Текст книги "Король сусликов"
Автор книги: Гоян Николич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА 30
Я снова случайно задремал за рабочим столом, так и не успев приступить к набору статьи, которую написала Касси. В ней она рассказывала о том, как в старших классах они с Мелиндой принимали участие в школьном спектакле. Я уснул за правкой с синим редакторским карандашом в руке.
Спектакль… Мозг тут же выстроил цепочку ассоциаций и пошел вразнос.
Сусличий театр на горе Беллиэйк ставит спектакли чуть ли не каждые выходные. Представления проходят в гигантской пещере на дальнем краю поселения грызунов. Акустика там просто фантастическая; правда, немного мешают летучие мыши. И капель со сталактитов. А еще там воняет мокрым цементом и какашками сусликов.
Репертуар у театра достаточно пестрый, я бы даже назвал его эклектичным. Как правило, ставят там ровно то же, что старшеклассники в школьных драмкружках. Суслики обожают бродвейские мюзиклы, особенно с названиями, в которых фигурируют восклицательные знаки, вроде «Оклахома!» или «О, Калькутта!». Кстати сказать, сусличья полиция однажды воспрепятствовала постановке последнего из названных шоу, поскольку сюжет предусматривал выступление обнаженных танцовщиц. Лично мне подобная строгость была не очень понятна, поскольку подавляющее большинство сусликов и так ходят в чем мать родила.
Вы спросите, кому вообще пришла в голову идея открыть театр? Тинке! Бурлящая энергией жена Чаза заведует буквально всем – и продажей билетов, и отбором актеров, и руководит художниками по костюмам. Одно время она даже пыталась уговорить Чаза сыграть полубезумного Вилли Ломана в спектакле «Смерть коммивояжера», но король внезапно застеснялся и заявил, что не может строить из себя сумасшедшего перед поданными. Они его, мол, неправильно поймут.
Знаете, что я вам скажу? Эти маленькие грызуны умеют удивлять. Как-то раз меня позвали на премьеру «В ожидании Годо», мрачную, депрессивную бессюжетную пьесу знаменитого ирландца. Ну, она о том, как два унылых типа стоят под деревом, что растет у дороги, по которой, насколько я понимаю, боятся ехать. Всё. Больше ничего в пьесе не происходит. Два мужика стоят под деревом, весь спектакль несут бред пополам с ахинеей и ждут какого-то Годо, который так и не появляется. Ни тебе погонь, ни дуэлей на шпагах, ни внезапных сюжетных поворотов. Ничего. Ну и что это, спрашивается, за пьеса?
Мало того, по ходу действия один главный герой слепнет, а второй немеет. Я никак не мог дождаться окончания спектакля, а когда он наконец завершился, мне хотелось вскрыть себе вены.
Вы не поверите, сколь ошеломляющий успех имела эта постановка. Я сбился со счета от количества выходов актеров на бис. А сколько им надарили цветов! Гомонящая публика пребывала в совершеннейшем восторге, увидев в пьесе вместо отчаяния и безнадеги свет и радость. Чаз сидел рядом со мной, и когда занавес опустился, в его глазах стояли слезы, а мордочка расплывалась в широкой улыбке. Выглядел он так, словно с ним только что с глазу на глаз беседовал сам Господь Бог. Король сусликов все хлопал, хлопал и никак не мог остановиться.
Будучи крайне озадаченным, я спросил его, что он такого нашел в этой дурацкой пьесе.
– Если хочешь поломать голову над сутью вещей, тебе придется запастись аспирином, – ответил Чаз. – Сейчас не понял – потом поймешь.
Я завел речь о театре только потому, что увидел, как в сторону колонии сусликов направляется караван крошечных грузовиков со строительным брусом и фанерой. На мои расспросы ответили, что это материал для декораций – готовится постановка мюзикла «Кошки». Да, вы не ослышались. Суслики будут петь. В костюмах котов и кошек. Вот так да! На это непременно надо взглянуть!
* * *
Пробудившись, я обнаружил, что напускал слюней на блокнот. Глянул на часы и спохватился. Мне предстояло подготовить для газеты еще одну статью.
Речь шла о криминальной сводке. Она неизменно присутствует у меня в каждом выпуске газеты, поскольку… ну, вы же сами прекрасно знаете, народ обожает читать о несчастьях других людей, ради этого печатные издания и покупает. На этот раз вся колонка была посвящена масштабной краже пиломатериалов со стройплощадки горнолыжного курорта «Золотое ущелье». Помимо этого, злоумышленники стырили столько дрелей, ножовок и прочих инструментов, что их хватило бы на строительный гипермаркет.
Я сел за руль и поехал в сторону курорта. Шериф уже перекрыл дорогу из-за пожаров, но мне помогло журналистское удостоверение. Его же я показал заместителю шерифа, когда добрался до места происшествия, огороженного желтой полицейской лентой. Сообщил, что нужно сделать пару кадров для газеты, и меня без лишних вопросов пропустили. Занятно, но полицейские никогда не смотрят, что именно написано в удостоверении. С тем же успехом я мог предъявить и свой читательский билет из библиотеки.
Надо мной возвышались остовы стен. Недоделанный пол первого этажа был завален кедровыми брусьями исполинских размеров – им предстояло пойти на перекрытия. Рядом с гигантским очагом, который словно попал сюда из «Гражданина Кейна», громоздились камни, доставленные сюда с реки, и мешки с известкой.
В самом центре залы к поднебесью сквозь недостроенную крышу вздымался высоченный флагшток с развевающимся знаменем США, словно на дворе стоял 1812 год и мы только что отбили этот край у англичан.
Внезапно я услышал знакомые скребущиеся звуки. Вдоль всего периметра здания стояли согбенные суслики, совсем как свиньи у корыта. Меня они будто не замечали. Зверьки деловито грызли деревянные несущие колонны, причем занимались они этим, судя по плачевному состоянию колонн, достаточно давно. Я хлопнул в ладоши. Часть сусликов повернулась, с раздражением посмотрела на меня, после чего снова принялась за работу.
– Эй! Вы что творите?! – крикнул я.
На этот раз суслики разозлились. Они долго пищали и махали лапами, общаясь между собой, затем с удвоенной энергией взялись за старое.
Я уже знал, что, когда суслики с энтузиазмом берутся за дело, ничего хорошего ждать не приходится.
Подул ветер, потянуло гарью.
Гостиница словно застонала. Недостроенный остов крыши начал покачиваться. Снова раздались скребущие звуки. Еще одна бригада грызунов принялась рыть подкоп под незаконченный очаг.
– Эй! – крикнул я снова.
Когда суслики у очага оглянулись, я узнал нескольких грызунов из колонии Чаза – опознал их по камуфляжным штанам и солнечным очкам. Суслики просто обожали солнечные очки.
Некоторые суслики выглядели иначе – дикие, нецивилизованные, – именно таких я видел, когда выезжал с ранчо Доры Маккой.
Суслики Чаза передавали друг другу маленькие кирпичики, напоминавшие формовочную глину. Они складывали их в ниши, которые только что выгрызли. Я окрикнул зверьков и двинулся к ним. Замахал руками. Грызуны кинулись врассыпную.
Я опустился на колени и поднял кусочек взрывчатки С-4. Я знал, что без детонатора она не взорвется.
Я выковырял столько взрывчатки, сколько смог, но всю убрать был просто не в состоянии. Часть ее мохнатые бестии прилепили к потолочным стропилам, и теперь она напоминала крошечные ласточкины гнезда. Подумать только, как высоко могут забраться суслики.
Я поспешил прочь, понимая, что нужно как можно скорее повидаться с Чазом и поделиться своими соображениями по поводу его затеи. Он зашел слишком далеко.
ГЛАВА 31
У сусликов на самом деле нет имен. Чаз объяснил мне, что у каждого из них свой неповторимый запах и потому в именах нет надобности. Лично Чаз ни разу не обращался ко мне по имени, хотя при обращении часто звал меня то дубиной, то просто «Эй, ты», то здоровяком, то газетчиком, то усатым мудаком, ну и еще кучей других, куда менее приличных прозвищ. Если завязать Чазу глаза, подвесить на суку вверх ногами, несколько раз крутануть вокруг оси, то и тогда он за полста метров почует своего троюродного брата и запросто скажет, что именно вы ели на ужин.
Королю сусликов плевать, и я могу его звать то ворчуном, то воришкой, то наркошей, и все же он признает, что больше всего свыкся с именем Чаз. Оно ему нужно при покупке всякой ненужной дребедени в телемагазине. Кредитная карточка, которой он пользуется, оформлена на имя Чаза фон Крызуноффа.
Итак, мне очень хотелось потолковать с Чазом о взрывчатке в гостинице при лыжном курорте. Однако вместо него я натолкнулся на суслика, с которым прежде общался всего раз. Это был Чингиз, начальник генштаба Сусличьей народной армии (СНА).
Чингиз расположился у главного входа в колонию сусликов и разглядывал карту, которую расстелил перед собой на земле. Возле него стояло два телохранителя в форме. Заметив, что я направляюсь к ним, они настороженно на меня уставились и вскинули свои крошечные калашниковы. Оружие они опустили только после того, как Чингиз небрежно махнул лапой, давая знак отойти.
Чингиз приходился Чазу дальним родственником со стороны матери. Жизнь его изрядно потрепала, но в этом нет ничего удивительного, если принять во внимание должность, которую он сейчас занимал. Начальник генштаба хромал, а его тело было покрыто разномастными рубцами и шрамами, красноречиво свидетельствовавшими о более чем насыщенном прошлом их обладателя. В каком-то роде Чингиз – настоящая легенда.
Точно также, как и Чаз, Чингиз отказывался отвечать на вопрос, сколько ему лет. Максимум, чего я от него добился, так это признания, что он тоже находился в Аламогордо во время испытания первой атомной бомбы. Сказав об этом, Чингиз подмигнул мне, будто намекая на плутоний-239, благодаря которому горстка сусликов приобрела сверхъестественные способности.
Весил он почти два с половиной килограмма и со стороны напоминал жирного сурка. Ростом Чингиз значительно превосходил любого из сородичей. На голове он носил крапчатую бандану. Глаз у начштаба имелся только один, но смотрел он очень выразительно. Второй глаз Чингизу выбили клюшкой в гольф-клубе «Золотое ущелье» во время налета на декоративный пруд с рыбками. Произошел незапланированный пуск ракеты «хеллфайр», в результате которого погибли четыреста семьдесят пять японских карпов, а Чингиз оказался вынужден посадить вертолет «черный ястреб» прямо на буфетную стойку.
Я своими глазами видел, как Чингиз болтался на тросе, свисавшем с парящего вертолета, держа в свободной лапе пулемет М-60, а в зубах – пулеметную ленту. Чингиз был суров и немногословен, но быстро срывался на крик, если с ним заговаривали о компьютерных технологиях или телефонах. Он предпочитал калашников, а М-16 презирал, называя ее ненадежной пукалкой и винтовкой для всякой бестолочи.
Чингиз также занимал должность начальника личной охраны Чаза, в состав которой входила дюжина сусликов жутковатого вида, с татуировками на шеях и кольцах на мизинцах, из-за которых телохранители напоминали советских агентов КГБ. Помимо всего прочего, в обязанности Чингиза входило сопровождение Чаза в ходе всех особых миссий. Чингиз коллекционировал фотографии прусских фельдмаршалов, жал от груди в три раза больше своего веса, никогда не был женат, но, несмотря на это, уверял, что у него двадцать шесть детей – в принципе, такое у сусликов не то чтобы редкость. Они не развратные, но очень любвеобильные и ничего не могут с собой поделать.
В свободное время, когда Чингиз не спускался по тросу вдоль отвесного склона горы и не закидывал гранатами наряженных в шорты пастельно-голубого цвета игроков в гольф, он обожал рассекать по ночам на своем «харлей-дэвидсоне» по пустой парковке у гипермаркета в Булл-Ривер Фолз.
Чингиз оторвался от карты и посмотрел на меня.
– Где начальник? – строго спросил я.
Жирный суслик вытер лапы о черные штаны с многочисленными карманами и кивнул в сторону гор:
– Проходит ежемесячный курс тренировок в пещерах.
– И над чем он работает? Как половчее убить и покалечить невинных людей на стройке?
– Тебе-то что за дело? – Чингиз упер руки в бока. Бедер у сусликов практически нет, и потому брюки с них вечно сползают. Мне подумалось, что надо при случае рассказать грызунам о существовании подтяжек.
Я пояснил начальнику штаба, что одно дело стрелять пульками размером с горох, от которых никому нет вреда, а другое дело минировать здание, подрыв которого может привести к его обрушению.
– Есть и другие способы заявить о себе, – сказал я.
– Вот ты и заяви. Знаешь, сколько наших гибнет за год на дорогах под колесами машин?
– Я же сто раз объяснял вам, как правильно переходить улицу. Сколько раз еще повторить, что сначала надо посмотреть налево, а потом направо? Вы же ничего не хотите слушать. И не переводи разговор на другую тему. Когда начальник вернется?
– Завтра, – ответил Чингиз. – Должны подвезти ценный груз. Приборы ночного видения.
– И у кого, позволь спросить, вы их сперли?
Чингиз выхватил пистолет и навел его на мое колено:
– Неохота мне что-то больше с тобой разговаривать.
– Угу… – кивнул я. – Жаль, что ты не можешь позвонить начальнику по телефону.
Шерсть у Чингиза тут же встала дыбом. Он принялся разоряться о том, сколько зла в себе несут телефоны. Затем вояка начал объяснять, что человеческий мир роботизирован и автоматизирован до такой степени, что вскоре наши мозги за ненадобностью превратятся в кашу и мы окончательно утратим способность самостоятельно мыслить и принимать решения.
На это я возразил, что когда-то все было иначе, на что Чингиз с неподдельной печалью в голосе произнес:
– Да, я слышал. Когда-то вы были почти что людьми…
Затем Чингиз на удивление спокойно сказал, что самый короткий путь всегда кажется наиболее правильным, что мы, люди, с таким трудом обрели способность мыслить здраво, но в итоге променяли ее на скорость и практичность, а они на самом деле лишь приманка. Закончил Чингиз печальным пророчеством, что человечество плохо кончит.
– Никогда не мог вас понять, – качая головой, промолвил он, засовывая за пояс «беретту» калибра девять миллиметров. – Вы ведь так долго живете! Так отчего же у вас жизнь такая паскудная?
Чингиз снова тяжело вздохнул, обильно облегчился, окружив меня целой кучей какашек, после чего скрылся в норе.
ГЛАВА 32
Закончив все дела в фотолаборатории и сверстав страницу с объявлениями, я налил себе выпить и выключил в доме свет, решив посидеть в темноте.
Щелчки расплавленного свинца в линотипе напоминали мне выстрелы. Я любовался отсветами на потолке.
Мне вспомнилось, как когда-то, целую вечность назад, плыл пороховой дым над рисовым полем. Как пули вспахивали ту самую тропу, по которой я приказал идти своим ребятам. Под аккомпанемент доносившихся до меня криков я упал ничком и пополз к деревьям.
Силуэты бойцов дергались и падали в высокую траву. Наш пулеметчик неуклюже принялся ставить трехногую сошку под М-60. Ему мешала пулеметная лента на сто патронов. Стоило солдату присесть, чтобы прицелиться и открыть огонь, в воду, покрывавшую рисовое поле, в нескольких метрах от него плюхнулась мина. Несколько мгновений, а затем – взрыв, взметнувший в небо куски земли и бурые брызги. Когда грязь осела, я увидел лишь армейскую флягу на четыре литра рядом с искореженным пулеметом, а от самого солдата ничего не осталось. Я выстрелил пару раз наугад. Целиться было не в кого.
Еще звуки винтовочных выстрелов. Я заметил, как упали трое бойцов, которые все еще продолжали по неведомой мне причине стоять под огнем на тропе. С крыши дома сорвалась стая птиц пестрой, тропической расцветки. Они пролетели над умирающими, надсадно крича, будто бы проклиная нас за то, что мы осмелились потревожить их покой.
Потом я увидел, как еще один солдат схватился за каску. Внезапно, будто в замедленной съемке, его рука и голова отделились от туловища. Тело еще некоторое время продолжало стоять, словно не зная, что делать, а потом повалилось на землю и задергалось, пока остатки жизни не покинули его. В рюкзаке убитого сработала дымовая граната. Из щелей повалил дым, сгустившийся в облако, которое завесой поплыло в мою сторону.
Шум стоял оглушительный, безумный. Длился он недолго, но мне тогда казалось, что его никому не под силу унять и он будет длиться вечно. Свистящие в воздухе куски веток и грязи, поднятой разрывами, были словно живые. Время сжалось. Грохот представлялся неким гигантским живым организмом, собирающимся с силами, чтобы погубить не кого-нибудь, а именно меня.
За деревьями снова замелькали вспышки выстрелов. Я встал в полный рост. Из-за дыма в меня не попали. Я наплевал на все, чему нас учили, и слишком сильно оторвался от отряда. Мой непростительный проступок спас мне жизнь.
Я опустился на корточки и, держа перед собой винтовку, поковылял к высоким зарослям травы.
В нескольких метрах от меня радист Паппас прыгал на одной ноге. От его голени валил дым. Что-то тряхнуло кусты позади него, и радиста накрыло шрапнелью. Паппас взмыл в воздух, размахивая руками, будто подпрыгнул на батуте.
Семья Паппаса держала ресторанчик в Чикаго на Холстед-стрит. Сам Паппас был невысокого роста и имел кожу оливкового цвета. Он обожал травить совершенно несмешные греческие анекдоты.
Пока Паппас находился в воздухе, его бедро окутало нечто вроде облачка дыма и одна из ног отделилась от тела. Из обрубка брызнула струя алой артериальной крови, а оторванная конечность, несколько раз кувыркнувшись, упала на землю. На ней все еще оставался расшнурованный ботинок.
Много лет спустя, сидя в своем убогом домишке и держа в руке прохладный бокал с виски, я всякий раз изводил себя вопросом: как это шнурок смог сам собой развязаться и выскользнуть из ботинка?
Я сделал глоток. Прикинул траекторию разлета смертоносной начинки мины «клеймор». Может, тут и кроется загадка со шнурком бедняги Паппаса?
Еще глоток. Погано, когда пули превращают тебя в решето. Что может быть хуже? Лишь одно. Сожалеть о том, что этого не случилось.
Зачем? Зачем я приказал ребятам пойти по этой опасной тропе?
Дристня.
Я подполз к осиротевшей ноге Паппаса, встал на колени и дотронулся до нее рукой. Нога все еще была теплой. От нее тянуло консервами, смазкой для винтовки, инсектицидом и кислым запахом немытого солдатского тела. Мы все слишком долго носили форму, не снимая. Из-за проклятого тропического климата она была вечно влажной.
Из оторванной ноги торчал обломок кости. Она показалась мне на удивление белоснежной по контрасту с грязной тканью зеленых армейских штанов. Нога чуть дернулась, и из кармана выпало несколько вьетнамских монет и перочинный нож. Еще в кармане лежала записная книжка. А кроме того, ламинированная карточка со списком радиочастот, написанным карандашом. Вот это уже было серьезным нарушением устава: если бы Паппаса поймали с такой карточкой, его бы ожидали серьезные неприятности. Я спрятал карточку в карман гимнастерки. Еще у Паппаса оказались с собой три дымовые гранаты, сигнальный огонь, карта и короткое мачете. Я сунул карту в карман, а мачете в ножнах заткнул за ремень.
Позади кто-то вылез из курящейся травы и заорал:
– Давай! Давай! Давай!
Рядовой, то ли с итальянской, то ли с ирландской фамилией – не помню, хлопнул меня по голове и показал на тропу. Мы бросились бежать, слыша, как сквозь ветви деревьев несется к земле очередная мина. Свистели пули.
В какой-то момент я остановился и обернулся. Рядовой жевал жвачку – я увидел, как он гоняет розовый комочек языком. Солдат приблизил свое лицо к моему, схватил меня за плечи и заорал:
– Сержант, что нам делать?
Он прижал одну ладонь к уху, будто звонил кому-то по телефону.
Затем ткнул пальцем назад, показав на то, чти осталось от Паппаса.
Паппас, Паппас… Он обожал нести всякую херню о древнегреческих сказителях, о Гомере, о Троянской войне. Он знал буквально все о Елене, Электре, Агамемноне и Клитемнестре и говорил о них, словно о любимых героях мыльной оперы. Однажды, напившись за карточной игрой в блиндаже, он пытался пересказать нам шутки из комедий Аристофана, но мы не понимали, в чем в них соль. Всякий раз, когда Паппас видел какую-нибудь красотку, он называл ее Афродитой. Паппас запросто мог процитировать надгробную речь Перикла, которую тот произнес в память о погибших афинянах после первого года Пелопоннесской войны со Спартой. Он пришел в восторг, когда его определили в роту «дельта», ведь дельта – это четвертая буква греческого алфавита. Четвертая рота четвертой пехотной дивизии армии США, у которой на эмблеме четырехлистный клевер. Везение просто гарантировано!
– Прикрой меня, – сказал рядовой.
– Что? – переспросил я.
– При-крой. Ме-ня. – На этот раз парень чеканил слоги, словно разговаривал с идиотом.
– Что?
– Боже, сержант, мать твою, ты оглох? Ранили?
– Нет, – ответил я.
– Что?
Несмотря на то, что со времен событий на той тропе прошла уйма лет и я прекрасно понимал, что сижу в кресле у себя дома, мне показалось, что меня подстрелили. Не открывая глаз, я коснулся влажной ткани рубашки и обнаружил, что опрокинул на себя бокал с виски.
Я с трудом встал, отправился на кухню, поставил бокал в раковину и включил маленький телевизор на полочке под шкафом.
Я вздрогнул от неожиданности: раздалась бравурная музыка, анонсирующая очередной репортаж Си-эн-эн из Ирака. Над головой репортера, находящегося в пустыне за десять тысяч километров от меня, вспыхнул логотип телекомпании и надпись светящимися буквами «БАГДАД». Камера отъехала в сторону и выхватила крупным планом гладковыбритого солдата, склонившегося над ноутбуком. Он как ни в чем не бывало писал по электронной почте письмо родным. Солдат щеголял в чистенькой, накрахмаленной камуфляжной форме песочного цвета, а его воротничок трепал ветер от настольного вентилятора. Пальцы так и порхали над клавиатурой.
Дристня.
