе увезла за город. Венки, побросали в могилу, сровняли ее с землей.

Расправившись с останками комиссара, каратели принялись за живых. Рыскали по селам, вылавливали укрывавшихся у друзей-азербайджанцев русских красноармейцев и партизан, хватали всех сочувствующих Советской власти. В городе и селах свирепствовали грабежи. Аскеры ограбили даже библиотеку и кабинеты гимназии, в которой их разместили.

Бесчинства приняли такой размах, что генерал-губернатор Мелик-Еганов был вынужден заметить Салимову:

– Ваши репрессивные меры совершенно расстроили мои планы.

– Но иначе мы не сможем очистить уезд от большевиков.

Ответ Салимова не удовлетворил губернатора. Он потребовал у своей канцелярии представить ему список содержащихся в тюрьме. В результате такой проверки кое-кто был отправлен в Баку или Петровск, некоторые освобождены под расписку о невыезде.

Ломакин подал губернатору прошение отправить его в Баку. Он рассчитывал, что там товарищи смогут (за взятку, конечно) вызволить его из тюрьмы. Пономарев отговаривал его:

– В Баку тебя не станут держать, Сергей, отправят в Петровск, к деникинцам.

– Ты, Иосиф, молодой судить, – отмахнулся Ломакин.

Вскоре его под конвоем привезли в Баку и сдали в портовый участок. Связаться с товарищами из Бакинского комитета партии ему не удалось, и все произошло так, как предсказал Пономарев.

Пономарев вышел из тюрьмы под расписку о невыезде. Освободили еще нескольких красноармейцев и партизан.

Перед морагентством табором расположились люди с чемоданами и узлами, ожидавшие посадки на очередной рейсовый пароход в Баку. Среди них находилась и Мария. Оставшись на острове Сара при больных и раненых, она мало чем сумела помочь им: сперва хошевцы, затем мусаватисты перетрясли госпиталь, одних расстреляли, других бросили и тюрьму, третьим предложили покинуть Ленкорань. Марию таскали на допрос, грозили тюрьмой, отправкой в Петровскую контрразведку, наконец потребовали покинуть уезд.

Сергей, ушедший после эвакуации советских войск в горы, в отряд Гусейнали, где находились и Салман и Ширали Ахундов, изредка спускался с гор, тайком пробирался в Форштадт, навещал мать, ожидавшую своей очереди на пароход в Баку. Это было связано с большим риском, и Ширали никогда не отпускал Сергея одного, посылал с ним группу крестьян-партизан, скрытно охранявших его и готовых в любую минуту броситься ему на выручку. Сегодня Сергей пришел проводить мать. Она больше не уговаривала сына ехать с ней, хотя тревожно было оставлять его, тяжело расставаться. Она без конца целовала сына, просила его быть осторожным, беречь себя.

Простившись с матерью, Сергей вернулся в отряд Гусейнали.

Каждый день пароходы увозили из Ленкорани одних беженцев, а из Баку доставляли других. Возвращались ханы, беки, торговцы, помещики – все те, кто бежал от белогвардейской краевой управы и муганской Советской власти. Возвращались, чтобы снова владеть землями и пастбищами, лесами и реками – всем, что было недавно национализировано и роздано крестьянам Советской властью. Беки и помещики жестоко мстили крестьянам, посмевшим пользоваться их исконными владениями. Эта месть была такой изощренной и невыносимой, что крестьяне забросали генерал-губернатора потоком слезных жалоб и прошений, посылали к нему ходоков.

Однажды пришли к резиденции губернатора десятка два крестьян из селения Герматук. Они сели на землю и заявили, что не двинутся с места, пока к ним не выйдет губернатор.

На крыльцо выскочил новый уездный начальник:

– Это еще что такое?! Вы знаете, кто я такой? Я бывший царский пристав Рустамбек Керимбеков! Запорю нагайками! Прочь отсюда!

– Не кричи, Рустамбек, мы помним тебя. Но даже в царское время помещики не издевались над нами, как сейчас, – сказал Азиз.

После падения Муганской республики и эвакуации большевиков многие партизаны из отряда Гусейнали, в том числе и его верный адъютант Азиз, разошлись по домам и попрятали винтовки. И вот, не вынеся издевательств Мамедхана, Азиз подбил односельчан идти с жалобой к губернатору.

– А ну взять его! – приказал Керимбеков, и полицейские кинулись к Азизу, но в это время на крыльцо вышел губернатор.

– Погоди, Рустамбек, не горячись. Встаньте, люди, встаньте и расскажите, с каким горем вы пришли ко мне.

Сельчане мгновенно поднялись и заговорили наперебой, спеша излить свою боль и обиду.

– Погодите, погодите, не все сразу! Пусть один скажет.

Сельчане подтолкнули Азиза.

– Бек, наше горе словами не опишешь. Мамедхан совсем озверел. Даже при Николае над нами так не издевались.

– Короче!

– Куда ж еще короче? Урожай в этом году будет плохой, не знаем, как уплатить ему обычную долю аренды, а он требует за все три прошлых года. Разве это справедливо?

– А разве справедливо захватывать чужие земли?

– Мы не захватывали, нам законная власть дала…

– Какая это власть? – рассвирепел Мелик-Еганов. – Грабители! Голь! Чужим добром легко распоряжаться!

– Ай бек, мы всего три месяца пользовались ею, еще ни одного урожая не сняли. Где же нам взять урожай за три года? Да бережет тебя аллах, на тебя уповаем, помоги нам, и так дети пухнут с голоду.

– Хорошо, я помогу вам. Уездный начальник приедет, разберется. Ступайте с миром, – заявил губернатор.

Обрадованные сельчане, кланяясь и благодаря судьбу, вернулись в село.

Губернатор сдержал слово. Уездный начальник действительно прибыл в Герматук. Пока полицейские сгоняли сельчан на площадь, Рустамбек сидел в прохладной комнате Мамедхана, пил холодное шампанское с засахаренным миндалем и рассказывал о жалобе сельчан. Мамедхан смеялся, сотрясаясь всем телом. Они не спешили. Распили вторую бутылку. Мамедхан надел барашковую папаху, взял в руки красную трость, подаренную ему Джамалбеком в качестве талисмана, оберегающего от пули большевиков, и они отправились на площадь. Там под знойным небом уже давно томились сельчане, окруженные полицейскими стражниками.

Мамедхан насмешливо оглядел людей.

– Так вот, значит, как, жаловаться решили? – Он укоризненно покачал головой. – Зачем же было беспокоить нашего уважаемого губернатора? Пришли бы ко мне, мои двери всегда открыты для вас. – Интонация и улыбка Мамедхана насторожили сельчан, они слушали потупив головы. – Ну хорошо, что было, то прошло. Слово губернатора для меня закон, я освобождаю вас от уплаты аренды за прошлые годы. Пудом считать, что ее, как говорит мусульмане, собака утащила.

Сельчане приободрились, подняли головы, но не спешили благодарить.

– Но, – Мамедхан поднял руку с красной тростью, которой имел привычку хлестать крестьян по лицу, – как говорится, долг платежом красен. И вы рассчитаетесь со мной иначе, – Он ткнул тростью в сторону Азиза: – Ада, Азиз, подойди ближе! Ты почему в таких лохмотьях ходишь? А где мой бостоновый костюм? Уже сносил или продал на Большом базаре? Что глазами землю буравишь? Почему молчишь как рыба? – жестко звучал голос Мамед-хана. – Думаешь, не знаю, что ты был правой рукой итого сукина сына Гусейнали? Сгноил бы тебя в тюрьме, да кучу твоих щенков жалею. Но сегодня ты мне за все заплатишь. – И он взмахнул тростью.

Двое стражников схватили Азиза, заголили ему спину, третий зажал его голову между ног, а еще двое принялись стегать его кизиловыми прутьями. После каждого удара на спине оставался багровый след.

Покончив с Азизом, стражники принялись за следующего. В тот день они перепороли всех мужчин села. Ночью Азиз и другие сельчане выкопали свои карабины и ушли в горы к Гусейнали.

16

Прочтя донесение Залесского о появлении на Ашур-Аде отряда ленкоранских большевиков, полковник Филиппов сразу догадался: «Коломийцев!» Он вспомнил начальника разведывательного отделения в Керманшахе, молодого, горячего прапорщика Ивана Коломийцева, свою стычку с ним в октябрьские дни семнадцатого года на митинге в полку. Несколько дней назад Филиппов был извещен командиром казачьей дивизии полковником Старосельским, что в ближайшее время посол Советской России прибудет из Ленкорани в Персию и надо принять все меры, чтобы он не добрался до Тегерана.

Среди ночи Филиппов вызвал к телефону Залесского и приказал немедленно уточнить, находится ли на Ашур-Аде Коломийцев?

На следующий день Залесский сообщил, что Коломийцев возглавляет Ашурадинскую республику.

"Ну вот и свиделись!" – Филиппов довольно потер руки, будто арестованный Коломийцев уже сидел перед ним, и сообщил в город Решт полковнику Старосельскому, Старосельский телеграфировал в Тегеран, председателю Совета министров Восугу од-Доуле и царскому посланнику фон Эттеру: "На острове Ашур-Аде расположился отступивший из Ленкорани большевистский отряд. Среди них находится бывший посол большевиков Коломийцев, бежавший от ареста законных властей в Тегеране".

Фон Эттер тут же кинулся к английскому посланнику Перси Коксу. Эта весть встревожила обоих. Фон Эттер знал, что с прибытием законного посланника России ему придется убираться из дворца. Перси Кокс приложил немало усилий для подготовки нового англо-персидского договора, очень выгодного Англии и вовсе невыгодного Персии. Договор вот-вот должен быть подписан. Но если приедет Коломийцев, а он, несомненно, приедет не с пустыми руками, все его, Перси Кокса, труды пойдут насмарку. И оба посланника попросили аудиенции у министра иностранных дел принца Фируза. Принц спокойно выслушал их и, премило улыбаясь, сказал:

– Ленкоранский консул известил нас о намерении везир мухтара Коломийцева в ближайшие дни осчастливить нас прибытием в Тегеран. Да сохранит его аллах, если везир мухтар благополучно доберется. – Эти слова принц произнес с необыкновенно милой улыбкой и помедлил, чтобы дать возможность собеседникам осмыслить их. – Мы, конечно, будем рады принять посланца нашего великого северного соседа.

Перси Кокс и фон Эттер поклонились и вышли. Они прекрасно поняли, что означает пауза принца: правительство его величества шаха Ахмед Мирзы Каджара не может воспрепятствовать приезду советского посланника. Но если им, Коксу и фон Эттеру, это нежелательно, пусть они сами влияют на ход событий.

И они начали действовать. Фон Эттер приказал полковнику Старосельскому поднять на ноги все береговые казачьи части. Перси Кокс связался с британским командованием в Реште и коммодором Норрисом. Одновременно он просил отделение Британского банка в Тегеране ускорить перечисление соответствующих сумм на счета известных членов кабинета.

На второй день нападения английских кораблей на Ашур-Аде Восуг од-Доуле и Перси Кокс подписали англо-персидское соглашение "О британской помощи для содействия прогрессу и благополучию Персии". За этим фарисейским названием скрывалась хищническая суть. Если в соглашении говорилось, что Англия обязуется "безоговорочно уважать независимость и цельность Персии", фактически это означало, что Персия вся, целиком и полностью, попадала в зависимость Англии, превращалась в ее протекторат. Англия прибирала к рукам персидскую армию, берясь поставить для нее офицеров-инструкторов, вооружение и снаряжение – все за счет персидского правительства. Создавались англо-персидские предприятия для строительства железных и шоссейных дорог – Англия превращала Персию в свой стратегический плацдарм. Образовывались смешанные комиссии для пересмотра таможенного тарифа в пользу Англии… Словом, осуществление всех статей соглашения сулило Англии огромные барыши. Полмиллиона туманов, перечисленных на счета членов персидского кабинета, были каплей в море по сравнению с ними.

Мог ли Перси Кокс все это поставить под удар из-за одного Коломийцева? Вот почему он немедленно связался с коммодором Норрисом, и военные суда "Орленок" и "Биби-Эйбат" на всех парах поспешили к Ашур-Аде.

Залпы судовых орудий были так неожиданны, что люди заметались по поселку. Женщины хватали на руки плачущих детей, прятались в погребах и сараях.

Руководители Ашурадинской республики следили за военными кораблями, понимая, что они бессильны против них. Может ли "Часовой", с его единственной пушкой, вступить в бой с двумя военными кораблями?

И хотя с острова не раздалось ни одного выстрела, "Орленок" и "Биби-Эйбат" продолжали обстреливать пароходы, стоявшие в открытом море, перед островом. Взрывы поднимали столбы воды в опасной близости от них, вода обрушивалась на палубы. Пассажирские пароходы начали подавать тревожные гудки.

Постреляв полчаса, военные суда отошли к плавучему маяку. И казалось, они не заметили, как пароходы снялись с якорей и вошли в залив. А может быть, англичане этого и добивались? Теперь пароходы были заперты в заливе, а военные суда сторожили выход из него.

Около шести часов вечера "Орленок" и "Биби-Эйбат" вошли в залив и снова открыли огонь. И снова тревожно заревели пароходы, раскачиваясь на вспененной воде. На этот раз огонь был более прицельным. "Эльбрус" получил пробоины и сел на грунт. Англичане выпустили по нему еще несколько снарядов. "Эльбрус" поднял белый флаг. Его примеру последовали "Ван" и "Часовой".