Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)

– Почему неисправны?

– А далеко летают? Ну, скажем, до Красноводска дотянут?

– Да должны бы, – неуверенно ответил Ломакин.

– А до Астрахани?

– Чего спрашиваешь, когда бензину ни грамма.

– Выходит, дело за бензином? – задумавшись, Кожемяко твердо заявил: – Будет бензин!

На этот раз, для большей безопасности, комитет связи решил собраться не в Ханском дворце, а в доме Федора Беккера. Он жил в районе „чайграгы“, в глухом переулке неподалеку от круглой башни старой крепости, превращенной в тюрьму. По этому поводу Беккер пошучивал: „У меня самое тихое, спокойное место, живу под охраной тюремщиков“.

Постепенно начали собираться члены комитета. Вот пришел самый старший по возрасту, инвалид-фронтовик Иосиф Пономарев из Привольного. Друг за другом явились молодой рыжеватый Иван Сурнин из села Пушкино и Игнат Жириков, крестьянин из Николаевки, – все районы южной, степной Мугани были представлены здесь.

В назначенный час Сергей привел с Форштадта Кожемяко и Ломакина – после возвращения из Петровска его тоже ввели в комитет.

– Товарищи, – начал Ломакин, – к нам из Баку приехал ответственный товарищ Димитрий Кожемяко. Я лично знаю его с прошлого года. После мартовского мятежа он работал в Чрезвычайной военной комиссии по расследованию преступлений Дикой дивизии, а я выполнял его отдельные задания, пока не приехал сюда. Так что вот какой он человек… Товарища Кожемяко прислали к нам краевой и Бакинский комитеты. Мы с ним уже потолковали ночью, и он ввел меня в курс. Давайте теперь послушаем, что он скажет. Говори, Дима.

Кожемяко оглядел всех с выражением недовольства в глубоко сидящих глазах.

– Друзья, вы, конечно, информированы, что революционная борьба обретает сейчас новый, мощный размах по всему Азербайджану. Возьмем наш Баку. Пролетарии Баку начали оправляться после тяжелых потерь. Даже те из рабочих, кто по недомыслию ратовал за приглашение англичан, осознали, какую ошибку наделали. Теперь, куда ни глянь, на промыслах, на заводах и фабриках – везде рабочие открыто выступают против англичан и мусавата, за свободную торговлю с Советской Россией. Вот такая обстановка в Баку… – Кожемяко еще раз оглядел всех присутствующих, метнул быстрый взгляд на Сергея, притулившегося в уголке у двери, и продолжал: – Бакинский комитет использует настроения рабочих. Скажу по секрету: есть решение провести двадцатого марта мощную однодневную стачку. Отметим полугодие расстрела комиссаров. Теперь мы знаем кой-какие подробности о их гибели. В Баку вернулись товарищи, сидевшие вместе с ними в красноводской тюрьме.

– Что рассказывают? – поинтересовался Пономарев. – Нам ведь ничего не известно.

– Расскажу, после расскажу, – обещал Кожемяко. – Я почему вам о бакинских делах толкую? А потому что Бакинский комитет возлагает на вас большие надежды, ждет, что вы поддержите пролетарский Баку. Сами знаете, какое важное место занимает Ленкоранский уезд в Азербайджане. Во всех отношениях удобен: и в географическом, и в стратегическом. Зря, что ли, и Деникин, и англичане зарятся на него? И вот если вы… Ломакин сообщил мне о ваших делах. Я ему говорил и вам повторяю: пора переходить к решительным действиям, брать власть в свои руки. Кавкрайком требует от вас большей активности и поможет вам: и работников пришлет, и все, что потребуется.

– Тем более и „союзничек“ у нас появился, – с ухмылкой вставил Беккер и обратился к Кожемяко и председателю комитета Игнату Жирикову: – Хочу доложить комитету.

– Говори, говори.

– Недавно приходит ко мне Осипов… есть у нас такой товарищ в бронеотряде, – пояснил он Кожемяко, – ну вот, приходит и говорит: „Хочет с тобой один человек из краевой управы встретиться. Только держи с ним ухо востро“.

– Что за человек?

– Ни за что не догадаетесь. Дубянский!

– Дубянский? – зло переспросил Ломакин. – Пошли ты его к таковской матери!

– Вот и я Осипову точно так и посоветовал. А он говорит: „Ты же интересуешься делами управы, может, и выведаешь чего“. А и верно, думаю, почему не попытаться? Ну, привел он Дубянского. Держится на дружеской ноге. Папашу моего вспомнил. Хороший, говорит, человек был.

– Ты о деле говори! – оборвал Игнат Жириков.

– Из разговора я понял, что он хочет спихнуть Ильяшевича. Пора, говорит, передать власть в руки гражданских лиц. О чем думает ваш комитет связи? Давайте, говорит, работать сообща. Военные пусть, мол, воюют, а с гражданскими делами мы сами управимся. Обещал нам с вами хорошие места в управе и в краевом Совете.

– А его, стало быть, председателем Совета?

– Хрен редьки не слаще, – замигал рыжими ресницами Сурнин.

– Ну, погоди, Дубянский, попадешься ты мне! – пригрозил Ломакин. – Еще раз придет, гони его в шею!

– А я вот что думаю, – возразил Пономарев. – Пусть Федя и Осипов „дружат“ пока с Дубянским. Авось и выведают что.

– Толковый совет, – согласился Жириков. – Давайте решать, что делать будем? Справедливо попрекнул нас товарищ Кожемяко: пора перейти от слов к делу. Будем готовиться и брать власть. А только никаких союзничков нам не требуется. Сами с усами. Однако и горячку пороть нет резона. Офицерье чуток присмирело, а что у них на уме, сам черт не разберет. У меня такое предложение. Вот двенадцатого марта сравняется два года, как царь отрекся. Давайте проведем в этот день демонстрацию, выведем на улицы красногвардейские части. Пусть всякие ильяшевичи и дубянские еще раз поглядят, какая мы есть сила! Как смотришь на это, товарищ Кожемяко?

– Вроде как бы генеральный смотр революционных сил, – кивнул Кожемяко.

– И предъявить требование вернуть наш батальон в Ленкорань! – предложил Ломакин.

– Ну, это лишнее, – махнул рукой Жириков. – Вызовем батальон на демонстрацию.

– Верно, верно. Слыхал, Червон? – обратился Веккер к Сергею. Он дал ему эту кличку после рассказа о червонце, подаренном Наримановым. – Вот ты и скачи к отцу, передай.

– Я хоть сейчас, – обрадованно вскочил Сергей.

– Тогда есть смысл вызвать с гор партизанский отряд Вала Мамеда, – подсказал Сурнин.

– А к нему Гимназист Салман пойдет! – предложил Сергей. – Он в горах все тропинки знает.

– Тоже верно, – согласился Жириков. – Ну, а за тобой, Иосиф, обеспечить прибытие кавэскадрона. Только предупреди Бочарникова, и всех предупредите: оружием не баловать!

Полковник Ильяшевич проснулся позже обычного. Этой ночью у Алексеева до рассвета играли в преферанс. Полковнику везло, и он на радостях хватил лишнего. А хмелел он в последнее время быстро.

Глядя на косые солнечные лучи, падавшие на пол сквозь занавешенное окно с геранью и столетником на подоконнике, и втянув носом вкусный пельменный дух, он испытал чувство безотчетной радости. Легко вскочив с кровати, сделал гимнастику, облачился в мохнатый халат и пошел умываться.

Кузьминична накрывала в столовой к завтраку. Немолодая, дородная сельская женщина, она много лет служила у полковника экономкой. Овдовев, старый греховодник сожительствовал с ней, и потому она вела себя с ним свободно.

– Скоро ли ты? – крикнула она, расставляя на столе миски с грибами и огурчики собственного засола.

– В полной боевой готовности!..

Ильяшевич сел за стол. Солнце играло на узорной резьбе хрустального графина. Ильяшевич налил две рюмки.

– Ну-с, Кузьминична… – Он опрокинул рюмку в рот, подцепил вилкой скользкий грибочек…

В эту минуту во дворе ленкоранской гарнизонной казармы раздалась команда:

– Шаго-ом… марш!

Грянул духовой оркестр.

„Смело, товарищи, в ногу…“

Взвилось красное знамя с вышитыми золотом словами „Первый интернациональный бакинский полк“, и шеренги красногвардейцев вышли на улицу.

Звуки оркестра взбудоражили город. Первыми выскочили из калиток мальчишки, за ними поспешили взрослые. Со всех улиц на пустырь „Вала чимени“, словно ручейки в озеро, стекался народ.

Где-то на „чайграгы“ пожилая женщина окликала с веранды соседку:

– Мапы, ай Мапы! Что там за тарам-турум?

– Не знаю, Марьям. Наверное, опять власть переменилась.

На пустыре собрались почти все части Ленкоранского гарнизона. Точно в назначенный срок, встреченный бурными возгласами „Ура!“, пришел второй батальон. Рядом с отцом шагал Сергей. Чуть позже в город въехал партизанский отряд Балы Мамеда. Сельчане, в папахах, перепоясанные патронташами, с короткими обрезами и карабинами в руках, выглядели грозно.

Начался митинг. Ширали Ахундов, Сергей и Ломакин и совсем еще юный девятнадцатилетний учитель Али Мамедов, которого все называли „сыном папахчи Самеда“, один за другим поднимались на трибуну – поставленные друг на друга ящики. Их речи были короткими, страстными. Они говорили о том, что два года назад народ сверг царя, но помещики, ханы и беки, белогвардейские генералы, не хотят отдать власть народу, не хотят уйти без боя. Они развязали гражданскую войну. Но, как бы они ни сопротивлялись, их часы сочтены и Советская власть, народная власть победит непременно!

Каждого оратора провожали аплодисментами и криками „Ура!“.

Оркестр грянул „Марсельезу“. Батальоны строем двинулись по запруженной народом улице…

…Ильяшевич допивал большую, тонкого кузнецовского фарфора чашку чая, когда у калитки оборвался топот копыт. Секунду спустя в комнату стремглав вошел его адъютант, поручик Калашников.

– Ваше высокородие, в Ленкорани беспорядки! – выпалил он, подавая пакет.

Дубянский торопливым почерком писал о массовой манифестации Ленкоранского гарнизона, крамольных речах и, главное, о том, что солдатский (читай: большевистский!) комитет предъявил требование о незамедлительном выводе из Ленкорани дашнакской части полковника Макарова, терроризирующей местное население и провоцирующей стычки с интернациональным полком. В случае невыполнения этого требования солдатский комитет намерен…

Кровь ударила в разгоряченную голову Ильяшевича.

– Да это бунт! – закричал он, скомкав и бросив письмо на пол. – Арестовать! Немедленно арестовать комитетчиков!

– Ваше высокородие, взбудоражен весь гарнизон, – нерешительно напомнил Калашников.

„Взбудоражен!“ – и перед взором Ильяшевича мгновенно возникло распростертое тело полковника Аветисова с маленькой круглой дыркой во лбу, из которой медленно сочилась кровь. Хмель мигом отлетел. Устыдившись горячности перед франтоватым поручиком, Ильяшевич заговорил глухим, хрипловатым голосом:

– Передайте полковнику Макарову… пусть передислоцируется в район Астары… Временно, так и скажите ему: временно! Во избежание эксцессов… Впрочем, я сам поеду. Распорядитесь!

– Слушаюсь! – щелкнул каблуками Калашников и вышел.

– Кузьминична, одеваться! – крикнул Ильяшевич, сбрасывая мохнатый халат…

5

Вернувшись в Баку, Кожемяко встретился на конспиративной квартире с членами Бакинского бюро Кавказского краевого комитета партии и доложил о леикоранских делах. Большой интерес членов крайкома вызвало сообщение о возможности установить связь с Астраханью посредством учебных гидропланов. Такая связь была крайне необходима: ведь только через Астрахань мог сноситься Баку с Москвой, с Лениным, но уже полгода, со времени занятия Дагестана белогвардейцами и появления на Каспии вооруженных судов под флагом Великобритании, бакинские большевики-подпольщики были отрезаны от внешнего мира, заперты, словно в мешке. Все остальные вопросы, как говорится, терпели, и разговор шел, главным образом, о реализации плана, предложенного Кожемяко. Решили, не откладывая в долгий ящик, перебросить на остров Сару несколько бочек бензина. Предлагалось также создать промежуточную базу на одном из островов Бакинского архипелага, на котором гидропланы могли бы в случае необходимости подзаправиться горючим. Для организации дела Кожемяко выдали две тысячи рублей николаевских денег.

Достать бензин не представляло большого труда. Уже на следующий день были куплены две бочки. Но как перебросить их в Ленкорань? Рейсовыми пароходами не повезешь. Кожемяко решил использовать один из катеров военного порта: это и надежнее, и быстрее. На „Сковородке“ – так называлась площадь перед Губернаторским садом и часть приморского бульвара, где вечно толпились свободные от рейсов и безработные моряки, – Кожемяко встретил старого знакомого, капитана дальнего плавания Федора Комова. Теперь он служил командиром катера „Встреча“, приписанного к военному порту.

Покурили, поговорили. Кожемяко осторожно закинул удочку: не возьмется ли Комов перебросить на Сару две бочки бензина?

– Я бы не прочь размяться, – ответил Комов. – Надоело стоять на приколе и толкаться на „Сковородке“. Да ведь сам знаешь, без разрешения катер из порта не выпустят…

– Разрешение выхлопочем, – уверенно ответил Кожемяко.

Весь день ушел на хлопоты. Вечером на явочной квартире Кожемяко вручили пропуск на выход военного катера „Встреча“ из порта, мандат, напечатанный на узком полотняном лоскутке, и письмо Бакинского комитета партии, которое он должен был передать в Астрахани лично С. М. Кирову. Кожемяко тут же подпорол подкладку телогрейки и запрятал письмо…

Чуть светало, когда катер „Встреча“ вышел из бакинской бухты, и во второй половине дня подошел к причалу Саринского порта.

Кожемяко разыскал командира звена гидропланов Кропотова. Тот вызвал пилота.

Зеленый двукрылый гидроплан раскачивался чуть поодаль от причала. Пилот в черной кожаной куртке и таком же шлеме, поверх которого блестели большие очки, еще раз вместе с Кропотовым уточнил по карте маршрут полета, спрыгнул в подчалок. Забравшись в кабину, он надвинул очки на глаза. Мотор зачихал, лопасти лениво задвигались в обе стороны, засверкали на солнце, как прозрачное крыло стрекозы. Ветер, поднятый пропеллером, погнал по воде рябь.

Пилот помахал рукой, гидроплан взвихрил воду и стал набирать ход. За поплавками потянулись две пенные полосы.

Вот гидроплан оторвался от воды и стал набирать высоту. Вскоре он скрылся из виду.

Оставшиеся на причале уселись на пустые снарядные ящики, закурили, приготовились ждать. Время тянулось томительно долго. Прошел час, прошел другой…

Наконец самолет вернулся. Пилот ступил на причал, сорвал с головы шлем с очками и устало опустился на ящик.

– Мотор перегревается, два раза садился в море. До Баку не дотянет, не то что до Астрахани.

– Плохо дело, – сокрушенно покачал головой Кожемяко, глядя на гидроплан, на катера и большие рыбачьи лодки.

Рыбниц было много, и их высокие мачты торчали, словно лес голых деревьев. Такого типа лодки называли „туркменками“ и „астраханками“.

– Слушай, Кропотов, ты можешь зафрахтовать или купить рыбницу?

– Думаешь на рыбнице до Астрахани дойти?

– Не возвращаться же в Баку ни с чем!

– Да ведь в море англичане или деникинцы схватить могут.

– Могут, – согласился Кожемяко и призадумался, докурил самокрутку. Потом сказал: – В штормовую пойдем. С попутным ветром. В штормовую парусники летят, как „летучий голландец“. А корабли в тихую гавань спешат. С Каспием шутки плохи.

– То-то и оно! Риск большой, Дмитрий.

Кожемякин выразительно развел руками – что, мол, поделаешь, другого выхода нет.

Купчую на рыбницу по всем правилам оформили у нотариуса. Сергей и Салман закупили продукты и перенесли их на лодку. Багдагюль принялась было мыть вонючую палубу с налипшими серебристыми монетками чешуи, но Кожемяко воспрепятствовал:

– Рыбачья лодка должна пахнуть рыбой!

Он только что вместе с Кропотовым еще раз по-хозяйски оглядел лодку. Теперь они сидели на фальшборте, курили самокрутки из местного легкого табака.

– У азербайджанцев есть такая пословица, – улыбаясь, обратился он к Кропотову. – Говорят: дашь ему ткань, он и подкладку попросит.

Кропотов кивнул, не понимая еще, куда клонит Кожемяко.

– Я говорю, посудина есть, теперь матросы нужны. Отпусти со мной своих „юнкеров“. Все равно слоняются без дела.

– Бери, если согласятся. Тебе сколько нужно?

– Да человек пять крепких, просмоленных ребят.

– Есть такие. Плавали. Поговори с ними. Согласятся – бери…

Сергей слышал их разговор и весь загорелся. Едва он ступил на палубу рыбницы, им овладело неодолимое желание уйти на ней в безбрежную даль. Он вообразил себя капитаном рыбницы, вроде того пятнадцатилетнего капитана Дика Сэнда, книгу о котором приносила мама из библиотеки лазарета. Ему рисовались картины одна страшней и увлекательней другой: вот его шхуну преследует пиратское судно, он на всех парусах уходит от преследователей, но ветер бросает шхуну на рифы, все гибнут, а его, полуживого, выбрасывает на остров, на котором живет Робинзон Крузо и его Пятница… Смешные, мальчишеские видения! А тут вдруг сверкнула реальная возможность пойти матросом в Астрахань, в советскую Астрахань!

– Дядя Дима, возьми меня, дядя Дима, – взмолился Сергей, теребя за руку Кожемяко. – Прощу тебя, возьми…

– Тебя? Да ты что, Сережка! Мне матросы нужны…

– Я все буду делать, что скажешь. Ну, пожалуйста…

– Не выдюжишь, Сережка. Каспий – море дурное, неспокойное. А рыбацкая лодка – не крейсер Балтфлота.

– Выдюжу, вот увидишь, выдюжу, – твердил Сергей.

– Да ты отца спроси, отпустит ли?

Сергей бросился домой, долго уговаривал родителей. Первым сдался отец.

– Пусть едет, мать, – махнул он рукой.

Трое „юнкеров“ из местных жителей согласились пойти матросами (почему бы не заработать?), но взяли с Кожемяко честное слово, что он доставит их обратно. Это были двадцатилетние солдаты Параллельной роты, полгода назад ставшие „юнкерами“ школы гидроавиации.

На рассвете провожать отъезжающих пришли Кропотов, родители Сергея и Салман с Багдагюль.

Сергей был возбужден донельзя. Салман смотрел на него с завистью, хотя сознавал, что сам не решился бы по доброй воле отправиться в такой дальний и опасный путь.

– Ну, попутного ветра! Семь футов под килем!

– Сынок, будь осторожен… Дима…

– Возвращайся скорей, Сережа!..

Кожсмяко поднял на грот-мачте парус, матрос отдал конец, и лодка медленно отошла от причала.

В Баку пришли только через полутора суток. В начале пути ветер не благоприятствовал им, парус безжизненно обвис, но спустя несколько часов поднялся хороший штормовой ветер и погнал лодку.

Баку ощетинился сплошным лесом мачт. Слева, на Баилове, темнели силуэты военных кораблей и катеров. От военного порта до Черного города – черного от дыма и копоти нефтезаводского района Баку, вдоль всей набережной тянулись городские и торговые пристани акционерных компаний.

Кожемяко ловко направил лодку к причалам пристани № 6. Она находилась неподалеку от городской пристани и „Сковородки“.

Лодка бросила якорь борт о борт с такой же трехмачтовой „астраханкой“. Строго-настрого наказав команде никуда не отлучаться, Кожемяко, прыгая с палубы на палубу, направился в контору, предъявил портовому чиновнику документы, конечно вложив в один из них ассигнацию. Отметившись в конторе, Кожемяко вышел в город. Ему предстояло сообщить в Бакинский комитет, что полет гидроплана не состоялся и он отправляется в Астрахань морем. Но надо найти опытного штурмана.

Сергей уселся на носу лодки, свесив босые ноги за борт, и стал наблюдать за оживленной набережной. Отсюда была видна только небольшая часть ее. По булыжной мостовой грохотали подводы ломовых извозчиков, понуро тянули вялые лошади открытый вагончик конки, сновали по-весеннему одетые люди.

Вернулся Кожемяко только под вечер, к тому ж не один. Вслед за ним на палубу ступил статный мужчина в черном офицерском кителе со следами отпоротых погон. Большеголовый, круглолицый, мягкие волосы расчесаны на пробор, тонкие брови и такие же тоненькие усы. Под мышкой он держал матросскую робу, в руке – малый флотский парусиновый чемодан.

– Знакомься, братва, – представил его Кожемяко. – Иван Сарайкин, штурманом пойдет с нами.

– Прошу любить и жаловать, – широко улыбнулся Сарайкин, шутливо раскланявшись, и сразу расположил к себе команду. – Ну, показывайте свой линкор.

Сарайкин сложил вещи на палубе и стал осматривать рыбницу, подтягивал шейны, проверил руль, полез в кубрик.

Потомственный моряк Иван Сарайкин в детстве вместе с родителями переехал из Астрахани в Баку. Здесь окончил мореходное училище, плавал помощником капитана на торговых судах „Хан Гусейн“, „Нагапет“ и „Эдиссон“. Потом служба на Балтфлоте, а в восемнадцатом году он снова на Каспии, штурманом на канонерской лодке „Ардаган“, которая, как и канонерка „Карс“, входила в боевое ядро Каспийской флотилии, служившей верной опорой Бакинского совнаркома. Но часть моряков подалась на обман эсеров и меньшевиков Центрокаспия и проголосовала за приглашение англичан. Очень скоро моряки поняли, какую роковую ошибку они совершили. Когда англичане потребовали разоружить корабли Каспийской флотилии, моряки дружно воспротивились этому. Вся флотилия снялась с якорей и ушла на Астрахань. Но север Каспия был затянут льдом, выйти к Волге корабли не смогли и вернулись в Баку. Здесь их ждала суровая расправа. Многие командиры и военморы были списаны и посажены в тюрьму. Сарайкина тоже списали на берег…

Сарайкин охотно принял предложение отправиться в Астрахань, в которой он не был с детских лет, и с этого началась его героическая работа в Особой морской экспедиции, трагически оборвавшаяся в феврале двадцатого года.

К вечеру погода испортилась. Неожиданно поднялся ветер, небо обложило тяжелыми, хмурыми тучами, нежная морская гладь посерела, вздыбилась белыми барашками волн.

В полночь объявили аврал.

– По местам стоять, с якоря сниматься! – негромко скомандовал Сарайкин.

Подняли парус, и рыбница пошла в море.

Все дальше отступали огни города. Вскоре они вытянулись сплошной светящейся полосой. А впереди – кромешная мгла, ни зги не видать. Волны стали крупнее. Они с грохотом ударяли в обшивку рыбницы, и казалось, доски не выдержат ударов, треснут, как спичечный коробок. Водяные валы окатывали палубу, матросы промокли до ниточки. Горбом выгнулись паруса, наполненные ветром, и лодка, то взлетая на гребне волны, то проваливаясь в пучину, неслась в этой ревущей мгле.

Сергей дрожал, стискивал челюсти, чтобы не стучать зубами. Кружилась голова, подступала тошнота.

Сразу же выяснилось, что, кроме Кожемяко и Сарайкина, никто не умеет управлять парусами. В глубоко посаженных главах Кожемяко засело недовольство, но он никого не попрекнул. „Сам виноват, – думал он, – понабрал салаг. Какие из них помощники! А до астраханского рейда триста шестьдесят миль идти. Надо поискать на Жилом опытного штормовика, иначе пропадем…“

Утром пришли на остров Жилой. Все повалились спать, а Кожемяко пошел искать помощника.

В прокуренном трактире, где гуляли моряки и рыбаки, Кожемяко переходил от столика к столику, но все без толку. „Плохо дело, – огорчился он. – Придется возвращаться в Ваку“.

За дальним столиком хмурый рыжий детина поинтересовался:

– А куда идете-то?

– На Мангышлак, в форт Александровский, – соврал Кожемяко.

– Врешь ведь, – усмехнулся рыжий. – В совдепию небось драпаете.

– А хоть бы и в совдепию, – отшутился Кожемяко. – Тебе что за печаль? Тебя в комиссары не произведут, уж больно ты рыжий.

Рыбаки рассмеялись. Один из них сказал:

– Это верно. Кузьма у нас вместо маяка светит. А ты, милок, словно и не русский. Поставь спервоначалу полуштоф, а уж тогда о деле толкуй.

Распили полуштоф, потом второй. Только после этого рыжий Кузьма согласился ехать, но с условием, что Кожемяко заплатит вперед, поскольку у него долг и он обязан погасить его сейчас – а вдруг не вернется.

– Сколько же ты должен?

– Восемьсот рублей.

Кожемяко отправился на лодку, собрал у матросов все, что у них было – набралось около восьмисот рублей, – и вручил Кузьме.

Ночью рыбница подняла якоря и вышла в открытое море. Едва остров скрылся из виду, Кузьма предложил срубить третью мачту: если рыбницу обнаружит сторожевой корабль, он издали по мачтам определит, что это „астраханка“, стало быть идет в Астрахань, и без разговоров расстреляет ее.

Кожемяко и Сарайкин отдали должное сообразительности рыбака.

С задней бизань-мачты сняли паруса, срубили ее и сбросили в море.

Сергей восхищенно смотрел, как ловко управлял хмурый Кузьма сложным такелажем.

Буря не унималась. Компаса и карт на рыбнице не было, вокруг на все четыре стороны света бушевала черная стихия. Местонахождение лодки и ее курс определяли по направлению ветра, по звездам, мелькающим в просветах туч.

Под утро ветер мгновенно утих, и Сергей, позеленевший и изнемогший, облегченно вздохнул, думая, что страданиям пришел конец. Но не тут-то было! Паруса беспомощно повисли, а по расходившемуся морю пошла зыбь – круглые, гладкие волны подымали и опускали беспомощную лодку, как скорлупу ореха.

Через час паруса затрещали, наполнились зюйд-остовым штормовым ветром. Моряна подняла на море огромные валы с белыми гребешками.

На переломе дня и ночи ветер сменил направление на обратное. Вместо моряны задул встречный норд-вест и погнал несметные полчища волн с севера. Зюйд-остовые и норд-вестовые волны сталкивались со всего разбегу, дыбились, обнимались, вступали в яростную схватку, вскидывая к небу белые столбы воды.

Сергея сбросило с койки. Он с трудом поднялся по лесенке и высунулся из люка. Корпус рыбницы трещал и сотрясался, ее швыряло во все стороны, огромные столбы вспененной воды обрушивались на палубу, стекали в кубрик. Ужас застыл в глазах Сергея, он понял, что они гибнут, и вцепился в поручни, чтобы его не вышвырнуло в море.

Видя, как мается Сергей, Кожемяко ругал себя за то, что взял его в такой опасный и тяжелый рейс. И чтобы парень не раскис окончательно, поручил ему откачивать помпой воду из трюма…

Светало. Рваные серые тучи торопливо бежали по небу.

– Земля! – хрипло крикнул вдруг Сарайкин. – Справа по борту земля!

Все всмотрелись в предрассветную мглу. Впереди темнела ровная полоска земли. Ветер гнал рыбницу к ней. Вскоре рыбница вошла в залив. Штормовик Кузьма убрал паруса, загрохотали, плюхнулись в воду оба якоря.

– Должно быть, Мангышлак, – сказал Кузьма, раглядывая несколько плоскокрыших домиков на берегу.

– Н-да, занесло, – с досадой покачал головой Сарайкин.

„А куда все-таки нас занесло? Где мы находимся? – напряженно думал он. – На юго-западном побережье полуострова Мангышлак, принадлежащего миллионеру Дубскому, расположен форт Александровский. Там есть маяк. В такой шторм маяк должен светить и днем. Маяка не видно. Стало быть, рыбницу прибило не к Мангышлаку, а выше, к северному побережью Мангышлакского залива. Конечно, так оно и есть. Тогда, значит, на Астрахань надо идти на норд-вест“.

В заливе было сравнительно тихо, и Кожемяко решил переждать бурю. Люди еле держались на ногах, надо было дать им отдохнуть. К тому же который день не ели горячей пищи. Но ребята отказались от горячей пищи: кто ее будет готовить? Лучше поспать лишний часок.

Первым проснулся Сарайкин, почувствовав что-то неладное. Быстро поднялся на палубу: было темно, и лодку несло по волнам в открытом море. Сарайкин кинулся к якорным ящикам. Оказывается, обе якорные шейны – канаты – оборвались…

– Полундра! Аврал! – крикнул Сарайкин в люк.

Все повскакали с мест. Сарайкин зло чертыхался. Ну, салаги, ясное дело. А он-то, он и Кожемяко, как они могли продрыхнуть весь день до ночи и не почувствовать, как оборвались якоря, как понесло рыбницу? Куда их несет? Где они? На небе ни единой звезды! По характеру ветра определили: дует зюйд-вест. Значит, рыбница пересекает море и подойдет к берегу в районе между… Порт-Петровском, дельтой Сулака и островом Чечень! Прямо в руки деникинцев!

Сарайкин мгновенно принял решение и скомандовал:

– Поднять форбрамстаксель[5]5
  Названия парусов.


[Закрыть]! Ослабить шкоты гротбом-брамфала[5]5
  Названия парусов.


[Закрыть]!..

Он выкрикивал непонятные Сергею морские термины, а Кожемяко, Кузьма и матросы бросались их исполнять.

Вот на передней мачте поднялся треугольный боковой парус, лодка повернулась, стала боком к ветру и резко накренилась правым бортом…

В кромешной тьме чуть левее кормы замигал далекий огонек: маяк форта Александровского! Теперь-то у штурмана Сарайкина появился точный ориентир для определения местонахождения и курса лодки: они удалялись от Мангышлака на юг!

Снова зазвучали морские термины, похожие на заклинания, штормовик с помощниками кинулись к шкотам, Коже-мяко налег на руль, рыбница, чуть не черпая бортом воду, развернулась и легла на обратный курс.

Сарайкин подошел к Кожемяко:

– Что будем делать?

Оба они прекрасно знали, что форт Александровский – деникинская морская база. Конечно, в случае чего можно прикинуться артелью рыбаков, застигнутых и заброшенных сюда штормом. Кстати, в трюме лодки есть полный комплект рыболовецких снастей. Надо сложить их на палубе.

Решили идти к форту, но, не заходя в форт, лечь курсом на Астрахань.

Так и сделали. Поутру миновали форт и пошли на Астрахань.

После полудня, когда берег скрылся из виду, погода резко переменилась. Ветер мгновенно стих, небо очистилось, море позыбило и заштилило. Еще недавно такое грозное, ревущее, вздыбленное, теперь оно лежало тихое и спокойное, нежась под лучами солнца, – даже мелкая рябь не пробегала по его тусклой зеркальной глади.

Паруса обвисли, как тряпки на просушке, и лодка беспомощно остановилась.

– Уже пришли? – высунулся из люка Сергей, отдыхавший после дежурства.

– Хе! – хмуро усмехнулся Кузьма. – Штиль!

– И надолго это?

Кузьма послюнявил палец, подержал его, подняв кверху, и неохотно ответил:

– Кто его знает? Может, на день, может, на два, а может, на неделю… Вон салаги загорают. Ступай и ты… – И он кивнул на бак, где двое молодых матросов, раздевшись по пояс, подставили спины ласковому вечернему солнцу.

Кожемяко и Сарайкин сидели на корме. Оба были встревожены и пристально всматривались в горизонт, затянутый полупрозрачной хмарой. Где-то там, впереди, проходил траверз Порт-Петровск – Гурьев, по которому курсировали военные корабли и грузовые транспорты белогвардейцев, где крейсировали сторожевые корабли, блокировавшие северную часть Каспия и подступы к дельте Волги, – самый опасный участок пути.

На востоке показался дымок, а вскоре стали видны очертания судна.

– Предупреди ребят, – сказал Кожемяко и с ловкостью кошки вскарабкался на мачту, уселся на рее. Козырьком приставив ладонь к глазам, он долго всматривался в даль.

– Транспорт, – с облегченном сказал он наконец.

Меж тем быстро смеркалось. Южное небо почернело, на нем засверкали первые звезды. Спустя некоторое время транспортное судно, сияя огнями, прошло на виду у рыбницы. На судне или не заметили рыбницы, или не обратили на нее внимания.

Рыжий Кузьма мелко перекрестился:

– Фу, господи, пронесло!

Еще сутки пришлось рыбнице „баладаться“, как говорил Кузьма, а людям – напряженно ожидать, что вот-вот из-за горизонта появится вражеский корабль и налетит на рыбницу, как коршун на зайца. Но, видимо, Нептун благоволил к ним, все обошлось благополучно…