Текст книги "Король сусликов"
Автор книги: Гоян Николич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
ГЛАВА 36
Я проглотил таблетку.
Мне ужасно не хотелось вспоминать о том, что висело на дереве во вьетнамских джунглях, и о событиях того дня, когда мы угодили в засаду, и потому я решил думать о Чазе. Мне стало гораздо лучше.
Меня давно интересовало, как обычно проходит день у моего зубастого друга.
У его императорского величества. Кесаря подземной империи.
Я попытался добиться ответа у самого Чаза, но он раздраженным голосом велел мне не лезть не в свое дело, а потом укусил за ногу.
Тогда я обратился к суслику, который проводил с королем больше времени, чем кто-либо другой. Я имею в виду личного телохранителя Чаза по кличке Топор. Он был неулыбчив и не отличался разговорчивостью.
Топор вечно ходил с мрачным, недоверчивым выражением на морде. На левой задней лапе у него недоставало трех пальцев – результат стычки с машинкой для чистки мячиков в гольф-клубе «Золотое ущелье». Его левый глаз вроде бы шел на поправку, – он пострадал на федеральной автомагистрали № 6, когда Топор пытался проткнуть шину велосипеда, сделанную из углеродного волокна. В результате она взорвалась и повредила грызуну глаз.
Топор превосходил ростом всех сусликов в колонии, за исключением, пожалуй что, Чингиза, исполинского начальника штаба Чаза. У Топора на задней ноге имелась татуировка, изображавшая двух переплетенных змей. Их верхняя часть образовывала силуэт сердца, в который готическими буквами, словно на поздравительной открытке времен Третьего рейха, было вписано слово «МАМА».
Однажды Топор даже побрил голову, чтобы продемонстрировать еще одну татуировку. Оказалось, что от левой брови до основания черепа вытянулся в прыжке оскалившийся хорек. Чаз приказал телохранителю отрастить шерсть обратно, потому что от татуировки детям начали сниться кошмары.
Нет-нет, не думайте, что Топор такое уж жутковатое создание. Он обожал вязать шарфы пестрых расцветок и вообще был неравнодушен к любым видам творчества, так или иначе связанным с текстилем. В частности, именно он придумал, как сусликам заниматься рукоделием при отсутствии больших пальцев. Его еженедельные уроки кройки и шитья пользовались популярностью у представительниц прекрасной половины колонии. Многие дамы считали Топора, несмотря на жутковатое состояние левого глаза, самым завидным женихом в их краях.
Согласитесь, не так уж много татуированных сусликов-мачо спортивного телосложения с лицензией пилота, которые вдобавок могут вышивать крестиком и одновременно с этим стрелять из переносного зенитно-ракетного комплекса «Стингер».
Топор, как и Чаз, обожал смотреть документальные фильмы о мире французской моды, а также кулинарные телепередачи. Чтобы зря время не терять, за просмотром он вместе с его величеством чистил оружие.
Топор повсюду таскал с собой чешский пистолет-пулемет SA-25. В отличие от остальных сусликов, он предпочитал именно его. Надо сказать, что у Чаза в фаворе был «узи», который он использовал для личных нужд, а на боевые вылеты брал калашников, считая, что он хоть и гремит больше, зато надежней. Телохранитель и государь постоянно спорили об эстетической стороне мелкогабаритного огнестрельного оружия. От их дискуссий меня лично клонило в сон, поскольку они часами могли сравнивать эффективную дальность стрельбы и прочие характеристики всевозможных пистолетов и винтовок: где оптический прицел получше, что проще чистить ну и так далее. Скучно до ломоты в зубах!
Топор был совершенно ко мне равнодушен. Лично я считаю, что он не доверял ни единому живому существу на планете, и, на мой взгляд, для должности, которую он занимал, это просто отличная черта характера.
Однако, несмотря на это, мне удалось выудить из него сведения о том, как король сусликов обычно проводит день.
Чаз, совсем как студент, ложится спать около трех часов ночи и спит до полудня. У них с супругой отдельные спальни, поскольку Чаз храпит так громко, что и мертвого из могилы поднимет.
На завтрак Чаз ест всегда одно и то же: чуть смоченные водой побеги пшеницы, семена циннии и хлопья «Чириос», которые он ящиками ворует из гипермаркета.
После завтрака он тратит час на просмотр образовательных видео по «Ютьюбу» и таким образом черпает все свои знания. Однажды я лично видел, как он внимательно смотрел ролик, в котором рассказывалось, как делать филе из окуня. Какой в этом толк, мне непонятно: ведь суслики не рыбачат и рыбу не едят.
– Десять минут можно посмотреть – вреда не будет. Потом, если что, просто забуду, – пояснил Чаз, когда я спросил его, какой толк забивать себе голову бесполезными знаниями.
В том случае, если не нужно отправляться на задание, личный повар подает Чазу обед: тайский салат из зеленого манго. Если после обеда королю сусликов предстоит возглавить набег, он дополнительно съедает несколько протеиновых батончиков.
После обеда он ложится подремать минут на двадцать. Встав с постели, он проводит встречу со своим ближайшим окружением, на которой они обсуждают насущные вопросы. Все присутствующие сидят вокруг большого загадочного камня из черного базальта. Совещания проводятся в особой тайной палате, причем место встречи меняется каждые несколько недель. Заседания традиционно начинаются с анекдота про тук-тук. Вот любимый анекдот Чаза.
«Сын стучится в дверь:
– Тук-тук!
– Кто там? – спрашивает мать.
– Мама, это я.
– Нет, мама – это я».
После этого он хлопает лапой о лапу и говорит:
– Всё, переходим к делу.
Примерно с час его величество зачитывает тщательно подготовленную речь и показывает собравшимся презентации, сделанные в «Пауэрпойнт», переливая из пустого в порожнее, а верные помощники внимательно его слушают. Умаявшись, Чаз ставит в собрании точку либо нескладным лимериком, либо едким замечанием, либо четко выверенным личным оскорблением кого-то из присутствующих. Однако, как правило, он отдает предпочтение какому-нибудь очередному дурацкому анекдоту про тук-тук, вроде:
«– Тук-тук, кто в домике живет?
– Молодой человек, отойдите от гроба».
Вы спросите, каким образом Чаз управляет своей подземной империей? Очень просто. Он повсюду сует свой нос. Он без предупреждения заходит в жилища других сусликов. Заглядывает в классы во время уроков. Однажды без всякого предупреждения он нацепил на себя маску Граучо Маркса и в таком виде заявился на заседание оргкомитета Общества владельцев нор горы Беллиэйк. Все встали, поскольку его величество проделывал это уже не первый раз. Чаз снял с себя маску, нахмурился, развернулся и вышел.
– Я даю им пищу для размышлений, – объяснил мне Чаз. – Когда им кажется, что я сержусь, они лучше работают. Подданными проще всего управлять, если иногда выбивать их из колеи.
Ужин неизменно подается Чазу в семь часов вечера, когда все его домочадцы уже садятся ужинать. Поскольку это самый обильный прием пищи за день, Чаз, по возможности, пытается собрать за столом как можно больше детей, что не так-то просто, поскольку у короля сусликов шестнадцать дочерей и двадцать четыре сына, причем половина из них угрюмые, погруженные в себя подростки.
С половины девятого до девяти Чаз диктует распорядок дня на следующий день и несколько вдохновляющих обращений к народу. Топор их прилежно записывает и относит главному инспектору колонии по имени Джулс. Эти обращения тот записывает на пленку, а потом проигрывает по хитрой системе глобального оповещения.
До десяти вечера Чаз слушает какую-нибудь аудиокнигу. Затем он любуется одной из своих коллекций, например коллекцией армянских почтовых марок, погашенных в первый день их выпуска, контрамарками на рок-концерты, документами с автографами президента Милларда Филмора… Ну, в общем, вы поняли.
В одиннадцать часов король сусликов с супругой обсуждают события прошедшего дня за чашечкой чая из побегов пшеницы.
Затем Чаз смотрит что-нибудь из классики мирового кинематографа до двух часов ночи, потом вылезает на поверхность и совершает по периметру обход колонии, проверяет дозоры, часовых, болтает с солдатами и постреливает из винтовки в койотов и любую другую живность, осмелившуюся приблизиться к подземному поселению, которое он поклялся защищать.
ГЛАВА 37
Вот уже много дней кряду Чаз не заглядывал ко мне в гости.
Тем временем армия сусликов развернула полномасштабное наступление. Что эти грызуны только не творили! Они вырыли целый лабиринт подземных ходов под школьным бейсбольным полем. Забрались на склад телефонной компании и разгрызли полтораста метров кабеля.
Они проникли в ветеринарную клинику, вскрыли один из шкафов и превратили в мелкую труху хранившиеся там старые рентгеновские снимки. Один лишь просмотр этих снимков, в представлении сусликов, обрекал грешника на чистилище, где ему предстояло обретаться, страдая в бесплотном виде, до Страшного суда.
По крайней мере, именно такие объяснения я получил, когда однажды попытался рассказать Чазу, как сходил к хиропрактику. При одном лишь упоминании о рентгене его величество заткнул уши и принялся истерически голосить.
Позвонил директор школы и принялся пенять на газету. Во-первых, в разделе спортивных новостей в турнирной таблице царила жуткая путаница, а во-вторых, он заявил, что такое количество грамматических ошибок, как в моем еженедельнике, просто позор для журналиста. Крыть было нечем. Орфография не мой конек, причем так было всегда. Учеба как процесс мне очень нравилась. Зубрежка вызывала отвращение.
Одна из посетительниц, заглянувших в редакцию, поинтересовалась, откуда у меня на руках следы десятков крошечных укусов. Я ответил, что на меня напала банда вампиров-лилипутов.
К нам из Департамента охраны дикой природы штата приехал биолог, а вместе с ним и чиновник из отдела по связям с общественностью. Глава города встретил их с фанфарами в мэрии. Гостям предстояло помочь администрации решить проблему с сусликами. На встрече, естественно, присутствовал и я, чтобы сделать фото для газеты.
Тем временем бригада Си-эн-эн, присланная освещать пожар на горе Беллиэйк и убийство Мелинды Бастоу, сняла короткий, но очень атмосферный репортаж о «необузданном пламени, сеющем хаос в маленьком колорадском городке». Репортаж показали по федеральному каналу.
Подумав, что много фотографий для газеты не бывает, я решил сгонять на ранчо «Последний шанс». Бабушка Дора снова звонила, на этот раз заявив, что у нее загадочным образом обвалился старый амбар с сеном. Я принял таблетку и отправился в дорогу в надежде, что со временем в голове прояснится. Меня, как и прежде, мучили кошмары, а теперь к ним добавилась еще и тоска из-за гибели Мелинды.
Несмотря на то что Дора умела плеваться на шесть метров и кидала сено вилами, словно заправский ковбой на родео, внутри ее домика оказалось на удивление чисто. Куча элементов декора свидетельствовала о том, что здесь обитает именно женщина.
Жаркий ветер раздувал занавески с оборками. На полированной полочке стояли черно-белые фотографии в старомодных овальных рамках. С фото смотрели морщинистые старики в ковбойских шляпах. Один из них, вислоусый, в застегнутой на все пуговицы белой рубахе и кожаных ковбойских гамашах поверх штанов, сидел верхом на лошади в испанском седле с высокой лукой. На другой фотографии была запечатлена стройная девушка со стянутыми в узел волосами и в модной кордовской шляпе. А вот девочка в нарядном белом платье, в ожидании первого причастия. В ее крошечных ручонках – церковная свечка. На одной очень старой фотографии я увидел пустой загон для скота посреди поросшего шалфеем поля где-то на ранчо «Последний шанс».
На отдельной полке в свете горящей свечи стояла фотография покойного мужа Доры – Гектора.
Мерцал экран телевизора – показывали очередной документальный фильм об иракской войне. Дора покачала головой и погрозила телевизору пальцем:
– Погляди на этих дурней. Слышь, как восторгаются? Чего там восторгаться-то? Это ж война! Вон у меня Гектора в пятьдесят первом в Корею отправили. Он мало что об этом рассказывал, но я-то знаю, повидал он там – будьте-нате. Вы… ну, те, которые, в общем, пороха нюхнули, не шибко любите об этом говорить. сама не знаю, как у вас получается держать все в себе.
Мы вышли на просевшую веранду. Старуха погоняла слюну в рту, сплюнула и проводила плевок взглядом.
– В седле сидеть умеешь? – спросила она, сунув в рот очередной кусочек жевательного табака.
– Удержусь, не упаду, – заверил я ее.
Мы направились к ограде, возле которой стояла расседланная роскошная лошадь Доры. Старуха скрылась из виду, но вскоре показалась снова, ведя на поводу какую-то уродину, больше похожую на пони, нежели на коня, но я не особо привередливый.
– Она у меня немного домоседка и чуток медлительна, но тебе сойдет, – сказала Дора.
Старуха с самым серьезным видом сообщила, что ее лошадь была настоящей чалой масти поверх вороного окраса, словно бы этот единственный факт напрочь обессмысливал все дальнейшие объяснения. Грива, хвост, голова и ноги остались черными, даже когда лошадь состарилась. Немного подумав, старуха не без трепета в голосе добавила, что при определенном освещении шкура кобылы переливается, словно бархатная. Когда лошадь была жеребенком, Дора полагала, что та вырастет буланой, но буланые в преклонном возрасте становятся светлее, а с ее лошадью этого не произошло. О том, что кобыла уже давно немолода, можно было догадаться лишь по сероватым пятнам на холке, напоминавшим мазки краски. Не знаю, зачем Дора мне все это рассказывала. По мне так, лошадь была настоящей красавицей.
– Я могу оставить ее где угодно, и она все равно найдет дорогу домой. Думаете, с этим справится любая лошадь? Как бы не так! Это настоящий дар!
Старуха ласково провела ладонью по спине чалой, выудила из гривы комочки грязи и пару застрявших листьев. Затем снова огладила ее, чтобы волосы легли ровнее. Вздохнув, старуха накинула на спину кобылы вальтрап – чуть ближе к холке, а потом сдвинула его на место и разгладила затянутой в перчатку рукой.
Дора столь глубоко погрузилась в свои мысли, что сняла вальтрап и положила его снова. Так она проделала раза три, причем с трудом – мешала больная рука. Лошадь повернула голову, посмотрела на нее и фыркнула.
– Господи! – натужно и неестественно рассмеялась старуха. – Да что со мной? Что-то в последнее время я сама не своя.
Повернувшись ко мне, Дора посетовала, что сегодня утром положила ключи от грузовичка в холодильник. Со вздохом она пожаловалась на головокружение и сводящую с ума жажду.
Ее опухшая рука выглядела хуже, чем прежде. Отчасти я приехал к ней, чтобы уговорить показаться врачу, однако все мои попытки оказались безрезультатны, Дора лишь попросила помощи, когда настала пора седлать лошадь. Когда мы с этим покончили, она чмокнула чалую в морду.
– Ну вот, золотце, все и готово, – промолвила она.
Мы отправились в путь. Я ехал на унылой низкорослой кляче, которая, вдобавок ко всему, еле плелась. Мои ноги едва не касались земли.
Дора всю дорогу болтала без умолку. Длинные седые волосы, выбившиеся из-под шляпы, развевались на ветру. Старуха сказала, что получила от шерифа очередное распоряжение оставить ранчо на том основании, что лесной пожар теперь бушует всего в нескольких километрах от ее дома. Фыркнув, она заявила, что никуда не собирается, выразив уверенность в том, что, если уедет, ей уже никогда не позволят вернуться, поскольку подключатся хозяева гольф-клуба.
– Это ж уловка, ежу понятно, – промолвила Дора. – Хотят меня выставить отсюда не мытьем, так катаньем. А все почему? Чтоб мое ранчо прибрали к рукам эти толстожопые гады с курорта. Я что, дура, что ли? Я понимаю, они начеку, только и ждут, что я дам маху!
Часть руки, что висела на перевязи, была лилового цвета и распухла, словно какая-то кошмарная надувная игрушка. Я снова заикнулся о докторе, на что мне велели заткнуться и не совать нос не в свое дело.
Мы выехали на пригорок и остановились. Чалая Доры нервно переминалась с ноги на ногу и несколько раз попыталась встать на дыбы. Старуха показала рукой на то место, где некогда стоял амбар. Теперь там виднелись только руины, лишь одна стена оставалась в вертикальном положении.
– Эти суслики, видать, подтачивали амбар не одну неделю. Я им давно уже не пользуюсь, так что они мне только помогли, теперь его сносить не надо.
– Обломки обуглены, – заметил я.
– Наверное, искра залетела от пожара, – предположила Дора.
– Ага, ну да.
Мы подъехали поближе. Земля во многих местах была подпалена. Мне показалось, я видел даже металлические обломки от корпусов ракет. В глаза бросился отпечаток на траве, оставленный приземлившимся вертолетом. Я уже привык к терактам, которые то и дело устраивали суслики.
Воображение тут же нарисовало эскадрилью вертолетов, пускающих ракеты. Они атаковали, когда рядом не было свидетелей. Не сомневаюсь, что операцией, как всегда с огромным удовольствием, руководил лично его величество Чаз.
ГЛАВА 38
В ту ночь я никак не мог сомкнуть глаз и все ворочался и ворочался с боку на бок в состоянии рваного полусна. В итоге меня поднял с постели Чаз – в пять утра он принялся барабанить коготками в стекло моей спальни.
– Э-э-э-эй! Лежебока! – проорал он.
Я жестами велел суслику идти к черному ходу.
Мне снова приснился привычный кошмар: труп рядового, парящий над моей постелью. В голове царил людской гомон, на фоне которого особенно выделялся низкий мрачный голос какого-то парня. Хрипло, словно простуженный, он раз за разом повторял: «Дристня, дристня». Постепенно к нему присоединились и другие. Получилось нечто вроде жутковатого церковного хора, голоса участников которого отражались от каменных стен собора. Как же чертовски вонял этот сукин сын в моем сне: и пердежом, и промокшей парусиновой палаткой в джунглях, и протухшими консервами, и нестираными носками. Все эти ароматы смешались в одно амбре, исходившее от трупа, порхавшего над моей кроватью. Несмотря на то что подлец уже неоднократно являлся ко мне во снах, я все равно ахнул, словно кошмар привиделся мне впервые.
Одним словом, вы сами понимаете, как я обрадовался появлению зубастого друга.
Стояло прохладное утро, что часто случается в горах. Сквозь пластиковые шторки, прикрывавшие окна моего домика, тянуло холодом. На голове у его величества я увидел шапку с ушами в красный горошек, на задних лапах – эскимосские унты из искусственного меха, а на передних – перчатки, как у хоккеиста. Судя по виду Чаза, он обнес спортивный магазин.
На одном дыхании суслик поведал, что ему предстоит выполнить важную задачу: колонизировать ныне оставленные земли, некогда принадлежавшие североамериканским сусликам. В данном конкретном случае речь шла об одном пастбище в Канаде.
– Из наших там практически никого, – пояснил он, – вот я и решил издать нечто вроде Гомстед-акта[17]17
Благодаря Гомстед-акту, принятому в 1862 году, стала возможна передача в собственность гражданам незанятых земель на западе США за небольшую плату.
[Закрыть].
– Ты не имеешь права раздавать чужую землю, – возразил я.
– А вот Аврааму Линкольну это нисколько не помешало, – пожал плечами суслик.
– Все равно нельзя раздавать землю, которая тебе не принадлежит.
Его величество не пожелал меня слушать. В результате я убил почти весь день на то, что распихивал по четырем большим деревянным ящикам следующее: во-первых, шестнадцать живых сусликов; во-вторых, три вертолета «черный ястреб», каждый размером с портфель; в-третьих, один тяжелый грузовой вертолет «Чинук СН-47» чуть больше саксофона-тенора.
Кроме того, в ящики отправилось семьдесят пять тысяч патронов стандарта НАТО калибра 5,56 миллиметра, рассованных в две с половиной тысячи магазинов по тридцать патронов каждый, две тысячи тактических дымовых гранат размером со старательную резинку на верхушке карандаша, сто сорок килограммов горшочков с побегами пшеницы, удобрения, скобяные товары, мульча, два экскаватора размером с автомобили куклы Барби, а также один CD-диск с песнями Peter, Paul & Mary.
Все три ящика я отправил экспресс-почтой в столицу канадской провинции Альберта – в город Эдмонтон. Это удовольствие мне обошлось в одну тысячу шестьсот двадцать пять долларов и сорок семь центов. Стеснения в средствах я не испытывал, поскольку недавно открыл счет на имя благотворительного фонда «Новый дом для грызунов», зарегистрированного честь по чести в реестре штата Колорадо.
Вскоре Чаз под именем Еитыркто Еонневтсежрот (его величество видел это словосочетание на каком-то транспаранте в зеркале заднего вида своего «хаммера») получил доступ к счету, позволившему, благодаря вашему покорному слуге, превратить в биткоины двести двадцать кило золотого песка, добытого сусликами.
Как бы мной гордился мой учитель математики в пятом классе.
– После того как поселенцы как следует освоятся, мы отправим новых колонистов, – делился планами Чаз. – В Техас. В Оклахому. В Айову. На тучные луга нашей исторической родины в Небраске. То, что ты видишь сейчас, – это только начало. Сегодня исторический день, о мой огромный, безволосый, психически нестабильный, сидящий на лекарствах друг.
– Как скажешь, – промямлил я, убирая в карман квитанцию с трек-номером, чтобы потом проследить, доставлен ли в пункт назначения Ноев ковчег, набитый поселенцами-сусликами. Да, путь на север неблизкий, но я все же очень надеялся, что они смогут держать под контролем свои кишечники, которые они так легко опорожняли в случае стресса.
Согласно плану, когда почтовая служба доставит ящики в терминал Эдмонтона, сусликам предстоит прогрызть в них дыры, выбраться на свободу, загрузить вертолеты, после чего лететь клином к своему лугу где-то на канадской границе и немедленно приступать к рытью нор.
– Один раз вам уже пришлось оставить те края. Не исключено, что снова ждет беда, – предупредил я Чаза. – И вообще, сейчас сезон торнадо.
– Ничего страшного, – отмахнулся его величество. – Беда – мое второе имя.
