Текст книги "Король сусликов"
Автор книги: Гоян Николич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА 14
Переезд в другую страну не решает проблем.
После Вьетнама я отправился колесить по Европе, повсюду таская с собой в рюкзаке портативную печатную машинку. Еще у меня при себе всегда имелся блокнот с загадочными каракулями и стихами, переписанными из «Шедевров английской поэзии». Этот блокнот я демонстративно листал в кафе, надеясь привлечь внимание девушек.
В одной из бессмысленных поездок портативная машинка мне все же пригодилась – я на ней набрал рекомендательное письмо двоюродному брату, проживавшему в Зворнике. Это было в те времена, когда в Югославии, строившей весьма причудливую форму социализма, все еще правил Тито. Я сидел под сливовым деревом за столом, покрытым клетчатой скатертью из клеенки, а моя родня завороженно наблюдала за тем, как я, потягивая сливовицу, стучу по клавишам, сочиняя письмо в американское посольство в Белграде, клятвенно ручаясь, что мой двоюродный брат достойнейший из людей и ему непременно нужно дать визу для поступления на факультет менеджмента Чикагского университета.
Ну и зрелище это было. У меня под локтем бутыль крепчайшего самогона, а вся моя родня никак не может наглядеться на печатную машинку – компактную, изящную красотку фирмы «Оливетти». Каждый из родственников считал своим долгом подойти ко мне и потрепать по щеке, словно я был маленьким мальчиком на развеселой свадьбе. Я слышал тихое блеяние овец, доносившееся со склона холма. Он виднелся за черепичной крышей дома, где прошло детство моего отца. По пыльной улице, громыхая, проехала телега на колесах от автомобиля, которую тащила тощая лошаденка. Я помахал пожилому вознице рукой, и старик отсалютовал мне, прикоснувшись двумя пальцами к картузу, после чего хлопнул поводьями, но это мало что изменило – несчастная лошадь по-прежнему еле-еле плелась, с трудом переставляя ноги.
Много-много лет спустя двоюродный брат был убит в собственном саду, когда собирал сливы для самогона. Во время Боснийской войны отцовский дом сожгли дотла, кладбище разорили, а могильные камни перемололи на гравий.
Оказавшись в Париже, я часто наведывался в кафе «Вандом», в которое когда-то захаживал Хемингуэй. Набаловавшись там с разными сортами выпивки с совершенно непроизносимыми названиями, я садился на ступеньки дома Гертруды Стайн, что на улице Флерюс, и писал в свой дурацкий блокнот всякую ерунду.
Подобно пилигриму, замершему возле святыни, я долго стоял под окнами скромной квартиры на Нотр-Дам-де-Шан, в которой жила чета Хемингуэй. Оттуда я отправился пешком до вокзала, где Хэдли[9]9
Речь идет о первой жене Эрнеста Хемингуэя Элизабет Хэдли Ричардсон (1891–1979).
[Закрыть] в 1922 году потеряла чемодан с рукописями мужа, что стало началом конца их отношений. Вокзал сильно напоминал старый французский главпочтамт в Сайгоне, разве что был покрыт копотью – эдакая гигантская пещера, в которой кишели машины, перевозящие багаж, а на маслено поблескивавших фонарях курлыкали голуби.
Во время Первой мировой войны Хемингуэй служил в Красном Кресте и водил машину скорой помощи. Его ранило, когда он возвращался из столовой с шоколадом и сигаретами для настоящих солдат – итальянских. Потом он вернулся домой и гулял, хромая, в плаще по Оук-парку. Хемингуэй так никого и не убил на войне, но при этом, судя по произведениям, война его явно, чисто физически, возбуждала. Вот взять, к примеру, ту херню, что он писал о человеческом величии при обстреле. Сколько раз я был под обстрелом, никогда никакого величия не видел. Нет его. Мужество – это то, что ты делаешь, когда тебя никто не видит. Если есть свидетели, оно становится невзаправдашним.
Благородный поступок, о котором узнает кто-то посторонний, не более чем обман.
Если тебе надо, сам и веди подсчет своих подвигов. Да, на тебя могут нацепить кучу блестящих медалек, но это не имеет никакого значения. Трусы околдовывают женщин томиками стихов.
Со своей будущей женой я познакомился в Париже. Лил дождь, струи воды катились по тканым навесам вдоль реки, поезд медленно отъезжал от Лионского вокзала, а мое лицо отражалось в окне вагона, залитом светом фонарей на платформе.
Покуривая сигарету (все, что я сейчас описываю, происходило в те времена, когда курить разрешалось практически везде), я любовался своей спутницей – пленительной незнакомкой, которая сидела напротив и спала, подложив под голову руку. Она была бледна и удивительно прекрасна изможденной красотой одной из терпящих лишения героинь старого, черно-белого французского кино. Я смотрел на нее, завороженный, и то и дело махал рукой, чтобы развеять сизый табачный дым из опасений, что он ее разбудит. На ней был тоненький шарфик. Его ткань вздымалась и опадала от ее дыхания. Закрытые глаза, благопристойно подтянутые к животу ноги, лицо, на которое вуалью падала тень, – все это придавало девушке таинственности, отчего у меня перехватило дыхание.
Когда она, словно кошечка, с тихим стоном зашевелилась во сне, устраиваясь в кресле поудобнее, я раздавил окурок в пепельнице, встроенной в подлокотник, и взял вещи – мне было пора выходить.
Какой-то миг – и моя жизнь сложилась бы совершенно иначе. Еще одна секунда – и момент был бы безнадежно упущен: я бы вышел, и мы бы больше никогда не встретились.
Веки девушки затрепетали. Она проснулась, потянулась, сонно посмотрела на меня сквозь пряди волос и тихо сказала: «Привет».
Глаза у нее были синие-синие – самые синие на всем белом свете.
ГЛАВА 15
Моя голова показалась мне угрожающе пустой, и я понял: если ее срочно чем-нибудь не занять, она пойдет вразнос. Я стал думать о своем крошечном друге.
Стоило нам приземлиться на поле для гольфа, как десантный отряд коммандос Чаза тут же построился повзводно в три коробки-каре, каждая из которых состояла из двух дюжин сусликов. Я сразу узнал классическое оборонительное построение пехоты, которое прославилось благодаря лорду Веллингтону, когда он сошелся с Наполеоном при Ватерлоо в 1815 году.
Конечно же, со стороны это выглядело нелепо. Я представил сусличью военную базу – сусликов-солдат в красных полковых мундирах, бодро отдающих честь офицерам в шляпах с плюмажами и штанах для занятий йогой.
Я еще не успел привыкнуть к своим новым габаритам и то и дело спотыкался, налетая на торчащие из земли пучки травы, которые теперь казались мне кустарниками. Я наступил на червя размером с питона и едва не столкнулся со сверчком, доходившим мне до пояса. Внезапно я услышал низкое рычание и увидел, как в мою сторону, роняя слюни, несутся два золотистых ретривера, каждый из которых не уступал размерами школьному автобусу. Я знал, что ретриверов специально выпускают на поле, чтобы они гоняли канадских казарок. Казарки, настоящие пернатые фабрики по производству дерьма, с завидной регулярностью обильно гадили на лужайках вокруг лунок, где каждую травинку стригли чуть ли не маникюрными ножницами. Не поверите, но я об этой парочке ретриверов как-то даже написал статью. Звали их Бобо и Бернис. Они явно меня заметили – меня, пожилого мужчину размером с чихуахуа, в шортах и бейсболке несущегося что есть духу по полю для гольфа. Какое чудесное угощение!
Съежившись, я спрятался за колесом стальной тележки с закусками и принялся наблюдать, как из вертолета «чинук» на крышу гольф-клуба «Золотое ущелье» выпрыгивает очередная орда вооруженных до зубов сусликов.
Зверьки, что мчались по полю, оставались пока незамеченными, поскольку игроки еще только собирались приступить к партии. День выдался солнечным, ясным и практически безветренным. На крышу скрывавшейся за деревьями туалетной кабинки опустился ударный вертолет Чаза «Еврокоптер Тайгер 665», который он угнал у делегации французских военных пилотов, проходивших практику в военно-воздушном тренировочном центре Национальной гвардии.
Король сусликов Чаз принялся отдавать команды войскам с помощью сложной системы жестов.
Врать не буду, грызун выглядел просто великолепно. Особенно ему шел шейный платок из белого шелка. На голове Чаза красовался черный берет с красной звездой, а по бокам на поясе висело два пистолета «рюгер». На мохнатой мордочке поблескивали солнечные очки «Мауи Джим» за двести баксов, которые он спер из пилотской кабины частного самолета в аэропорту. На задних лапах сияли начищенные до блеска десантные ботинки. Чаз пустил лиловую сигнальную ракету, и начался бой.
Представьте, что вы трясете в руках пакет с сухим горохом. Вот примерно такой звук я и услышал, когда пять сотен орущих сусликов бросились в атаку. Один из пехотных взводов был вооружен блестевшими на солнце кавалерийскими шашками, а бойцы его одеты в облегающие белые штаны и шляпы с плюмажами. Со стороны они напоминали толпу рассерженных нарядных балетных танцоров. Над взводом реяло гигантское знамя со словами «Imperium Subterraneis». Понятия не имею, что это означает.
Бобо и Бернис ловко подхватили пастями по разодетому суслику и, мотая хвостами, с довольным видом потрусили прочь.
Никто из игроков на поле, само собой, совершенно ничего не заметил. Только один пожилой мужчина в светло-зеленых штанах на резинке, натянутых чуть ли не до подмышек, увидев несущуюся на него толпу сусликов, бросил клюшку и ковыляющей стариковской походкой поспешил прочь. Из-за верхушек деревьев появились два штурмовых вертолета «апач» и рванулись вперед. Я увидел вспышки на дулах пулеметов, когда вертолеты примялись поливать старика свинцом из М-60. Крошечные пульки, само собой, не причинили ему никакого вреда. Старикан захлопал ладонями по голове, после чего посмотрел на небо. «Апачей» он увидел, но, видимо, принял за ворон. Дверь одного из вертолетов была открыта, и в проеме я в мельчайших деталях разглядел пулеметчика. На его голове чернела бандана с белым символом мира. Выглядел стрелок крайне разочарованным.
На другом конце поля еще одно подразделение сусликов преследовало и никак не могло догнать двух женщин, медленно ехавших по асфальтовой дорожке на электрокаре к третьей лунке. Машина остановилась, женщины вышли. В этот момент сидевший в засаде суслик кинулся на ногу одной из них. Та завизжала и бросилась бежать. Суслик не отпускал ее ногу. Сквозь траву я видел, как взлетают вверх его ботинки и крошечный шлем. Отважный боец сперва потерял винтовку, затем пистолет, а в завершение с него слетели его маленькие камуфляжные штаны. Женщина дрыгнула ногой, силясь стряхнуть грызуна. Суслик не удержался и, кувыркаясь, отлетел метров на шесть. Дама уселась прямо на землю и принялась растирать пострадавшую ногу, тогда как два штурмовика «тандерболт» поливали ее огнем из тридцатимиллиметровых пулеметов. Женщина выудила из шевелюры несколько пуль и принялась их разглядывать с таким видом, словно держала в руках птичьи какашки. Затем она встала, отряхнула белоснежный свитер с монограммой и, хромая, пошла прочь.
Это вызывающее неловкость позорище, которое Чаз назвал битвой, длилось еще около часа.
Очередное подразделение десантников высадилось на крышу ресторана при клубе и застряло в механизме управления стального гриля-барбекю. Еще одной команде на бульдозерах удалось перекопать газончик лужайки возле лунки, но потом бульдозеры свалились в пруд с десятикилограммовыми голодными японскими карпами, которые с жадностью набросились на беспомощных тонущих сусликов.
Бобо и Бернис, обретающиеся ныне в собачьем раю, веселились от всей души. Заняв оборону у пруда с утками, они бойко отбивались от вертолетов «черный ястреб» и при этом одновременно терроризировали двадцать сусликов-коммандос из ВДВ, которые застряли на островке из гигантских водяных лилий, куда их по ошибке высадили. Суслики не умели плавать.
Король сусликов Чаз наблюдал за всем этим с крыши кабинки туалета. Судя по выражению его мордочки, он был явно не в восторге.
ГЛАВА 16
Я никак не мог уснуть и размышлял о том, что действие лекарств, как обычно, скоро прекратится, после чего снова придется любоваться на изображение собственного мозга, мерцающее на телеэкране в больнице.
Из-за всего этого безумия с сусликами я чувствовал себя будто подвешенным между двух миров, каждый из которых казался мне в равной степени непостижимым и загадочным.
Тем временем Чаз со своей армией не давал скучать. Они перегрызли кучу телефонных кабелей компании «Золотое ущелье». Устроили еще один подкоп под школьное бейсбольное поле. Пробрались в загородный клуб, где превратили в кучу трухи с десяток коробок с карандашами, занимавшими целый стеллаж. Суслики обожают карандаши.
Тем временем пума, та самая, которая некогда разнесла в клочья банкомат в местном отделении государственного банка «Касл Пик», снова наведалась в город и задрала свиноматку – главную претендентку на гран-при ежегодного окружного животноводческого конкурса. Фотографию с трупом свиньи я поместил на первую полосу. Рядом с мертвой хрюшкой на одном колене стоял ее печальный хозяин-подросток. Выдавливая из себя улыбку, он смотрел в камеру и указывал на отпечатки следов, оставленных пумой.
Заголовок гласил: «Голодная гостья погубила надежды мальчика на победу. Представители Департамента охраны дикой природы предупреждают о том, что неподалеку от города в лесах бродит опасный зверь, утративший чувство страха. Организаторы конкурса призывают отыскать и обезвредить пуму любой ценой».
Лесничий и вызвавшийся ему помогать доброволец из горожан достаточно быстро выследили любителя полакомиться свининой. Им оказался старый самец, который, в отличие от более молодых собратьев, уже не мог охотиться, поскольку лишился почти всех зубов. Пенсионера пристрелили, когда он прикорнул в одной из хижин заброшенной деревеньки старателей к югу от города – недалеко от тех пещер, где, насколько мне было известно, проживал Чаз со своими сусликами-партизанами.
Подпись под фотографией гласила: «Возмездие настигло пуму-убийцу во сне. „Теперь мы в безопасности“, – заявляет мэр».
Лично я считаю, что пуму надо было пощадить. В нашем мире свиней и так многовато, а вот пум как раз совсем мало.
Огонь в лесу продолжал бушевать, и к нам перебросили еще несколько пожарных бригад из Монтаны.
Само собой, появление новых борцов с огненной стихией не прошло незамеченным для Чаза и его коммандос, полагавших, что пожары вполне могут уничтожить гольф-клуб и горнолыжный курорт, чего суслики, собственно, все это время и добивались.
Они перегрызли пластиковую трубу диаметром пятнадцать сантиметров и слили воду из переносной цистерны емкостью в две тысячи литров, которая использовалась при тушении пожаров. В результате местный командный центр Бюро землепользования оказался полностью затоплен. Тем временем, по словам Гаса Карри, пожарные пришли к неутешительному выводу: раз лес постоянно вспыхивает то в одном, то в другом месте, значит, это работа какого-то пироманьяка.
После моего возвращения из Вьетнама в газете стало встречаться слишком много опечаток, и это говорило о том, что я теряю хватку. В одном из выпусков шапка газеты оказалась напечатанной вверх ногами, но этого, к счастью, никто не заметил. Лично мне было плевать – я рылся у себя по сусекам в поисках завалявшихся кое-где остатков пробников медикаментов, что мне дали в больнице ветеранов.
Передовицу одного из номеров пришлось полностью посвятить извинениям за ошибки, которые в последнее время стали бичом газеты. В частности, в заметке, посвященной соревнованиям по стрельбе, говорилось: «Победитель поразил из своей винтовки не только мишени, но и зрителей».
А вот вам из рубрики «Уголок верующего»: «Не дай тревоге прикончить тебя, пусть поможет церковь».
Стоило полиции официально объявить, что причиной пожаров являются поджоги, а вероятный мотив злоумышленника – уничтожение горнолыжного курорта, к нам стали съезжаться телевизионщики со всей страны. В город устремились белоснежные грузовики со спутниковыми тарелками. Со стороны казалось, что к нам с гастролями нагрянул бродячий цирк.
Часть комнаты, отведенной под редакцию, я сдал журналисту из «Ю-эс-эй тудэй» за сто баксов в день. С команды Эн-би-си из Нью-Йорка за разрешение припарковать их фургон рядом с моим мусорным контейнером я слупил в два раза больше. Когда мэр и представители Бюро землепользования сидели за столиком в городском парке и мирно обедали, в непосредственной близости от них приземлился вертолет «Фокс ньюс». Порыв ветра от лопастей смел с головы мэра паричок, и тот застрял в кроне дерева. Я сфотографировал висящий на ветках пук волос, после чего опубликовал снимок, сопроводив его подписью: «Волшебный коврик-самолет, принадлежащий городскому главе, порхает в вышине и кружит головы людям в местном парке».
Жизнь становилась все интереснее.
ГЛАВА 17
Чаз прикоснулся ко мне коготком, и я уменьшился до размеров коробки с хлопьями.
Затем он повез меня к себе в гости, предварительно завязав мне глаза полотенцем. Я еще не заслужил стопроцентного доверия.
Дорога выдалась ухабистой, меня то и дело подбрасывало на заднем сиденье армейского «хаммера». Когда машина остановилась, две мохнатые лапы взяли меня под руки и мягко повели, скорее всего, по какому-то туннелю, который достаточно круто забирал вниз. Я постоянно задевал головой какие-то растения. Казалось, я нахожусь то ли в холодном сыром погребе, то ли в доме с привидениями. Почва под ногами была каменистой, порой я наступал в лужи. Время от времени раздавался топот проносившихся мимо сусликов. Затем донесся скрип дверных петель. Все те же когтистые лапы усадили меня на мягкий диван, после чего с моих глаз наконец-то сняли повязку.
Подземное логово потрясало своей варварской роскошью. Чаз не соврал, суслики и вправду оказались безобразно богаты. Стены были увешаны весьма эклектической коллекцией бесценных шедевров мирового искусства. Поскольку Чаз жил неподалеку от гипермаркета, одну стену украшали сразу три жидкокристаллических телевизора с диагональю сто восемьдесят два сантиметра. Кухня была набита огромными пакетами с чипсами. Там же стояла элитная хромированная газовая плита с электрической духовкой, которой позавидовал бы любой ресторан. «Вот бы кто это увидел», – мелькнула у меня мысль.
Мое внимание привлекла одна из картин, висевшая на стене справа от резной дубовой каминной полки. На полотне была изображена обнаженная женщина с ярко-синими грудями и четырьмя скулами. Ее угловатая голова, похожая на фигурку оригами, была повернута к плечу, словно женщина собиралась оглянуться назад. Художник нарисовал оба глаза на одной стороне лица, а о бровях и вовсе забыл. Мне показалось, что женщина с картины подозрительно смотрит на меня. Ее лишенные суставов и локтей руки разной длины были вытянуты, как будто их сделали из жевательной резинки. Отчасти они напомнили французские багеты. Это изображение женщины с неестественно вывернутыми ногами меня буквально заворожило.
– Пикассо, – с гордостью произнес Чаз, небрежно махнув лапой, и пустился в объяснения занудным тоном самодовольного профессора, читающего лекцию студентам. Художник, мол, на этой картине пытался разобрать на составные части саму реальность и продемонстрировать, что на самом деле нас окружает лишь хаос, а видимый порядок вещей не более чем иллюзия. – Реальности чужда упорядоченность, – с печалью в голосе промолвил Чаз. – В этой работе художник обнажает перед нами голую правду. Жизнь – это вечная череда перемен. Эссенция наших сиюминутных порывов и чаяний…
– В армии я много раз видел, как люди синеют, – бесцеремонно перебил я его. – Мне, знаешь ли, до сих пор снится…
Чаз непонимающе уставился на меня. Он покачал головой, недовольный тем, что я прервал его монолог. Впрочем, я был практически уверен, что он озвучивал не свои мысли, а просто шпарил наизусть то, что узнал из ролика на «Ютьюбе».
– Издеваешься? – спросил Чаз, после чего показал на стену: – Смотри, какие роскошные работы Дега. Вон – Сёра, вон – Моне. Ван Гогу меня внизу, в специальном помещении с особым температурным режимом.
– Но ведь мы и так уже внизу, разве нет? – удивился я. – Ты ведь живешь под землей? Тут, даже если пойдешь наверх, все равно останешься внизу, не находишь?
– У меня тут есть и шедевры итальянских мастеров, – продолжил Чаз, пропустив мои слова мимо ушей. – Тинторетто, Бокаччино, Беллини.
– А у меня есть постер к фильму «Невеста Франкенштейна» тысяча девятьсот тридцать пятого года, – парировал я. – Не настоящий, конечно, репродукция. Там еще, знаешь, голова Бориса Карлоффа и рядом молнии бьют.
Разговор у нас получился долгим. В какой-то момент жена Чаза по имени Тинка принесла нам на подносе закуски и закатила глаза, когда ее супруг указал на огромную картину, которую он заказал после того, как объединил все сусличьи кланы горы Беллиэйк. Чаз тщеславен, как все известные деспоты, – достаточно вспомнить знаменитую картину «Коронация Наполеона» размером шесть на десять метров. Чаз был изображен на портрете в парадной форме с аксельбантами и пышными, украшенными тонкой вышивкой эполетами, очень при этом напоминая какого-то латиноамериканского диктатора.
Я потягивал коньяк из огромного бокала, который запросто сошел бы за аквариум для золотых рыбок, а Чаз втолковывал мне, что суслики крайне пренебрежительно относятся к компьютерам, но при этом их восхищают карандаши. Грызунов завораживало то, что этими деревянными палочками желтого цвета наносятся на бумагу загадочные значки, которые можно читать и понимать.
В ответ я сказал, что карандаши и бумага вышли из моды и сейчас ими мало кто пользуется. Ну разве что дети и суслики.
– Не может быть, тебя обманули, – покачал головой король сусликов.
Чаз заявил, что сама концепция приготовления пищи находится за пределами его понимания, но, несмотря на это, он смотрит канал «Кухня», руководствуясь теми же чувствами, что и люди, обожающие фильмы ужасов. Чаз признался, что, когда впервые увидел на экране, как жарят котлеты, он задался долго мучившим его вопросом, испытывает ли фарш боль в процессе готовки.
Что же касается литературы, то вкусы Чаза тоже оказались весьма занятны. У него имелась огромная коллекция аудиокниг, являющихся по большей части дамскими романами, вышедшими из-под пера Розамунды Пилчер, повествующими о душевных терзаниях и самокопании разных женщин, которые проживают в роскошных домах где-то на Кейп-Код, не платят за них ни гроша и при этом не ходят на работу.
Внезапно Чаз спросил, знаком ли я с Гекльберри Финном. Я ответил утвердительно, добавив, что мы с ним однажды вместе рыбачили на Миссури. Чаз кивнул и сообщил, что еще обожает листать альбомы с репродукциями картин. В этот момент жена Чаза принесла несколько пицц и пиво. Чаз не притронулся к еде и лишь наблюдал, с какой жадностью я набросился на ужин.
Выпив залпом бокал темного эля, я спросил:
– Слушай, а каково это – быть сусликом-волшебником?
Чаз поднес к губам одну из задних лап и задумчиво уставился на сводчатый потолок своей огромной гостиной. На кухне суетилась Тинка с беспроводными наушниками в ушах. Она слушала «Вестсайдскую историю» и подпевала песне Марии: «Я красива, шаловлива и умна…»
– Ну… – задумчиво протянул Чаз. – Ты словно пьяный, но при этом, сколько бы ни выпил, у тебя не заплетаются ни ноги, ни язык.
