Текст книги "Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей)"

Автор книги: Герман Гессе

Соавторы: Карел Чапек,Марсель Эме,Пер Лагерквист,Эрих Кестнер,Моррис Уэст,Артур Шницлер,Никос Казандзакис,Анна Зегерс,Стэн Барстоу,Теодор Когсвелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

Карел Чапек
СВЯТАЯ НОЧЬ

Перевод Ф. Гримберг

дивляюсь! Удивляюсь я тебе! – госпожа Дина не могла остановиться. – Ну были бы это порядочные люди, пошли бы к нашему старосте сельскому, а не таскались бы, как бог знает кто! Вот почему у Симона их не приняли ночевать? Почему все нам везет на таких? Ты что, хуже Симона? Да его жена таких голодранцев на порог не пустила бы! Нет, я тебя понять не могу! Явились! Кто? Откуда? – А ты и рад!

– Не ори! – пробурчал старый Иссахар. – Они услышат!

– Пусть слышат! – госпожа Дина повысила голос. – Большое дело! Чтобы я в своем доме не смела слово сказать из-за каких-то там нищих! Они что, друзья-приятели тебе? Кто за них поручится? И этот тоже: моя, мол, жена! Так я и поверила! Будто я не ведаю, как у них делается, у бродяг! Не стыдно тебе оставлять в доме таких?!

Иссахар попытался было возразить, что пустил незнакомцев всего-навсего в хлев, но подумал – и… промолчал: говорить себе дороже!

– А ее-то ты хоть разглядел?! – продолжала возмущенная Дина. – Она ведь в положении! Господи Иисусе, только этого не хватает! Матерь божья, что про нас болтать станут! Ой старый ты дурак!

Госпожа Дина перевела дыхание.

– Ну еще бы! Где уж отказать этаким красивым глазкам! Будто я не приметила, как она на тебя зыркнула! А ты и растаял! Это ради меня ты ни на что не способен! А так… Давайте, стелите себе в хлеву – соломы хватит! Будто во всем Вифлееме один только хлев – наш! У Симона им и охапки соломы не дали бы! Его жена такого поведения от своего мужа не потерпела бы! Это я, тряпка, молчу – слово поперек молвить боюсь!

Старый Иссахар отвернулся к стене. «В чем-то она, конечно, права, – предположил муж госпожи Дины. – Но поднимать столько шума из-за такой мелочи!»

– Чужаков пускать в дом! – рассуждала исполненная праведного гнева женщина. – А кто их знает, что они за люди! Теперь я всю ночь глаз не сомкну! А тебе все равно! Для чужих ты на все готов, а для меня?! Хоть бы разочек подумал о своей больной несчастной жене! А утром мне еще после них прибираться! Плотник, видите ли! Плотники у себя дома работают, а не шляются по дорогам! И почему только все шишки на меня валятся! Да слышишь ли, Иссахар?!

Но Иссахар выдерживал характер и притворялся крепко спящим.

– Пресвятая Дева Мария! – вздохнула госпожа Дина. – Что у меня за жизнь! Вот хоть бы сейчас: мне забота на целую ночь, а этот храпит себе! Давайте, все выносите из дома!.. И как я только терплю?!

Она замолкла, и теперь только старый Иссахар старательно похрапывал в темноте.

Около полуночи его разбудил сдавленный женский стон. Ох, да это же в хлеву! Лишь бы Дина не проснулась! А то опять как заведет свои причитания!

Он лежал неподвижно и снова притворялся спящим.

Спустя немного времени долетел новый стон. «Господи, смилуйся! Лишь бы Дина не проснулась!» – трепетно молился Иссахар, но вдруг почувствовал, что жена рядом с ним пошевелилась, приподнялась и напряженно вслушалась. «Худо!» – подумал опечаленный старик, но на всякий случай остался неподвижен.

Госпожа Дина бесшумно встала, завернулась в одеяло и вышла во двор. «Выгонит их! – Иссахар ощущал полную беспомощность. – Не буду я мешаться, пусть делает, что хочет!..»

Прошло несколько странно долгих и тихих минут. Осторожно ступая, возвратилась госпожа Дина. Иссахару почудилось, будто затрещали сучья, но он твердо решил не шевелиться! Может, Дине зябко стало, вот она и разводит огонь.

Снова Дина тихонько скрылась. Иссахар приоткрыл глаза и увидел разведенный в очаге огонь и воду в котелке. «Это еще к чему!» – подумал он и… уснул!

Когда старик снова проснулся, госпожа Дина как раз выносила во двор котелок с горячей водой. Двигалась она как-то по-особенному: важно и торжественно.

Удивленный Иссахар поднялся и начал одеваться. «Надо бы глянуть, что там делается!» – энергично сказал он себе, но в дверях снова столкнулся с Диной.

«И чего это она носится взад-вперед!» – старика охватила досада на жену.

– Ты куда? Нечего там делать зевакам! – и госпожа Дина побежала обратно во двор, прихватив какие-то куски полотка.

Однако уже на самом пороге все же соизволила обернуться к мужу:

– Ложись! – голос ее звучал строго. – Ложись… и не лезь, куда не следует, слышишь?!

Старый Иссахар потащился следом за ней. Во дворе он направился прямиком к беспомощно застывшей перед хлевом мужской фигуре.

– Эхе! – успокоительно забормотал старик. – Выгнали тебя? Знаешь, Иосиф, эти бабы…

И, оставляя в стороне унизительную тему мужской беспомощности, он указал на небо:

– Гляди, над самым домом-то какая звезда! Видал ты когда-нибудь такую звезду?!

Артур Шницлер
ТРИ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ

Перевод Е. Факторовича

ад головой – небесная голубизна, утро свежее, душистое, и юноша идет навстречу колеблющимся в рассветной дымке горам, ощущая, как его сердце радостно бьется на одной волне со всем пульсирующим миром. Свободно, безо всякой опаски странствовал он долгие часы по открытой равнине, пока вдруг, на одной опушке леса со всех сторон, то ли из далекого далека, то ли совсем рядом, не понять откуда прозвучал голос:

– Если ты не хочешь совершить убийства, юноша, не входи в этот лес!

Юноша остановился, пораженный, огляделся окрест, но не увидел ни одного живого существа и понял, что это к нему обратился дух. Он был смел, и последовать столь темному призыву показалось ему нелепым; чуть замедлив шаг, он продолжал свой путь, но все чувства его были насторожены: надо своевременно распознать врага, зачем-то предостерегшего его. Однако никто юноше не встретился, не расслышал он и подозрительных шорохов; никем не потревоженный, он вскоре вышел из-под тёмной сени деревьев на свет дня.

Присев отдохнуть в тени могучих ветвей последнего дерева, обратил свой взгляд туда, где за широкой долиной высились горы, и различил строгие очертания их вершины, достичь которой он поставил своей высокой целью. Но только стоило юноше подняться, как вновь раздался тот самый голос, и звучал он со всех сторон, и из далекого далека и совсем рядом, но на сей раз он звучал более проникновенно, чем в первый раз.

– Не переходи этой долины, юноша, если не желаешь навлечь беды на свою родину.

Прислушаться к этому новому предупреждению юноше не позволила гордость, более того, он посмеялся над этими грозными словами, якобы таившими в себе некий смысл, и поспешил вперед, сам не зная, что ускоряет его шаги – то ли нетерпение, то ли беспокойство.

Влажный вечерний туман опустился на долину, когда он добрался до каменной гряды, вершину которой собрался покорить. Но едва он ступил ногой на повлажневший камень, как вновь совершенно непостижимо откуда – из далека далекого или совсем рядом – однако куда более грозно, чем прежде, прозвучал голос:

– Ни шагу дальше, юноша, если не хочешь погибнуть!

Юноша рассмеялся громко, даже слишком громко, и, не испытывая никаких сомнений, не торопясь двинулся к своей цели. Чем круче вилась вверх тропинка, тем свободнее ему дышалось. И вот гордая вершина покорилась ему, прощальные лучи уходящего дня осветили его чело.

– Итак, я стою здесь! – воскликнул он чистым голосом. – Если ты испытывал меня, добрый или злой дух, я твое испытание выдержал. Никакое убийство не отяготило души моей, далеко внизу отходит ко сну моя любимая родина, и я жив. Кто ты бы ни был, я сильнее тебя, потому что словам твоим не поверил и оказался прав.

Словно раскаты грома, отраженные самыми далекими скалами, накатывались на него слова:

– О, юноша, ты заблуждаешься!

Громовая сила этих слов бросила путника ниц. о он сразу вытянулся во весь рост на узенькой площадке вершины, будто только и хотел, что отдохнуть здесь. Скривив в ухмылке утолки губ, юноша проговорил, как бы обращаясь к самому себе:

– Выходит, я действительно совершил убийство, и даже не заметил этого.

Вокруг загремело:

– Ты совершил необдуманный шаг и раздавил червя.

Юноша равнодушно сказал в ответ:

– Значит ко мне обращался не добрый и не злой дух, а дух-насмешник. Не ведал я, что над нами, смертными, проплывают в воздух ах и такие существа!

Из тусклой сумеречной высоты недобро громыхнуло:

– Так ты уже не тот, который сегодня утром ощущал, что твоё сердце бьется на одной волне со всем пульсирующим миром, раз тебе кажется ничтожной жизнь, радость и тоска которой не находят отзвука в твоей немой душе?

– Вот ты о чем? – ответил юноша, наморщив лоб. – Тогда я виновен сто– и тысячекратно, подобно остальным смертным, чьи шаги невольно уничтожают все вновь и вновь мелкую тварь, не желая ей никакого зла.

– Но об этой твари ты был предупрежден. А известно ли тебе, для чего предназначался этот червь в бесконечном беге времени и событий? Опустив голову, юноша проговорил:

– Я не знаю и не могу этого знать, а посему с прискорбием признаю, что во время моей прогулки по лесу среди иных прочих совершил именно то убийство, предотвратить которое ты желал. Но как я умудрился, идя долиной, причинить зло моей родине – вот это мне воистину любопытно услышать.

– Видел ли ты, юноша, пеструю бабочку, – загрохотало вокруг, – что некоторое время порхала справа от тебя?

– Их я видел немало, возможно, среди них была и та, о которой ты говоришь.

– Он видел многих! Да, некоторых из них твое дыхание сбивало с пути. А ту, о которой я говорю, твое жаркое дыхание погнало на восток; и она пролетела много миль, пока, порхая крылышками, не оставила позади золотую ограду королевского парка.

От этой бабочки произойдет гусеница, которая год спустя жаркой ночью поползет по белоснежной шее королевы; та проснется в столь страшном испуге, что сердце ее остановится навсегда. И не родится на свет наследник королевской четы, и вместо него престол перейдет по наследству к брату короля; а он, коварный, порочный и жестокий, ввергнет народ в пучину отчаяния и возмущения, а потом, чтобы спастись самому, – в круговерть войны, что принесет твоей родине неисчислимые беды. И виновен в этом не кто иной, как ты, ибо это твое жаркое дыхание погнало пеструю бабочку из долины на восток, через золотую ограду королевского парка.

Юноша пожал плечами:

– Как я могу усомниться в том, что все произойдет в точности так, как ты предсказываешь, о невидимый дух, поскольку на Земле всегда одно следует из другого, причем подчас мелочи служат причиной событий чудовищных, а события чудовищные часто приводят к переменам незначительным? Но что может заставить меня поверить в это пророчество, раз не сбылось другое: ведь, по твоим словам, восхождение на вершину грозило мне смертью?

– Кто на нее взошел, – ужасающе загремело вокруг, – тот непременно захочет спуститься, если вознамерится и впредь оставаться среди живущих. Это тебе ясно?

Юноша сразу же поднялся, словно исполнившись желания в тот же миг ступить на тропу, ведущую к спасению. Но с внезапным ужасом ощутил, сколь непроницаема окружающая его ночная мгла, и понял, что для этого рискованного предприятия потребуется дождаться рассвета, чтобы сохранить ясность мысли и чувств. Он снова вытянулся на узенькой площадке вершины, всем сердцем призывая к себе укрепляющий силы сон. Хотя лежал он без движения, сознание его бодрствовало, болели и не смыкались усталые веки, недоброе предчувствие сжимало сердце и холодило жилы. Перед глазами все вновь и вновь вставала головокружительная пропасть, мимо которой змеилась единственная ведущая к жизни тропинка; и он, прежде всегда совершенно уверенный в правильности своих решений, почувствовал, как в душе его зарождаются неизвестные дотоле сомнения, как они все мучительнее ее терзают. Наконец, не в силах более терпеть, он решил, что будет лучше познать неизбежное теперь же, нежели страдать от неизвестности до наступления дня.

Он повторил сомнительную попытку превозмочь опасности обратного пути, не дожидаясь благословенного рассвета. Но стоило только ему сделать первый пробный шаг во тьме, как он словно бы услышал неотвратимый приговор: предсказанная ему судьба настигнет его в самое ближайшее время. В мрачном гневе он воскрикнул, взывая к небу:

– О невидимый дух, трижды предостерегавший меня! Я трижды тебе не поверил, но теперь склоняюсь перед тобой, как более сильным. Прежде чем убить, явись мне!

И прозвучало в ночи, непостижимо далеко и неимоверно близко одновременно:

– До сей поры узреть меня не дано было смертным, а имен у меня много. Суеверные зовут меня Судьбой, глупцы – Случаем, а верующие – Всевышним. А для тех, кто полагают себя мудрецами, я – предвечная сила, сущая с начала всех дней и неумолимо влияющая на все, что было и будет.

– Тогда я проклинаю тебя в последние мгновения моей жизни! – воскликнул юноша с горечью смерти на сердце. – Ибо если ты – предвечная сила, сущая с начала всех дней и неумолимо влияющая на все, что было и будет, значит, все и должно было случиться, как случилось! Значит, я должен был пройти лесом, чтобы совершить убийство, должен был пересечь долину, чтобы навлечь беду на мою родину, должен был одолеть эту вершину, чтобы найти смерть свою – вопреки твоим предостережениям. За что же я осужден был слышать их, слышать троекратно, хотя они ничего не могли предотвратить? Должно ли было произойти и это? И почему, о глумление из глумлений, в последний миг моей жизни я должен жалостливо лепетать бессильное «почему» в твоем присутствии?

Тут юноше почудилось, будто где-то на краях невидимого неба, потяжелевшего и посуровевшего от столь неслыханных слов, раздался необъяснимый смех. Но когда он попытался вслушаться в его звучание, он покачнулся и земля выскользнула из-под его ног; и вот он уже рухнул вниз, в пропасть глубиной в миллионы пропастей – во тьму, где кочуют все ночи, которые приходили и еще приходят от сотворения миров и до их конца.

Карл Грюнберг
КОЕ-ЧТО О СВЯТОЧНОМ РАССКАЗЕ

Перевод Е. Факторовича

десь речь пойдет не о библейской, а об обязательной трогательной святочной истории, без которой в конце года не обходится ни одна ежедневная газета, ни один журнал, ни один орган для семейного чтения. Ибо жизнь тяжела, безжалостна и – с буржуазной точки зрения – без иллюзий невыносима.

А посему задача литераторов – создавать эти иллюзии, или, конкретнее говоря, помочь сохранить веру в то, что мир сотворил бог. Чертовски трудная задача в век рационализации, гонки вооружений и разного рода запретов. Испокон веков лучшим временем этого заказа казался декабрь. Если перелистать в эти «полные ожиданий» дни буржуазные (в том числе и социал-демократические) газеты, то мы найдем – из года в год – стандартные новогодние пирожки, испеченные по следующим облюбованным сюжетам.

1. Берут бедную, трудолюбивую, но больную вдову, укладывают на заштопанные, но чистые простыни, вокруг кровати расставляют четверых голодных детей и заставляют всех пятерых попеременно вздыхать и молиться. Тем временем автор должен растопить как масло сердце жены господина коммерции советника, сидящей у богато наряженной новогодней елки. Она вспоминает с благодарностью об одной вдове, которая недавно вернула ей потерянный скунсовый воротник. Итак, она велит служанке отнести вдове коробку конфет и блестящую трехмарковую монету. Описание удручающей нищеты заставляет растаять и сердце коммерции советника (как-никак – сочельник!). Они укладывают в автомобиль елку и большую корзину со съестным и вваливаются как деды-морозы в хибарку стонущей и молящейся вдовы. Здесь немедленно выясняется, что кормилец семьи погиб год назад на фабрике коммерции советника. Он достает (как-никак – сочельник!) толстенный бумажник. Все растроганы, все поют песню в честь сил небесных! Заключительный аккорд: трудолюбивая, чистоплотная, богобоязненная и тем временем выздоровевшая вдова убирает квартиру коммерции советника, а ее дети учатся в школе – и все это оплачивает добрый господин коммерции советник.

2. Очень популярен за рождественским столом пропавший – и, разумеется, ставший за это время в Америке миллионером – сын, который возвращается в дом окончательно обедневших родителей как раз накануне праздника. Конечно, ему все прощают (как-никак – сочельник!). Заключительный аккорд: сын-миллионер обручается с дочерью соседей, которая во время его отсутствия трогательно заботилась о бедных стариках.

3. Затейливее будет следующее блюдо к праздничному столу: накануне рождества по деревне от двора ко двору ходит старушка нищенка; но лишь один порядочный рабочий, несущий бога в сердце своем, сжалился над ней и пригласил к столу. В сочельник все жители деревни приглашаются в помещичий замок для вручения новогодних подарков. Но все они получают одни заплесневевшие корки, которые сами совали нищенке, оказавшейся на деле переодетой графиней. И только положительный рабочий – несущий бога в сердце своем – щедро одаривается и назначается инспектором имения.

4. Особенно «вкусен» такой вот рождественский пирожок: безработный инженер решил покончить с жизнью, бросившись в канал. (Ибо сегодня сочельник и звонят колокола.) По дороге к каналу его сбивает автомашина, в которой едет гордая и блестящая дочь богача фабриканта. Он – естественно – получил лишь легкие повреждения, и по приказу дочери его отвозят отнюдь не в больницу, а (как-никак – сочельник!) на отцовскую виллу. У новогодней елки папаша узнает, что молодой человек – непризнанный, но очень способный изобретатель. От этого известия до сообщения об обручении с вышеозначенной гордой особой и блестящей наследницей капитала и вступлении молодого зятя в совладение фирмой, как правило, не более пяти строк.

5. Чуть труднее переварить рассказ о целеустремленном, но очень бедном мальчишке-посыльном, который отдал смуглому пассажиру, говорившему с заметным акцентом и не имевшему денег на проезд, свои последние двадцать пфеннигов. Но оказывается (близится рождество, когда случаются разные знамения и чудеса), что облагодетельствовал он магараджу «Гвалитапуры», чудака, который странствует по свету в поисках добрых людей. Сначала он выражает свою благодарность при помощи стофунтового банковского билета, а потом сбывается мечта мальчишки: магараджа согласен оплатить ученье посыльного, который хочет стать радиотехником, – с тем чтобы впоследствии он занял государственную должность в «Гвалитапуре».

Закончим же на этом дегустацию блюд буржуазного оболванивания читателей, примеры которого – все без исключения – взяты нами из реально существующих органов печати и книг.

Теодор Р. Когсвелл
ВЫ ЗНАЕТЕ ВИЛЛИ

Перевод В. Вебера

былые времена никто бы не моргнул и глазом, узнав, что Вилли Маккракен застрелил негра, но с тех пор нравы значительно изменились.

Судья, мокрый от пота, почтительно сжимал в руке телефонную трубку, слушая начальственный баритон, доносившийся по проводам из столицы штата.

– Но нельзя же повесить белого человека только за то, что он пристрелил ниггера, – наконец вымолвил он.

– При чем здесь виселица? – огрызнулась трубка. – Я хочу, чтобы все выглядело благопристойно. Проведите настоящий судебный процесс. И не пытайтесь закончить все дело в какие-нибудь полчаса. Я требую минимум двух недель.

Судья покорно кивнул.

Свидетели обвинения и защиты сменяли друг друга. Присяжные важно восседали на отведенной им скамье, довольные тем, что не надо работать в поле под жарким солнцем. К тому же за каждый день, проведенный в зале суда, им причиталось по три доллара. Молодой честолюбивый адвокат, прибывший из столицы, следил за неукоснительным выполнением всех формальностей, и в итоге суд над Вилли Маккракеном стал образцом справедливости законов штата, обязательных для каждого из его жителей независимо от цвета кожи.

Обвинение представило все улики, за исключением мелочи, касающейся того, что убитый, вернувшись после службы в армии, открыл автомобильную мастерскую и начал отбивать клиентов у Вилли Маккракена.

Почему-то забыли упомянуть и о том, вероятно сочтя несущественным, что Вилли был Третьим Великим Магом местного отделения Рыцарей Огненного Меча[36]36
  Рыцари Огненного Меча – организация Ку-клукс-клана.


[Закрыть] и официально предложил убитому убраться из города до конца недели или пенять на себя.

В последний день перед присяжными предстали главные свидетели. По странной случайности они оказались женщинами: одна – очень старая и очень черная, другая – не слишком молодая, но зато совершенно белая.

Первую нельзя было назвать иначе как колдунья, хотя в древнем и давно забытом африканском языке она имела бы гораздо более звучное имя. Практически все сидящие в зале в свое время пользовались услугами тетушки Хэтти. И хотя большинство приходило, чтобы попросить любовное снадобье или амулет против дурного глаза, некоторые обращались к старухе по более серьезным делам, и не мудрено, что к ней относились с необычным для негритянки почтением.

В городе не было человека старше тетушки Хэтти, ходили слухи, что она жила тут, когда Линкольн освободил негров, и убитый был ее единственным оставшимся в живых родственником. Присягнув, она показала, что обвиняемый, Вилли Маккракен, пришел к ее хижине, когда она готовила ужин, справился об убитом и, когда тот появился на пороге, хладнокровно пустил ему пулю в лоб.

Жена Вилли, пухленькая блондинка в обтягивающем платье, поклялась, что в момент убийства Вилли лежал с ней в постели.

Выражение лиц присяжных, пожирающих глазами ее прелести, выпирающие из-под тонкой материи, не оставляло сомнения в том, что, по их мнению, только круглый идиот мог уйти вечером от такой женщины.

Восемь Рыцарей Огненного Меча сидели вокруг стола в кухне Вилли. Он поднял с пола кувшин, отхлебнул самогона и вытер рот тыльной стороной руки. Взглянув на будильник, стоящий на полке над раковиной, и вновь поднес кувшин ко рту. Пит Мартин протянул руку и отобрал у него кувшин.

– Хватит, Вилли, – он потряс кувшин, чтобы посмотреть, осталось ли там что-нибудь. – Никто не придет сюда, пока мы здесь.

Вилли задрожал.

– Вы-то не видите, как она каждую ночь сидит под большим деревом во дворе, – он потянулся к кувшину, но Мартин со смехом отвел его руку.

– Перестань пить и ты больше не увидишь тетушку Хэтти. Если сосчитать, сколько ты выпил после суда, не приходится удивляться, что тебе мерещится черт знает что.

– А я говорю, что видел ее, – упрямо гнул свое Вилли. – Шесть ночей подряд она сидит под деревом и ждет полнолуния, – он вновь попытался завладеть кувшином.

– Хватит с тебя, – повторил Мартин, убирая кувшин под стол. – Лучше послушай, что я скажу. Тетушка Хэтти мертва и Джексон мертв, и они спокойно лежат под шестью футами земли. Я не виню тебя в том, что ты испугался. Кому приятно слышать такую ерунду, да еще от колдуньи. Но помни, Рыцари справятся с любым ниггером, живым или мертвым. Иди наверх и отдохни. После суда ты, должно быть, не спал и шести часов. И успокой Винни Мей.

Вилли потер лысину.

– Не могу спать, – прохрипел он. – Во всяком случае, когда она ждет внизу. Она сказала, что он вернется в полнолуние, и луна с каждой ночью становится все круглее и круглее.

– Если он вернется, мы о нем позаботимся, – твердо ответил Мартин. – А теперь сделай, что я сказал. Луна встанет лишь через два часа. Иди спать, мы тебя разбудим.

Вилли встал и, шатаясь, поднялся по ступенькам. В темной спальне он стащил с себя одежду и лег рядом с мирно посапывающей Винни Мей. Он пытался бороться со сном, но через несколько минут его громкий храп слился с тихим дыханием жены.

Яркий лунный свет заливал спальню, когда Вилли открыл глаза. Они не разбудили его! Из кухни донеслись голоса, потом пьяный смех. Медленно, словно зачарованный, Вилли поднялся с кровати и подошел к окну. Она должна сидеть там, под старым деревом, ссохшаяся черная мумия, ждущая… ждущая… ждущая…

Глаза Вилли широко раскрылись. Внизу никого не было! Под толстым стволом росла лишь жесткая, начавшая желтеть трава. Он стоял у окна, думая, что никогда не видел ничего прекраснее этого пустого, забросанного мусором двора. И как успокаивал его расшатанные нервы нежный лунный свет.

– Винни, Винни Мей, – позвал он.

Винни улыбнулась во сне, взглянула на него, и тут же спальню огласил такой пронзительный вопль, что Вилли невольно поднес руки к ушам.

Время, казалось, остановилось, когда рецепторы пальцев послали в мозг сигнал о том, что на его лысом черепе каким-то образом выросли курчавые волосы. Вилли бросился к зеркалу. Толстяк с отвисшим животом исчез. Его место занял чернокожий незнакомец… но не такой уж незнакомый.

Пальцы Вилли коснулись лба в поисках маленького пулевого отверстия, но ничего не нашли.

И тут время вновь продолжило свой бег. Винни Мей орала как резаная, и на лестнице уже слышались тяжелые шаги.

Вилли попытался объяснить, что произошло, но мягкий негритянский выговор не придал его словам должной убедительности. Дверь распахнулась, и он с мольбой протянул руки к входящим Рыцарям.

– Нет, – прошептал он. – Я – Вилли. Вы знаете Вилли.

Когда они вышли из тени, он не выдержал. Шаг назад, другой, его ноги коснулись низкого подоконника, и в следующее мгновение он выскочил на пологую крышу. Спрыгнув на землю, вновь попытался объяснить, что случилось, но тут кто-то вспомнил про пистолет.

Раньше Вилли не пробежал бы и мили, но теперь новое гибкое тело без всяких усилий несло его сквозь ночь. Если бы не собаки, ему бы удалось уйти от преследования.

Один из Рыцарей достал колоду карт, и они тянули жребий. Питу Мартину досталась шестерка, и ему пришлось идти за бензином.