Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)

Ильдрым подробно доложил обо всем, что сделано для перехода плавучих средств на сторону Советской власти.

– Очень хорошо, – сказал Гусейнов. – Только ты, Чингиз, не спеши открывать огонь. Два часа назад делегация коммунистов во главе с Гамидом вручила правительству ультиматум. Мы потребовали сдать власть в течение двенадцати часов. Вечером ты пошли ультиматум от имени флота. Если откажутся, тогда тряхнешь. Дадим тебе знать. А пока поручаем тебе захватить орудия на Баиловских высотах и береговую артиллерию.

Возвратясь в правление порта, Ильдрым сел в свой служебный баркас "Врач" и направился в военный порт. Там, возле ящиков со снарядами, стоял часовой. Эти снаряды деникинцы сдали при отступлении мусаватскому правительству, а "артель господина Титорца" рассортировала их под руководством Ильдрыма, который одновременно был заместителем начальника военного порта.

С "Пушкина", "Карса", "Ардгана" и других судов уже прибыли шлюпки. Ильдрым проследил за погрузкой, а когда шлюпки отвалили от причала, вернулся в управление, пошел проверить, как начальник охраны выполнил его поручение. Все в порядке, на часах стояли свои люди.

Ильдрым решил заскочить домой. Наскоро перекусив, он перепоясался патронташем, сунул в голенища сапог по револьверу, третий, в кобуре, нацепил на пояс, прихватил винтовку.

– Ай Чингиз, что ты обвесился оружием, как курдский качаг[35]35
  Качаг – беглец.


[Закрыть]? – изумилась и забеспокоилась жена. – Ты что, уходишь в горы?

– Не волнуйся, дорогая, – засмеялся Ильдрым. – Куда я уйду от тебя? А вот ночевать, наверное, не приду, горячая ночь предстоит. Ты не жди и спи спокойно.

Ильдрыму вполне достаточно было и одного револьвера, но зачем оставлять оружие в тайнике, если оно может сгодиться кому-либо из товарищей в бою?

Проходя по 12-й пристани, увидел на посту вместо часового портовой охраны аскера-турка. Подошел ко второму, третьему посту – и там турки.

– Кто тебя здесь поставил?

– Забит-эфенди.

– А куда девался часовой, который до тебя стоял?

– Спросите Забит-эфенди. Вот он идет.

В мусаватской армии служило немало турецких офицеров и солдат – забитов и аскеров. Мусаватское правительство пригласило их на службу осенью восемнадцатого года, когда армия Нури-паши была вынуждена покинуть город" и англичане не возражали против этого.

Забит с двумя аскерами подошел к Ильдрыму, сурово оглядел его с головы до ног и строго спросил:

– Кто вы такой? Что вам здесь нужно?

– Я начальник порта Чингиз Ильдрым!

– Взять его! – приказал забит. Аскеры кинулись к Ильдрыму, отобрали винтовку, сняли патронташ, вытащили из кобуры револьвер, а Забит продолжал: – Знаем, какой вы начальник! Вы – большевик! Зарезать вас мало! Ведите его к градоначальнику!

Это было так неожиданно и нелепо, что Ильдрым, при всей своей железной воле, смешался: "Что же это такое? Правительство опередило нас? Неужели мы проиграли? Товарищи так надеются на поддержку флота… Что же делать? В сапогах два револьвера, но сопротивляться бесполезно, их много. Как же вывернуться?.."

Забит привел Ильдрыма к градоначальнику, ввел в большую комнату начальника охраны. Аскеры остались за дверью.

– Забит-эфенди, я требую объяснений, на каком основании вы задержали меня при исполнении служебных обязанностей?

– Сейчас придет начальник охраны, он вам все объяснит!

"Неужели восстание захлебнулось?"

– Тогда позвольте мне позвонить военному министру.

– Сядьте! Вы арестованы!

Ильдрым опустился на стул у стены, но когда Забит обернулся и выглянул в окно, выхватил из-за голенища револьвер, бросился к нему и приставил дуло к его затылку.

– Не шевелиться, или я размозжу вам череп! Руки!

Забит покорно поднял руки, они тряслись. Ильдрым вытащил из его кобуры револьвер, сунул за голенище.

– Отойдите от окна!

Забит обернулся. Куда девалось надменное и гордое выражение его лица! Оно побледнело, исказилось страхом.

– Скажете аскерам, что вышло недоразумение, меня арестовали по ошибке, – властно приказал Ильдрым. – Проводите меня в порт. Вместе с аскерами. Одно лишнее слово или движение – застрелю!

Забит покорно кивнул, пошел вперед, Ильдрым шел чуть позади, держа руку с револьвером в кармане.

– Хайды, проводим господина начальника, – на ходу бросил Забит аскерам, и те последовали за ними.

Лукьяненко начал волноваться: назначенный час прошел, а Ильдрыма нет. На него это не похоже.

И вдруг онемел, увидев Ильдрыма в обществе Забита и двух аскеров.

Ильдрым взял Забита под руку, ввел в кабинет, шепнув Лукьяненко:

– Ян, зайди, – и бросил вошедшему Лукьяненко револьвер: – Постереги этого типа! – а сам вышел в приемную, вытащил из-за голенищ сразу два револьвера, навел их на аскеров: – Бросай винтовки! Живо!

Обезоруженных турков заперли в кладовой, потом Ильдрым и Лукьяненко на баркасе "Врач" понеслись к военному порту.

На вершине Баиловской горы четко вырисовывались две гигантские дальнобойные пушки, установленные англичанами. Взгляд Ильдрыма был прикован к ним: эти пушки – большая ударная сила в руках мусавата, если не обезвредить их, они могут причинить много бед и флоту, и отрядам восставших.

Ильдрым велел Лукьяненко ждать его в баркасе, а сам прошел в мастерские военного порта и, прихватив двух мастеров, поднялся к пушкам.

Часовой у входа на артплощадку остановил их, вызвал дежурного офицера. Молодой подпоручик узнал заместителя начальника военного порта, разрешил пропустить его и мастеров.

Ильдрым направился к пушкам, осмотрел их и приказал мастерам:

– Снять замки!

Офицер опешил.

– Что вы сказали, господин Ильдрым?

– Приказываю снять замки!

– Как так?.. Без письменного распоряжения начальника батареи… я не могу позволить.

– Вы намерены выполнить мой приказ? Или я немедленно арестую вас.

– Но они каждый пудов по пятнадцати. Тут инструмент нужен.

– Исполняйте! – бросил Ильдрым мастерам.

Те осмотрели замки, один из мастеров сбегал за носилками и инструментом. Сам офицер помог мастерам снять замки, уложить их на носилки и отнести на баркас.

Затем Ильдрым спустился вниз, к радиотелефонной станции, где стояли орудия полевой артиллерии. Они не представляли большой опасности, но шуму могли наделать немало. Лучше, чтоб и они безмолвствовали. Орудия были обезврежены также без шума.

– Ну, мы отрубили им руки! – задорно сказал Ильдрым, спрыгнув в баркас, который тут же понесся к пароходам, выстроившимся на рейде.

Ильдрым поочередно побывал на всех пароходах, убедился, что орудия готовы открыть огонь, приказал поднять на мачтах красные флаги и поехал на пароход "Пушкин". Здесь вместе с Лукьяненко они уединились в кают-компании. Засунув руки за тонкий кавказский ремешок, Ильдрым шагал по мягкому ковру и диктовал Лукьяненко:

– Правительству и парламенту Азербайджана.

Красный Флот Социалистической Советской Азербайджанской Республики предлагает вам немедленно сдать власть Советскому рабоче-крестьянскому правительству во главе с тов. Наримановым. Красный Флот в этом случае гарантирует спокойствие и мир всему населению города Баку без различия национальностей. Ответ должен быть представлен с получением сего через два часа, в противном случае будет открыт огонь".

Вдвоем отредактировав текст, Ильдрым переписал его начисто и подписал: "Командующий Красным Флотом Советского Азербайджана инженер Ильдрым. 27 апреля 1920 г.".

– Ну, Ян, – взволнованный важностью момента, Ильдрым торжественно протянул бумагу Лукьяненко, – передай по назначению.

Баркас "Врач" принял Лукьяненко и устремился к берегу…

…Когда поступили первые сообщения о начале вооруженного восстания, мусаватские правители срочно связались по телефону с британским верховным комиссаром в Тифлисе Люком, но ни Антанта, ни меньшевистская Грузия уже не могли прислать свои войска.

Главные силы мусаватистов были скованы в Карабахе, а из тех, что находились в Баку, два полка перешли на сторону восставшего пролетариата. Бойцы полка "Ярдым алайы" заняли несколько кварталов города, послали в распоряжение Азревкома броневик, задержали поезд, в котором пытались бежать английская миссия и несколько мусаватских министров.

Тревожные для мусаватистов сообщения поступали со станций Худат и Хачмас: бронепоезд "Третий Интернационал", громя мусаватские заслоны, приближался к Баку.

Паника в парламенте усилилась, когда в полдень на Спасской улице, на квартире доктора Агагусейна Кязимова делегация коммунистов во главе с Гамидом Султановым вручила парламентариям ультиматум ЦК АКП(б), Бакинского бюро Кавкрайкома РКП (б) и Центральной рабочей конференции. Прочитав его, главный парламентарий побледнел и растерянно сказал:

Мы ведь хотели переговоры вести с вами о мире и соглашении. Нельзя же так нарушать международный принцип самоопределения народов.

– Какого народа? Кучки мародеров-буржуа, которая наслаждается кровопролитием? – спросил Султанов.

– Какую кровь льет буржуазия? – сделал удивленное лицо главный парламентарий.

– Примеров очень много, – ответил Султанов. – Межнациональные столкновения, вакханалия, беззаконие, взяточничество, грабежи, убийства и так далее и тому подобное. Вот что нас, азербайджанских коммунистов, заставляет предложить вам немедленно сдать власть Центральному Комитету Азербайджанской Коммунистической партии. В противном случае вся ответственность падет на вас за всякое напрасное кровопролитие. Даем вам срок до четырех часов дня, о чем и прошу передать вашему правительству.

Парламентарии поспешно удалились. Парламент тут же избрал комиссию, предоставив ей карт-бланш в переговорах с коммунистами. Комиссия до хрипоты обсуждала ультиматум, наконец решила пригласить представителя ЦК на переговоры.

На этот раз Гамид Султанов был резок:

– Говорите, что вы хотите? Только короче! Мое время ограничено. Даю вам пятнадцать минут.

– Мы просим полчаса на составление ответа.

– Пятнадцать минут! Ваша власть повисла в воздухе, и поддержки вам ждать неоткуда. Армия, флот, полиция перешли на нашу сторону, железная дорога, почта, телеграф, радиостанция – всё в наших руках.

Но комиссия не уложилась в пятнадцать минут. Она работала над ответом, когда Лукьяненко доставил ультиматум Краевого Флота. В семь часов вечера председатель комиссия зачитал акт о передаче власти Азревкому в 24.00, и парламент тут же утвердил его.

Тем временем вооруженные рабочие заняли обе бакинские тюрьмы, отворили камеры и выпустили на волю всех политзаключенных. Выйдя из тюрьмы, Дадаш Буниатзаде остановил фаэтон и помчался в Шахский переулок.

Среди ночи в эфир полетели радиосигналы: "Всем, всем, всем! Москва, Ленину…" Азревком извещал о восстании народа и взятии власти большевиками, просил братскую Советскую Россию прислать в помощь Красную Армию.

На рассвете члены Азревкома, командиры рабочих дружин собрались на перроне Бакинского вокзала. Медленно подошел бронепоезд "Третий Интернационал". С него сошли командир отряда бронепоездов Михаил Ефремов, группа бакинских большевиков Газанфар Мусабеков, Габиб Джабиев и другие, выезжавшие навстречу Красной Армии, бойцы и командиры XI армии.

Вскоре за первым бронепоездом подошли еще три.

Лукьяненко опешил, когда к нему кинулся статный военный в буденовке и широких галифе, с тремя комсоставскими "разговорами" на гимнастерке.

– Толька! Ян! – радостно воскликнул военный и стиснул Лукьяненко в объятиях.

– Дуда! Вот так встреча! Ты откуда взялся? – обрадовался встрече со старым другом Лукьяненко.

– Вот, приехал с Тимошей. – И Дудин указал на свежую, яркую надпись на броне "Тимофей Ульянцев". – Это я предложил, чтобы бронепоезд назвали именем Тимофея Ивановича. А меня сюда комиссаром назначили.

– Да, не дожил Тимоша…

– А все равно вернулся!

По набережной, среди толпы ликующего народа, с утра запрудившего улицы, вызывая удивление, шел генерал при полном параде. Он высоко держал голову с пышными усами вразлет. В такт его четким и твердым шагам звякали шпоры, ножны шашки бились об сапог. Генерал вошел в здание, где еще вчера заседал парламент.

Член Азревкома, председатель Бакинского ревкома Али Гейдар Караев приветливо поднялся навстречу вошедшему в его кабинет генералу Мехмандарову.

– Здравствуйте, Самедбек, садитесь.

Мехмандаров поблагодарил, но не сел. Он отстегнул именную шашку, полученную в дар за храбрость, бережно положил ее на край письменного стола.

– Гражданин комиссар, я счел своим долгом явиться, чтобы сложить с себя обязанности военного министра Мусадатского правительства.

– Азербайджанский народ уже сложил их с вас, – с улыбкой ответил Караев.

Мехмандаров понимающе хмыкнул.

– Прикажете спороть погоны?

– Не надо, Самедбек. – Караев протянул ему шашку. – И шашку возьмите, вы заслужили ее своими ратными подвигами…

Мехмандаров вышел на улицу, залитую солнцем, музыкой, радостным говором многоязыкой толпы. Генерал был растерян и озадачен. Он был уверен, что его немедленно арестуют. А ему предложили подумать, как он может послужить своим опытом и знаниями молодой армии Советского Азербайджана.

На углу красноармеец наклеивал на стену листовку, перед которой тут же столпились прохожие. Мехмандаров не мог удержаться от улыбки, читая простое до наивности и трогательное по гуманности обращение начальника Бакинского гарнизона Нестеровского:

"Товарищи красноармейцы и командиры XI армии и моряки славного Красного Флота!

Вы всегда должны помнить, что вы приглашены и прибыли в Азербайджан для освобождения рабочих и крестьян и устроения их жизни по образцу Советской России. За все это трудовой народ Азербайджана отвечает вам горячей благодарностью.

".Главную массу населения Азербайджана составляют, как известно, мусульмане, а потому считаю необходимым предупредить красных бойцов об их обычаях и традициях.

1. Женщин-мусульманок не только нельзя затрагивать, но постороннему человеку нельзя с ними даже разговаривать.

2. В квартиру, если не имеется особой мужской половины, квартирантов мужчин допускать нельзя.

3. На религиозные темы с мусульманами не говорить, ввиду их особого взгляда на религию; при входе в мечеть и др. богослужебные места полагается снимать обувь.

4. В помещениях мусульмане головных уборов не снимают; заставлять их при пении народного гимна и "Интернационала" снимать папахи ни в коем случае нельзя.

5. Бани для женщин и мужчин полагаются особо, поэтому в женскую баню входить мужчинам абсолютно нельзя.

6. Свинину не едят и сильно брезгуют.

7. Вино, если он непьющий, нельзя заставлять пить.

8. Днем отдыха у мусульман считается пятница. В этот день заставлять выходить их на работу против желания нельзя.

Имеются и другие чисто местные условия, которые для сведения будут объявлены дополнительно и с которыми надо считаться для успеха рабоче-крестьянского дела и для создания единого фронта всех трудящихся".

– Видишь, Мешади, – обратился молодой азербайджанец к пожилому с окладистой красной, крашенной хной бородой, – турки пришли – резню устроили, англичане пришли – виселицы поставили, а урусы пришли – о твоей чести пекутся!..

21

«Всем, всем, всем. Москва, Ленину…»

Телеграфист ленкоранской радиостанции записал сообщение Азревкома и побежал будить начальника гарнизона полковника Султанбека Гусейнзаде. Тот кинулся в Ханский дворец к генерал-губернатору Хану Нахичеванскому.

Весть была такой ошеломляющей, что телеграфист не мог сохранить ее в тайне, и к утру она, как пожар в лесу, расползлась по всему гарнизону, перекинулась в город и пошла зажигать радость в сердцах людей.

Беккер и Сергей чуть свет заняли места в мастерской. Беккер заканчивал шить сапоги для молодого офицера – в полдень тот должен был прийти за ними.

И вдруг в мастерскую вихрем ворвался Салман, оживленный, с горящими глазами.

– Чего вы тут сидите! Наши победили! В Баку Советская власть!

Беккер вскочил.

– Сергей, бросай сапоги! Они ему теперь ни к чему, босым драпать сподручнее! – весело крикнул он и отшвырнул сапог в угол мастерской.

Все трое вышли на улицу, заперли дверь. Не сговариваясь, решили идти в центр города, к Ханскому дворцу. Радость их была так велика, что им невольно казалось, будто, придя туда, они увидят, как генерал-губернатор и его свита выносят свои чемоданы, собираясь бежать. По пути Беккеру и ребятам встречались радостно-возбужденные люди, которые обнимались, поздравляли друг друга. А кто-то спешил вывесить красный флаг над воротами дома.

В "Саду начальника", названного так потому, что он находился против Ханского дворца, столкнулись с Пономаревым.

– Слыхали новость? – кинулся он к ним.

– А как же! Наконец-то! – ответил радостно Беккер.

– Я же говорил: со дня на день свершится, – сказал с достоинством Пономарев. – Вот, иду к Хану.

– Зачем? – заинтересовался Беккер.

– А шут его знает! Нарочного прислал, велел немедленно явиться. Ты, Федя, будь у себя, вернусь, расскажу. А вы, хлопцы, сбегайте к Мустафе: что он скажет? Вообще надо бы собраться, решить, что делать будем.

Хан Нахичеванский не заставил Пономарева долго ждать.

– Садись, Пономарев, садись.

Брезгливо оглядев Пономарева с головы до ног, губернатор, будто забыв о нем, в задумчивости зашагал по комнате. Потом сел за стол, принялся читать какую-то бумагу.

– Я получил телеграмму нового министра внутренних дел, – начал он и криво усмехнулся: – Или как он у вас называется, народного комиссара. Ты знаешь такого: Гамида Султанова?

– Знаю, очень даже хорошо знаю.

Ненавистью сверкнули глаза губернатора.

– Надо бы вернуть тебя в тюрьму, а я вынужден сдать вам власть. Так что ступай в своим большевикам, сорганизуйте ваш народный комиссариат.

– У нас есть Военно-революционный комитет, – поспешно ответил Пономарев.

– Слышал, – хмуро бросил губернатор. – Меня не интересуют ваши комитеты. Пришлите одного какого-нибудь приличного человека, чтобы я сдал ему власть.

– Зто можно! – с достоинством сказал Пономарев, выскочил из кабинета и бегом устремился к Беккеру.

Созывать никого не пришлось. Каждый, услышав радостную весть, поспешил к Беккеру, через которого подпольщики поддерживали связь друг с другом. Во дворе собралось уже человек двадцать, открыто, не таясь. Пришли все члены уездного комитета партии и ревкома. Обращал на себя внимание человек с обезображенным лицом и черной повязкой на голове. Это был Моисей Бочарников, чудом спасшийся из плена. Был тут и Ахундов. Он добрался-таки до Астрахани, встретился с Кировым (Нариманова в ту пору уже не было в Астрахани, он был переведен на работу в Москву, в Наркоминдел), с азербайджанскими партийными работниками. По совету Кирова Ахундов вернулся в Ленкорань, был арестован, а по выходе из тюрьмы разъезжал по селам, помогал создавать новые партизанские отряды и сам возглавил один из них.

Бала Мамед, перепоясанный патронташами, прискакал под красным флагом вместе с Гусейнали и несколькими своими бойцами.

Странно выглядел доктор Талышинский с кобурой на боку. Он терпеть не мог оружия, говорил: "Моя задача останавливать кровь, а не проливать ее". Но недавно на него было совершено покушение, видимо, ярые мусаватисты мстили за сотрудничество с большевиками. Поздно вечером, когда он в сопровождении ординарца, возвращаясь из госпиталя, вошел во двор, раздались два выстрела. Ординарец упал замертво. Талышинский бросился в дом, схватил револьвер и керосиновую лампу и выбежал во двор, но нападавших, конечно, и след простыл. С тех пор Талышинский не расставался с револьвером.

Во дворе было шумно и весело, как в доме жениха в день свадьбы. Пономарева моментально обступили, и он пересказал свой разговор с губернатором.

– Очень хорошо, что Нахичеванский согласился добровольно сдать власть, – сказал Кулиев. – Я думаю, вести переговоры с губернатором мы поручим нашему уважаемому доктору Агахану. – Кулиев хорошо знал его еще по мусульманскому землячеству Киева.

– Мне? – удивился Талышинский. – Почему мне, Мустафа? Разве я председатель ревкома?

– Не имеет значения. Назначим временно. Как думаете, товарищи?

Раздались возгласы одобрения.

– Нет, нет, увольте, пожалуйста, – запротестовал Талышинский. – Лучше ты сам, Мустафа. Или вот Беккер, он с губернатором в приятельских отношениях, – засмеялся он.

– Можем и мы, конечно, – ответил Кулиев. – Но, как говорится, зачем дразнить гусей? Ты – представитель местной интеллигенции, человек гуманной профессии. Тебе же не чаи распивать с губернатором. Подпишешь акт, и дело с концом.

Все настаивали, и Талышинский согласился.

– Братцы, что же мы медлим? – крикнул вдруг Беккер. – Товарищи наши в тюрьме, а мы…

– Верно, выручать надо! – загорелся Бочарников.

– Даешь тюрьму! Пошли гамузом!

– Погодите, погодите, товарищи! Не порите горячку. – умерил их пыл Кулиев. – Партизанить не будем. Все надо делать на законном основании. Выделим комиссию ревкома, снабдим ее мандатом.

– Меня пошли, Мустафа-гардаш, – вызвался Бала Мамед. – Я со своими ребятами пойду.

Тут же от имени ревкома написали письмо начальнику тюрьмы с требованием освободить политических заключенных.

На улице к Бале Мамеду присоединились его боевые товарищи.

Начальник тюрьмы заартачился. Никакого, мол, ревкома он не знает и знать не желает и без распоряжения начальника гарнизона никого не освободит.

Бала Мамед пригрозил ему револьвером. Если, мол, он немедленно не освободит пятерых поименованных в письме политзаключенных, то они силой отберут у надзирателей ключи, выпустят заключенных, а его самого и надзирателей запрут в камере.

Начальник тюрьмы был осведомлен о крутом нраве бесстрашного горца и не стал испытывать его терпения, приказал привести арестованных. Но едва Савелий Хасиев, братья Матвеевы и другие освобожденные, обнявшись со своими освободителями, вышли на улицу, он кинулся к телефону и доложил начальнику гарнизона, что Бала Мамед со своими "разбойниками" ворвались в тюрьму и силой увели арестованных.

Гусейнзаде тут же поднял в ружье роту аскеров. Он был взбешен. Мало того что Бала Мамед отказался признать мусаватскую власть и разъезжал по селам под красным флагом, он еще осмеливается среди бела дня в самой Ленкорани врываться в тюрьму! Ну нет, этого он не потерпит!

Горстка людей, обнявшись и оживленно разговаривая, шла по улице, ведущей к пустырю "гала чимени". В конце улицы путь им неожиданно преградила цепь аскеров.

Радостно возбужденные люди остановились метрах в пятнадцати от них, и только Бала Мамед, держа руку на кобуре маузера, решительно подошел к полковнику Гусейнзаде:

– Что такое? Почему стали на дороге?

– Послушай, ты, зувандский разбойник, по какому праву ты врываешься в тюрьму?

– Никто никуда не врывался. Мы выполнили законный приказ ревкома. А разбойник не я, а ты со своими аскерами. Убери их с дороги!

– Что? Ты еще смеешь приказывать мне? А ну, отправляйтесь в тюрьму! И ты тоже!

Бала Мамед усмехнулся:

– Поздно, полковник, твоя власть кончилась. Теперь мы тебя посадим в тюрьму.

– Взять его!

Аскеры кинулись к Бале Мамеду. Офицер, зашедший сзади, ударил его рукояткой револьвера по голове, сбил с ног. Бала Мамед пытался вскочить и выхватил маузер, но аскеры по приказу Гусейнзаде дали залп и изрешетили его пулями.

Безоружные люди бросились врассыпную, укрылись в ближайшем дворе. Друзья Балы Мамеда открыли ответный огонь.

Испугавшись, как бы эта стычка не переросла в затяжной кровопролитный бой, вовсе неуместный в такой день, когда аскеры взбудоражены вестью о победе Советской власти, полковник приказал прекратить стрельбу и увел аскеров в казармы. Горцы, друзья Балы Мамеда, и те, кого он освободил из тюрьмы, и десятки жителей из соседних домов, возмущенно проклиная убийц, обступили распростертое на земле тело. Горцы бережно подняли его и, сопровождаемые массой народа, понесли во двор Беккера, где их ждали все члены ревкома. При виде печальной процессии их охватило гневное возмущение.

Нервная дрожь колотила Савелия Хасиева, ослабевшего после долгого пребывания в темной и сырой камере. Со слезами на глазах он требовал дать ему оружие, рвался пойти в казарму и расстрелять полковника Гусейнзаде.

– Ты сиди, сиди, – успокаивал его Бочарников. – У меня на полковников рука легкая. Продырявлю ему черепушку, как Аветисову. Мне терять нечего, я из покойников воскрес.

– Ай Мустафа-гардаш, – кипятился Гусейнали, – что сидишь раздумываешь? Прикажи поднять отряды! Камня на камне не оставим от казармы. В конце концов, наша власть или нет?

– Наша, Гусейнали, наша, теперь уже наша, и навсегда. – Кулиев говорил негромко, печально. – Мы много жертв принесли ради нее. Тимофей Ульянцев, Иван Коломийцев, сотни ленкоранцев и муганцев, а теперь еще и Бала Мамед… Горько терять друзей, особенно после победы… Наверное, мы тоже виноваты в гибели Балы Мамеда. Поспешили мы с тюрьмой. Я не должен был посылать на такое дело горячего, отчаянного Балу Мамеда… – Он долго молчал, опустив голову и теребя бородку. – Как видите, враг в слепой ярости цепляется за обломки своей власти. Нам еще придется дать бой бандам Шахверана, Рамазанова и прочих. Поэтому надо беречь силы. А гарнизон мы заставим сложить оружие! Без лишней горячности и кровопролития.

В этот же день Кулиев зашел на почту и отправил в Каку, в Азревком, телеграмму с просьбой о помощи. Ответ пришел незамедлительно: "Помощь будет".

Весть об убийстве легендарного сына гор Палы Мамеда с быстротой молнии облетела город, всполошила его.

Казармы раскололись надвое. Аскеры собрались на стихийный митинг, клеймили позором офицеров и аскеров, стрелявших в Валу Мамеда. Начались перебранки и стычки, вот-вот обе стороны схватятся за оружие. Многие аскеры из местных просто-напросто ушли из казарм, прихватив винтовки.

К вечеру город притих и затаился, но не спали ревкомовцы, ожидая новых провокаций со стороны мусаватистов.

На следующий день Талышинский встретился с Нахичеванским, и они подписали акт о передаче власти ревкому.

В типографии на обороте билетов займа Мугани достоинством в двадцать пять рублей, подготовленных краевой управой, но так и не реализованных, спешно напечатали воззвание ревкома, которое извещало "товарищей и граждан" о провозглашении Советской власти в Азербайджане и образовании в Ленкорани Военно-революционного комитета.

"До созыва съезда, – говорилось в воззвании, – верховная власть в уезде и городе сосредоточена в руках ВРК, исполнительным органом является представитель прежней власти, которым своевременно получено приказание не саботировать распоряжений новой власти, а относиться сугубо бережно к представителям ревкома".

Создалось временное двоевластие. Бывший особоуполномоченный по-прежнему сидел в Ханском дворце, во всех учреждениях оставались на своих местах верные мусавату чиновники, оставался гарнизон. Больше того, город наводнили мусаватские офицеры, бежавшие из Баку от Красной Армии. Пароходами, фаэтонами устремились в Ленкорань "бывшие", бегущие от совдепии.

Положение в городе оставалось крайне напряженным.

И все-таки Первого мая ревком провел демонстрацию. По улицам города прошли партизанские отряды. На поляне состоялся большой митинг, играла музыка.

– Корабли! Корабли! – с криком бежали мальчишки по улицам.

Но Михайловской в сторону морагентства спешили горожане. Широким шагом протопали аскеры Ширванского полка во главе с полковником Гусейнзаде. Впереди несли трехцветный российский государственный флаг. За полком прогромыхали пушки.

– А ну, Серега, глянь-ка, что там происходит, – бросил Беккер, занятый починкой сапога.

На улице Сергей столкнулся с Ахундовым и Салманом, у которого под мышкой был большой красный сверток.

– Червон, Красный Флот пришел! – радостно известил Салман.

Ахундов приоткрыл дверь, кликнул Беккера:

– Федя, выходи, пошли корабли встречать! – А потом крикнул приятелям: – А вы, ребята, как приготовите флаги, – туда же, бегом!

Салман и Сергей моментально принялись за дело. Разрезали полотнище на две равные части, развели зубной порошок со столярным клеем и принялись писать, Салман – по-азербайджански, Сергей – по-русски: "Да здравствует Советский Азербайджан!" Потом отодрали от забора две длинные жердины, приколотили к ним полотнища и вышли на улицу. По пути к ним присоединялись горожане, и шествие росло.

На углу Михайловской аскер-часовой с винтовкой наперевес преградил им путь, приказал убрать красные флаги. Ребята вступили в перебранку с ним. Тут подошла группа аскеров, приятелей Салмана. Они отобрали у часового винтовку и двинулись вперед, к морю.

Флагман Волжско-Каспийской военной флотилии "Карл Либкнехт" бросил якорь на ленкоранском рейде. На некотором расстоянии от него остановились миноносцы "Расторопный" и "Деятельный", а также транспорт с батальоном моряков-десантников, которым командовал Иван Кожанов. "Расторопный" привел на буксире большой нефтеналивной пароход "Галилей". Краснофлотцы задержали его на параллели устья Куры. На "Галилее" оказалось несколько английских офицеров, сопровождавших тюки с документами различных британских миссий и представительств, которые они тайком вывезли из Баку, спеша к своим в Эн-зели.

Командующий флотилией Федор Раскольников, его жена, отважный политкомиссар Лариса Рейснер, член Азревкома Абид Алимов и командир "Карла Либкнехта" Андрей Синицын с мостика разглядывали в бинокли берег. Они видели трехцветный флаг, стволы пушек, обращенных в море, шпалеры солдат, до них долетали звуки духового оркестра, исполнявшего "Марш славянки". Командующий был озадачен: если войска выстроены для встречи, то почему с пушками и царским флагом? Какую команду подать: "Боевая тревога!" или "Поднять флаги расцвечивания!"?

А народу на берегу прибывало, казалось, весь город высыпал встретить корабли Красного Флота. Толпы стояли не только на Маячной площади, возле морагентства, – они растянулись по всему городскому побережью.

Люди с жадным интересом разглядывали строгие контуры стальных громад – таких кораблей никогда не видели в Ленкорани; нетерпеливо ждали высадки моряков, говорили, спорили, поругивали аскеров, подшучивали над ними, мол, из ваших пушек только по воробьям стрелять, зачем вы приволокли их сюда?

И вдруг с моря долетело громкоголосое "ура". На мачтах кораблей взмыли вверх разноцветные флаги. На воду спустили шлюпки.

Ответное "ура" раздалось с Маячной площади.

Толпа на берегу оглянулась и увидела шествие, во главе которого Салман и Сергей высоко несли красные стяги.

Строй аскеров смешался, офицеры поспешно скрылись, толпа хлынула на самый берег, к воде.

– Салманка, смотри, смотри, это мой "Карлуша"! Я же был на нем! С дядей Тимошей! – радостно закричал Сергей и побежал в море.

Салман, а за ним десятки других молодых людей тоже вошли в море. Стоя по пояс в воде, они облепили шлюпки, спущенные с кораблей, подхватили на руки Раскольникова, Алимова, Рейснер, Синицына, штабных командиров и вынесли их на сушу.