Текст книги "Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей)"

Автор книги: Герман Гессе

Соавторы: Карел Чапек,Марсель Эме,Пер Лагерквист,Эрих Кестнер,Моррис Уэст,Артур Шницлер,Никос Казандзакис,Анна Зегерс,Стэн Барстоу,Теодор Когсвелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 40 страниц)

Эрих Кестнер
ПРИТЧА О СЧАСТЬЕ

Перевод Е. Факторовича

му было никак не меньше семидесяти, этому старику, сидевшему напротив меня в прокуренной пивнушке. Волосы его словно снежком припорошило, а глаза блестели как гладкий лед катка. «Ох, как неразумны люди», – сказал он и так покачал головой, что я испугался – а вдруг с его волос посыпятся снежинки. «В конце концов, счастье не твердокопченая колбаса, от которой каждый день можно отрезать по кусочку!». «Верно, – сказал я. – У счастья ничего общего с копченостями нету. Хотя…» – «Хотя?» – «Хотя как раз у вас такой вид, будто в вашем подвале висит целый окорок счастья». – «Я – исключение, – сказал он и отпил глоток. – Я – исключение. Потому что я человек, у которого осталось в запасе желание». Он испытующе взглянул на меня и принялся рассказывать свою историю.

– Давно уже это было, – начал он, подперев голову ладонями, – очень давно. Лет сорок. Я был тогда молод и страдал от жизни, как от флюса. И вот, когда я однажды в полдень сидел на зеленой парковой скамейке, расстроенный и огорченный, ко мне подсел старичок и как бы между прочим сказал:

– Значит, так. Мы все обдумали. Даем тебе три желания. – Я уставился в свою газету, делая вид, что ничего не слышу.

– Можешь пожелать, чего угодно, – продолжал он, – самую прекрасную женщину, или громадные деньги, или по-королевски пышные усы – дело твое. Но будь, наконец, счастлив! Твое недовольство жизнью нас просто бесит!

Он был похож на деда-мороза в цивильном. Окладистая белая борода, красные щечки-яблочки, брови – будто из елочной ваты. Может, он был чересчур добродушен на вид. Рассмотрев его как следует, я снова уставился в газету.

– И хотя нас абсолютно не касается, как ты поступишь со своими тремя желаниями, – сказал он, – не будет ошибкой хорошенько подумать, что и когда себе пожелать. Ибо три желания это не четыре и не пять, а три. И если ты и после всего останешься таким же завистливым и недовольным, мы ни тебе, ни себе помочь больше не сможем.

Не знаю, можете ли вы поставить себя на мое место. Я сидел на скамейке, негодуя на бога и мироздание. Где-то вдалеке перезванивались трамваи. Почетный караул, с трубами и барабанами, маршировал перед дворцом. А рядом со мной сидел этот старый болтун!

– И вы пришли в бешенство?

– Да. На душе у меня было как в котле, который вот-вот лопнет.

И когда он вновь открыл было свой старческий ротик, я, дрожа от ярости, выдавил из себя: «Чтобы вы, старый осел, перестали мне „тыкать“, я выскажу сейчас свое первое и острейшее желание – убирайтесь-ка вы ко всем чертям!» Это было не очень-то вежливо с моей стороны, но я просто не мог иначе. Не то меня бы разорвало.

– И что же?

– Что – «что же»?

– Он – исчез?

– Ах, это! Конечно, исчез! Как корова языком слизала. В ту же секунду. Растворился, превратился в ничто. Мне просто дурно сделалось от страха. Похоже, эта история с желаниями – не обман! И первое желание уже исполнилось! Боже милостивый! И если оно исполнилось, то этот добрый, милый, любезный дедушка, кем бы он ни был, не просто исчез и не просто удалился с моей скамейки, нет – он попал черту в лапы! «Да не чуди ты, – сказал я сам себе, – никакого ада не существует, как нет никаких чертей». Но три желания – они разве есть? И несмотря ни на что старик, как только я этого пожелал, исчез… Меня бросало из холода в жар. Колени дрожали. Как быть? Надо старика вернуть, есть ад или нет. Это я просто обязан сделать для него. И на это я должен истратить второе желание, второе из трех, – о, я осел! Или оставить его там, где он был? С его красивыми красными щечками-яблочками? Эти яблочки там испекутся, подумал я с ужасом. Выбора уже не оставалось. Я закрыл глаза и испуганно прошептал: «Хочу, чтобы старик снова сидел рядом со мной!» Знаете, я долгие годы, даже засыпая, ругал себя последними словами, что так вот, ни за что ни про что прошляпил свое второе желание, но тогда я не нашел другого выхода. Да его и не было…

– И что?

– Что – «что»?

– Он явился?

– Ах, это! Конечно, немедленно! В ту же секунду. Сидел рядом со мной, будто я никогда не велел ему исчезнуть. То есть вообще-то было заметно, что он… что он где-то побывал, где черти водятся, вернее сказать, где очень жарко. Да-а. Его кустистые белые брови немножко подгорели. И красивая окладистая борода тоже. Особенно по краям. Он смотрел на меня с упреком. Потом достал из кармана щеточку, причесал бороду и брови и сказал обиженно: «Послушайте, молодой человек, это было не очень-то мило с вашей стороны». В ответ я пробормотал какие-то извинения. Как мне, мол, жаль. И что в три желания я сначала не поверил. И что я, как-никак, постарался исправить свою промашку. «Это верно, – сказал он, – самое было время». Тут он улыбнулся. Улыбнулся так дружелюбно, что я чуть не прослезился. «Теперь у вас осталось лишь одно желание, – сказал он, – третье. С ним, я надеюсь, вы не поступите столь неосторожно. Обещаете мне?» Я кивнул и сглотнул слюну. «Да, – ответил я чуть погодя, – но при одном условии: если вы опять перейдете со мной на „ты“». Он опять улыбнулся. «Хорошо, мой мальчик, – сказал он, подавая мне руку, – будь счастлив. И не будь слишком несчастлив. Не забывай о третьем желании». «Обещаю вам это», – ответил я торжественно. Но его уже не было рядом. Как ветром сдуло.

– И что?

– Что – «что»?

– С тех пор вы счастливы?

– Ах, это! Счастлив?

Мой сосед встал, взял шляпу и пальто с вешалки, посмотрел на меня своими блестящими глазами и сказал:

– К последнему желанию я не прикасался сорок лет. Иногда я был уже близок к этому. Но нет. Желания хороши до тех пор, пока они не исполнились. Желаю вам всех благ…

Я смотрел в окно, как он переходил улицу. Вокруг него плясали в хороводе снежинки. И он совершенно забыл сказать мне, счастлив ли он по крайней мере. Или он поступил так нарочно? Это ведь тоже не исключено…

Пер Лагерквист
А ЛИФТ СПУСКАЛСЯ В ПРЕИСПОДНЮЮ

Перевод Р. Рыбкина

аместитель директора банка Йенссон открыл снаружи дверь роскошного лифта и нежно подтолкнул вперед грациозное создание, от которого пахло пудрой и мехами. В лифте они опустились на мягкое сиденье, тесно прижавшись друг к другу, и лифт пошел вниз. Маленькая женщина потянулась к Йенссону полуоткрытыми губами, источавшими запах вина, и они поцеловались. Они только что поужинали на открытой террасе отеля, под звездами, и теперь собрались развлечься.

– Как чудесно было наверху, любимый, – прошептала она. – Так поэтично сидеть там с тобой, будто мы парим высоко-высоко, среди звезд. Только там начинаешь понимать, что такое любовь. Ты ведь любишь меня, правда?

Заместитель директора банка ответил поцелуем еще более долгим, чем первый. Лифт опускался.

– Как хорошо, что ты пришла, моя маленькая, – сказал он, – я уже места себе не находил.

– Да, но если бы ты знал, какой он был несносный! Как только я начала приводить себя в порядок, он спросил меня, куда я иду. «Туда, куда считаю нужным», – ответила я. Ведь как-никак я не арестантка. Тогда он сел и вытаращился на меня и таращился все время, пока я одевалась, надевала мое новое бежевое платье, как, по-твоему, оно мне идет? Что вообще идет мне больше, может, все-таки розовое?

– Тебе все идет, любимая, – восторженно ответил заместитель директора банка, – но такой ослепительной, как сегодня, я еще не видел тебя никогда.

Благодарно улыбнувшись ему, она расстегнула шубку, и губы их слились в долгом поцелуе. Лифт опускался.

– Потом, когда я была уже совсем готова и собралась уходить, он схватил меня за руку и сжал ее так, что до сих пор болит, и хоть бы слово сказал! Такой грубый, ты себе представить не можешь! «Ну, до свидания», – говорю я ему. Он, разумеется, на это ни слова. Упрямый до такой степени, что просто сил нет.

– Бедная моя малютка, – сказал заместитель директора банка Йенссон.

– Будто я не имею права пойти немного развлечься! Но, знаешь, таких серьезных, как он, наверно, больше на свете нет. Не может смотреть на вещи просто и естественно, для него все вопрос жизни и смерти.

– Бедная крошка, сколько тебе пришлось перенести.

– О, я страдала ужасно, ужасно. Таких страданий не испытал никто. Только встретив тебя, узнала я, что такое любовь.

– Дорогая! – сказал Йенссон, обнимая ее. Лифт опускался.

– Какое блаженство, – заговорила она, придя в себя после его объятий, – сидеть с тобой там, наверху, и смотреть на звезды, и мечтать – о, я никогда этого не забуду. Ведь Арвид такой невозможный, всегда серьезный, в нем нет ни капли поэзии, для него она просто недоступна.

– Могу представить себе, любимая, как это ужасно.

– Правда, ужасно? Нет, – сказала она с улыбкой и протягивая ему руку, – к чему сидеть и говорить о таких вещах? Давай лучше выйдем отсюда и повеселимся хорошенько. Ты ведь любишь меня, правда?

– Ты еще спрашиваешь, – сказал заместитель директора банка и впился в нее долгим поцелуем так, что у нее перехватило дыхание. Лифт опускался. Йенссон склонился над ней и стал ласкать ее; она покраснела.

– Мы будем любить друг друга сегодня ночью, как никогда прежде, да?.. – прошептал он. Она притянула его к себе и закрыла глаза. Лифт продолжал опускаться.

Он опускался и опускался.

Наконец Йенссон встал, лицо его было красным.

– Но что такое с лифтом? – воскликнул он. – Почему он не останавливается? По-моему, мы сидим и болтаем здесь невероятно долго – разве не так?

– Да, милый, время летит так быстро.

– Мы здесь уже бог знает сколько времени! Что это значит?

Он посмотрел сквозь решетку двери. Кромешная тьма – и ничего больше. А лифт между тем все опускался и опускался с хорошей, ровной скоростью, все глубже и глубже вниз.

– Но бог мой, что это значит? Мы будто падаем в какую-то бездонную яму, и это длится уже целую вечность!

Они пытались разглядеть что-нибудь в этой бездне. Кромешная тьма – и они погружались в нее все глубже и глубже.

– Спускаемся в преисподнюю, – сказал Йенссон.

– Мне страшно, любимый, – жалобно проговорила женщина, повисая на его руке. – Прошу тебя, потяни скорее аварийный тормоз!

Йенссон потянул изо всех сил. Не помогло: лифт все так же спешил вниз и вниз, в бесконечность.

– Это какой-то ужас, – воскликнула она, – что нам делать?

– А какого черта тут можно сделать? – отозвался Йенссон. – Это похоже на бред.

Маленькую женщину охватило отчаяние, она зарыдала.

– Перестань, дорогая, не плачь, нам надо отнестись к этому разумно. Тут все равно ничего не поделаешь. Так, а теперь присядем. Ну вот, посидим спокойно, прижавшись друг к другу, и посмотрим, что будет дальше. Должен же он когда-нибудь остановиться, хотя бы перед самим сатаной.

Так они сидели и ждали.

– И подумать только, – сказала женщина, – чтобы такое случилось с нами именно тогда, когда мы собрались пойти развлечься!

– Да, черт знает до чего глупо, – согласился Йенссон.

– Ты ведь любишь меня, правда?

– Дорогая малютка, – сказал Йенссон и крепко прижал ее к груди. Лифт опускался.

Внезапно он стал. Вокруг было так светло, что слепило глаза. Они были в аду. Черт предупредительно открыл решетчатую дверь лифта и, отвесив глубокий поклон, сказал:

– Добрый вечер.

Одет он был с шиком, во фрак, висевший на волосатом спинном позвонке как на ржавом гвозде. Испытывая головокружение, Йенссон и женщина кое-как выбрались из кабины наружу.

– Где мы, о боже? – закричали они, цепенея от ужаса при виде этого жуткого существа. Черт, немного смутившись, объяснил им, где они.

– Но это не так страшно, как принято думать, – поспешил он добавить, – надеюсь, господа даже получат удовольствие. Только на одну ночь, насколько я понимаю?

– Да-да! – поспешил подтвердить обрадованный Йенссон. – Только на одну ночь! Оставаться дольше мы не собираемся, ни в коем случае!

Маленькая женщина, дрожа, повисла на его руке. Желто-зеленый свет был так резок, что почти невозможно было что-либо разглядеть. Было несказанно жарко. Когда глаза их немного привыкли, они увидели, что стоят на площади, вокруг которой высятся во мраке дома с докрасна раскаленными входами; гардины были задернуты, но было видно сквозь щели, что внутри полыхает огонь.

– Господа, кажется, любят друг друга? – услышали они голос черта.

– Да, бесконечно, – ответила женщина, и ее прекрасные глаза засияли.

– Тогда вот этой дорогой, – сказал черт и любезно предложил проводить их. Пройдя несколько шагов, они свернули с площади в темный переулок. Перед замызганным парадным висел старый разбитый фонарь. – Сюда, пожалуйста. – Он открыл входную дверь и отступил назад, пропуская их.

Они вошли. Их встретила толстая, льстиво улыбающаяся чертовка с большими грудями и катышами фиолетовой пудры в бороде и усах. Она громко дышала, ее глаза, похожие на горошинки перца, смотрели дружелюбно и понимающе, рога на лбу были обвиты прядями волос и перевязаны каждый голубой шелковой ленточкой.

– Ах, так это господин Йенссон с дамой, – сказала она, – пожалуйста, восьмой номер.

И она протянула им большой ключ. Они двинулись вверх по засаленной лестнице. Ступени блестели от жира, на них было трудно не поскользнуться; подниматься пришлось на два марша. Йенссон отыскал восьмой номер, и они вошли. Комната была небольшая, воздух в ней был спертый. Посередине стоял стол, покрытый грязной скатертью, у стены – кровать с выглаженными простынями. Комната показалась им уютной. Они сняли пальто, и губы их слились в долгом поцелуе.

Незаметно в другую дверь вошел человек, на нем была одежда официанта, но смокинг был опрятный, а манишка такая чистая, что, казалось, светится в полутьме собственным светом. Ступал он бесшумно, шагов его слышно не было, а движения были какие-то механические – бессознательные. Выражение лица было строгим, неподвижные глаза смотрели прямо перед собой. Он был мертвенно бледен, а на виске зияло пробитое пулей отверстие. Он привел комнату в порядок, вытер туалетный столик, поставил ночной горшок и помойное ведро.

Они не обращали на него особенного внимания, но когда он собрался уходить, Йенссон сказал:

– Пожалуй, мы возьмем немного вина, принесите нам полбутылки мадеры.

Человек поклонился и исчез.

Йенссон снял пиджак. Женщина колебалась:

– Ведь он еще вернется.

– Ну, детка, в таком месте, как это, стесняться нечего, раздевайся – и все.

Она сняла платье, кокетливо подтянула штанишки и села к нему на колени. Это было восхитительно.

– Подумай только, – прошептала она, – мы с тобой одни, в таком необыкновенном, романтическом месте! Как поэтично! Я не забуду этого никогда…

– Прелесть моя, – сказал он, и губы их слились в долгом поцелуе.

Человек вошел снова, совсем бесшумно. Неторопливыми механическими движениями он поставил стаканы, налил в них вино. На его лицо упал свет ночника. В этом лице не было ничего особенного, если не считать того, что оно было мертвенно бледно, а на виске зияло пробитое пулей отверстие.

Вскрикнув, женщина соскочила с колен Йенссона.

– Боже мой! Арвид! Так это ты! Это ты! О бог мой, он умер! Он застрелился!

Человек стоял неподвижно, он смотрел только вперед, на то, что было перед ним. Его лицо не выражало страдания, а было только строгим, очень серьезным.

– Но, Арвид, что ты сделал, что ты сделал! Как мог ты?.. О любимый, если бы хоть что-либо подобное пришло мне в голову, можешь быть уверен, я осталась бы дома, с тобой. Но ведь ты никогда ничего такого мне не говорил. Ты не сказал мне об этом ни единого слова! Откуда же мне было знать, если ты не сказал! О боже!..

Ее била дрожь. Человек смотрел на нее как на чужого, незнакомого, взгляд был ледяной и бесцветный, он, не останавливаясь, проходил сквозь все, что оказывалось перед ним. Изжелта-белое лицо блестело, никакой крови из раны не шло, там просто было отверстие.

– О, это страшно, страшно! – закричала она. – Я не хочу здесь оставаться! Уйдем сейчас же, я этого не вынесу!

Она подхватила платье, шубу и шляпку и выскочила из комнаты. Йенссон последовал за ней. Они бросились вниз по лестнице, она поскользнулась и села в плевки и сигарный пепел. Внизу стояла та же рогатая старуха, она дружелюбно и понимающе ухмылялась в бороду, кивала головой.

На улице они немного успокоились. Она оделась, привела в порядок свой туалет, попудрила нос. Йенссон, словно защищая, обнял ее за талию, поцелуями остановил слезы, готовые брызнуть из ее глаз, он был такой хороший. Они зашагали к площади.

Оберчерт по-прежнему там прогуливался, они снова на него натолкнулись.

– Как, уже все? – сказал он. – Надеюсь, господа остались довольны?

– О, это было ужасно! – воскликнула женщина.

– Не говорите так, не может быть, чтобы вы на самом деле так думали. Посмотрели бы вы, сударыня, как было в прежние времена – совсем иначе. А теперь на преисподнюю просто грех жаловаться. Мы делаем все, чтобы человек не только не почувствовал боли, но и получил удовольствие.

– Что правда, то правда, – согласился господин Йенссон, – приходится признать, что стало гуманнее.

– О да, – сказал черт, – модернизировано все сверху донизу, как полагается.

– Конечно, ведь надо идти в ногу с веком.

– Да, теперь остались только душевные муки.

– И слава богу! – воскликнула женщина.

Черт любезно проводил их к лифту.

– До свидания, – сказал он, отвешивая низкий поклон, – и добро пожаловать снова.

Он захлопнул за ними дверь. Лифт пошел вверх.

– Как все же хорошо, что это кончилось, – с облегчением сказали оба, когда, тесно прижавшись друг к другу, опустились на мягкое сидение.

– Без тебя я бы никогда не перенесла этого, – прошептала она. Он притянул ее к себе, и губы их слились в долгом поцелуе.

– Подумай только, – сказала она, придя в себя после его объятий, – чтобы он мог сделать такое! Но он всегда был со странностями. Никогда не мог смотреть на вещи просто и естественно, для него все было вопросом жизни и смерти.

– Ну и глупо.

– Ведь мог же он сказать мне об этом? Я бы осталась дома. Мы могли бы встретиться в другой вечер.

– Ну конечно, – сказал Йенссон, – конечно, встретились бы в другой раз.

– Но, любимый мой, что мы сидим и говорим об этом? – прошептала она, обвивая руками его шею. – Ведь все уже позади.

– Да, моя девочка, все уже позади.

Он заключил ее в объятия. Лифт шел вверх.

Тур Оге Брингсвэр
ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ

Перевод И. Почиталина

лужка дремал около ящика для пожертвований у входа в церковь.

День был жарким, а проповедь – длинной. Священник был еще молод, и ему доставляло удовольствие слушать звуки своего голоса. Но служка был человеком бывалым и знал, что во время проповеди можно посидеть с полузакрытыми глазами, не рискуя навлечь чье-нибудь осуждение.

Священник выбрал тему сегодняшней проповеди из Евангелия от Матфея – глава 18, стих 20: «Где двое или трое собраны во Имя Мое, там Я посреди них».

Чуть слышно скрипнула дверь… служка наморщил лоб. Это, по-видимому, уже пришли те, собравшиеся на крестины. Но он ошибся. На пороге церкви стоял негр. Высокий худой негр.

– Эй, парень, – шепнул служка, – ты что, не знаешь, ведь это церковь только для белых!

Негр ничего не ответил. Он только стоял и смотрел прямо перед собой. Глаза у него были большие и скорбные.

– Пошел вон! – прошептал служка. – Убирайся отсюда, черномазый!

Священник продолжал свою проповедь. Только по легкому движению бровей можно было заметить, что он увидел пришельца. Но прихожане, сидевшие на задних скамьях, начали оборачиваться. Негр, казалось, не видел этого. Лицо его оставалось неподвижным, лишь глаза скользили по лицам прихожан, обернувшихся к двери. Казалось, он искал кого-то. И, встретившись с его взглядом, люди отводили взор. Но вот негр посмотрел на священника, и в церкви воцарилась тишина.

Служка первым стряхнул с себя оцепенение. Он вскочил и шагнул к наглецу. Теперь уже не надо было шептать.

– Пошел вон! – заорал он. – Читать не умеешь, образина черномазая? Видишь – только для белых!

Он схватил негра за плечо и подтолкнул его к выходу. Но незнакомец не сдвинулся с места.

Прихожане зароптали. Кое-кто начал пробираться к выходу. Священник кашлянул.

– Лучше тебе уйти, – сказал он, глядя себе под ноги смущенным взглядом. – Это – церковь для белых. Здесь не место цветным.

– Мало им своих церквей! – выкрикнул кто-то.

Служка снова попытался вывести негра из церкви. Двое мужчин с задней скамьи встали и подошли к ним.

– Выгоните его! – истерически завопила какая-то девушка. – Вы только посмотрите, как он стоит и пялится на нас. Господи, да выгоните же его поскорее!

– Эти черномазые наглеют с каждым днем, – процедила пожилая дама. – Даже в церкви от них покоя нет.

Один из мужчин подошел к негру и сунул ему под нос кулак.

– Таких, как ты, нужно привязывать к машине и тащить по грязи. Мотай отсюда, пока по роже не заработал!

Негр не двинулся с места, и другой мужчина ударил его. Прихожане вскочили на ноги. По лицу негра текла кровь, но он не вымолвил ни слова.

– Ты оглох, что ли? – прорычал мужчина, ударивший негра.

– Отвечай, когда тебя спрашивает белый.

Священник неуверенно постучал по кафедре.

– Не надо забывать, что мы находимся в доме божьем, – пробормотал он. – Выведите поскорее этого человека, и мы продолжим.

Служка распахнул дверь, и двое добровольных помощников наполовину вытолкнули, наполовину вынесли негра на улицу. У церкви стояло несколько любопытных. Скоро собралась целая толпа.

– Я задал бы тебе хорошенько, только бы услышать, как ты завопишь! – крикнул первый мужчина.

– Что случилось? – зашумели в толпе. – Что здесь произошло?

– Да вот этот проклятый ниггер хотел устроить скандал во время богослужения!

Негр молчал, но глаза его были полны слез. Какая-то женщина подошла к нему и плюнула в лицо.

– Мерзкий бродяга! – прошипела она. – Всех вас надо перевешать.

Толпа подступала все ближе.

– Давайте-ка возьмемся за него! – крикнул кто-то. – Вымажем дегтем и вываляем в перьях!

– А что, так ему и надо. Черт бы побрал этот вонючий сброд.

Но тут подбежали двое полицейских с дубинками и пистолетами. Они пробились через толпу, вывернули негру руки и ловко запихнули его в полицейскую машину. В этот же вечер он предстал перед судом, был обвинен в оскорблении святого храма, богохульстве и единодушно приговорен к смертной казни.

* * *

Вечером палач рассказывал жене:

– Странный какой-то тип. На суде не вымолвил ни единого слова. Только стоял и смотрел, а глазищи влажные, как у собаки. Да он по-моему, и не негр. Наверно, мулат. Но ты посмотрела бы на его руки! На ладонях глубокие раны, как от гвоздей. Жалко даже, черт его побери.