Текст книги "Лодки уходят в шторм"

Автор книги: Гусейн Наджафов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 27 страниц)

"Э, пусть он хоть шахскую сокровищницу обокрал, какое мне дело? – думал Мехти, оглядываясь на Коломийцева. У него гора с плеч свалилась, когда этот русский предложил вознаграждение и тем избавил его от предательства. – Зачем делать подлость? Выведу его на дорогу и получу свои честные деньги… А вдруг обманет? Что, если вместо денег – пулю в затылок? – Мехти испуганно оглянулся. – Нет, не похож на такого… Хорошо, а меня не спросят, откуда у меня такие деньги? Что я отвечу? И деньги заберут, и самого посадят. Верно говорят: зачем искать кредит, когда есть наличные?" Мехти стал незаметно сворачивать в сторону и вскоре вывел Коломийцева прямо на военный пост.

– Хватайте его, это вор! Я поймал его! – кинулся он к персидским солдатам.

Те вскинули винтовки.

"Цветы и сорняки растут на одной земле…" – с жалостью посмотрел Коломийцев на Мехти.

Из глинобитного домика вышел молодой красивый офицер, начальник поста Манучер-хан.

– Агаи забит, это тот самый урус, которого ищет серхенг Филь-заде. Я поймал его, прикажите, чтобы мне выдали награду.

– Урус? Ленкорань бежал? – по-русски спросил офицер Коломийцева, которого солдаты схватили за руки и подвели к нему.

– Я – советский посол Иван Коломийцев, – с достоинством ответил Коломийцев на фарси.

– Вы?..

– Агаи забит, а как же моя награда?

– Ступай вон! – рассердился Манучер-хан. – Придешь завтра.

Мехти покорно кланялся. Схватил руку офицера, хотел поцеловать ее, но офицер вырвал руку:

– Ступай вон, тебе сказано!

Солдаты оттеснили его, прогнали.

– Чем вы можете подтвердить свои слова? – спросил офицер Коломийцева.

– Сперва прикажите им отпустить мои руки.

Манучер-хан махнул рукой солдатам и пригласил Коломийцева в домик. Коломийцев снял рубаху, подпорол подкладку, извлек письмо Садых Хана и свои верительные грамоты.

Внимательно прочитав их, Манучер-хан приветливо заулыбался и сказал:

– Извините, агаи везир, я не узнал вас. Вы так изменились…

– А вы видели меня прежде?

– Как же! В прошлом году в Тегеране. Эй, кто там, принесите чаю! Слава аллаху, вы живы. Поверьте, персидский народ не причастен к тому, что произошло тогда.

– Знаю.

– Хотите, я расскажу вам одну легенду? Она имеет прямое отношение к вам.

– Любопытно, – ответил Коломийцев, проникаясь все большим доверием к молодому офицеру.

– Люди рассказывают, что приехал в Тегеран большевистский везир мухтар и снял себе скромное жилище с маленьким садиком. Сам везир рано утром выходил в сад и работал, как простой крестьянин. Но большевики прибыли в Тегеран в разгар лета, когда поздно сажать цветы, и их сад выглядел хотя и чистым, но бедным красками. А ведь кто не знает, что цветы – частица радости? Но вот однажды везир выходит в сад и видит, что за ночь сад стал неузнаваемым: деревья подстрижены, дорожки посыпаны и подправлены, газоны блестят свежестью, а по их зеленому ковру ласково пестрят узоры новых цветов. Удивился тут везир и спрашивает садовника, что за чудо произошло? А тот разводит руками и улыбается: ничего не знаю…

Слушая Манучер-хана, Коломийцев кивал головой, а когда тот закончил, сказал:

– Но это быль, а не легенда! Откуда вы знаете об этом?

– Старый садовник – мой отец, – улыбнулся Манучер-хан. – А я был среди тех, кто помог ему убрать скромный сад вашего посольства… Да, но что же я вас одними разговорами угощаю? – спохватился он. – Вы, вероятно, голодны, а чай только развивает аппетит.

– Не беспокойтесь, Манучер-хан, я завтракал. Спасибо за чай. Лучше скажите, как вы намерены распорядиться мной?

– Аллах смилостивился над вами, когда этот негодяй привел вас на мой пост.

– Его нетрудно понять…

– Однако вам нельзя задерживаться. Я провожу вас под видом задержанного на тегеранскую дорогу, а там пробирайтесь сами.

– Да вознаградит вас аллах.

Манучер-хан, Коломийцев и двое солдат-"конвоиров" прошли лесом и вышли на дорогу, ведущую в городок Сари. Оттуда Коломийцев должен был один направиться в сторону Тегерана. Но едва они добрались до местечка Ашрафе, как путь им преградили офицер и солдаты военного поста. Офицер вручил Манучер-хану телеграмму. Он прочел ее и переменился в лице. Недобрые предчувствия сжали сердце Коломийцева.

– Что за телеграмма? – спросил он.

Манучер-хан, помедлив, молча протянул ему бланк.

"Приказываю задержать в Ашрафе арестованного государственного преступника Коломийцева до моего прибытия. Полковник Филиппов".

Коломийцев дважды перечитал текст, словно не мог вникнуть в его смысл, и в то же время напряженно искал выхода из создавшегося положения, но ничего утешительного придумать не мог. Он понял, что выхода нет. При всей своей доброжелательности Манучер-хан не осмелится ослушаться приказа, дать ему возможность уйти, потому что этому воспрепятствуют другие.

– Ну что ж, подождем, а то ведь конному за пешим не угнаться, – спокойно сказал Коломийцев и сел на большой камень под тенистым деревом. С улыбкой безмятежного спокойствия (чего она стоила ему!) он обвел взглядом лица обступивших его людей. Одни разглядывали "преступника"-уруса, как заморское диво, другие смотрели на него с явным сочувствием и симпатией, третьи – зло, исподлобья, но его самообладание одинаково поразило всех. Он даже шутить пытается в такую минуту!

Глядя в расстроенное, виноватое лицо Манучер-хана, Коломийцев принялся ободрять его:

– Не беда, Манучер-хан, на все воля аллаха. Я знаю, что меня ждет, и не боюсь смерти. Не станет меня, на мое место сыщется много других. Однако не надо падать духом. Аллах милостив.

– Может быть… у вас есть какое-нибудь поручение? Вы скажите, я все сделаю.

– Спасибо. А впрочем, есть. Запомните все, как было.

Придет время, расскажете.

Прискакал Филиппов с отрядом казаков, осадил взмыленного коня прямо перед Коломийцевым.

– Здорово, прапорщик! Вот и свиделись! – злорадно усмехнулся полковник.

– Никак, соскучились по мне?

– По тебе пуля скучает. Встать!

Коломийцев продолжал сидеть.

– Встать, арестант! – заорал Филиппов и стегнул его плеткой.

Коломийцев резко вскочил, сжал кулаки.

– Я не арестант, а незаконно арестованный дипломат! И вы ответите за это перед моей страной!

– Молчать! Обыскать его!

Казаки кинулись к Коломийцеву, нащупали за пазухой бумаги, разорвали ворот, вытащили их и передали Филиппову. Тот принялся читать с большим интересом и ухмылкой. Тем временем казак выгреб из карманов Коломийцева золотой портсигар, бриллиантовое кольцо и другие драгоценности. У Филиппова загорелись глаза, он быстро сунул бумаги Залесскому, подставил ладони ковшиком и, разглядывая драгоценности, приговаривал:

– Ай да большевичок! Ай да дипломат краснопузый! Хотел бы я знать, какому несчастному персидскому купцу ты перерезал горло.

Коломийцев молчал, отвечать не имело смысла. Ему связали руки, другой конец веревки привязали к седлу коня, и отряд двинулся в Бендер-Гяз…

Оттуда Филлипов телеграфировал в Решт, своему начальнику:

"Господин полковник Старосельский, все бывшие большевистские комиссары во главе с их начальником Коломийцевым арестованы. После того как они будут препровождены ко мне, представлю вам рапорт. Захвачено значительное количество находившихся при них документов".

О драгоценностях Филиппов умолчал.

Старосельский незамедлительно передал текст этой телеграммы премьер-министру Восугу од-Доуле, присовокупив от себя:

"Благоволите, Ваше высокопревосходительство, дать инструкцию относительно арестованных, так как у полковника Филиппова их находится в настоящее время около 150 человек, а судна, на котором их можно было куда-нибудь отправить, не имеется".

– Хвала аллаху! Наконец-то! – воскликнул премьер.

Телеграмма обрадовала и озадачила его. Он с удовольствием приказал бы заковать Коломийцева в кандалы, доставить в Тегеран и повесить на площади Тон-Хане. Но премьер не может позволить себе такого удовольствия. Он должен быть осторожным и осмотрительным. Эти русские и англичане и так норовят втянуть его в скандальную историю. В прошлом году фон Эттер и бывший английский посланник Чарльз Марлинг разгромили большевистское посольство, а позор лёг на плечи его правительства: почему допустили? Теперь русские белогвардейцы и англичане разгромили ленкоранких большевиков на Ашур-Лде и опять пытаются подставить под удар его правительство. Вот, пожалуйста" позавчера, 18 августа, разведка перехватила секретную телеграмму Иереи Кокса в Лондон, Ллойд Джорджу: "По просьбе персидского правительства британский коммодор, поддержанный с берега, разрушил большевистскую базу на Ашур-Аде и захватил корабли, орудия и пленных". Кто их просил об этом? Ну, помнится, был какой-то разговор об Ашур-Аде, но зачем же валить с больной головы на здоровую? Ах, как ловко они умеют выходить сухими из воды! Теперь просят у него инструкции. Ясное дело, сами не решаются расправиться с Коломийцевым, вот и хотят заполучить официальную бумагу и в случае чего предъявить ее: видите, мы только исполнители воли Восуга. Ну нет, он не даст им в руки такого козыря. Он ответит так, чтобы в будущем его не могли обвинить в причастности к этой грязной истории.

Премьер вызвал секретаря и продиктовал ответ:

– Пиши: "Сардару Старосельскому, Главнокомандующему казачьей дивизией. Прикажите полковнику Филиппову, чтобы он, обезоружив арестованных большевиков, препроводил их в надежное место и держал бы их там под надзором впредь до получения окончательных распоряжений относительно их участи". Написал? Отправишь только завтра, понял? А копию вместе с телеграммой сардара Старосельского положишь в особую папку.

Секретарь поклонился и вышел.

Премьер был доволен. А что, разве плохо ответил? Он ведь не приказал казнить кого-то, а велел держать под надзором до получения окончательных распоряжений. А таких распоряжений он не даст. В конце концов эти солдафоны сами должны догадаться, что значит "препроводить в надежное место". Подождем, пока догадаются.

Ждать пришлось недолго. На третий день, 25 августа, Старосельский прислал новую телеграмму:

"Его превосходительству Председателю Совета Министров г-ну Восугу од-Доуле.

Полковник Филиппов сообщает: "27 числа текущего месяца Зи-Ка-Дэ (т. е. 25 августа), в то время как арестованных большевиков перевозили из Карасу в Бендер-Гяз, Коломийцев, являвшийся одним из командиров большевистских войск, предпринял две попытки к бегству. При второй попытке он был убит выстрелом из винтовки. Коломийцев прежде неоднократно хвастался ловкостью, проявленной им при бегстве из Тегерана".

– Слава аллаху! – облегченно вздохнул Восуг и протянул телеграмму секретарю: – Положи в особую папку. Для истории.

…Пройдет несколько лет. В Персии будет работать посол Советского Союза Борис Захарович Шумяцкий. Он получит возможность ознакомиться с этими телеграммами, подтверждающими официальную версию гибели первого советского посланника Коломийцева. Шумяцкий встретится также с очевидцами событий, запишет их показания и расскажет в своем очерке правду об убийстве Коломийцева. Нам остается только уточнить и дополнить его рассказ новыми под-робностяки и деталями из ранее неизвестных воспоминаний других очевидцев и современников.

…Коломийцева со связанными руками привели в Бендер-Гяз.

– Из Тегерана сбежал, а отсюда не сбежишь, – усмехнулся Филиппов, глядя на разбитые в кровь ноги Коломийцева, на разодранную, мокрую от пота рубаху.

– Стереги, полковник, могу и убежать! – вызывающе ответил Коломийцев.

– Твоя песенка спета! Заприте его в одиночку! – скомандовал Филиппов и поскакал к себе в Карасу, небольшой поселок в семи верстах от Бендер-Гяза, где в большом каменном доме, некогда принадлежавшем бакинскому миллионеру Лианозову, жили инструкторы казачьей дивизии. Филиппов написал подробный рапорт об аресте бежавшего от тегеранских властей посла Коломийцева и обнаруженных при нем документах, а также драгоценностях, причем указал только половину суммы и не все драгоценности – остальные он присвоил.

Отправив рапорт в Решт, Филиппов стал ждать дальнейших указаний.

Старосельский позвонил на следующий день, пересказал содержание телеграммы премьер-министра.

– Будем ждать инструкций, – сказал он.

– А долго ли, господин полковник?

– Не могу знать. Я премьеру не указ.

– Видите ли, господин полковник, этот Коломийцев – опасный человек. Туземцы благоволят к нему, даже из числа офицерства. Боюсь, как бы он не упорхнул из одиночки…

– Головой ответите! – закричал Старосельский. – Примите все меры! Вы понимаете, что будет, если Коломийцев окажется на воле?

– Понимаю, господин полковник.

– Ну так действуйте! Мне ли вас учить, что случается "при попытке к бегству"?

Опасаясь, как бы большевики во главе с Коломийцевым в самом деле не вступили в сговор с персидской охраной тюрьмы, Филиппов приказал доставить их в Карасу, хотя здесь не было тюрьмы. Лучше, решил он, держать их под своим надзором, под охраной верных казаков.

Около пяти часов вечера жители Бендер-Гяза шпалерами выстроились вдоль улиц, высыпали на балконы домов, провожая печальную процессию: длинной вереницей растянулись связанные друг с другом изнуренные, избитые, оборванные люди, охраняемые конными казаками. Впереди шел Коломийцев. Руки связаны за спиной, полы разорванной рубахи развеваются на ходу, ноги босы, окровавлены. Голова высоко поднята, гордый взгляд устремлен вперед, ступает твердо.

В Карасу пленных ввели во двор, оцепленный казаками. Из дома вышли Филиппов и группа офицеров.

– А, прибыли, товарищи комиссары? Добро пожаловать, хлеб да соль, – издевательски усмехался Филиппов. – Глядите, сколько большевиков. Вот это улов так улов. Сам Лианозов позавидовал бы такому!

– Большевик я один, – смело ответил Коломийцев. – Нечего хвастать богатым уловом. Вы схватили рядовых солдат, они не большевики, и напрасно вы держите их под замком.

– Вот как! Что же они бежали из Ленкорани?

– Подчинились моему приказу.

– Распоряжаться да агитировать ты умеешь, это я помню. А теперь я буду распоряжаться. А ну, дайте ему метлу, пусть подметает двор!

Пленным развязали руки, развели по подвалам и баракам, а Коломийцева и нескольких ответственных работников Мугани заставили подметать двор, чистить уборные, колоть дрова.

Филиппов издевался над Коломийцевым, унижал, рассчитывал сломить его волю.

Глядя, как Коломийцев работает, Филиппов спросил:

– Что б ты сделал со мной, если б я попал к тебе в руки?

Коломийцев пригладил рукой спутанные волосы и спокойно ответил:

– Расстрелял бы как собаку!

Филиппов зловеще расхохотался.

– Ну так не ты меня, а я тебя расстреляю как собаку!

Вечером Филиппов собрал офицеров полка, чтобы решить участь Коломийцева.

Наступило утро 25 августа. Пленные сидели в полутемном подвале. Всю ночь, отбиваясь от комаров, они не сомкнули глаз.

Скрипнула дверь, в проеме выросла фигура молодого офицера:

– Агаи Коломийцев, выходите!

Коломийцев поднялся не сразу. Пожал руки сидевшим рядом, а поднявшись, окинул прощальным взглядом остальных пленных.

– Куда его ведут? – выкрикнул кто-то.

– Приказано отвести в Бендер-Гяз, в тюрьму, – охотно ответил офицер. Он не знал, что это неправда. О том, что произошло в пути, он позже расскажет советскому послу Шумяцкому и по известным причинам попросит не называть его имени, а потому так и остался для нас "офицером Ш.".

– Прощайте, друзья! – Коломийцев решительно направился к выходу.

Офицер Ш. с нарядом конных казаков повел его по дороге Карасу – Бендер-Гяз. Дорога пылила между чахлыми кустарниками. Слева вдали синел и сверкал залив, справа в небе розовел снежный конус Демавенда. Лучи еще нежаркого солнца ласкали ноющее тело Коломийцева, снимали боль, усталость. Хорошо было идти, просто идти, дышать, ни о чем не думать…

Сзади послышался конский топот, Коломийцев оглянулся, увидел двух всадников: это были полковник Филиппов и офицер Шазда Мирза. Филиппов приказал офицеру ШШ.:

– Пусть конвой возвращается, а вы останьтесь. Мы сами доставим его в Бендер-Гяз. – И бросил Коломийцеву: – Ступай вперед!

Высокий и худой, заложив руки за спину и чуть подавшись всем корпусом вперед, Коломийцев шагал широко и быстро, словно куда-то спешил. "Сейчас выстрелит… сейчас выстрелит… в затылок? Или в спину, под сердце? – Лихорадочные мысли проносились в уме, как рваные тучи в бурю. – Эх, как мало… только двадцать три года… А Дуняша, родила ли?.. Что ж не стреляют?.."

– Стой! – хрипло крикнул Филиппов. – Беги!.. Беги, говорю!

Коломийцев усмехнулся и, высоко подняв голову, засмотрелся на розовый конус Демавенда, который переливался в мареве, словно знамя, вознесенное в небо.

– Тогда молись! – бросил Филиппов нетерпеливо.

– Господь не услышит. – Коломийцев насмешливо посмотрел на Филиппова, тот отвел глаза и буркнул:

– Ну тогда проси… последнюю волю…

– Серхенг, разрешите дать ему покурить, – попросил офицер Ш.

Филиппов кивнул. Коломийцев взял папиросу, закурил, благодарно кивнул офицеру.

Два выстрела грохнули почти одновременно. Коломийцев рухнул, как подрубленное дерево. Филиппов подъехал к нему, перегнулся с седла. Обе пули попали в голову. Полковник отъехал в сторону, приказал офицерам:

– Заберите его!

Офицеры спешились, перебросили тело Коломийцева через коня офицера Ш. и продолжали путь. Руки Коломийцева свисали, как плети, волочились по земле, будто он и мертвый хотел ухватиться за нее.

На окраине Бендер-Гяза остановились возле плетня, перед которым рос густой кустарник.

– Положите его здесь и поезжайте за лопатами, – приказал Филиппов офицеру Ш.

Пока тот ездил в поселок, Филиппов сидел в стороне и курил одну папиросу за другой.

Офицер Ш. вскоре вернулся с лопатами. В густых зарослях вырыли неглубокую яму и торопливо зарыли.

18

В Ленкорани Федор Беккер, как на базаре, показывал новому генерал-губернатору уезда Хану Нахичеванскому шкуру леопарда.

– Я долго охотился за ним, ваше превосходительство.

– С тех пор как бежал из Ленкорани? – усмехнулся губернатор, поглаживая шелковистую шкуру.

– Да, ваше превосходительство, – охотно признался Беккер. – Надоела мне бесконечная война. До каких пор? Не лучше ли, подумал я, уйти в горы, жить среди дикой, первозданной природы? Поверьте, я не вернулся бы в Ленкорань, но подумал, как эта шкура украсит вашу гостиную.

– Очень, очень, – кивнул губернатор. – Спасибо за подарок. Значит, ты отрекаешься от большевиков?

– Ошибка юности, – развел руками Беккер.

– Пора, пора поумнеть! Ты уже не безусый юноша. Вот и партизан Бала Мамед. На что похоже? Разъезжает по селам с красным флагом, громит наших аскеров… Ты вот что, отправляйся в горы и скажи ему, что мы простим его, если он согласится сотрудничать с нами. Захочет, весь Зуванд поручим ему, пусть начальствует! Скажи, губернатор хочет видеть его, пусть приедет в Ленкорань, встретим как национального героя.

– Непременно передам, ваше превосходительство.

– А сам дай подписку о невыезде. И помни, если опять запишешься в большевики, шкуру спущу, как с этого леопарда, – расхохотался Хан Нахичеванский.

– Что вы! Я б охотно записался в вашу партию.

– Нельзя. Мусават – партия азербайджанцев, – с достоинством ответил губернатор.

– Тогда, по крайней мере, разрешите мне открыть специально для господ мусаватских офицеров сапожную мастерскую.

– Ты умеешь тачать сапоги?

– А как же! Я потомственный сапожник. Мой отец обувал весь Ленкоранский гарнизон.

– Да-да, вы, немцы, аккуратные мастера. Открывай, это благое дело.

Выйдя из кабинета губернатора, Беккер почувствовал облегчение, какое мог бы испытать человек, вырвавшийся из тисков обвившего его удава.

На следующий день в двух шагах от Ханского дворца, над дверью небольшого частного дома, появился фанерный щит с изображением сапога и словами: "Сапожных дел мастер". Очень скоро Беккер стал модным сапожником, от заказчиков, главным образом офицеров гарнизона, но было отбоя. И никто из них не догадывался, что ходит на явку большевиков-поднольщиков.

Подмастерьем у Беккера был Сергей. Беккер замечал, что после гибели отца в Сергее словно надломилось что-то: прежде живой и веселый, он посуровел, ушел в себя. "Да, повзрослел парнишка, горе закалило его, как огонь – железо", – думал Беккер, глядя, как Сергей сосредоточенно, ловко протыкает подошву шилом и вбивает в нее деревянные шпильки. Отказавшись эвакуироваться с матерые, Сергей остался в отряде Гусейнали, где находился и Салман, который месяцем раньше потерял самых близких ему людей: мать и невесту. Возвратясь в Ленкорань и открыв сапожную мастерскую, Беккер предложил Сергею работать с ним. Сказал, что ему нужен подмастерье, а главное – связной для подполья. Трудился Сергей добросовестно, старательно, часами не разгибал спины. И с обязанностями связного справлялся как нельзя лучше.

Но Беккер замечал, что иногда Сергей тосковал, ему становилось тесно в сапожной каморке, пропахшей клеем, гуталином и канифолью, все валилось у него из рук, в голубых глазах вспыхивал всплеск тревоги. В такие минуты он отпрашивался в лес к Гусейнали и Салману. "Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит", – подшучивал Беккер и отпускал Сергея.

Однажды, заметив тревожное состояние Сергея, он сказал:

– Завтра пойду в горы, к Бала Мамеду. Пора все-таки выполнить поручение моего друга-приятеля господина губернатора, – усмехнулся он. – А ты тем временем погости у Салмана денька три.

Сергей благодарно взглянул на него.

* * *

На небольшой поляне, под железными деревьями, обвитыми лианами, Ахундов ничком лежал на охапке соломы, а пожилая женщина смазывала его исполосованную спину жидким тестом, перемешанным с золой. Несколько дней назад Ахундова схватили в селении Дыгя и привели в Герматук, к предводителю мусаватских отрядов Джамалбеку, пожелавшему лично допросить «важного большевика». Он делал это так изощренно, что крик Ахундова разносился по всему селу. Выпоров Ахундова, с него взяли подписку о невыезде.

Чуть поодаль командир отряда Гусейнали и его адъютант Азиз играли в нарды. Несколько партизан, Сергей и Салман наблюдали за игрой. Гусейнали был в ударе, ему везло: он выиграл уже две партии, и третья складывалась удачно для него.

– Да, Азиз, пора признаться, что ты проиграл. Сейчас я сделаю тебе "марс", – шутливо давил на нервы соперника Гусейнали, бросив "шеш гоша" – две шестерки.

– Опять шеш гоша! – с досадой воскликнул Азиз. – Что делать, если тебе зары [32]32
  Зары – кости, фишки.


[Закрыть] подыгрывают. Который раз гоша выпадает.

– Да, не везет тебе, во всем не везет, – сверкнул лукаво черными глазами Гусейнали. – Порядочных людей сам Джамалбек сечет, а тебя какой-то плешивый Мамедхан.

Все рассмеялись. Салман заметил, что Азиз был в отряде тем чудаковатым человеком, которые обычно становятся мишенью для насмешек, чем-то вроде громоотвода, снимающего нервное напряжение, разряжающего обстановку, и этот человек никогда не обижается на шутки друзей, а, наоборот, поддерживает их. Наиболее подходящим моментом для таких шуток была игра в нарды. Тон шутливого отношения к Азизу задавал сам Гусейнали: чуждый всякой сентиментальности, он не мог иначе выразить свою дружескую привязанность к нему.

– Если б я был счастливый, то родился бы девочкой, – хихикнул в ответ Азиз.

– А ты еще раз сходи к губернатору, – поддел Гусейнали. – Авось он лично удостоит тебя палки.

– Откуда у меня такое счастье! Я же не Багирбек.

Все рассмеялись при упоминании этого имени.

– Кто такой Багирбек? – спросил Сергей у Салмана.

– Не знаю, Гусейнали, чему вы смеетесь?

– Марс! – торжествующе произнес Гусейнали, сделав последний ход, и, потеряв интерес к нардам, охотно начал рассказывать: – Был у нас такой староста, Багирбек Садых-беков, еще до того, как вы на свет появились. Вызвал он как-то богатого сельчанина и говорит: "Мешади Али Аббас, жена его превосходительства Фидарова письмо прислала мне". – "Да? – поразился Мешади. – Что же она пишет?" – "Пишет, что родила сына". – "Ай, как хорошо, – обрадовался Мешади, – да хранит его аллах!" – "Она и о тебе упоминает". – "Обо мне? – поразился Мешади. – Не может быть!" – "Что ж, по-твоему, я вру? Вот, пожалуйста, я прочту". Багирбек взял со стола газету "Каспий" и как будто письмо читал: "Передай Мешади Али Аббасу, пусть пришлет в подарок моему сыну четырех баранов, коня и ожерелье из империалов…"

Все хохотали до слез, и сам рассказчик тоже.

– Что такое империалы? – спросил Салман.

– Царские золотые десятки.

– Хорошо, а разве Мешади не видел, что Багирбек читает ему газету? – спросил Сергей.

– Ай, Червон, Мешади когда-нибудь видел газету, чтобы знать, что это такое? К тому же он так опешил от радости! Шутка ли, жена самого губернатора обращается к нему с поручением! Да он ей не только коня, самого себя принесет в жертву. На радостях Мешади отвалил вдвое больше того, что просил Багирбек. А Багирбек продолжал читать "Каспий" другим сельчанам. Жена губернатора оказалась очень плодовитой, каждый год рожала то сына, то дочь.

Партизаны хохотали.

– Но шила в мешке не утаишь. Как-то губернатор приехал в Ленкорань, прослышал о жульничестве Багирбека и приказал уездному начальнику Карповичу доставить его к нему. Перед домом Карповича, где остановился губернатор, толпились жалобщики, ждали приема у Фидарова, а Багирбека без всякой очереди провели к нему. На столе – коньяк, шампанское, шоколад, пирожные. Багирбек низко поклонился и положил на стол коробочку с бриллиантом – ослепить хотел губернатора. А тот подошел к нему: "Ты что же, негодяй ты эдакий, для моих "сыновей" подарки собираешь? А знаешь ли ты, что я бездетный? От кого мои сыновья?" – Насчет бездетности Гусейнали присочинил, но слушателям это понравилось, и они захохотали еще сильнее. А Гусейнали продолжал: – Фидаров уже хватил коньяку, сил прибавилось, и он набросился на Багирбека с кулаками. Мутузил его долго, с наслаждением. Лицо у Багирбека опухло и покраснело, голова закружилась, он упал. Карпович и казаки вывели Багирбека, а Фидаров видел в окно, как Багирбек остановился на крыльце и, пошатываясь, что-то сказал сельчанам. "Что он сказал?" – спросил Фидаров вернувшегося Карповича. "Сказал, что вы угостили его коньяком и шоколадом. Фидаров расхохотался: "Вот это настоящий староста! Сколько ему осталось служить?" – "Еще год". – "Продлите еще на пять лет", – приказал Фидаров и положил бриллиант в карман.

– Значит, у Фидарова родилось еще пять сыновей? – усмехнулся Салман.

– Насчет сыновей не скажу, но популярность Багир-бека выросла: шутка ли, сам Фидаров отлупил! Так что, Азиз, ты подумай. – И, подымаясь, добавил: – Пошли, Гимназист!

Следуя за Гусейнали, Салман вспомнил, как после недавнего партийного актива, на котором Коломийцев зачитал письмо ЦК, тот безапелляционно заявил:

– Слушай-ка, Гимназист, с сегодняшнего дня будешь учить меня читать по-русски.

– По-русски? – удивился Салман тому, что безграмотный Гусейнали, ставивший крестик вместо подписи, решил учиться русскому языку. – А может быть, лучше сперва по-азербайджански?

– Ты не учи меня, чему мне учиться! – сверкнул глазами Гусейнали. – Не хочешь, так и скажи. Червон-Сергея попрошу.

– Ай Гусейнали, какой ты вспыльчивый, – миролюбиво улыбнулся Салман. – Разве я против? Просто говорю, лучше сперва научись по-азербайджански…

– Опять он свое!.. – всплеснул руками Гусейнали. – В гимназии учился, а такой недотепа. Ленин на каком языке пишет? На русском! Значит, мне надо сперва научиться читать по-русски. – И уже спокойнее, нравоучительным тоном продолжал: – Ты пойми, революция к нам из России пришла, а я, революционер, не понимаю по-русски. Тебе повезло, ты учился в гимназии, а я даже в моллахане не ходил. Нас у отца тринадцать ртов было, а теперь своих десять, мал мала меньше. Сколько помню себя, не вылезал из топкой жижи биджаров, трясся над каждым зернышком риса…

– Не огорчайся, Гусейнали, – вступил в разговор Ахундов. – Вот закончим революцию, как говорил матрос Тимофей, в мировом масштабе, тогда учись какому хочешь языку. Ты прав, революция началась в России, но она интернациональная, многоязыкая. Возьми хотя бы нашу Ленкорань. Кто только не борется здесь за Советскую власть! – Загибая пальцы то одной, то другой руки, он начал перечислять: – И русский, и азербайджанец, и украинец, и грузин, и армянин, и еврей, и латыш, и немец, и поляк, и лезгин, и цыган…

Едва только Гусейнали и Салман скрылись в маленьком командирском шалаше, прилепившемся к отвесной скале, и Салман разложил на полу самодельную азбуку – картонные квадратики с буквами, в дверях появилось несколько босоногих, оборванных детишек. Замерев на пороге, они с любопытством таращили черные глаза, такие же горящие и беспокойные, как у Гусейнали.

– Вай, дэдэ, вай! И они тут как тут! – досадливо воскликнул Гусейнали. – Просто лезут, как комары в щели! – и прикрикнул: – Кыш! Кыш отсюда!

В голосе его не было строгости, и дети, тонко чувствуя это, не бросились врассыпную, а, наоборот, подбежал и к отцу, девчушка лет двух потянулась к нему на руки, а трое мальчиков постарше повисли на нем, так и норовя вытащить патроны из патронташей, крест-накрест обхвативших грудь Гусейнали. Самый старший, десятилетний мальчик, точная копия отца, присел на корточки, стал перебирать картонки-буквы.

Дети были слабостью Гусейнали. Суровый и грозный командир, беспощадный к врагам, в обществе детей он становился сентиментальным добряком. По его тонкому, смуглому с малярийной желтизной лицу расплывалась тихая улыбка, нервно бегающие глаза успокаивались, жмурились от удовольствия, он степенно поглаживал длинные усы. Зная об этой слабости Гусейнали, его друг и адъютант Азиз шутя говорил: "Хочешь выпросить что-то у Гусейнали – повидай его детей".

– Слушайте, я кому говорю, кыш отсюда! – улыбаясь, с напускной строгостью прикрикнул Гусейнали и обратился к старшему: – Уведи их, ты же видишь, мы заняты важным делом.

– Мы тоже учиться хотим, – ответил сын.

– Будете, обязательно будете! Я не я буду, если не открою гимназию в имении Мамедхана. Дай только расправиться с ним…

– А скоро ты расправишься с ним?

– Скоро, сынок, скоро. Ну, ступайте!

* * *

Беккер преодолел крутой подъем и остановился, чтобы перевести дух, оглянулся назад. Дорога, по которой он прошел, петляла по склонам лесистых гор, толпившихся одна над другой, сбегала вниз, в долину, подернутую синей дымкой, сквозь которую просматривались серебристая жилка реки, маленькие зеленые островки сел и поля, похожие на лоскутное одеяло бедняка. Такая ширь, такая глубина открылись взору Беккера, а на вышине гор в прозрачном и синем воздухе так близко проплывали легкие, перистые облака, что казалось, протяни руку, и можно ухватиться за них и птицей полететь высоко-высоко над землей.

Отчего это, думалось Беккеру, в горах человек кажется самому себе мудрее и величавее, освободившимся от всего мелочного, суетного, земного? Но оттого ли, что застывшие вокруг молчаливые горы располагают к раздумью о бесконечности времени и пространства?