Текст книги "Король сусликов"

Автор книги: Гоян Николич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

ГЛАВА 47

Чаз, который теперь запросто мог работать в режиме многозадачности, напевал себе под нос хит 1968 года «Do You Know the Way to San Jose?» и одновременно с этим внимательно изучал заламинированное фото с автографом Дайон Уорвик.

И это притом, что он еще вязал шерстяной носок и опять слушал на айподе Паваротти, исполнявшего тенором полюбившуюся его величеству арию из последнего акта «Турандот». От высоких нот, что брал певец, по коже пробегал холодок.

Чаз повернулся ко мне и попросил объяснить, в чем смысл фондового рынка.

На нем была клетчатая ушанка. Господи боже, на такой-то жаре!

– И вообще вся вот эта ерундистика с рынком. – Чаз сделал неопределенный жест: – Не догоняю, в чем тут суть.

Суслик молотил лапками по клавишам компьютера. Я глянул на экран и увидел, что он заказывает на сайте гипермаркета шестнадцать упаковок бумажных полотенец и тридцать пятикилограммовых банок «Нутеллы», а потом ставит пометку: отправить все экспресс-почтой в Канаду, в Альберту. Явно этот груз предназначался для его экспериментальной колонии.

Чаз, в последнее время пребывавший в совершеннейшем восторге от компьютера, заявил, что хочет вложить все свои биткоины в сельскохозяйственные сырьевые товары.

– Например, в пшеницу, там, в сахар. Может, куплю фьючерсы на кофе, – небрежно произнес его величество. Подозреваю, он сам не понимал смысла своих слов.

Я его предупредил о том, что рынок штука непредсказуемая, как рулетка в Лас-Вегасе, а искушение совершать рисковые сделки до добра не доведет, но Чаз лишь помотал головой в идиотской шапке, после чего велел мне заткнуться и сказать, что я думаю об Уолл-стрит, о капитализме и манящих перспективах жить счастливо и богато.

В ответ на это я сказал ему, что новичок на фондовом рынке вроде пятнадцатилетнего сопляка, который вошел в комнату, битком набитую голыми женщинами.

– Ни тебе здравомыслия, ни осторожности. Фондовый рынок предсказуем не более, чем безмозглый подросток, у которого в крови бурлят гормоны.

Чаз кивнул, зашел на сайт канала «Магазин на диване» и заказал десяток лиловых сережек-колец и подушку для поясницы с изображением Элвиса Пресли. Предсказать, сколько он сейчас просадит денег, не представлялось возможным. Когда Чаз в подобном состоянии, лучше всего оставить его в покое и уйти, что я и сделал.

Тем же утром я отправился позавтракать в ресторанчик «Гриль и сковородка», что на Мейн-стрит. Кухня там столь же потрясающая, сколь отвратительно обслуживание. Я хожу туда каждую среду, чтобы насытить свой организм начиненным нитратами и хорошенько посоленным жареным мясом.

Ресторан оказался набит битком. Я поприветствовал всех кивком, и мне покивали в ответ. В маленьком городке постоянно приходится кому-то кивать. Это раздражает.

В уголке сидела Дора Маккой с сыном, который, насколько я слышал, прилетел аж с Аляски, чтобы помочь с работой на ранчо больной матери, пока она восстанавливает силы. Дора мне кивнула, я кивнул ей, тут же заметил еще знакомых, и всё – пришлось, как идиоту, кивать и им тоже.

Я опустился за столик. Ко мне подошла официантка Дороти, кивнула мне и достала карандаш и маленький блокнот.

– Хочу что-нибудь такое, чтоб прям аж сердце разорвалось, – попросил я.

– Поняла, – отозвалась Дороти. – Значит, тебе как обычно.

Я кивнул.

Тут в ресторан зашли два незнакомца. Они кивнули, но им в ответ никто кивать не стал. Оно и понятно – это же незнакомцы. Чужаки сразу стали себя шумно вести, двигать стулья, а один притянул к себе Дороти за передник и попытался ее приобнять, о чем она, естественно, не просила.

Незнакомцы были настоящими исполинами. Свои столь же исполинские «харлеи» они припарковали прямо у входа в ресторан. Тот байкер, что покрупнее, выделялся длинной, словно у Моисея, сальной бородой и был с головы до ног затянут в кожу. Буквально из каждого кармана свисали цепи. Когда он ляпнул Дороти какую-то гадость, один из посетителей попытался вмешаться, но бородач одним ударом отправил его за дверь.

Тело второго байкера покрывали татуировки, словно фрески – стену какого-то храма. На предплечьях извивались змеи, на фоне красной луны выли и рычали злобные чудища, бицепсы и плечи, выступавшие из джинсовой безрукавки, испещряли надписи, вроде бы на немецком. Татуировки оплетали всю шею и поднимались к бакенбардам.

Надо полагать, нечто подобное имелось у него и на груди, вот только смотреть на эти шедевры желания не возникало.

Чем дольше я глядел на чужаков, тем здоровей они мне казались. Байкеры уселись за столик, принялись молотить по нему ножами и вилками и требовать меню. Тот, что покрупнее, снова притянул к себе Дороти и попытался ее поцеловать, но она вывернулась и убежала на кухню.

Дора Маккой подалась вперед и что-то проговорила своему сыну, который куском булочки собирал с тарелки остатки яичницы. Тщательно все прожевав, он оглянулся и посмотрел на двух бузотеров.

Никто даже не увидел, как он встал из-за стола и направился к ним. Парень просто взял и материализовался рядом с их столиком, который располагался метрах в шести от него. Никогда такого не видел. В ресторане воцарилась гробовая тишина.

Два здоровяка встали и, набычившись, пошли на сына Доры. Они вели себя как боксеры на ринге после сигнала к началу схватки. Байкеры выставили перед собой кулаки с таким видом, что просто весь день мечтали о драке. Татуированный взмахнул пудовым кулаком, целясь парню в голову, но тот с легкостью отмахнулся от удара, словно от мухи.

Затем сын Доры опустил ладонь на толстенную шею байкера, будто желал посчитать его пульс или проверить, есть ли у здоровяка температура. Парень просто держал ладонь и не отпускал, словно на ней имелись присоски. Татуированный издал какой-то нелепый тонкий писк. Ноги у него подкосились. Он рухнул на пол с таким грохотом, словно уронили пианино. Стены ресторана содрогнулись. Вилка с ножом на моем столе звякнули и упали под ноги.

Затем сын Доры зацепился за руку байкера, вывернул ее кренделем в каком-то странном борцовском захвате, который я видел впервые, взял его за воротник и вытащил буяна вон из ресторана.

Второй байкер, тот, что поздоровее, – у него еще волосы были собраны в косички, как у растамана, – выхватил из кармана бандану с привязанным к ней тяжелым замком и попытался врезать им сыну Доры. Парень ушел от удара с изяществом и легкостью плясуна.

Да, я не преувеличиваю, он буквально отпрыгнул в балетном па, словно передо мной был Михаил Барышников, танцующий партию в «Щелкунчике».

Байкер попытался атаковать снова, но сын Доры сложил три пальца вместе, словно бойскаут, собирающийся принести клятву, и легонько хлопнул ими здоровяка под челюсть. Затем парень протянул руку и то ли погладил, то ли потер ладонью за ухом гиганта, после чего резко дернул за мочку. Я не мог поверить своим глазам. Байкер вдруг захрипел, забулькал и стал задыхаться, шлепая губами, словно вытащенная на берег рыба. Рухнув на пол, он принялся кататься по нему из стороны в сторону, сшибая ногами стулья.

Сын Доры аккуратно поднял смутьяна за подмышки и вытащил за дверь. Там он усадил его на ступеньки и похлопал по плечу, словно прощаясь со старым приятелем.

Затем поднял второго байкера, лежавшего на тротуаре. Татуированный предпринял еще одну, на этот раз вялую попытку двинуть противника кулаком, но сын Доры ухватил его за бороду и приложил о стену так, будто тот был куклой.

Все в ресторане прилипли к окнам. Народ наблюдал, как сын Доры что-то говорит байкерам, время от времени показывая пальцем на припаркованные «харлеи», а те сидят на бордюре, как послушные детишки, слушающие лекцию о правилах дорожного движения.

Наконец отпрыск Доры закончил читать мораль, заправил рубашку, вошел в ресторан и с невозмутимым видом проследовал за свой столик. Он расплатился, оставив Дороти щедрые чаевые, помог матери встать и, взяв ее под руку, повел к двери.

В ресторанчике по-прежнему стояла тишина, нарушаемая лишь громким шипением кофеварки на кухне, напоминавшим торжествующий свист болельщиков на стадионе.

ГЛАВА 48

«Мелинда Барстоу, проживавшая в Булл-Ривер Фолз, погибла 24 июля в результате множественных пулевых ранений. Данная информация была получена от представителей полиции, которые, сочтя произошедшее убийством, ведут расследование. Тело было обнаружено на южном берегу Булл-Ривер, к югу от города, неподалеку от так называемого кладбища индейцев юта, о котором в последнее время идет столько дискуссий. Мелинда занимала должность ассистентки в археологическом исследовательском проекте, осуществлявшемся университетом штата Колорадо в рамках договора с Бюро землепользования. Погибшей было двадцать два года.

Мелинда родилась 27 июля 1994 года в Булл-Ривер Фолз и с отличием окончила старшую школу „Касл Пик“. На момент смерти она училась на последнем курсе университета Колорадо и вернулась в наш город на летние каникулы, чтобы принять участие в исследовательском проекте. Также она занимала должность учителя природоведения на летних курсах при нашей школе. По свидетельству ее руководителя в рамках исследовательского проекта, окружного судебного инспектора Кармен Руз, в дальнейшем Мелинда планировала стать судебным археологом.

Мелинда любила читать, кататься на лыжах и ходить в походы. После окончания бакалавриата она собиралась поступать в магистратуру Университета Вайоминга.

В старших классах Мелинда активно занималась спортом и была капитаном школьной баскетбольной команды, в которой играла центровой. Также она участвовала в выступлениях школьного оркестра, была членом дискуссионного клуба и клуба талантов, где получила награду за выращенного ею кролика. Мелинда была одной из всего двенадцати учащихся старших классов штата Колорадо, отобранных для международного школьного обмена, в рамках которого она посетила английский город Бат, где приняла участие в реставрации тамошних знаменитых руин времен Римской империи.

У Мелинды остались отец Роберт, проживающий в Булл-Ривер Фолз; мать Мэри Бэннон, проживающая в городе Хендерсон, в штате Невада; дедушка Джеймс Артур Барстоу, проживающий в Гленвуд-Спрингс, штат Колорадо; бабушка Мона и дедушка Шон Бэннон, проживающие в Фалмуте, штат Массачусетс, а также многочисленные дяди, тети, племянники и племянницы.

Поминальную службу отслужил преподобный Джимми Огден из первой баптистской церкви. Прощание состоялось в здании школы, и на нем присутствовало около трехсот человек. Похороны пройдут на кладбище „Сансет-Ридж“. Дата похорон будет сообщена особо. Желающие пожертвовать на цветы могут перевести деньги на счет фонда молодежных достижений старшей школы „Касл Пик“ через банк „Касл Пик“».

* * *

Терпеть не могу писать некрологи, и потому мне хотелось побыстрее покончить с этим неприятным делом. Увы, чисто по-человечески следовало наведаться к Бобу Барстоу, показать текст и уточнить, не наляпал ли я каких-нибудь ошибок.

Зайдя в камеру, я опустился на металлическую лавку, располагавшуюся рядом со стальной раковиной и стандартным тюремным унитазом без крышки. Кровать из стекловолокна была прикручена болтами к цементной стене.

Левый глаз Боба Барстоу заплыл. Лицо пересекал продолговатый кровоподтек. Боб постоянно то вынимал руки из карманов, то совал их обратно. Когда он заговорил со мной, рубец на щеке сделался темнее.

– Подтяжки забрали, представляешь? – промолвил он. – Чтоб я не покончил с собой. Да как вообще можно на них повеситься? Это же анекдот.

Боб был по-прежнему одет в грязный костюм пожарного: желтая форменная рубаха изорвана, большая часть пуговиц отсутствует. Шею спереди покрывали царапины.

– Такие уж правила, ничего не поделаешь, – развел руками я.

– Как думаешь, это он ее убил?

– Йерген? Сложно сказать.

– Наверное, меня сегодня по телевизору показывать будут, – вздохнул Барстоу. – Через несколько часов выпускают. Засадили меня сюда, словно я преступник какой, шибко опасный. Сам не знаю, что тогда на меня нашло.

– Если желания нет, ты не обязан ни с кем разговаривать. В том числе и со мной, – промолвил я.

– Я не хочу, чтобы про нее слухи пускали. Мол, мужика хотела увести из семьи. Он ведь женат. Не желаю, чтобы про нее несли всякую херню. Да, они некоторое время встречались. – Уставившись на серый бетонный пол, Боб потер руки, словно он мерз и хотел согреться. – Знаешь, я по телику однажды смотрел… Ну там, в общем, у мужика убили жену. Он засел в аэропорту. Узнал, что убийцу переводят в тюрьму в другом штате, и стал его ждать. Ну и когда полицейские вели его по аэропорту в наручниках, он выскочил откуда ни возьмись и стрельнул преступнику в голову. Убил, короче говоря. Я тогда подумал, мол, все по справедливости. – Боб повернулся ко мне: – Как считаешь, это он ее убил?

– Похоже, полиции очень бы хотелось, чтобы так и было, – ответил я. – Лично я слышал, что он работал на стройке и просто оказался рядом, когда нашли Мелинду.

– Он ей нравился, – вздохнул Барстоу. – Говорила, что, как поступит в магистратуру, он переедет в Вайоминг, чтобы быть с ней. Рассказывала о его жене. Мол, что брак не сложился. Просто пойми меня как отца. Согласись, ужасно не хочется, чтобы твой ребенок оказался в такой ситуации. Жизнь, она и без того штука сложная. Видать, я сорвался. Я даже не помню, как на него накинулся.

– Ты промахнулся. Угодил лопаткой в лобовое, – уточнил я. – Так что считай, вам с Йергеном повезло. Ну, оплатишь стекло, и все тут. Делов-то.

Барстоу повернулся к окну. На шее чуть ниже затылка белела перевязка. Штаны на заднице разошлись по шву.

– Я чуть ему башку не снес.

– Ребята в пожарной службе собрали денег на залог, – сказал я.

– Вот черт. Я и не подозревал. – Барстоу кивнул на окно и, в очередной раз сунув руки в карманы, принялся в них рыться, будто завалявшуюся мелочь искал. – Знаешь, она, когда была маленькая, очень любила играть на лугу, – промолвил он, по-прежнему глядя в окно, – ну, возле старого здания патрульно-постовой службы. А я все смотрел, как она кормит травой лошадей. Она любила сидеть под деревом. Представлять, что она колонистка. Приносила с собой кастрюли, сковородки, ну, типа, ужин готовить. Сценки разыгрывала. Интересно, почему воспоминания всплывают в голове именно тогда, когда от них больнее всего? Ума не приложу, почему башка так работает.

– Время лечит, Боб, – сказал я, прекрасно отдавая себе отчет в том, что это не так.

Я протянул ему черновик некролога. Барстоу пробежал его глазами, кивнул и положил на кровать.

– Полицейские сказали, что разрешат ее похоронить, только когда закончится следствие, – глухо произнес он.

– Что еще ты от них узнал? – спросил я.

– Ну… они задавали обычные вопросы… Сам знаешь, как это бывает… У меня в тот момент башка не работала, вообще ничего не соображал… Рассказал, что знал. Что Мелинда с ним встречалась. Что мы с ней ругались. Я пытался уговорить ее порвать с ним. Кстати… – Барстоу выставил палец. – голосовые сообщения… Полиция хотела их заполучить, но я уже все стер. Звонил какой-то мужчина и предлагал Мелинде встретиться. Причем, я уверен, это был голос не Йергена. Я б его узнал. Когда я рассказал об этом Мелинде, она страшно расстроилась – я очень хорошо это запомнил. А потом она в спешке куда-то помчалась.

– Я слышал, она работала на раскопках, – сказал я.

– Да-да, – покивал Боб. – Индейские погребения. Пропадала там почти всю последнюю неделю. Говорила, что это очень важно.

– Она сообщала тебе какие-нибудь подробности?

– Нет, в тот момент мы уже были с ней на ножах. Практически не разговаривали. Кроме того, меня совершенно не интересовала ее работа… эти дурацкие кости, найденные на стройке.

Некоторое время мы беседовали о лесных пожарах. Боб сказал, что я херово выгляжу, а я согласился. На прощание мы обнялись. Я вышел. За мной громко лязгнула тяжелая металлическая дверь.

– А куда сейчас движется огонь? – крикнул Барстоу, прижав лицо к решетке.

– На город, – отозвался я. – Уже выяснили, кто поджигатель. Достаточно известный смутьян. Переехал к нам в город в прошлом году. Так ненавидел курорт, что аж волосы на жопе дымились. У него в доме нашли оружие, керосин… все стены в каких-то безумных картинах с изображением пламени. Так что ежу понятно, кто устраивал пожары. Осталось теперь только узнать, где он скрывается.

На панихиде на закрытый гроб Мелинды водрузили ее фотографию в траурной рамке. Рядом повесили на стул ее наряд, который она носила, когда состояла в группе поддержки. Играла рок-музыка, но я не узнал ни одной композиции.

В церкви перед всеми вышел Барстоу и попытался сказать несколько слов. Он был одет в плохо подогнанный костюм, отчего казалось, что Боб уменьшился в размерах. Барстоу сумел выдавить из себя несколько фраз, но потом его голос надломился. Мужчина извинился и сел на место, рядом с бывшей женой. Оба старались не касаться друг друга. Супруга выглядела растерянной, но при этом не плакала. С момента нашей последней встречи она располнела. Женщина комкала в руках бумажную салфетку, отрывала от нее кусочки и по одному бросала на пол. Бывшие супруги не перемолвились и словечком, даже не посмотрели друг на друга. Из церкви они уехали порознь.

ГЛАВА 49

Нет слов описать, в какую бездну отчаяния я попал, когда умерла моя жена.

В тот вечер, когда она ушла, я держал ее за руку и вслушивался в шаги медсестер, проходивших мимо дверей палаты хосписа. Мне казалось, что из динамиков под потолком едва слышно звучит какой-то военный марш. И ковролин в фойе, и обстановка в палате создавали иллюзию того, что находишься в каком-то тихом отеле. На стене висели фотографии лодок, тропических пляжей и пустынных пирсов из выбеленных досок.

Кто-то тронул меня за плечо и вежливо спросил, не могу ли я выйти. Я сел в коридоре на диванчик. Из соседней палаты доносились всхлипывания. В кафетерии позвякивали тарелки.

Вернувшись в палату, я обнаружил, что руки у моей жены уже сложены на груди. На тумбочке лежала раскрытая Библия. А еще медсестры сменили подушку, застелили свежее постельное белье, вынесли лишние стулья, убрали лекарства и медицинское оборудование. Куда-то делась большая пластиковая банка с ватными шариками, прежде стоявшая на полке, и розовые губки на палочках, которыми я смачивал жене губы. Вынесли и мусорное ведро, где лежала повязка со следами ее крови.

Рядом с Библией горела синяя свеча, источавшая аромат цветов. Жену причесали, но волосы ее были такими редкими, что я мог разглядеть ее темя. Меня охватило раздражение. Она никогда так не причесывалась. И никогда не спала на спине, положив руки на грудь. Из динамиков в палате полилась церковная музыка. Пели монахи, голоса перекликались друг с другом, словно эхо.

Я поцеловал жену, ощутив солоноватый привкус. Впрочем, в этом не было ее вины. Я принялся мерить шагами палату. В голове царила звенящая пустота. Всякий раз, когда я проходил мимо изножья кровати, огонек оплывшей свечи, стоявшей возле Библии, начинал метаться и трепетать. Я сунул руку под одеяло в чистом накрахмаленном пододеяльнике и коснулся холодных пальцев ног жены, обнаружив, что она еще не успела закоченеть. Я сказал ей, что не хочу никуда уходить. Я сказал ей, что не могу уйти.

Может, все дело в желтоватых отблесках пламени свечи, освещавшей палату, но сейчас она выглядела куда более живой, чем когда болела.

Наверное, от меня ждали, что я буду молиться, но я не молился. Библию оставили открытой на Псалтири, но я и близко не мог к ней подойти. Моя жена никогда не делала такую прическу.

Когда я возвращался домой, весь мир казался мне совсем иным.

Это я ее загнал в могилу. Высосал ее всю до последней капли.

ГЛАВА 50

По дороге домой я остановился посмотреть, как напротив мэрии телевизионщики возятся со спутниковой антенной на грузовичке. Плотники сколачивали помост, чтобы журналисты могли на нем стоять во время репортажей – с него открывался потрясающий вид на горы за их спинами с садящимся солнцем, в лучах которого клубы дыма от пожаров казались какими-то причудливыми золотистыми шарами.

Мэр стоял перед камерой, сунув большие пальцы за подтяжки, и беседовал с журналисткой в черной юбке и на высоких каблуках. Женщина с тревогой поглядывала на склон горы, часть которого была объята пламенем. Мэр с такой экспрессией показывал куда-то в сторону гольф-клуба, что у него выбилась из брюк рубашка. Его можно было понять: суслики снова натворили дел. Зеваки, стоявшие на тротуаре, показывали на мэра пальцами, улыбались и делали селфи на фоне грузовичка телевизионщиков.

Придя домой, я улегся в постель, сложил руки и попытался сосчитать, сколько человек я убил.

Я прекрасно знал, что на каждого убитого приходилась еще как минимум пара человек, которых смерть затронула косвенно. Их страдания тоже на моей совести. Дочери, сыновья, безутешные родители… Это я всех их убил. В моих грезах они стояли задрав головы и показывали на меня, а я парил над ними, как птица, взмахивая руками, а потом улетал – боялся приземлиться, страшась, что меня разорвут на клочки.

С Мейн-стрит донесся шум машин. Я медленно проваливался в знакомую полудрему. Мне казалось, что я левитирую, поднявшись сантиметров на пять над кроватью.

Вскоре у моей кровати уже стоял знакомый рядовой. За все эти годы этот сукин сын ни на день не постарел.

Лицо парнишки, словно веснушки, покрывали капельки грязи, прямые темные волосы слиплись. Рядовой торжествующе улыбался. С винтовки капала вода. Зеленая поплиновая гимнастерка изорвана, в области груди – след от ранения: темное пятно запекшейся крови. Со лба паренька свисал кусок кожи, и он то и дело его поправлял, словно непокорный локон.

– Сержант, – сказал он осипшим, будто бы от крика, голосом. – Ты обосрался. Из-за тебя нас всех убили. И Паппаса, и… в общем, всех. Ну и каково тебе? – Он поморщился, словно лимонного сока хлебнул: – Дристня.

Я проснулся, тяжело дыша. Сердце так и заходилось.

На пол падал свет закатного солнца, отчего мне показалось, что на том месте, где стоял солдат, осталось мокрое пятно. В воздухе стоял глинистый запах мокрой грязи. Я протянул руку и коснулся пола, желая убедиться, что он сух. Я и так прекрасно знал, что он сухой, но мне позарез было нужно в этом убедиться.

А потом до моего плеча легонько дотронулась любимая жена.

– Прости, – промолвила она. – Я думала, ты знаешь, что я здесь. – Она прижалась ко мне под одеялом. – Опять кошмар? Ты на этой неделе был у доктора? Как там его…

За все эти долгие годы я поменял стольких врачей, что она со временем перестала даже пытаться запоминать их имена и фамилии.

Жена легла на спину, натянула одеяло. Я знал, что она сейчас в темноте накручивает себе на палец локон. Потом она подалась ко мне и поцеловала в шею.

– Мне так плохо без тебя, – сказал я.

– Я знаю.

Я словно в знак признательности взял ее за руку. Рука была прохладной и мягкой. От жены исходил запах мыла, словно она только что была в душе.

Я рассказал сон про солдата, про то, как он выглядел, про мокрую винтовку, про то, как с нее капала вода, про ботинки без шнурков, про то, как волосы облепляли его голову, словно он только что снял каску.

– А я вот никогда не запоминаю, что мне снится, – вздохнула она.

– Если сны не повторяются, их легко забыть.

– Ты мне никогда не рассказывал о своих кошмарах. Ни разу за все эти годы.

Я скользнул рукой по одеялу, под которым лежала жена, просто из желания убедиться, что она рядом. Я прекрасно понимал, что это, скорее всего, сон внутри сна. Именно такую версию однажды выдвинул доктор Нгуен. Жена ободряюще прикоснулась ко мне.

За окном завыли койоты. К ним присоединились и другие. Судя по звукам, стая за кем-то гналась сквозь заросли травы.

– Тебе не надоел этот концерт? – спросил я, встал и подошел к окну. – Надо подстрелить хотя бы пару этих засранцев. Представляешь, они уже по центру города ходят.

– Иди ко мне, Стэн.

– Нет, вот ты скажи, может, мне пристрелить хотя бы одного?

– Да не надо, – отозвалась она. – Забудь ты об этих бедолагах. Им ведь тоже как-то жить надо.

Я вернулся и присел на кровать:

– Хочешь начистоту? Ладно, слушай. В одну темную дождливую ночь…

Она хлопнула меня по плечу:

– Я серьезно! Сколько раз мы уже заводили этот разговор? Выкладывай давай! Я жду.

– Мне было девятнадцать, – вздохнул я. – Сейчас я бы ему в отцы сгодился.

– Кому? Солдату из твоих кошмаров?

– Ну да, – кивнул я.

– Пойми, я просто хочу, чтобы тебе стало легче.

– Это мой давнишний знакомый. Самый давнишний, – промолвил я, пораженный собственным открытием.

Она погладила меня по щеке:

– Ну? Чего умолк?

– Да так… задумался… – ответил я. Но желание рассказывать дальше пропало. Я словно начал толкать речь перед толпой незнакомцев.

За окном, как и прежде, выли койоты.

– Может, я все-таки подстрелю хотя бы парочку этих гадов? – попросил я.

– Да забудь ты об этих несчастных койотах, – промолвила жена. – Посмотри, ты весь трясешься. – Она обвила меня руками.

За окном раздался пронзительный визг и наступила тишина. Койоты наконец настигли свою жертву.