Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

Легко, свободно дышалось путнику вблизи снеговых вершин, которые сверкали над селом Мистан, приютившимся в этой заоблачной выси, на горной площадке.

Пройдя по единственной улице села, Беккер еще издали услышал ритмичный звон, доносившийся из кузни – низкого, сложенного из неотесанных камней строения, прилепившегося к отвесной скале.

В сумеречной кузне, озаряемой отсветом горна, двое кузнецов попеременно молотили по длинному раскаленному куску железа. Это были восьмидесятипятилетний крепкий, жилистый Абдулла Гасанов и его сын Бала Мамед. Бала Мамед был обнажен по пояс, только брезентовый фартук висел на груди. При каждом ударе кувалдой на его руках и бронзовой лоснящейся спине вздувались сильные мускулы.

Старый кузнец приветливо кивнул Беккеру и сказал что-то, потонувшее в перезвоне, а Бала Мамед посмотрел мл него, как всегда, исподлобья, но глаза его дружески улыбнулись. Приблизившись, Беккер залюбовался, как расплющивается под звонкими ударами кувалды податливое тускнеющее железо, принимая форму косы. Наконец Бала Мамед бросил заготовку в чан с водой. Железо зашипело, поднялся пар.

– Добро пожаловать, Федя, – приветствовал старый кузнец, выходя из кузни. Он опустился на валун, раскурил чубук. Беккер и Бала Мамед уселись рядом. – Кажется, воздух Ленкорани не по душе тебе, опять к нам пришел.

– Да, воздух у вас медом пахнет, – уклончиво ответил Беккер.

– Спокойно ли в Ленкорани?

– Пока спокойно… как перед бурей, – усмехнулся Беккер. – А вы, значит, косы точите? – Беккер метнул взгляд на Бала Мамеда, почтительно молчавшего в присутствии отца. В вопросе Беккера ему послышался упрек, и он исподлобья вонзился в него глазами.

– Куем, куем, – кивнул старый кузнец, выпустив едкий дым в седые прокуренные усы. – Или ты пришел сказать старому Абдулле, что пора ковать мечи?

– Мудрецу и намека довольно, – усмехнулся Беккер.

Старику понравился иносказательный ответ Беккера.

– Старый Абдулла еще покажет, на что он способен. Ты босиком бегал, когда и вот с ним, – указал он на сына, он тоже совсем молодым был, ковал мечи для воинов Саттар-хана[33]33
  Саттар-хан – народный герой Ирана, возглавлял вооруженное восстание в Тавризе в 1908–1909 годах.


[Закрыть]. В Ленкорани Бахрам Агаев работал, ты, конечно, знал его?

– А как же! – обрадовался Беккер. – Он еще любил говорить: "Ай дад-бидад Ардебиль!"

– Да, да, – закивал старик. – Так вот этот самый Бахрам Агаев специально приезжал ко мне из Тавриза заказывать оружие.

– Ну, я пришел не специально для этого. Хотя, как гласит пословица, посеянное вовремя жемчугом взойдет.

Старик снова закивал:

– Верно сказано… Вижу, не за тем пришел: на Балу поглядываешь. Говори, не таись.

– Я по поручению губернатора…

– Тьфу! – Старик легко поднялся и зашагал прочь.

– При нем о паршивой собаке говори, только не о губернаторе, – засмеялся Бала Мамед. Ты плохо пошутил, Федя.

– Но я не шучу, Бала, – еле сдерживая смех, ответил Беккер. – Губернатор обещает помиловать тебя и назначить начальником всего Зуванда, если ты явишься с повинной.

Бала перестал улыбаться. Он исподлобья пристально уставился на Беккера.

– И ради этого ты проделал долгий путь в горы?

– Как видишь… – лукаво усмехнулся Беккер, увидев, как в зрачках Балы Мамеда вспыхнул гнев, хотя внешне он оставался таким же спокойным и сдержанным. – Так что передать губернатору?

– Куда спешишь? Погости у меня. В Ленкорани жара…

– Погощу денька два. Дольше не смогу. Жаркие дни еще впереди.

– Когда вернешься, передай губернатору: Бала Мамед придет в Ленкорань, обязательно придет. Но не с повинной головой, а с острым мечом, чтобы отрубить ему голову. Так и передай!

Беккер обнял Балу:

– Молодец, Бала, хорошо сказал! Не знаю, будет ли ждать тебя губернатор, а я – с нетерпением! И обязательно с мечами Абдуллы-киши!

– Всему свое время. А пока, по запаху слышу, Абдулла-киши жарит в твою честь шашлык. – Бала Мамед поднялся, снял с гвоздя рубаху, надел ее и неторопливо направился к дому.

Несмотря на подписку о невыезде, Пономарев в один из теплых дней ранней осени приехал в Баку: ленкоранское подполье поручило ему восстановить связь с Бакинским комитетом партии, прерванную после падения Муган-екой Советской Республики.

Как-то, проходя по Молоканской улице, Пономарев невольно остановился у подъезда театра "Пель-Мель", веред фанерным щитом с броской рекламой: "На днях. Премьера. Американский писатель мистер Мен. "Большевичка, или Тайна запломбированного вагона". Трагедия в трех действиях".

– Иосиф, ты? – вдруг кто-то окликнул его.

Пономарев оглянулся. Перед ним стоял респектабельный господин в канотье, кремовом чесучовом пиджаке, бежевых в полоску брюках дудочкой, желтых ботинках. По тонким чертам улыбчивого лица, по острому, чуть вздернутому носу и лукавым искоркам в глазах Пономарев моментально узнал Анатолия Лукьяненко, близкого друга Тимофея Ульян-дева, бывшего председателя Ленкоранского ревтрибунала, о судьбе которого ничего не знали со временя его отъезда в Баку. Пономарев так опешил от метаморфозы, происшедшей с Лукьяненко, что, когда тот бросил: "Иди за мной!" – покорно подчинялся приказу. Шля долго. В конце набережной Лукьяненко вошел в одну из лавок под вывеской "Торговля пеньковыми канатами". Немного погодя Пономарев вошел следом. Звякнул колокольчик над входной дверью. В полутемной лавке, набитой бухтами канатов, никого, кроме плотного азербайджанца с черной бородкой, не оказалось.

– Извините, – растерялся Пономарев, думая, что ошибся дверью. Уж хотел было выйти, но в глубине комнаты открылась дверь, показался Лукьяненко, который ввел его в маленькую комнату с диваном и столом.

– Ну, здравствуй, Иосиф! Садись, садись. Давно в Баку? – обрадованно спросил Лукьяненко.

– Третий день, – сухо ответил Пономарев и, оглядев Лукьяненко с головы до ног, с упреком добавил: – Мы-то думали, что вы томитесь в баиловской тюрьме. А вы вон как устроились, "товарищ Ян Кредо"!

– Во-первых, хозяин лавки не я, а Ягуб Мамедов, которого ты только что видел, – кивнул Лукьяненко на дверь. – Во-вторых, я не товарищ Ян, а "господин Титорец", владелец артели по выгрузке и укладке военного снаряжения, закупаемого правительством у отступающих из Дагестана деникинцев.

– Лучше некуда! – презрительно бросил Пономарев.

Лукьяненко, еле сдерживая смех, ответил как ни в чем не бывало:

– Если ты не у дел, могу устроить и тебя.

Пономарев встал и готов был плюнуть в лицо предателя, но сдержался и резко сказал:

– Гусь свинье не товарищ! – и направился к двери.

Лукьяненко, смеясь, удержал его за руку:

– Погоди, Иосиф! Не горячись…

Пономарев невольно опустился на место.

Звякнул дверной колокольчик, и тут же заглянул Ягуб Мамедов.

– Шура пришла, – сказал он.

– Пусть войдет, – кивнул Лукьяненко и пояснил все еще хмурому Пономареву: – Наша "ходячая касса".

Вошла красивая молодая женщина, настороженно посмотрела на Пономарева.

– Свой, – успокоил ее Лукьяненко. – Принесла?

Шура отвернулась к стене и извлекла из-под чулка стопку новеньких николаевских ассигнаций. Лукьяненко и Шура заговорили негромко. Пономарев все больше недоумевал, слыша известные ему фамилии бакинских большевиков: кто же он на самом деле, этот "господин Титорец"?

Шура ушла. Пономарев вопросительно посмотрел на Лукьяненко.

– Взятку надо дать, – кивнул Лукьяненко на деньги. – Спасать товарищей. Портовые полицейские придрались при осмотре рыбницы; говорят, смешно, что вы берете с собой пять пудов муки и два мешка сухарей. Для поездки в Персию, говорят, столько запасов не нужно. Ну и потащили всю команду рыбницы в портовый участок. А в рыбнице припрятаны бидоны с пятьюстами пудов бензина Миронычу "на зажигалку".

– Ничего не понимаю, кто же ты, Анатолий? – наконец спросил Пономарев.

– Ах, Иосиф, – обнял его Лукьяненко. – Кто я, спрашиваешь? Я технический организатор Особой морской экспедиции, созданной Бакинским бюро Кавкрайкома для тайной морской связи с Астраханью. Готовим и отправляем лодки с нефтью в Астрахань, принимаем оттуда лодки с оружием.

– А как же артель?

– Работаем, работаем! Как видишь, дел много. Вот почему крайком не отпустил меня в Ленкорань. Но он помнит и все время думает о вас. На днях к вам выедет группа товарищей во главе с Мустафой Кулиевым.

– Кто это?

– Сильный работник. Недавно вернулся из Киева, там он учился в университете, был председателем мусульманской секции Киевского городского комитета партии.

– Ты можешь свести меня с ним?

– Устроим. Еще кое с кем познакомлю, – обещал Лукьяненко.

На следующий день, встретившись в условленном месте, Лукьяненко повел Пономарева по тесной и душной Армянской улице, застроенной двух– и трехэтажными домами с претензией на роскошь. Это был район обеспеченных горожан, преимущественно врачей: что ни подъезд, то табличка с фамилией терапевта, стоматолога, венеролога. Дойдя до угла Каменистой улицы, Лукьяненко свернул вправо, вошел в подъезд дома № 144, поднялся на второй этаж, позвонил. Дверь чуть приоткрылась, пожилая азербайджанка выглянула в щель и, узнав Лукьяненко, спокойно сбросила цепочку.

– Заходи, заходи, сынок, – приветливо закивала она седой головой. – Гамид ждет вас.

Войдя в комнату, Пономарев стал с нескрываемым интересом разглядывать двух мужчин, поднявшихся из-за стола: Гамида Султанова и Дадаша Буниатзаде. Лукьяненко сообщил ему по дороге, к кому они идут.

…27 июля 1919 года к северному побережью Апшерона, в районе села Фатмаи, подошла рыбачья лодка. Едва она скребнула днищем по песчаному дну, "рыбаки", а их было человек пятнадцать, прихватив поклажу, спрыгнули на берег и тут же разошлись в разные стороны. Только трое задержались, вытаскивая на берег и укрепляя лодку: старый лодочник, его одноногий помощник и Дадаш Буниатзаде. И тут перед ними как из-под земли возникли полицейские. Потребовали разрешение на выход в море. Такой бумаги у лодочника не было. Полицейские обыскали рыбницу. Ничего не нашли, кроме нескольких крупных рыбин и случайно оброненного коробка спичек, которые стоили тогда баснословных денег. Всех троих доставили в участок. Рыбу, конечно, присвоили, а спички предъявили в качестве вещественного доказательства: дело в том, что на коробке была этикетка нижегородской фабрики. Как попали спички из Советской России в Баку? Только через Астрахань! Арестованных десять дней допрашивали, били и пытали сперва в селении Фатмаи, потом в поселке Бинагады и наконец в Баку. По как ни мучили старого лодочника и его одноногого товарища, они упорно твердили легенду: ходили на Куринскую косу промышлять рыбу. Никого не выдали. Впрочем, они и не знали, что "артель рыбаков", доставленная ими из Астрахани, была группой военных и партийных работников, направленной в Баку по особому заданию ЦК РКП (б). Больше всего чины полиции и контрразведки усердствовали над Дадашем Буниатзаде, грузным, сильным человеком. В контрразведке его несколько дней держали в душной камере, не давая ни еды, ни воды, на допросах совали в глотку дуло револьвера, били до того, что у него горлом пошла кровь. Так и не добившись признания, всех троих привели к градоначальнику Гудиеву, пожелавшему лично допросить их. Насмешливо оглядев старого лодочника, его одноногого товарища и Дадаша Буниатзаде, босых и голых, в одних только подштанниках, – обобрали полицейские, – градоначальник сказал: "Если все коммунисты в таком виде, как вы, то нам ничего не угрожает. Убирайтесь вон!" Арестованные не стали медлить. А спустя несколько дней, узнав, кого он выпустил, градоначальник схватился за голову и назначил награду за поимку Дадаша Буниатзаде.

Пономарев поражался, с каким юмором, как живо и весело рассказывал Дадаш Буниатзаде о своих мытарствах, следы которых – желто-фиолетовые разводы и ссадины – еще оставались на его полном и круглом лице. Вообще, несмотря на свою грузность и полноту, Дадаш Буниатзаде был очень подвижным, энергичным, словно начиненным ртутью человеком.

В противоположность ему хозяин дома Гамид Султанов казался человеком степенным, сдержанным. Что-то простое, крестьянское виделось Пономареву в его интеллигентном лице. Высокий лоб, цепкий взгляд черных глаз, две резкие складки, пролегшие по щекам от крыльев крупного с горбинкой носа, массивный подбородок выдавали в нем человека умного, волевого, решительного.

Ждали Мустафу Кулиева. Тем временем Лукьяненко, знавший Султанова и Вуниатзаде по Баку, когда он работал токарем на нефтеперегонном заводе, а еще больше и ближе – по Астрахани, расспрашивал их о Кирове, Нариманове и других общих знакомых, а те в свою очередь хотели больше узнать о положении дел на Мугани, о тех, кто уцелел после разгрома. Султанов дал Пономареву несколько брошюр Нариманова "С каким лозунгом мы идем на Кавказ" и сказал, что сейчас главная задача коммунистов-подпольщиков Мугани – укреплять интернациональные связи азербайджанских и русских крестьянских масс, собирать распыленные силы, возрождать партийные ячейки и вооружать, вооружать и еще раз вооружать людей.

Вскоре пришел Мустафа Кулиев. В белой рубахе апаш он казался моложе своих двадцати семи лет, хотя носил длинные усы, сросшиеся с ассирийской бородкой. Говорил он по-русски с украинским акцентом, мягко и певуче, иногда вставляя в свою речь украинские слова – годы учебы в Киеве не прошли бесследно. Никогда раньше Кулиев не бывал на Мугани и в Ленкорани. Но в разговоре с Пономаревым и Лукьяненко проявил такую осведомленность о географии и истории уезда, о руководителях Муганской республики и причинах ее падения, о тех, кто сегодня работал в подполье, словно долго жил в Ленкорани и только что вернулся.

Кулиев сообщил, что скоро приедет в Ленкорань легально, на должность фининспектора, – это даст ему возможность свободно передвигаться по всему уезду и вести нелегальную работу.

– И вы не теряйте времени зря, – сказал он Пономареву. – Дадим вам мандат парторганизатора. Начинайте с Привольного, с других сел Мугани. Пусть пламя народного гнева разгорается, як пожар!

После того как в Ленкорани водворились мусаватские правители во главе с генерал-губернатором, Мамедхан стал полновластным хозяином всей Ленкоранской низменности, от Талышских гор до Каспийского моря. Жил он в своем поместье в селе Герматук, но часто, велев оседлать копя, скакал во главе банды то в одно, то в другое село, чтобы держать людей в страхе и повиновении. Бандиты пороли селян, устраивали сущий погром.

В тот день банда Мамедхаиа возвращалась на села Шахагач после очередного погрома. Впереди всадников, растянувшихся по лесной дороге, ехали Мамедхан в белой чохе и Джамалбек, поигрывавший красной тростью-талисманом. Бандиты, привязавшие к седлу награбленное добро, бодренько распевали песенку "Тюрк оглуям мен…". Вдруг кто-то спрыгнул с дерева на дорогу прямо перед конями и в упор выстрелил в Джамалбека. Тот взмахнул красной тростью и мешком свалился с седла. В ту же минуту лес огласился винтовочными залпами. Оказавшись в огненном кольце, бандиты заметались, давили друг друга, палили наугад. Ошалевшие кони вставали на дыбы, топтали упавших. Мамедхан в этой мешанине кричал, приказывал занять круговую оборону. Но головорезы не слушали своего предводителя.

Выбрав момент, Салман прыгнул с дерева на Мамед-хана, повалился вместе с ним на землю и стал яростно бить его кулаками по затылку. На помощь Салману пришли Сергей и адъютант командира Азиз, они вместе связали руки Мамедхану.

Когда бандиты увидели, что сопротивление бесполезно, они побросали карабины, повалились на колени, запросили пощады.

Пленных привели в село, усадили на площади, заставив положить руки на голову. Вокруг них столпились сельчане.

Ширали Ахундов вскочил на пень "святого" дерева Шахнисы и высоко поднял саблю Мамедхана.

– Люди, – сказал он, – те, кто вложил эту саблю в руки кровопийцы Мамедхана, обещали ему место в раю за отсеченные головы большевиков. На ней не просыхает кровь наших братьев и сестер. Но Мамедхан забыл, что каждое мгновение диктует свою волю, он забыл, что сила народа подобна селю и она рано или поздно обрушит эту саблю на его голову. Еще утром он был на коне, а сейчас стоит на коленях. Судите его всем миром!

– Смерть ему! Смерть! Отрубить голову! – зашумели сельчане.

Услышав эти слова, Мамедхан втянул голову в плечи, словно сабля уже была занесена над ним, и дико озирался по сторонам.

– Братья! – выкрикнул Гусейнали. – Помните, я обещал привязать Мамедхана к хвосту ишака и проволочь по селу? Дайте мне выполнить свою клятву, потом казним его.

– Помним, Гусейнали! Тащите сюда ишака! – поддержали Гусейнали сельчане.

– Тогда лучше пусть сперва каждый, кого Мамедхан высек, – громко заговорил Азиз, – ответит ему всего-навсего одним ударом этой красной палочки. – И он потряс тросточкой Джамалбека.

– Тоже правильно! Высечь Мамедхана! – поддержали сельчане и это предложение.

– Погодите, погодите! – поднял руку Ахундов. – Можно, конечно, высечь Мамедхана, привязать его к хвосту ишака… Но, братья мои, мы не должны уподобляться этим разбойникам. Мы собрались не для того, чтобы сводить личные счеты, а чтобы покарать ярого врага Советской власти. Таким, как он, нет места на нашей земле! Именем революции мы приговариваем его к расстрелу. Кто "за", поднимите руку.

Взмыл лес рук.

– Единогласно, – кивнул Ахундов. – Исполнение приговора поручаем Салману и Сергею. – И обернулся к ним: – Уведите его, ребята!

– Пошли, Салман, – сказал Сергей.

– Кончай ты, Сергей, мне противно, – ответил Салман. В эту минуту он не испытывал к Мамедхану ничего, кроме отвращения.

Мамедхан, пошатываясь, пошел сквозь расступившуюся толпу…

Утром Салман и Сергей пришли на пристань Перевала, чтобы проводить Ширали Ахундова, который арендовал рыбницу, надеясь добраться до Астрахани. Сергей рассказал ему об Астрахани, о том, как найти Кирова, где живет Нариманов.

На обратном пути Салман решил идти через Ленкорань, проводить Сергея до сапожной мастерской.

У Беккера они застали Пономарева, только что вернувшегося из Баку. Он рассказывал о встрече с Гамидом Султановым, Дадашем Буниатзаде, Мустафой Кулиевым и, протянув мандат, заключил:

– Вот, меня назначили парторганизатором уезда. Скоро еще приедет несколько партийных работников, будем восстанавливать в селах партячейки. Да и партизанские отряды надо укрепить, активизировать их действия.

– Это хорошо, – ответил Беккер. – Значит, работа пойдет лучше. Но и мы тут, пока ты был в Баку, не сидели сложа руки. – И Беккер рассказал Пономареву о разгроме партизанским отрядом Гусейнали банды Мамедхана. Ребятам приятно было узнать, что их удачная операция наделала шуму в уезде и теперь и в других селах крестьяне по их примеру отбирают земли и поместья у богачей.

Салман собрался уходить. Сергей решил проводить его до Большого базара. На первом же перекрестке путь им преградил патруль.

– Сколько тебе лет? – спросил Салмана мусаватский офицер.

– Шестнадцать.

– Врешь, конечно. Приказ о призыве в армию читал? Почему не явился на призывной пункт?

– Так мне нет восемнадцати!

– Ну и что ж? Ты азербайджанец, должен быть патриотом своей родины. Ведите его, – приказал он аскерам.

– Этого тоже? – ткнул аскер в Сергея.

– Болван, не видишь, он желтоволосый!

– Не пойду я никуда! – заартачился Салман, но аскеры стали подталкивать его дулами винтовок.

Сергей проводил Салмана до ворот призывного пункта, дальше его не пустили, в дверях стоял часовой.

Во дворе толпилось десятка два призывников, охраняемых аскерами. Салман разговорился с двумя парнями и стал возмущаться, что его силой пригнали сюда. Парни усмехнулись.

– У нас в Тангеруде все ребята отказались идти в армию, убежали в лес. А меня вот поймали, – сказал один.

– А я из селения Арчивань, мы тоже сбежали в лес. Но аскеры арестовали мою мать и сказали, что не выпустят ее, пока я не явлюсь. Что мне оставалось делать? Но я сбегу, с винтовкой сбегу. Пусть тогда попробуют сунуться к нам! – пригрозил второй.

Оформление призывников проходило поспешно, без всякой проволочки. Записывали в тетрадь имя и фамилию, адрес и отправляли на медосмотр.

Раздевшись догола, стыдливо прикрываясь руками, Салман вошел в комнату медкомиссии и узнал в одном из военных врачей доктора Талышинского.

"Как, он вернулся? – изумился Салман. – А впрочем, что ему? Племянник военного министра, из здешних ханов. При Советской власти сочувствовал большевикам, а теперь переметнулся на сторону мусаватистов…"

– Жалобы есть? – ощупывая ключицы и руки Салмана, спросил Талышинский.

– Есть. Доктор, вы меня не узнаете?

Талышинский присмотрелся к нему поверх очков, хмыкнул, мельком взглянул в сторону второго врача.

– Вас много, всех не упомнишь. На что жалуешься?

"Видал, даже узнавать не хочет!" – обиженно подумал Салман.

– Мне только семнадцатый год пошел, а они схватили меня и пригнали сюда…

– Это не по моей части, – перебил Талышинский и обернулся ко второму врачу: – Доктор Парпетов, по моей части жалоб нет.

Приложив стетоскоп, Парапетов послушал сердце и легкие, хлопнул по спине:

– Легкие как мехи. Поздравляю, ты новобранец. Ступай к парикмахеру!

"Сбегу, с винтовкой сбегу!" – вспомнились Салману слова парня из Арчивани.

На следующий день рано утром, улучив момент, Салман выпрыгнул из окна казармы и, таясь патрулей, добежал до дома Беккера, постучал в стеклянную галерею. Открыл Сергей и не сразу узнал в бритоголовом парне своего друга.

– Салманка, какой ты зудовый без волос!

Вышел Беккер.

– Сдурел, парень! – пробурчал он и напустился на Салмана: – Почему сбежал? Да еще ко мне! Хочешь явку провалить? А ну ступай обратно, пока тебя не хватились. И считай, что это наше тебе партийное задание. Нам нужны свои люди в армии.

Салман опешил от такой встречи и между прочим сказал, что видел доктора Талышинского.

– Знаем, – ответил Беккер. – Он тоже не случайно вернулся в Ленкорань. Мог бы сидеть в Баку, заниматься частной практикой. Понял, что я говорю?

– Чего ж не понять? Понял, – вяло ответил Салман.

– Ты держись его, – посоветовал Беккер и, видя, что Салману не очень улыбается солдатчина, решил ободрить его. – Мы поговорим с ним, попросим устроить тебя медбратом в лазарет.

– За больными горшки таскать? – скривил губы Салман, потирая стриженую голову.

– Думаешь, мне любо офицерикам сапоги тачать? Надо, брат. Так что служи, выслуживайся.

Сергей проводил Салмана до казармы, обещал навещать его.

Стояли тихие дни поздней осени 1919 года. Редкие деревья были тронуты желтизной и багрянцем увядания. Все чаще шли веселые, шумные дожди, но быстро прекращались, и над омытым городом ложился душный туман.

В один из таких осенних вечеров вся ленкоранская знать потянулась в бывшему Народному дому. Афиша у входа извещала, что сегодня силами местной любительской труппы будет дан спектакль по пьесе Мирзы Фатали Ахундова "Мосье Жордан, ботаник, и дервиш Масталишах, знаменитый колдун".

На спектакль прибыл и сам губернатор со своей свитой. Он разглядывал из ложи публику, заполнившую зал, и испытывал чувство глубочайшего самодовольства: благодаря ему собралась публика в этом зале.

Два месяца назад совсем юный учитель Али Мамедов обратился к нему за разрешением поставить любительский спектакль "для увеселения местной интеллигенции". "Что ж, дело, достойное похвалы, – согласился губернатор и внимательно прочел список труппы – все люди благонадежные. "А чем вы намерены увеселить нас?" – "Хотим поставить комедию Мирзы Фатали Ахундова "Визирь ленкоранского хана". Против Ахундова губернатор не имел возражений: как-никак Ахундов служил в Тифлисе при самом наместнике, а вот его комедия… "О чем эта комедия?" – спросил он. "Простая бытовая комедия с любовной интригой", – ответил Мамедов, умолчав о ее социально-философском содержании. "Боюсь, как бы наши ленкоранские ханы не усмотрели в ней намека на себя, – засомневался губернатор. – Нет ли у господина Ахундова другой комедии?" – "Как же, конечно есть. Ну, скажем, "Мосье Жордан и дервиш Масталишах". – "А эта о чем?" – "Шарабаны-ханум ревнует своего мужа Батамхана к фривольным француженкам, а дервиш обещает ей разрушить Париж с помощью джиннов". – "А что же делает этот мосье?" – "Жордан – враг французской революции…" – "Ах вот как! Это, пожалуй, подойдет. Ставьте спектакль", – разрешил губернатор…

Прозвенел третий звонок, подняли занавес, и мужчина, загримированный и одетый в женское платье, произнес первую реплику.

А в это время за сценой, в репетиционной комнате, сидело человек тридцать. Здесь были и Мустафа Кулиев, и Пономарев, и прапорщик Бегдамиров, и командир партизанского отряда Гусейнали. То и дело сюда заглядывал загримированный под мосье Жордана учитель Али Мамедов. Пока на сцене шла пьеса, тут большевики Ленкорани и секретари сельских партийных ячеек провели первое после падения республики общее нелегальное собрание.

О многом говорилось в тот вечер. Если б губернатор, хохотавший до слез над проделками предприимчивого дервиша, услышал хоть часть этих разговоров, он с ужасом понял бы, что разгромленная большевистская Мугань, как птица феникс, возрождается из пепла, берется за оружие, готовится к восстанию; что большевистская "крамола" разъедает и армию, его опору и надежду; что отныне всю нелегальную работу в Ленкорани и на Мугани возглавит уездный комитет партии, в который наряду с неизвестными ему лицами, вроде Мустафы Кулиева, и помилованным им мастером Пономаревым вошли Беккер и непокорный Бала Мамед, а также совсем юный учитель Мамедов, так блестяще исполняющий роль врага революции мосье Жордана.

19

Наступил январь двадцатого года. Зима в Баку выдалась холодная. Третий день шел проливной дождь. Крупные капли тревожно барабанили по стеклу. Отсюда, из окна своего кабинета на третьем этаже гостиницы «Метрополь», в которой, будто временный гость, поселилось мусаватское правительство, премьер-министр Усуббеков видел, как на углу Базарной амбалы на руках и на спине переносили горожан через широкий поток мутно-коричневой воды, низвергавшейся по Николаевской, и ему казалось, что вода размоет, обрушит гостиницу, подхватит и понесет ее обломки, как ту рухлядь и нечистоты, что несет она из нагорной части.

Внимание Усуббекова привлек небольшой мерный предмет, который нёс мутный ноток. Но как он ни присматривался, так и не смог определить, что это такое. Нажал кнопку звонка, подозвал вошедшего помощника к окну:

– Посмотри-ка, что это плывет по воде. Черное, видишь?

Помощник тоже не мог разобрать. Выскочил на балкон, перегнулся через перила, кричал что-то прохожим, указывая рукой, и вернулся мокрый, улыбающийся.

– Калоша, ваше превосходительство.

– Что?

– Старая калоша.

– Хорошо, иди, – буркнул Усуббеков недовольно.

"Старая калоша!.. И меня вот так закружил и несет мутный поток времени", – подумал Усуббеков. Сколько забот, огорчений и неприятностей принес ему минувший девятнадцатый год! Впрочем, и двадцатый начался с тех же неприятностей. Только что генерал-губернатор бакинского укрепрайона генерал-майор Мурад Гирей Тлехас принес ему свежий номер большевистской газеты "Новый мир". Усуббеков вернулся к столу и прочел подчеркнутое место:

"Если правительство Азербайджана не согласится на выступление против Деникина ("Конечно, не согласится!"), то бакинский пролетариат совместно с крестьянами Азербайджана через голову мусаватского правительства, а может быть перешагнув через его труп ("Какая наглость! Они смеют угрожать мне!"), подаст братскую руку революционной России в ее борьбе с российской и мировой реакцией…"

Усуббеков отшвырнул газету. "Через мой труп!" Ему снова вспомнились строки письма Наримана Нариманова; "Близок уже грозный час, когда вам придется предстать перед судом рабочих и крестьян…" "Не этот ли час предсказал мне большевистский провидец Нариманбек?"

Усуббеков извлек из ящика стола письмо Нариманова.

"Слушайте, Насиббек, я не знаю, дойдет ли это письмо до вас, но знаю, что чувство, которое заставляет меня написать эти строки, не будет мучить меня, так как я свое сделал… моя жизнь вам известна… я, весь разбитый, стою одной ногой у могилы…" [34]34
  Здесь и далее письмо Н. Нариманова главе мусаватского правительства Н. Усуббекову. «Коммунист», 1920, № 13.


[Закрыть]

Усуббеков получил это письмо полгода назад, в конце июля, через большевиков, тайком приплывших из Астрахани. Прочитав письмо, Усуббеков положил его в ящик и потом неоднократно перечитывал. Он мысленно спорил с автором, пытался разбить обвинения, выдвинутые против него, найти оправдания своей политике, но каждый раз спокойная логика Нариманова одерживала верх, а время подтверждало его правоту.

"Где это место? Ах, вот оно". Усуббеков прочел:

"…Но будьте уверены, что Советская Россия разобьет Деникина. Колчак уже разбит. Скоро будет конец и Деникину. Близок уже грозный час, когда вам придется предстать перед судом рабочих и крестьян…"

Усуббеков передернул плечами: "Легко ему рассуждать! Как я выступлю против Деникина, если англичане возражают?"

Несколько дней назад по его личному указанию министр иностранных дел Хан-Хойский телеграфировал в Тифлис своему дипломатическому представителю: "Получена телеграмма от Российского Советского правительства с предложением вступить с ним в переговоры о заключении военного соглашения для борьбы с Деникиным. Повидайтесь немедленно с Уордопом и выясните точку зрения английского правительства". И что же? Сегодня Хан-Хойский вручил ему ответ англичан: "Заявить о нейтралитете".

Ну как тут не запутаться между англичанами, деникинцами и большевиками как между трех сосен!

Взгляд Усуббекова наткнулся на слова: "…Англия систематически обезличивала вас…"

И снова из письма: "Теперь Англия уходит…"

"И это он верно предсказал: 26 августа последние английские части покинули Баку".

"…и уходит не потому, что вы заставляете ее уйти…"

"Заставляете? – мысленно возразил Усуббеков. – Да разве мы хотели ее ухода? Это большевики воду мутили. Какая-то "группа говорящих по-английски коммунистов в Баку" распространила среди солдат листовку "Почему вы не возвращаетесь домой?". Вот солдаты и взбунтовались. Пятерых Томсону пришлось повесить на мачтах кораблей, для устрашения. А наше правительство никогда не было против пребывания англичан в Азербайджане. Все политические круги, с точки зрения своих национальных и государственных интересов, сочувствовали присутствию в Азербайджане англичан. Мы, мусаватисты, шли еще дальше…"

"…но, уходя, она хотела бы вас передать (какое унижение!) в руки Италии, но и эта последняя не может…"

"Зато Америка может", – грустно усмехнулся Усуббеков. Недавно Хан-Хойский сообщил ему любопытное высказывание члена американской военной миссии в Армении генерала Джорджа Мосли: "Мы должны иметь полную власть над всей территорией, где проживают армяне, – не только в Армении, но и в России, Грузии, Азербайджане, Турции", Усуббеков покачал головой: "Ну и аппетит! Не подавились бы!"