Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Памяти любимой, незабвенной мамы.

Автор

Часть первая

1

Прибытие парохода из Баку было событием в скучной провинциальной жизни Ленкорани. К этому часу обыватели, торчавшие на Большом и Малом базарах и в чайхане, собирались у морагентства и на берегу. Пристани в Ленкорани не было. Из-за мелководья пароходы бросали якорь на рейде, пассажиры сходили в плоскодонные киржимы, а те, скрипя днищами о песчаное дно, причаливали к шатким мосткам, где их шумно приветствовали горожане, справлялись о бакинских новостях, об общих знакомых и родственниках.

В тот ноябрьский день восемнадцатого года горожан не пустили на берег. Вход на Маячную площадь перегородили конные казаки. Люди тянули шеи, стараясь разглядеть группу избранных, собравшихся перед морагентством в ожидании прибытия парохода. «Ленкоранец» уже дымил на горизонте, все увеличиваясь в размерах.

– Смотри, смотри, наш Мамедхан! – говорил кто-то, указывая на человека в белой черкеске, с кинжалом на тонком ремешке, в серой каракулевой папахе.

– Ильяшевич приехал! Батюшка наш, спаситель Мугани! За ручку здоровается! А Терентий Павлович! Душка! Виват Сухорукину! – слышались голоса в толпе.

Да, у морагентства собрался цвет Ленкоранского уезда, вершители судеб его. Они вежливо раскланивались, пожимали руки, справлялись о здоровье, хотя в душе ненавидели друг друга, готовы были перегрызть горло один другому, и нетерпеливо поглядывали на «Ленкоранца», которым прибывал личный представитель генерала Томсона. Каждый возлагал на этот визит большие надежды.

Военный катерок, приняв пассажиров, отделился от «Ленкоранца» и, оставляя за собой вспененную полосу, устремился к берегу.

Группа встречавших, печатая следы на мокром песке, двинулась навстречу.

Полковник Ролсон легко спрыгнул на мостки. Военный оркестр грянул туш.

…Они сидели в гостиной второго этажа в глубоких зачехленных креслах. Перед ними на низких столиках стояли подносы с чаем, вареньем, сахаром. Ильяшевич и Алексеев чай пили истово. Ролсон только пригубливал. Закинув ногу в твердой коричневой краге на ногу, он почти не вынимал изо рта массивную черную трубку. Табак был ароматным и злым. Облака синего, едкого дыма слоились под лепным потолком. От дыма у Сухорукина першило в горле. Он деликатно покашливал, приложив ко рту тощую ладонь.

Мамедхан неприязненно поглядывал на них. Ему было из-за чего злобствовать. Как все хорошо складывалось после свержения царя! Власть в уезде целый год фактически принадлежала ему, лидеру местных мусаватистов. В марте 1917 года в Ленкорани был создан новый, «демократический» орган власти – уездный исполком. Кого избрали в его состав? Мамедхана и его родственников. А кто стал председателем исполкома и уездным комиссаром? Тоже его родственник и соратник по мусаватской партии, бывший уездный начальник. А совдеп? Почти одни офицеры! Да, хорошо начиналось! На помощь ленкоранским мусаватистам из Баку прибыл отряд Дикой дивизии.

В начале восемнадцатого года Мамедхан ездил в Астару, арестовал пароход «Дмитрий Милютин», реквизировал оружие демобилизованного полка. А когда вернулся в Ленкорань, узнал, что депутаты ленкоранского Совета собрались выбирать Военно-революционный комитет!

«Какой еще комитет?» – возмутился Мамедхан.

Он ворвался на собрание:

– В моем уезде я хозяин! Никаких новых организаций не разрешу! – и разогнал депутатов.

Завладев всей Ленкоранской низменностью, Мамедхан двинул свои отряды на Мугань, но они встретили упорное сопротивление отрядов самообороны. Мамедхан окружил село Николаевну, лично пошел туда и потребовал сложить оружие. Не согласились! Завязался жаркий, безуспешный бой.

Мамедхан знал, что с севера, из Сальян, тамошние мусаватские отряды рвутся на Пришиб, чтобы, заняв северную часть Мугани, соединиться с ним, Мамедханом, но там их остановили кулацкие отряды, организованные полковником Ильяшевичем и поручиком Хошевым. Словом, мусаватские храбрецы завязли на Мугани, как на болоте. Командир Дикой дивизии решил послать им подкрепление. С этого и началось. Семнадцатого марта, за час до отхода «Эвелины», аскеры Дикой дивизии прискакали на пристань и, давя пассажиров, верхом на конях въехали по трапу на палубу. Патрульных красногвардейцев, потребовавших, чтобы они сошли, расстреляли на месте. Пристань оцепил отряд красногвардейцев, который после недолгого боя разоружил офицеров и аскером.

Стычка на пристани послужила сигналом к мусаватскому мятежу. Бой перекинулся на улицы города. Три дня и три ночи шли кровопролитные бои. Красногвардейцы подавили мятежников, разоружили Дикую дивизию. Потом и в Ленкорань пришел пароход с красногвардейцами.

«И этот с ними вернулся, – неприязненно посмотрел Мамедхан на Сухорукина. – Ох, и хитер этот сельский учитель!»

В самом деле, когда в Баку после мятежа к власти пришел большевистский Совнарком, в Ленкорани избрали новый исполком во главе с ним, эсером Сухорукиным. Потом в Баку власть захватила меньшевистско-эсеровская Диктатура Центрокаспия, а здесь образовалась военная Диктатура пяти во главе с этим старым петухом Ильяшевичем и выскочкой Сухорукиным. Теперь в Баку правит мусават, а здесь – Муганская краевая управа во главе с теми же Ильяшевичем и Сухорукиным. «Да, верно говорят мусульмане: где плов, он тут как тут!» – подумал Мамедхаи, перевел взгляд на взопревшего от чая Ильяшевича и поднялся:

– Мистер Ролсон, как лидер местных мусаватистов, я повторяю: мусульмане не только не признают Муганскую краевую управу, но и протестуют против ее существования.

Ролсон понимающе кивнул, не вынимая трубки изо рта.

Ильяшевич повернулся в кресле в сторону Алексеева:

– Хэ! Они протестуют!

Вздернутая бородка-клинышек Алексеева, богатейшего купца Мугани, члена краевой управы, затряслась от смеха.

– Позвольте, Мамедхан! – начал было Ильяшевич, но Мамедхан перебил его:

– Нет, это вы позвольте, господин полковник! – и обратился к Ролсону: – Вместо того чтобы охранять границу, царские офицеры вместе с этими вот, – он ткнул пальцем в сторону Алексеева, – купцами и вот этими, – Мамедхан презрительно посмотрел на Сухорукина, – комиссарами образовали в нашем уезде Муганскую республику! Провозгласили ее неотъемлемой частью России! Слушай, какая республика? – развел руками Мамедхан, переводя взгляд с одного на другого. – При чем тут Россия? Разве вы не знаете, что Ленкоранский уезд, включая Мугань, является неотъемлемой частью Азербайджана?

– Смею заметить, Мамедхан, – откашлявшись, вставил Сухорукин, – Азербайджан – тоже часть территории России!

– Был, господин Сухорукин! Был! А теперь Азербайджан – независимая… – Мамедхан запнулся, посмотрел на полковника Ролсона. Тот слегка кивнул. И Мамедхан продолжал: – Независимая, суверенная республика! А вы, господа муганцы, отвергаете мусаватский парламент, отказываетесь признать власть Азербайджанского правительства! – Мамедхан двумя руками резко откинул полы черкески и опустился в кресло.

Ролсон повернулся в сторону Ильяшевича, и тот прочел в его глазах вопрос: «В самом деле, господа, почему бы вам не признать правительство Азербайджана?»

Ильяшевич нахмурился и буркнул в пышные седые усы:

– Мы признаем только центральную российскую власть!

– Власть совдепии? – вскочил Мамедхан. – Или в России есть другая центральная власть?

– Будет, батенька, будет! – не растерялся Ильяшевич. – Не позднее этого лета генерал Деникин возьмет Москву и покончит с совдепией.

Трубка во рту Ролсона словно закивала.

– Да услышит аллах из ваших уст, полковник. Как говорят мусульмане, о чем мечтает слепой? Иметь два глаза: один косой, один прямой. Но Азербайджан Деникину не видать. Азербайджан останется дружественной России независимой республикой. Генерал Томсон сам сказал об этом председателю правительства Фаталихану Хойскому. – Мамедхан выжидательно посмотрел на полковника Ролсона. Тот кивнул и принялся набивать трубку.

– Ну и пусть остается, – задергал бородкой Алексеев. – Мы не против. А что касается Мугани, то и она останется автономной республикой, независимой от Азербайджана, неразрывной частью единой и неделимой России.

– На земле Азербайджана – независимой от Азербайджана? Это как же получается?

– А вот так и получается. Так решил наш съезд муганского зажиточного крестьянства. Таково волеизъявление народа.

Ролсон кивнул.

– Слушай, какого народа? Наш мусульманский народ…

– Я говорю о русских людях Мугани! – перебил его Алексеев.

– О каких русских людях? Слушай, Алексеев, ты забыл, кто твои предки и как они сюда попали? – Мамедхан зло посмотрел на маленького человека в черном сюртуке; тугой стоячий воротник упирался в его жилистую шею.

Лицо Алексеева пошло багровыми пятнами. Его предки, зажиточные рязанские мужики, были молоканами – пили молоко в постные дни. За это церковь предала их анафеме. Вместе о сотнями семей других сектантов – баптистов и субботников – их изгнали из родных мест, насильственно переселили в Муганскую степь. Переселенцы создали на Мугани и мостами на Ленкоранской низменности русские поселения: Пришиб, Привольное, Новоголовку, Николаевну, Андреевну и другие. Им удалось разбогатеть – купцы Алексеев, Аникеев, Николаев торговали хлебом по всему Закавказью, вывозили его в Персию.

– Думаешь, если у меня бороды нет, так я не понимаю, что к чему? – продолжал Мамедхан. Он вытащил из кармана листок бумаги, развернул его. – Вот, послушайте: «…Переселение из России производится во славу все того же националистического принципа „русификации окраин“[1]1
  Ленин В. И. ПСС, т. 3, с. 594.


[Закрыть]. Понятно?

Алексеев раскрыл рот и стал глотать воздух, как рыба, выброшенная на берег. Ильяшевич нервно подергал пышный ус. Сухорукнн выпрямился в кресле, спросил:

– Простите, хан, кто написал эти нелепые слова?

– Ваш Ленин! – ехидно ответил Мамедхан.

У всех округлились глаза. Сухорукин оскорбленно встал.

– Почему же „наш“? Здесь, слава богу, нет большевиков. Я лично эсер, член партии социалистов-революционеров.

– Какая разница, – махнул рукой Мамедхан. – Кечал Мамед или Мамед Кечал. Все вы, революционеры, одинаковы!

– Ну, знаете, – развел длинными руками Сухорукин.

Вынув трубку изо рта, Ролсон удивленно посмотрел на Мамедхана.

– Вы читаете Ленина? – впервые заговорил он.

– Что вы, что вы, мистер Ролсон! – забеспокоился Мамедхан. – Большевистского агитатора схватили… У него листовку отобрал…

Сухорукнн откашлялся.

– Значит, „русификация окраин“! Занятно! Что ж, как учитель истории позволю себе преподать вам небольшой урок. Вы являетесь потомком первого хана Талыша, Мир Мустафы хана, не так ли?

– Да. И горжусь этим!

– Прекрасно. В таком случае вы должны знать, что Мир Мустафа хан, ища защиты от персидских и турецких орд, обратился к русскому государю с просьбой взять вас, мусульман, под свое покровительство. – Сухорукин говорил менторским тоном, словно действительно вел урок в классе. – Мир Мустафа хан заключил договор с Россией и принял российское подданство.

– Знаю, – хмуро согласился Мамедхан. – Из двух зол выбирают меньшее.

– Допустим, – согласился Сухорукин. – Пойдем дальше. Мир Мустафа хан выдал свою дочь за русского офицера.

– При чем тут ханская дочь? – взорвался Мамедхан.

– Насколько мне известно, вы ведете свой род от этой самой ханской дочери и русского офицера.

– Я чистокровный талыш! – передернулся Мамедхан под общий смех.

– Какой же ты, батенька, чистокровный. Ты наш брат русак! Ну, Терентий Павлович, вот это прижучил! Молодец! – захихикал Алексеев.

– Пойдем дальше, – тем же тоном продолжал Сухорукин. – Генералиссимус Суворов писал царице о вашем досточтимом предке: „Оный хан к Российским подданным ласкателен“. Что же вы, Мамедхан, так нетерпимо относитесь к русским людям Мугани?

– Вот уж правда, что нетерпимо! – задергал козлиной бородкой Алексеев. – Хотя и вы, и ваш парламент едите наш, русский хлебушек.

Мамедхан озирался, как затравленный зверь.

– Ай балам! – закричал он. – Это вы начали: народ, народ. При чем тут народ? Народ пусть работает! Мы что требуем: распустить краевую управу, передать власть мусавату!

– Этому не бывать! – выпятил грудь Ильяшевич. – Русское воинство, которым я имею честь командовать, сумеет защитить Мугань!

– Защити, батюшка, защити! – подхватил Алексеев. – Мы за тобой как за каменной стеной.

– Видите, мистер Ролсон? – развел руками Мамедхан. – Без ваших солдат решить этот вопрос невозможно. Я говорил генералу Томсону и вам говорю: если англичане придут в Ленкорань, мы, мусульмане, с радостью вступим в ряды английской армии.

Ролсон кивнул.

– Ох, хитер! – заерзал в кресле Ильяшевич. – Нас с англичанами столкнуть хочет, а?

Однако быстро вы меняете симпатии, Мамедхан! – ухмыльнулся Сухорукин. – Два месяца назад вы говорили Нури Паше, что готовы вступить в турецкую армию.

– Верно! Говорил! – ударил по подлокотникам Ильяшевич. – А Нури Паша ответил… Дай бог памяти… – Он обернулся к адъютанту, тот вскочил. – Сафьяновую папку! – Адъютант поспешно вышел из комнаты. – Сейчас, батенька, я вам напомню, что сказал Нури Паша, – погрозил он изнеможенно откинувшемуся в кресле Мамедхану.

Что напоминать, Мамедхан и сам прекрасно помнил все. Когда генерал Денстервиль со своим отрядом „Денстерфорсом“ и правительство Диктатуры Центрокаспия бежали из Паку от наступавших турецких войск и в город въехал Нури Паша, а вместе с ним – мусаватское правительство Хойского, Мамедхан отправился на прием к Нури Паше, просил турок прийти на помощь мусульманам, и Нури Паша сказал ему…

Вернулся адъютант, подал Ильяшевичу папку.

– Вот, он сказал вам: „Передайте мусульманам, что им недолго придется ждать“. Каково, а?

Да, так он и сказал. Видно, не знал Нури Паша, что уже подписано Мудросское соглашение, по которому Турция „уступила“ Баку англичанам и что вскоре он не только покинет Баку, но и окажется их пленником.

– Вы туркофил? – недовольно спросил Ролсон.

– Что вы, мистер Ролсон, – заискивающе улыбнулся Мамедхан. – Мы, талыши, народ гостеприимный. Обычный визит вежливости…

– Повенчалась лиса с волком! – ехидно захихикал Алексеев.

Ролсон через плечо спросил что-то у сопровождавшего майора, сидевшего позади его кресла, тот наклонился и заговорил по-английски.

– Джентльмены, – неторопливо начал Ролсон. – Я внимательно выслушал и вас, – он ткнул трубкой в сторону Мамедхава, – и вас, – в сторону Ильяшевича. – Я искренне разделяю ваши волнения и доведу их до сведения генерала Томсона. Однако, джентльмены, вы прекрасно знаете, что мы пришли на Кавказ не для того, чтобы попирать суверенные права здешних народов, диктовать им свою волю, навязывать форму правления. Позволю напомнить вам слова генерала Томсона, сказанные им по прибытии в Баку. – Ролсон, не оборачиваясь, протянул руку, и майор вложил в нее листок бумаги. Ролсон принялся читать: – „Заявляю вам, как командующий союзными англо-франко-американскими войсками, что мы прибыли сюда, чтобы, согласно заключенному с Турцией условию, заменить турецкие войска, охранявшие до сего времени вашу территорию. Никакого намерения вмешиваться в ваши внутренние дела мы не имеем ни в настоящем, ни в будущем. Внутреннее управление страной или любой частью ее – дело исключительно самого народа, в которое союзники ни в коем случае вмешиваться не будут. Мы приходим к вам с одной лишь целью: водворить порядок, удалив германские и турецкие центры брожения, препятствующие восстановлению законности и порядка. Наши отношения ко всем народностям и всем вероисповеданиям будут совершенно одинаковы. Я надеюсь, что при нашей совместной работе все устроится как нельзя лучше“. – Ролсон сделал ударение на словах „совместной работе“ и многозначительно оглядел присутствующих.

Слушая Ролсона, Мамедхан вспомнил недавний солнечный воскресный день 17 ноября. Тогда он тоже находился среди ответственных представителей мусаватского правительства, собравшихся для встречи англичан на бакинской пристани, украшенной флагами союзников и мусавата. Все нетерпеливо посматривали на выстроившийся на рейде в две кильватерные колонны караван судов. В час дня к пристани первым подошел пароход „Президент Крюгер“, на котором два месяца назад бежал предшественник Томсона генерал Денстервиль.

Под звуки оркестра и крики „ура!“ Томсон со свитой сошел на пристань. Выслушав приветственные речи, он сделал заявление, то самое, которое только что напомнил Ролсон. Первым актом „невмешательства“ было распоряжение Томсона немедленно убрать мусаватские флаги. На следующий день Мамедхан прочел в газете „Азербайджан“ такое объявление:

„От редакции.

Во вчерашнем номере нашей газеты появилось на том же месте, где печатается сие объявление, сообщение о том, что союзные правительства признали независимость Азербайджанской республики. Это сообщение неправильно, ибо такового признания не было“.

А еще через день – извещение Томсона, что „в городе вводится военное положение, которое остается в силе до того момента, когда гражданская власть окажется настолько сильной, чтобы освободить войска от ответственности за поддержание общественного порядка“.

„Нет, – подумал Мамедхан, – как говорят мусульмане, на их веревке в колодец спускаться опасно“.

– Мы пришли на Кавказ, – продолжал Ролсон, – потому что здесь еще не спокойно. Существующее разложение является всецело работой наших врагов. Германия, Турция преследуют свои собственные цели, а отнюдь не интересы народов. Мы не можем возвратиться к себе на родину, пока не выполним возложенной на нас задачи: помочь вам воспользоваться плодами победы над нашими общими врагами. – Полковник Ролсон откинулся на спинку кресла, задымил трубкой и снова обвел взглядом собеседников.

– Браво! – захлопал костлявыми руками Сухорукин, а сам подумал: „Ну, лицемер! Речь, достойная коварного Альбиона!“

„Ишь, метет хвостом! Теперь уж заломит цену!“ – завертел изрезанной морщинами шеей Алексеев.

У Мамедхана было такое ощущение, будто он продирался сквозь заросли Гирканского леса. Он слушал с напряженным вниманием, но ничего не понял: „Не будете вмешиваться? А кто поставил виселицы в Баку на Парапете? Я о Мугани говорю, а он о Германии! Слушай, какое нам дело до Германии?..“

Ролсон, не поворачивая головы, выслушал своего советника и продолжал:

– Джентльмены, я обещаю вам, британское командование изучит претензии обеих сторон и решит вопрос к обоюдному согласию.

– Такое решение невозможно! – возразил Ильяшевич.

– Время покажет, – поспешил успокоить Ролсон. – А пока, джентльмены, забудьте ваши национальные распри, объединяйтесь и боритесь с большевизмом во всех его проявлениях! Это совет генерала Томсона.

– Была бы власть в руках мусавата, – не унимался Мамедхан.

– Мы тоже не лыком шиты! – отпарировал Ильяшевич.

– А кто сушит портянки в Ханском дворце?

– Действительно, полковник, что за большевистский комитет обосновался во дворце?

– Солдатский совдеп, будь он проклят! – нахмурился Ильяшевич. – Со времен Бакинской коммуны остался. Теперь они его комитетом связи называют.

– Вы у Сухорукина спросите, мистер Ролсон, – ехидно предложил Мамедхан. – Он с бакинскими комиссарами – чашка-ложка! Сам комиссаром был, председателем уездной Советской власти.

– Наш уездный исполком, – с достоинством ответил Сухорукин, – был сплошь эсеровским. Вы должны знать, мистер Ролсон: если бы эсеры не попридержали муганский хлеб, Бакинский совнарком, может быть, и не нал бы так быстро.

– Истинно так! – задергалась бородка Алексеева. – Попридержали.

Ролсон благосклонно кивнул им.

– С кем же поддерживает связь этот комитет связи? – улыбнулся Ролсон собственной шутке.

– Э, батенька! – махнул рукой Ильяшевич. – Со всеми солдатскими комитетами…

– Комитет связи – это легальный выборный орган трудящихся и солдат уезда, – поспешил пояснить Сухорукин.

Ильяшевич хмуро покосился на него и продолжал:

– Наш Ленкоранский уезд кишит войсками, как ярмарка цыганами в воскресный день. Тут тебе и красногвардейские, и националистические, и кулацкие отряды – кого только нет! И в каждом отряде помимо солдатских комитетов – нелегальные большевики. Пойди дознайся, кто из солдат мутит воду… – Ильяшевич спохватился, как бы англичанин не заподозрил управу в бездеятельности, и поспешил добавить: – Впрочем, мой заместитель Дубянский уже напал на след гарнизонной ячейки. Завел „дело“, подшивает в него донесения – прокурор бывший. – Ироническая усмешка мелькнула на лице Ильяшевича, но он тут же жестким тоном договорил: – Дайте только срок, мы им такую баню устроим – кости затрещат!

Ролсон удовлетворенно закивал:

– Как говорят у вас, хорошую голова помойку.

– Головомойку, – поправил Сухорукин.

– Да, да… – Ролсон ткнул трубкой в сторону Ильяшевича. – А теперь я имею передать вам личное поручение генерала Деникина. Конфиденциально.

Ильяшевич мгновенно поднялся, бросил присутствующим:

– Все свободны, господа!

2

Ролсон отбыл из Ленкорани в тот же день, после банкета. Обед состоял из множества необыкновенных блюд национальной, талышской кухни, здравицы были многословны и часты, и застолье затянулось, из-за чего пришлось задержать отплытие „Ленкоранца“ на целый час.

Проводив англичан, Ильяшевич вызвал на экстренное совещание Дубянского, начальника штаба Аветисова и командиров всех частей гарнизона.

Муганское войско, которым командовал Ильяшевич, действительно представляло собой довольно пестрое, разношерстное сборище. Помимо костяка – части, состоявшей из кадровых солдат-пограничников, оставшихся здесь после расформирования бывшей армии, потому что им некуда было податься, в Ленкоранский гарнизон входили: 2-й батальон Интернационального полка (бакинские рабочие), присланный Баксовнаркомом после мусаватского мартовского мятежа, красногвардейские части, подавшиеся на юг после падения Бакинской коммуны, националистический, дашнакский полк из войска Диктатуры Центрокаспия, бежавший от турок и мусаватского правительства, бронеотряд с одним-единственным броневиком, тем самым, что был послан Бакинской коммуне по распоряжению Ленина, юнкера гидроотряда (с двумя французскими гидропланами). Помимо того на Мутани почти в каждом крупном селе имелся хорошо вооруженный отряд самообороны, а в Привольном к тому же еще и эскадрон большевистски настроенных солдат-фронтовиков. Действовал на Мугани и мародерствующий отряд Шевкунова, менявший окраску и попеременно служивший и красным, и белым.

Все эти части и отряды, вихрем времени собранные под одной „крышей“, объединяли одна только необходимость борьбы с мусаватскими и персидскими бандами, орудовавшими в горах Талыша и на Ленкоранской низменности, к югу от Ленкорани, и авторитет „батюшки“ Ильяшевича, ставшего знаменем этой борьбы.

А в остальном – жили розно и враждебно, словно пауки в банке. Споры и стычки часто переходили в кулачные бои, а иногда гремели выстрелы. Самоволки, попойки, грабежи и насилия над горожанами приняли такой размах, что Ильяшевич был вынужден создать специальную комиссию по борьбе с преступностью в войсках. Ее председателем он назначил своего заместителя по краевой управе Дубянского, бывшего старшего следователя по особо важным делам, которого в насмешку называл „прокурором“ – Ильяшевич знал, что Дубянский зарится на его кресло в краевой управе, и умышленно поручил эту невыполнимую работу ему, штатскому человеку, мотивируя тем, что он силен в юриспруденции: будет на кого собак вешать!

Но Дубянский боролся не столько с преступностью, сколько с той незримой – большевистской – силой, которая с каждым днем все настойчивей давала знать о себе.

Большие надежды возлагал Ильяшович на старого службиста, требовательного полковника Аветисова. Бывший начальник штаба войск Диктатуры Центрокасаспия Аветисов, сотрудничая с Денстервилем и другими англичанами, вскоре убедился, что те не станут лезть в огонь ради защиты Баку от турок, а пошлют на убой малочисленное войско Диктатуры, заблаговременно подал в отставку и перебрался на Мугань. Ильяшович принял его с распростертыми объятиями и назначил своим начальником штаба.

Но и Аветисов не сумел добиться сколько-нибудь заметных улучшений дисциплины, наоборот, его царскорежимные замашки и требовательность вызывали раздражение и ропот солдат.

Вот почему Ильяшевич обрадовался поручению Деникина послать в Закаспий на помощь белогвардейскому генералу, терпящему поражение и отступающему под ударами Красной Армии, четыре тысячи штыков. Ильяшевич рассчитывал этим убить сразу двух зайцев: выслужиться перед Деникиным и избавиться от неугодных частей.

Все вызванные на совещание в столь неурочный час были немало удивлены, что „батюшка“, имевший привычку после обильной еды и возлияний сразу же отправляться спать, вздумал заседать, и шли неохотно.

Когда все собрались, Ильяшевич, борясь с сонливостью, важно начал:

– Господа, я вызвал вас по делу, не терпящему отлагательства. – Он изложил суть поручения Деникина и продолжал: – Приказываю перевести весь гарнизон на казарменное положение. Вы, господа командиры, приведите свои части в боевую готовность. Оденьте, обуйте солдат, ходят черт знает в каком виде! Совсем разболтались и закисли без горячего дела. Полная расхлябанность! Ну, думаю, весть о выступлении взбодрит их и положит конец всему, с чем не мог сладить наш уважаемый прокурор, – усмехнулся он в пышные усы.

– Вы уверены? – Дубянский покачал головой и хотел сказать еще что-то, но Ильяшевич уже обратился к Аветисову:

– Вы, полковник, вместе с Дубянским составьте список. Включите в него в первую очередь части, доставшиеся нам в наследство от покойной памяти бакинской совдепии, – снова усмехнулся он. – К их чести сказать, воевать они умеют. Итак, за дело, господа. Даю сроку три дня… Однако помните, цель похода держать под строгим секретом, даже от младших командиров! Ну, с богом!

С утра гарнизонные казармы закишели, как потревоженный муравейник. Всякие увольнения в город были отменены. Начались бесконечные построения, переклички, проверки, строевые занятия. Каптенармус открыл свою каптерку, стал раздавать остатки залежавшегося обмундирования.

– В поход! Выступаем! – слышалось повсюду.

– Куда? Зачем? Против кого выступаем? – осаждали бойцы членов солдатских комитетов, но те ничего не знали.

Поначалу все думали, что выступают против персидских банд, объявившихся на границе, в сорока верстах от Ленкорани, в Астаринском участке уезда.

Всех жаловавшихся на здоровье, в первую очередь маляриков, – а их было хоть отбавляй! – направили к гарнизонному врачу, молодому доктору Сидамонову, вечно ходившему в студенческой куртке. Аветисов строго-настрого приказал ему никаких свидетельств о недомогании не выдавать.

– А как же быть с маляриками?

– Малярики? В первую очередь! Здешний климат губителен для них. Там они излечатся!

– Где „там“?

Вопрос остался без ответа.

Но вскоре тайное стало явным. Среди солдат пошли слухи и толки:

– Идем турков бить!

– Не турков, а туркестанцев.

– Все одно – басурмане.

– А говорят, с большевиками драться…

Вечером Сидамонов отправился на северную окраину города, на Форштадт. Это был поселок, построенный русскими рыбаками. За низкими заборами, в глубине зеленых дворов, стояли русские избы, глядящие окнами на море; длинной улицей тянулись они вдоль тракта.

Осторожно оглядываясь, нет ли за ним хвоста, Сидамонов дошел до дома, в котором квартировал председатель солдат-ского комитета 2-го батальона Владимир Морсин, и вошел во двор.

Владимир встретил его у поленницы, набирая в охапку поленья.

– Вот и ты, Стена. Они уже тут…

Сидамонов вошел в убогую комнату. Жена Владимира Мария накрывала на стол, за которым сидели комиссар 2-го батальона Сергей Ломакин и командир пулеметной команды Григорий Арустамов, члены подпольного партийного комитета, созданного им три месяца назад, после падения Бакинской коммуны. При первой же возможности Сидамонов сообщил об этом бакинскому подполью. Спустя некоторое время нарочный из Баку привоз им печать и сто пятьдесят партийных билетов – белых картонных карточек. Организация росла, часть билетов роздали вновь принятым, остальные хранились у надежного человека.

Из-за ситцевой перегородки, отделявшей узкий закуток, слышалось легкое посапывание на два голоса.

– Хлопцы? – вопросительно посмотрел на Морсина Сидамонов.

– Утомились, – кивнул Владимир, – Мария, ты неси что у тебя есть.

Мария подала рисовую кашу с вареной тыквой:

– Ешьте на здоровье, потом поговорите, – и, накинув платок, вышла во двор.

– Ну что, точно в Закаспий отправляют? – нетерпеливо спросил Сергей Ломакин, самый пожилой из присутствующих, пока Морсин раскладывал по тарелкам еду.

– Точно, – ответил Сидамонов. – Офицер-приятель проболтался.

– Стало быть, англичанин за этим и приезжал? – спросил Ломакин.

– Не знаю. Приказ Деникина.

– Ара, ты мне скажи, почему, например, второй батальон посылают? – обратился Арустамов к Сидамонову таким тоном, словно тот принял это решение. – Почему, например, дашнака Макарова полк не посылают, а?

Сидамонов тихо рассмеялся.

– Гриша, – ответил ему Морсин, – это ж и слепому ясно видно! Красногвардейцы у них как бельмо в глазу. Вот и хотят спихнуть куда подальше.

– На-кось, выкуси! – показал Ломакин комбинацию из трех пальцев. – Пока я комиссарю, батальон никуда не пойдет отсюда!

– Да разве я о нашем батальоне, Сергей? Завтра соберем митинг и вынесем резолюцию против. Беда в том, что многие другие в гарнизоне ходят как именинники. Им самый раз „полундра“ кричать, а они пуговицы драят!

– Вот в этом-то и суть! – согласился Сидамонов. – А кричать „полундра“, как ты говоришь по своей матросской привычке, должны мы, наша партийная ячейка. Надо, не медля ни часу, бить в колокола, поднять на ноги всех и вся, и в первую очередь – членов партии. Мы должны, мы обязаны разъяснить солдатам смысл операции и сорвать замысел полковников. Нас, врачей, учили, что надо лечить не болезнь, а причину, порождающую ее. В данном случае причина – проденикинская сущность краевой управы. Надо ясно донести это до сознания каждого бойца.

– Вот я и говорю: соберем митинг…

– Их надо провести во всех частях, во всем гарнизоне. И вот еще, Володя: свяжись с комитетом связи, пусть они оповестят муганские отряды – не исключено, что Ильяшевич и среди них намерен набирать рекрутов.

И ритмичная подготовка к походу была сорвана. Словно ураганный ветер пронесся по морю, вздыбил, столкнул друг с другом валы – заволновался, зашумел, замитинговал гарнизон. Солдатские комитеты потребовали созвать общее собрание гарнизона. Аветисов резко возразил: „Никаких собраний!“ Но удержать солдат, хлынувших из казарм на плац, никто уже не мог. Аветисов послал депешу в Пришиб Ильяшевичу и отправился на собрание.

Вот где столкнулись страсти! Ораторы один за другим подходили к столу, за которым сидели Аветисов и несколько офицеров. Одни говорили, что надо ехать, хватит, мол, вшей кормить и трястись в лихорадке. А там, мол, или грудь в крестах, или голова в кустах. За это же ратовали офицеры, призывавшие бойцов выполнить свой воинский долг. Другие – Сидамонов, Ломакин, Арустамов, старые партийцы-красногвардейцы, – клеймили позором тех, кто призывает послужить делу контрреволюции. Как ни пытался Аветисов взять бразды правления в свои руки, ничего не получалось. Толпа бойцов шумно реагировала на каждое выступление, свистела, шикала, аплодировала. Страсти накалились до того, что молодой офицер-деникинец, доведенный до бешенства выступлением очередного солдата-коммуниста, выхватил револьвер и выстрелил в него. Солдат упал замертво.