Текст книги "Король сусликов"
Автор книги: Гоян Николич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА 41
Я неоднократно обещал Чазу когда-нибудь взять его с собой в поездку, в вящей надежде, что он об этом забудет. Увы, память у суслика была совсем как у четырехлетнего ребенка: с одной стороны, прекрасной, а с другой – на редкость избирательной.
В один чудесный день его величество снова принялся изводить меня просьбами свозить его в новую колонию, что он основал в Канаде, но я наотрез отказался. «Никаких таможен и пограничных переходов», – сказал я. Мол, если хочешь, я отправлю экспресс-почтой столько колонистов, сколько скажешь, но провозить на машине вооруженных грызунов контрабандой через американскую границу и разбираться с таможенниками – уволь. Крошечные калашниковы наверняка привлекут внимание пограничников.
Тогда Чаз стал уламывать меня отвезти его в федеральное исправительное учреждение в округе Джефферсон, к югу от Денвера. Рядом с тюрьмой одна из научных организаций исследовала поведение сусликов, колония которых располагалась на поле площадью сорок пять гектаров, аккурат через дорогу от огромного гипермаркета. Суслики, как известно, обожают красть всякую всячину из больших магазинов, а потом очень толково ее прячут. Чаз заявил, что хочет привлечь этих сусликов на свою сторону и обучить их высшему пилотажу в сфере магазинных краж.
Чаз мне лгал. Как обычно.
Я знал, зачем ему туда на самом деле понадобилось. Он хотел проникнуть в исправительное учреждение, входящее в список пяти лучших тюрем по рейтингу «Форбс», и получить автограф самого известного заключенного этого заведения – прославленного парикмахера-стилиста, занимавшего в прошлом должность губернатора штата Иллинойс.
Чаз, у которого в кабинете как раз висела фотография этого губернатора, вообще внимательно следил за политической жизнью людей. Однажды он спросил меня, обладают ли наши президенты сверхъестественными силами, как, например, он, Чаз, и его родня.
На это я ответил, что многие наши политики и вправду считают, что обладают, и в итоге оказываются за решеткой.
– То есть у них нет сверхъестественных способностей? – уточнил Чаз.
– Они подчас сверхъестественные говнюки, но сразу этого не разобрать, – вздохнул я. – Во всем остальном они совсем как обычные люди.
Затем его величество возжелал попасть в Форт-Мид, что в штате Мериленд, – прямо в штаб-квартиру Агентства национальной безопасности. Отмахать на машине почти три тысячи километров в обществе болтливого суслика? Ну уж нет.
Просьбы сыпались как из пулемета: «Я всю жизнь мечтал посетить национальный музей криптографии»; «У меня есть двоюродный брат в Балтиморе. Его удерживают там насильно, как домашнюю зверушку. Я хочу его освободить»; «Я непременно должен хоть одним глазком взглянуть на Плимутский камень[18]18
Плимутский камень – гранитный валун, возле которого с корабля «Мэйфлауэр» высадились пилигримы, позднее основавшие одну из первых британских колоний в Северной Америке.
[Закрыть]. Мой дальний предок плыл зайцем на „Мэйфлауэре“. Желаю посетить его могилу». На это я ответил, что в Британии суслики не водятся.
Ну и так далее. Опять же, Чаз постоянно мне врал.
Недавно его потрясли до глубины души откровения одного агента ЦРУ, признавшего, что правительство США на протяжении многих лет прослушивало наши телефонные звонки, читало письма, отправленные по электронной почте, и отслеживало болтовню в соцсетях.
Я прекрасно понимал, что король сусликов, сам будучи изрядным интриганом, при всем своем скептическом отношении к интернету и компьютерам, немедленно принялся размышлять, как провернуть подобное у себя в колонии.
Я объяснил, что правительство США не в состоянии толком сделать так, чтобы их официальный сайт работал без сбоев. И как, спрашивается, оно будет читать каждый день по семьдесят миллионов электронных писем, не говоря уже о том, чтобы извлечь из них хотя бы крупицу смысла?
Я сказал его мохнатому величеству даже и не помышлять о столь дальних поездках. Тем временем Чаз, полагая, что люди вскоре разочаруются в интернете и поймут, насколько он ненадежен и опасен, передал мне весьма внушительную сумму, попросив вложить ее в компании, производящие пишущие машинки и карандаши. Чаз пребывал в уверенности, что вскоре люди снова вернутся к ним.
– Когда вы в конце концов погубите свой мир, человек с коробкой карандашей и пишущей машинкой будет обладать невероятной властью, – пророчествовал Чаз.
А еще Чаз недавно прикупил в Техасе ферму по разведению почтовых голубей. Он был глубоко убежден, что именно почтовые голуби с записками, свернутыми в трубочки и привязанными к лапам, придут на смену интернету во время следующей революции в области глобальной массовой коммуникации.
Поскольку король сусликов без конца мне докучал просьбами свозить его в какое-нибудь путешествие, я решил снова сгонять с ним в больницу для ветеранов – мне как раз настала пора снова туда наведаться. Нужно было, во-первых, обновить рецепты, а во-вторых, показаться медсестре, обожавшей сыпать непонятными медицинскими терминами. Не исключено, что ей снова хотелось посмотреть на изображение моего мозга на экране.
– И что мне надеть? – спросил Чаз.
– Что-нибудь самое обычное.
Чаз скрылся и вернулся в джинсовой безрукавке. На его спине темнела надпись готическим шрифтом: «Дананг-1970, 4-я пехотная дивизия». Шерстка на голове была собрана в узел. Правое предплечье Чаз выбрил, и на нем красовалась временная татуировка: взрывающаяся граната на фоне красного, как на валентинке, сердца.
Предупредив Чаза о том, что нам придется проходить через контроль безопасности, я убедился, что он не взял с собой никаких металлических предметов, после чего спрятал его величество в спортивную сумку, отправив туда же небольшую упаковку всякой свежей зелени.
Поездка по горной автостраде 1-70 проходила самым обычным образом, покуда мы не доехали до тоннеля имени Эйзенхауэра, располагающегося на высоте почти три с половиной километра над уровнем моря.
Чаз, который и сам настоящий дока в рытье тоннелей, пришел в неописуемый восторг. Ему было совершенно непостижимо, как можно было пробить такой длинный проход сквозь скальную породу. Он голосил и скакал на приборной панели, потом спрыгнул с нее и навалил от избытка чувств огромную кучу.
Не знаю, может, на него подействовала смена высоты, но все же, думаю, сказалось возбуждение от осознания того, что он вот-вот увидит по-настоящему большой город. Какашки из Чаза вылетали со скоростью автоматной очереди.
В результате всю дорогу до Денвера пришлось ехать с открытыми окнами.
А я все думал, не совершил ли я ошибку, взяв в столицу штата суслика со сверхъестественными способностями.
Когда мы оказались в больнице, Чаз, в целом, вел себя вполне пристойно, ну разве что, когда мы проходили через столовую, выпрыгнул из сумки и стащил пакетик арахиса в меду с подноса какого-то чувака в военном кепи времен Второй мировой – такие как раз носили солдаты во время битвы за Иводзиму.
Когда я решил срезать через отделение отоларингологии, Чаз обратился ко мне с просьбой. Ему захотелось, чтобы я присел напротив телевизора в комнате ожидания – как раз крутили повтор его любимого сериала «Дни нашей жизни», того самого, где одна из героинь одержима демоном, наделяющим ее сверхспособностями: она могла летать и стрелять лазерными лучами из глаз.
Потом в весьма соблазнительной сцене красавец-священник изгоняет из нее демона прямо на церковном алтаре, спасает ее измученную душу, а заодно и сюжет, который развивается дальше.
Когда я сказал, что у нас нет времени смотреть телевизор, его величество устроил сцену, принявшись орать и биться у меня в спортивной сумке, угрожая, что сейчас возьмет и уменьшит в больнице всех до единого. Впрочем, поскольку мы находились в комнате ожидания отделения отоларингологии, часть больных нас просто не слышала, а часть так чихала и кашляла от различных аллергий, что им было не до нас.
Я добрался до пункта назначения – пятого этажа с полом, крытым линолеумом серого цвета, фотографиями с изображениями французских кафе на стенах и охранником, дремлющим у лифта, – прошел в комнату ожидания и сел рядом с нервным исполином с гладко выбритой головой и кустистой бородой. На нем чернела кожаная жилетка, на которой сзади красно-бело-синими нитками было вышито: «Виньлонг, Вьетнам».
– Пасхальное наступление?[19]19
Пасхальное наступление – одна из крупнейших наступательных операций Вьетнамской войны.
[Закрыть] – спросил я, так же, как и он, уставившись на стену с картой, на которой разноцветными булавками были отмечены все больницы для ветеранов в нашей стране.
– Ага. Семьдесят второго, – пророкотал гигант.
– Помню такое, – кивнул я.
Он развернулся ко мне всем корпусом, и мы обменялись рукопожатиями. На его исполинском предплечье скалила зубы вытатуированная змея, оплетавшая флаг США. Великан представился. Его звали то ли Буч, то ли Барт – не помню, но друзья в обществе ветеранов дали ему кличку Бигфут, ну, он, типа, здоровый, как снежный человек.
Рукопожатие у него оказалось на редкость крепким. Я не опускал взгляд на его руку – по ощущениям и так было понятно, что большая часть пальцев на ней отсутствует, но у меня возникло ощущение, что исполину совершенно плевать, обратил я на это внимание или нет.
Практически всякий раз, наведываясь в больницу, я сталкиваюсь там с очередным незнакомцем, с которым мы толкуем о временах, когда хлебнули лиха, будучи безнадежно юными и глупыми.
На этот раз великан с жутковатой татуировкой затянул длинный монолог о тропической жаре, мощности автоматической винтовки «браунинг» и безумии инженеров-конструкторов, допустивших столько косяков при проектировании М-16.
– Взять, к примеру, эту сраную чеку над рукоятью, – промолвил он. – Я вот что спросить хочу: какой мудак такое придумал?
Потом мы повспоминали, какой волшебный эффект имели на наши желудки таблетки мефлохина от малярии. Мы их принимали, сперва отведав консервированной лазаньи и венских сосисок из сухпайка, запивая компотом из сухой смеси, разведенной теплой дождевой водой.
Усмехаясь, мы поязвили о том, как нам сбивали ваннами со льдом температуру под сорок, когда нас колотило от малярийной лихорадки.
– В армии цацкаться не принято, – сказал я.
– Это ты точно подметил, братуха, – согласился Бигфут.
Ту часть лица, что не скрывала борода, покрывали жуткие шрамы. Я узнал плохо залеченный след от ожога фосфором. Кожа на щеке под здоровым глазом провисала глубокими складками и была белой, словно воск. Слепой глаз был затянут бельмом и не двигался, когда великан улыбался, отчего улыбка получалась кривой и какой-то неискренней. В ледяном свете больничных люминесцентных ламп его лицо казалось жутковатой маской, которая излучала сияние, оставленное в напоминание о себе оружием, обезобразившим моего собеседника.
Бигфут показал на черно-белую фотографию на стене. С нее на нас обольстительно смотрела красотка, поднесшая к губам чашечку кофе. Она сидела за столиком уличного кафе под зонтом, с которого падали капли дождя.
– Помнишь старую французскую церковь в Сайгоне? – спросил меня Бигфут.
– Рядом с главпочтамтом, – ответил я, – собор.
– Ага, – кивнул великан и с тоской промолвил: – На Новый год рядом с собором выставляли здоровенные горшки с желтыми цветами. На площади. Там вечно толпился народ. Интересно, сейчас так же? Что это?
Я услышал звук открывающейся молнии. Король сусликов принялся громко напевать мелодию «I Got the Same Old Blues» группы Lynyrd Skynyrd. Я затолкал сумку подальше под стул, понадеявшись, что Чаз уймется и ляжет покемарить. Впрочем, зачем себя обманывать? Он же объелся орешками в меду и ни за что не уснет. При высоком уровне глюкозы в крови суслики превращаются в самых непредсказуемых тварей на земле.
Бигфут, каждая из ног которого была диаметром с мое туловище, навострив уши, поглядел по сторонам и произнес на удивление нежным, ласковым голосом, причем на октаву выше, чем ожидаешь от мужчины таких габаритов:
– Хорошая песня. Мне нравится.
Я осел в кресле и застонал.
– Одна из моих любимых, – добавил гигант.
Вооруженный охранник, дремавший на стульчике у лифта, проснулся и посмотрел в мою сторону.
Я опустил взгляд. Чаз по-прежнему ерзал в сумке. Он высунул наружу мохнатую лапу и помахал.
– Мне нужно в туалет, – донесся до меня голос короля сусликов. Он произнес это шепотом. Вежливость его величества произвела на меня впечатление.
Надо придумать, что говорить, если Чаз сбежит. О чем я только думал, когда решил взять его с собой? Мне вспомнилась табличка на входе в больницу: «С оружием и животными вход воспрещен».
Мой новоявленный приятель-исполин все никак не мог заткнуться. Он говорил громким бодрым голосом, но, несмотря на это, в комнате ожидания на него никто не обращал внимания.
Я вежливо слушал Бигфута. Здоровяк монотонным голосом, словно пономарь на молитве, принялся перечислять названия лекарств, которые ему прописывали все эти долгие годы.
– Теперь они мне дают какие-то новые таблетки. Синенькие такие, красивые, – подытожил он.
Тем временем Чаз в спортивной сумке принялся распевать хит шведской группы ABBA «Take а Chance on Me».
Практически в тот же самый момент меня пригласили в кабинет, и я, шаркая, отправился на встречу с медсестрой Рэтчед.
Покончив со всеми делами и вернувшись в комнату ожидания, я обнаружил, что Чаз как ни в чем не бывало сидит на моей сумке и вместе со всеми пациентами, не отрываясь, смотрит на телеэкран. По кабельному телевидению как раз крутили документальный сериал «Монстры внутри меня». Серия называлась «Меня пожирают личинки». Я быстренько сунул его величество в сумку, застегнул ее и повернулся к Бигфуту:
– Слушай, я сейчас тебе все объясню.
Великан провел двупалой ладонью по гладко-выбритой голове и улыбнулся, после чего посмотрел на мою сумку, в которой Чаз снова закатил истерику.
– Не боись, – сказал исполин. – Тут всем насрать. Только знаешь, что я тебе скажу?
– Что? – спросил я, кинув взгляд на охранника, который, судя по его виду, спал как убитый.
– Ты вот что передай своему корешку, – Бигфут показал на лапку Чаза, торчавшую из сумки. – Скажи ему, что в Дананге сражалась Девятая дивизия. Девятая, а не Четвертая. Пусть подправит надпись на своей сраной безрукавке, если собирается ее и дальше носить.
ГЛАВА 42
Возвращаясь домой, я слушал по радио новости про войну. Чаза сморило, и он, попердывая, спал беспробудным сном на заднем сиденье.
Я увеличил громкость. Пумc! Пумc! Словно пробки из бутылок шампанского, вылетали мины из минометов. Где-то в отдалении слышались крики солдат. Всякий раз, когда я наведываюсь в больницу для ветеранов и вижу калек в инвалидных креслах, неизбежно возвращаюсь в своих мыслях к Вьетнаму.
Побеги на стенах особняка французской плантации много лет назад напомнили мне увитые плющом ограждения на стадионе «Ригли-филд» в Чикаго.
– Эй, сержант, ты меня слышишь? – заорал мне рядовой в тот день, когда мой отряд угодил в засаду. – Мне надо, чтобы ты меня прикрыл, когда я рвану за рацией к Паппасу. Надо связаться со штабом.
А у меня голова была занята совсем другим. Бейсболом. Бита бьет по мячу, и он летит, вращаясь в воздухе.
Я лежал в траве, глядел на трупы двух моих ребят, упавших ничком в бурую жижу рисового поля, и думал: «„Чикаго Кабс“, игра шестьдесят второго года. В составе команды Бенкс, Олтмен, Билли Уильямс. Еще левша Эшберн. Циммерман, который толком никогда не умел бегать. Листья плюща, окутывающие ограждение, подрагивают на летнем пахнущем рыбой теплом ветерке, который порывами задувает с озера Мичиган. Билеты на матч стоят два с полтиной, но можно посмотреть и бесплатно, если знаешь про дыру в заборе на Вейвленд-авеню».
Рядовой косо посмотрел на меня:
– Какого хера мы вообще пошли этой дорогой? Сержант, ты меня слышишь? На хера ты велел нам идти этим маршрутом?
Я посмотрел на тело Паппаса. Над плечом трупа покачивалась антенна рации. Паппас ведь был совсем рядом – рукой подать. Я мог бы наложить жгут или хотя бы вколоть в задницу дозу морфия, чтобы облегчить боль перед смертью.
За домом на плантации стали рваться мины. От разрывов раздувались истлевшие занавески на окнах. С грохотом рухнула крыша. Повалил дым.
А я свернулся калачиком в траве и все вспоминал, как Ричи Эшберн взмахнул битой и белый мяч полетел-полетел, а потом врезался в ограждение и застрял в побегах плюща.
– Эй, сержант! – заорал солдат. – Ты меня вообще слышишь? Сержант!
Голос парня надрывался у меня в голове.
Рядовой прыгал передо мной на месте, словно сгорающий от нетерпения ребенок. Время от времени он даже притоптывал ногой. Солдат ткнул рукой в сторону рации:
– Нам надо выяснить, работает она или нет. Слышь, сержант! Прикрой меня. Надо связаться со штабом, скорректировать огонь. Ты же видишь, они стреляют мимо. Бьют за километр отсюда, а то и больше. Если мы с ними не свяжемся, нам конец. Мы трупы. Трупы, мать твою, понял? Прикрой меня, ради бога, мать твою так!
– Они сами разберутся, – ответил я на удивление спокойным голосом, словно в трансе.
Солдат уставился на меня как на сумасшедшего.
Он говорил что-то еще, но в грохоте обстрела я ничего не слышал. Только видел, как шевелятся губы и как отплясывает жевательная резинка меж его зубов. Артиллерийские снаряды калибра сто пять миллиметров разрывались все ближе.
– Прикрой меня, – в который раз повторил рядовой.
– Нам лучше оставаться на месте, – ответил я ему на ухо.
Помню детскую мольбу в своем голосе, помню, как смиренно он звучал.
– Ты что, ебанулся? У тебя же нашивки. Давай! Приказывай!
Парень все гонял во рту жвачку. «Ригли» вроде бы. «Джуси фрут».
А потом он сказал:
– Дристня ты, сержант. Ты ДРИСТНЯ!
Он развернулся и сорвался на бег. Взметнув жидкую грязь, рядовой остановился перед запрудой на рисовом поле, залег и пополз. Птицы в джунглях надрывались по-прежнему, будто бы костеря меня за то, что я, лишь я один виноват в том, что испортил им такой отличный день.
А потом случилось нечто такое, после чего изменилось буквально все.
ГЛАВА 43
У Чаза на мордочке снова красовались дорогущие темные очки, а шерстка на затылке по моде пятидесятых годов была собрана в прическу «утиный хвост» – совсем как у Элвиса Пресли. Его величество нарядился в черную кожаную куртку с металлическими цепочками, закрепленными на манер эполет. Казалось, что передо мной материализовался герой кошмара, привидевшийся Марлону Брандо после съемок фильма о байкерах. Ну или что ко мне наведался Джеймс Дин, вернувшийся с того света в образе грызуна.
Король сусликов с огромными наушниками на голове подскакивал и пританцовывал на месте.
Я заговорил, но он остановил меня, выставив перед собой лапу:
– Погоди. Обожаю эту песню. – Он снял наушники и протянул их мне. В них звучал голос Роя Орбисона, гулявший по четырем октавам и взлетавший до пронзительного фальцета. Рой исполнял «Only the Lonely». Чаз забрал наушники, нацепил их на себя, закрыл глаза и, подпевая, снова принялся скакать и приплясывать.
– Дум-дум-ду-ди-ду-да… Вот моя малышка… – тянул король сусликов, будто кто-то в резиновых галошах шлепал по луже. – Я хочу попросить тебя об одной серьезной услуге, – наконец промолвил Чаз, выключая айпод. Он стянул наушники, позволив им соскользнуть на плечи, и пригладил лапой поблескивающую шерстку на голове. От суслика пахло гелем для укладки волос, с которым он явно переборщил.
– Ну что еще? – не без раздражения осведомился я. Поездка в Денвер вымотала меня до предела, и я рассчитывал, что мой мохнатый друг даст мне хотя бы пару деньков отдохнуть. У меня, между прочим, еще и свои дела имелись.
У Чаза отвратительно с географией, а понятие «расстояние» для него вообще непостижимо. Так, он запросто может предположить, что от нас до Китая где-то километра полтора, от силы два.
На этот раз Чаз попросил меня вложить деньги в обанкротившуюся сеть магазинов алкоголя где-то на Восточном побережье. На это я ответил, что он не представляет себе, насколько это далеко, не говоря уже о том, что финансовая транзакция может оказаться достаточно сложной штукой.
– Делай, как я прошу, – упрямо произнес Чаз, после чего велел мне перевести часть средств с его биткоинового счета в одном из токийских банков на счет компании «Землеройные и ландшафтные работы», являвшейся дочкой корпорации «С».
И компанию, и корпорацию зарегистрировал я по просьбе Чаза, после того как он посмотрел по телевизору одну из серий «Клана Сопрано».
– Слушай, я все утро ломал голову над серьезными вещами, так что остаток дня решил потупить, – пояснил суслик. – Ты просто сделай, что просят, а за мной не заржавеет.
Я сказал Чазу, что направляюсь к Доре на ранчо. Старуха все еще приходила в себя после того, как Чаз со спецназовцами спас ее из больницы.
– Ей надо в мэрию, а пока она не в состоянии сесть за руль. Так что я ее отвезу, – объяснил я. – Доре нужно заплатить штраф за то, что она кинула в мэра дохлого койота.
– Тогда передай ей это, – сказал Чаз. Два суслика-бойца подтащили к моим ногам картонную коробку. Она источала запах арахисового масла и была довольно тяжелой. – Это сюрприз, – добавил его величество. – Пусть сама откроет.
Я решил, что жена Чаза по-дружески приготовила Доре какое-то угощение. Может, это фирменный сусличий пирог? Но мне тогда придется рассказать старухе о его жутких ингредиентах, а как это сделаешь? Она ведь даже не в курсе, что суслики умеют разговаривать, готовить и пользоваться огнестрельным оружием. И уж тем более спасать пожилых женщин из больниц.
По дороге до ранчо «Последний шанс» я размышлял о словах Доры. Старуха призналась мне, что стреляла из старой винтовки своего мужа в гостиницу горнолыжного курорта. Я пытался прикинуть направление выстрела. Интересно, могла ли одна из пуль пролететь четыреста метров через лес, не угодив при этом ни в одно дерево, и оборвать жизнь Мелинды Барстоу?
Дора поджидала меня на веранде. Она по-прежнему выглядела не очень здоровой, но больная рука, затянутая чистыми бинтами, явно шла на поправку.
– Вижу, тебя подлатали? – произнес я.
– Все как в тумане. – Дора пошевелила пальцами. – Ни черта не помню. Ни как попала в эту сраную больницу, ни как оттуда выбралась.
Практически всю дорогу до города она ругалась, проклинала мэра, костерила штраф в триста долларов и сетовала, что после того, как его заплатит, останется без гроша за душой.
– А я ведь еще должна заплатить налог на собственность, – добавила Дора, когда мы остановились на парковке у мэрии. – Ума не приложу, где взять тридцать тысяч долларов.
Мэр с недовольным видом вышел к нам из своего кабинета, щелкнул подтяжками и взял у Доры конверт с деньгами, приблизился к стойке и принялся медленно, никуда не торопясь, пересчитывать купюры.
– Что, думаешь, обмануть тебя хочу? – набычилась Дора.
Решив, что перепалка между старухой и мэром может плохо закончиться, я отошел подальше.
– Если б не все эти хлопоты из-за пожаров, я бы настоял на том, чтобы тебя арестовали, – промолвил мэр, не поднимая головы. Наконец он убрал деньги в ящик стола. – Но тогда я бы превратился в глазах горожан в чудовище. Изверг кидает за решетку слабую, беспомощную старуху.
– Никакая я не слабая. – Дора перегнулась через стойку. – Старухой меня обозвал, видали! Будто сам больно молодой!
– Я-то как раз не юнец и веду себя сообразно возрасту, – отозвался мэр, вручая Доре квитанцию. Затем он покопался за стойкой и достал запечатанный конверт. – А это счет за чистку ковра. Кроме того, нужно покрасить испачканную стену. Буду крайне признателен, если ты сочтешь возможным все это оплатить.
– Да если б я могла, я 6 в тебя сейчас еще одним дохлым койотом запустила, – призналась Дора, уставившись на лежавший на стойке конверт.
Старуха поискала глазами, куда сплюнуть табак, который она жевала, но не нашла ничего подходящего, подошла к двери, что вела на улицу, высунулась, харкнула, после чего вернулась назад. Она взяла конверт, сложила его и сунула в нагрудный карман джинсовой рубахи. Повернувшись к мэру, она похлопала по карману здоровой рукой.
– Оплачу. Как же. Держи карман шире.
– Тогда мы подадим на тебя в суд.
– Валяй. Я прям испугалась. Я всех здешних судей знаю. Помню, как они еще пешком под стол ходили.
– А тюрьмы ты тоже не боишься?
Дора пожала плечами:
– В городе сейчас полно ребят с телевидения. Думаю, они будут рады меня послушать. Я ведь, если что, и приврать могу. Им вроде все равно. Главное, чтобы интересно было.
Мэр уперся руками в стойку и устремил на старуху полыхающий взгляд. От ярости он покраснел, как вареный рак.
– Слушай, ступай отсюда подобру-поздорову, пока я тебе не предъявил обвинение в преступном нарушении санитарно-гигиенических норм.
– Брехло ты жирное, – фыркнула Дора. – Это какие же нормы я нарушила?!
– Что-нибудь придумаю. Да я просто на тебя смотрю и уже звереть по новой начинаю. А теперь вон отсюда. Чего я ждал? Ты хоть раз вела себя как воспитанная женщина?
– Никуда я отсюда не пойду. Мэрию строили и на мои налоги.
Мэр уставился на старуху из-под узеньких очков для чтения и указал на дверь. Челюсти у него ходили ходуном.
– Вон, я сказал. – Градоначальник улыбнулся: – Я связался с налоговым управлением округа. Там мне сказали, что уже много лет от тебя ломаного гроша не видели. Изымем твое ранчо за долги и пустим с молотка. А потом я с огромным удовольствием погляжу, как тебя пинками погонят с твоей земли.
– Нет, ты скажи, кому я что худого сделала? – Дора остолбенела. Сжала здоровую руку в кулак. Тоже оперлась на стойку и уставилась на мэра. Сейчас их лица разделяло сантиметров десять, не больше.
– Широкой общественности, – парировал мэр. – Ну а про себя я вообще молчу.
– Да я в тебя просто дохлым койотом кинула! Да это вообще ни в какое сравнение не идет с тем, что творишь ты со своими дружками!
– Хватит нести херню, – оборвал ее градоначальник. – Ты нарушила закон. Совершила нелепый, безумный поступок. А я забочусь о том, чтобы у людей была крыша над головой и работа! Городу позарез нужен этот лыжный курорт.
– Обо мне ты не шибко что-то заботишься!
– Представь себе, забочусь, даже несмотря на то, что у тебя работы толком нет. Только ерундой какой-то занимаешься на своем ранчо! Ранчо, тоже мне! Свалка пополам с пустырем, вот и все ранчо! Кстати, рука у тебя выглядит просто ужасно. Вернулась бы ты лучше в больницу.
Я уже был готов и сам заехать мэру по морде, но тут Дора поднесла к его пухлому красному лицу сжатый кулак.
– Чуешь, чем пахнет, гнида? – прошипела она. – Нет у меня к тебе веры. Ни к тебе, ни к врачам.
Мэр тяжело вздохнул:
– Слушай, Дора, мы ведь как-то раньше с тобой общались по-человечески. Ну, ты всегда была резковатой, но все-таки прежде приличия соблюдала. Твоему мужу, упокой Господи его душу, сейчас было бы за тебя стыдно.
– Даже не смей заикаться о моем муже, – прищурилась Дора. – Не погань своим ртом его имя, сукин ты сын.
Мэр качнулся назад, будто бы опасаясь, что старуха вот-вот и вправду заедет ему кулаком по лицу. Он надул щеки, фыркнул, развернулся и скрылся в кабинете, хлопнув дверью.
Я вывел Дору на улицу, где мы и остановились. Я решил дать старухе возможность прийти в себя. Она подняла к небу взгляд и сокрушенно вздохнула.
– Не знаю, что делать, Стэн, – призналась она. – Мне крышка. Я разорена.
– Погоди, – произнес я. Мне очень хотелось ее хотя бы успокоить, если не приободрить. – Поглядим, что будет дальше. Ты, главное, сейчас остынь, приведи мысли в порядок, а потом пообщайся с кем-нибудь из финансового управления округа. Ты ведь знакома с доброй половиной людей в администрации. Я уверен, можно договориться об отсрочке… График выплат составить там…
Когда мы сели обратно в мой грузовичок, я опустил стекла, чтобы проветрить салон, и тут вспомнил о подарке Чаза.
– Что тут у тебя? Арахисовое масло? – осведомилась Дора, когда я протянул ей помятую коробку, заклеенную липкой лентой. Внутри перекатывалось что-то тяжелое. – Да что здесь? – Дора принялась отдирать скотч.
– Поклонник просил тебе передать, – промолвил я.
– Нету у меня в нашем городе поклонников, – нахмурилась Дора.
Когда старуха вынула тяжелую стеклянную банку из-под арахисового масла и увидела ее содержимое, она охнула так громко, что я аж испугался, решив, что сейчас у Доры случится сердечный приступ.
Это была не обычная банка на двести пятьдесят грамм, какую можно встретить в любом магазине. Она была гигантской, двухлитровой, и при виде ее я понял, что Чаз со своими спецназовцами снова совершил налет на местный гипермаркет. В наших краях только там продавались товары в столь крупной фасовке – словно бы специально для тех, кто готовился к Апокалипсису.
Содержимое банки ярко поблескивало.
Дора опустила ее на колени. Отвинтила крышку.
– Похоже на подкрашенный песок. Это что, розыгрыш какой-то?
– Это не розыгрыш. А в банке не просто песок. – Я протянул руку и покопался пальцем в мелкой, как мука, золотой россыпи.
– И сколько здесь на доллары?
– Более чем достаточно, чтобы расплатиться со всеми долгами, – заверил я Дору. – И еще сверху немного останется, чтобы ты смогла разок-другой прошвырнуться по магазинам.
– И кто, говоришь, тебе это дал?
– Пусть лучше это останется тайной. Он, знаешь ли, скромняга.
– Он? – улыбнулась Дора. – То есть речь идет о джентльмене?
– Ты уж поверь мне, джентльмен из него как из бутылки молоток, – фыркнул я.
