Текст книги "Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей)"

Автор книги: Герман Гессе

Соавторы: Карел Чапек,Марсель Эме,Пер Лагерквист,Эрих Кестнер,Моррис Уэст,Артур Шницлер,Никос Казандзакис,Анна Зегерс,Стэн Барстоу,Теодор Когсвелл
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

Доктор Ласаро, а за ним Бен спустились вслед за Эстебаном к журчащей реке. Фонарь осветил лодку у самой кромки воды. Эстебан вошел в воду по пояс и удерживал лодку, пока в нее не сели доктор и его сын.

В темноте очертания противоположного берега показались доктору Ласаро островом, и когда лодка заскользила по черной воде, он на мгновение испугался: затянет в коварный водоворот, и утонут они здесь, во мраке ночи. Но на переправу ушло не больше минуты.

– Вот мы и на месте, доктор, – сказал Эстебан, и они двинулись, проваливаясь в песок, к деревьям на берегу. Залаяла собака, в окне дома, освещенном керосиновой лампой, заметались тени.

С трудом поднявшись по шаткой бамбуковой лестнице, доктор Ласаро оказался в единственной жилой комнате, В нос ударили знакомые по визитам в другие дома запахи – чуждые, вызывавшие отвращение, – кисловатый запах тления, тяжелый дух непроветренного жилья больного. Доктора приветствовал, прошамкав что-то невнятное, старик; в углу под гравюрой девы Марии-заступницы сидела, скорчившись, старуха; растянувшись на циновке, спал мальчишка лет десяти. Жена Эстебана, изможденная и бледная, лежала на полу возле ребенка. Младенец был недвижим, его посиневшее запрокинутое личико сморщилось; казалось, он силится передать людям какую-то древнюю, как мир, истину.

Доктор Ласаро произвел беглый осмотр – кожа сухая, холодная, дыхание неглубокое, сердцебиение частое и неритмичное. Сейчас для доктора существовал только ребенок и его собственный разум, проникавший в больного, как острый хирургический инструмент. Странно, что он еще жив, заключил разум, искорка жизни наперекор всему не гаснет в неподвижном измученном тельце. Доктор был наедине с младенцем, в эти напряженные минуты руки его действовали автоматически: сколько в его практике было подобных случаев! Он призвал на помощь весь свой врачебный опыт, чтоб заставить сердце работать, поддержать угасающую жизнь.

Доктор развернул одеяла, в которые был запеленут младенец, и ввел ему целую ампулу лекарства, снимающего судороги; иголка мягко вошла в худенькое тельце. Потом сломал еще одну ампулу и сделал укол, но ребенок лежал, как деревянный. Доктор Ласаро вытер пот, застилавший глаза, и, удерживая неподвижное тельце одной рукой, попытался другой сделать ребенку искусственное дыхание. Несмотря на все попытки спасти младенца, лицо его из синюшного стало серым.

Доктор поднялся, распрямил затекшие плечи, ощутив сухость во рту. Свет лампы осветил его бледное худое лицо; он снова почуял спертый воздух комнаты, будто заново увидел нищету. Эстебан перехватил его взгляд, впрочем, сейчас все смотрели на доктора – Бен, стоявший у двери, старик, старуха, жена Эстебана.

– Доктор, – начал Эстебан.

Доктор Ласаро отрицательно покачал головой, неторопливо уложил коробку со шприцами в сумку, застегнул ее. Вдруг он услышал шепот у себя за спиной, какой-то шорох на бамбуковом полу. Доктор обернулся. Бен стоял на коленях перед младенцем. Усталый и отрешенный, доктор с удивлением смотрел, как Бен кропит лоб ребенка водой из скорлупки кокосового ореха. Отец уловил шепотом произнесенные слова: «Во имя отца и сына, святого духа…»

По стенам пробежали тени, огонек замигал, и лампа снова засветилась ровным светом. У реки залаяли собаки. Доктор глянул на часы – было около двенадцати, Бен все еще стоял в нерешительности возле ребенка с кокосовой скорлупкой в руке. Отец кивнул – пора идти.

– Доктор, скажите… – Эстебан схватил доктора за руку.

– Я сделал все, что мог, – ответил доктор. – Слишком поздно. – Он устало, с легкой досадой махнул рукой. Им владело непонятное чувство вины за нищету в комнате, за эту безнадежность. – Я не в силах что-нибудь сделать, Эстебан, – повторил он и подумал с какой-то злостью: бедный ребенок скоро отмучается, будьте благодарны и за это.

Жена Эстебана заплакала, приглушенно всхлипывая, и старуха принялась утешать ее:

– Такова воля господа, дочь моя…

Во дворе Эстебан вложил в руку доктора тщательно сложенные деньги. Мягкие потрепанные бумажки лишь усилили неудовлетворенность от бесполезной поездки.

– Я знаю, что этого мало, доктор, – потупился Эстебан. – Мы бедны, сами видите… Как-нибудь я завезу вам фрукты, цыпленка…

Поздняя луна наконец выплыла на небо, касаясь верхушек деревьев, и в ее бледном свете Эстебан повел их к лодке. Они снова переправились через реку; тускло мерцала рябь на поверхности воды, лунный свет заливал небосклон, и внезапно налетавший ветер стихал в зарослях деревьев на берегу.

– Уж я вам так благодарен, так благодарен, доктор, за вашу доброту, – говорил Эстебан. – Потрудились приехать в такую даль на ночь глядя.

Они вылезли из лодки и остановились в полумраке возле блестящей реки.

– Возвращайся домой, Эстебан, – предложил доктор Ласаро. – Мы сами найдем дорогу, ведь тропинка здесь, наверху? – Он хотел поскорей уйти от этого человека, не слышать его робкого голоса, не видеть нескончаемой муки в его глазах.

– До гроба буду благодарен вам, доктор. И вашему сыну тоже. Благослови вас Господь. – То был уже безымянный голос из мрака, голос бедняка, что толпами приходят в город по базарным дням.

– Пошли, Бен.

Они отправились в обратный путь через поле; лунный свет преобразил окружающий пейзаж, придав ему более мягкие, знакомые черты. Деревья в серебряной дымке качались под порывами ветра, жара спала, из глубин неба на землю сошла прохлада. Доктор Ласаро шел размеренным неторопливым шагом. Напряжение этой ночи постепенно ослабло, к нему вернулось безразличное спокойствие. И листочка не упадет, если не будет на то воли божьей… Доктор Ласаро задумчиво посмотрел на небо. А ведь падает… И за что обречен на страдания ребенок? В лунном полумраке под деревьями мирно стрекотали кузнечики.

– Ты окрестил младенца, Бен?

– Да, папа.

Доктор и сам раньше верил в силу святого духа, смывающего первородный грех и открывающего душе врата рая. В памяти сохранились обрывки детских познаний о религии, как хранятся порой в дебрях сознания невероятные и давно позабытые сны.

– Таинство крещения – так это, кажется, называется?

– Да, – ответил Бен. – Я спросил у отца. Младенец был некрещеный.

Они подошли к насыпи, отделявшей поле от дороги, и Бен добавил:

– Родители все ждали, пока он поправится.

Что ж, поступок сына был проявлением доброты. Он говорил о присутствии духа, об убеждениях, но о чем еще? Самые важные уроки ему преподаст жизнь.

Автостанция была закрыта. Горела лишь лампочка под навесом и шаровидная неоновая вывеска. Устойчивый ветер дул теперь в поле, в залитой лунным светом долине. Доктор заметил, что Бен подавил зевок.

– Я сам сяду за руль, – сказал отец.

Зрение у доктора было не такое, как прежде, и он вел машину, слегка наклонившись вперед, крепко сжав руль. Он снова вспотел. Пустынная дорога, поздний час, воспоминания об Эстебане и младенце, который умрет до рассвета в жалкой комнатушке, освещенной керосиновой лампой, вызывали усталость и грусть. Доктор подумал о собственном сыне – о том, которого навсегда утратил.

– Если бы все поступали, как ты, Бен, священники остались бы без работы, – сказал доктор, ища повод для разговора.

Сын сидел рядом, смотрел в другую сторону и молчал.

– Зато теперь ангел помолится за тебя в небе, – поддразнивая сына, продолжал доктор Ласаро; ему хотелось добиться легкости в общении с сыном. – А что, если бы ты не окрестил младенца и он умер? Что бы тогда случилось?

– Он бы не увидел Бога, – отозвался Бен.

– Разве это справедливо? – Доктор задал вопрос как загадку – легкую, но с подвохом. – Только потому, что он…

– Может быть, Господь воздал бы ему иначе, я не знаю, но церковь учит…

Отец чувствовал, что сын ищет всеобъемлющий ответ. Церковь учит…

Церковь говорит… Господь наш Иисус Христос… Приобщение святых тайн… Доктор Ласаро поймал себя на том, что у него вызывает любопытство этот мир новен[28]28
  Новена – девять дней поминовения усопших или девятидневный праздник в честь какого-нибудь святого у католиков.


[Закрыть] и свечей, где хлеб и вино превращаются в тело и кровь господню, где детям является женщина, от которой исходит свет, где смертные толкуют о бессмертии, о явлении бога, о воскрешении мертвых к судному дню. Доктор чувствовал себя изгнанником в мире религии и не жалел об этом: ни его обычаи, ни даже география не привлекали доктора Ласаро. Но сейчас в машине, врезаясь в ночную тьму, он ощущал смутное разочарование, теснение в груди, будто его лишили какой-то неведомой радости.

Из-за холма навстречу им с ревом выскочил автобус, его фары ослепили доктора; он невольно затормозил и прижался к краю дороги. Машину накрыло облаком пыли. Стекло со стороны водителя было опущено, и пыль заполнила машину – густой колючий порошок. Доктор не успел закрыть лицо руками и едва не задохнулся – кашлял, тер глаза. В свете фар он видел, как пыль постепенно оседала, и, когда видимость стала хорошей, доктор, сглотнув пыль, снова выехал на дорогу; руки у него затекли и ныли от боли. Последние полмили до города он ехал молча, раздражал песок, хрустевший на зубах. Пустое шоссе стремительно разворачивалось перед ними.

Они въехали в спящий городок, промчались по пустынным улицам, мимо обезлюдевшей рыночной площади, освещенной луной, мимо тесно прижавшихся друг к другу домишек, так хорошо знакомых доктору Ласаро. Сколько раз возвращался он вот так же ночью по притихшему городу, оттуда, где только что распрощался с жизнью человек или же закричал принятый доктором младенец, и мысль о постоянном движении, перемене, о днях, бегущих своей чередой и приближающих великое откровение, снова тронула душу, хоть он и не смог выразить ее в словах. Он сделал последний поворот и въехал на посыпанную гравием подъездную дорожку к гаражу. Бен закрыл ворота. Доктор Ласаро некоторое время сидел в машине молча, давая отдых усталым глазам, ощущая мерное биение сердца и вдыхая запах пыли, которой пропиталась и кожа, и одежда. Потом, обойдя душевую, вошел во двор, где его ждал Бен.

Когда они повернули к дому с цементными стенами, доктор Ласаро с непривычной нежностью положил руку на плечо сына. Они были вместе в этой поездке, они благополучно вернулись домой. Он впервые за многие годы почувствовал в сыне близкого человека.

– Прости, Бен, что задержал тебя допоздна.

– Не беспокойся, папа, все в порядке.

– Ну и ночка выдалась! Узнает мать, как ты проявил себя в доме Эстебана, обрадуется. – Покровительственный тон на сей раз был едва заметен. Ласково потрепав сына по щеке, доктор добавил: – Преподобный отец Бен Ласаро.

Эта неуверенная шутка тоже говорила о новом чувстве товарищества между ними.

– Что мне сделать, отец Ласаро, чтоб обрести жизнь вечную? – сонно улыбнувшись, произнес доктор.

Он распахнул дверь и, шагнув под сводом темноты в привычную глубь дома, подумал: а для любви в этой жизни времени у человека много, очень много. Но сон мгновенно скрыл в тумане забытья этот последний в ту ночь проблеск сознания.

Грейс Огот
АМУЛЕТ ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ

Перевод Л. Биндеман

емо, Семо, – едва слышно доносится снаружи, – открой, я замерзла, дождь собирается.

– Иди домой, Айимба, ты же знаешь, что я не могу тебя впустить, – отзывается Семо прерывистым шепотом.

– Мне некуда идти, Семо, – говорит Айимба чуть громче. – Разве ты забыл, они… они сожгли мой дом.

– Я не забыл, Айимба, но сюда нельзя, прошу тебя, уйди. – В его голосе звучит раздражение.

– Семо, Семо, – зовет она ласково, – я надела цветные бусы. Они всегда так нравились тебе. Умоляю, открой, взгляни на меня.

– Нет, нет, ступай прочь, Айимба, ступай прочь, оставь меня!

Охваченный ужасом, Семо с трудом приподнялся на кровати. Он посмотрел на дверь, потом перевел настороженный взгляд на жену.

– Кто стучал?

– Никто не стучал, – печально ответила жена.

– Ты никому не открывала?

– Кого ты ждешь в такую пору, Семо? – Сара почувствовала, как по телу у нее побежали мурашки. Семо снова лег, уставившись в темный потолок. Нет, он не сошел с ума. В дверь стучали. Это была Айимба, она просилась в дом. Сара, должно быть, все слышала.

– Разве ты не слышала, как стучали?

– Я крепко спала. Потом ты стал отталкивать меня, называл Айимбой и гнал прочь.

У Семо перехватило дыхание, кровь бросилась в лицо, сердце бешено заколотилось.

– Не мне гнать тебя прочь, Сара. Ты осушила мои слезы, вернула мне радость жизни. Я никогда не отпущу тебя. – Он прижал ее к себе. Руки его дрожали, и Сара натянула на него второе одеяло, чтоб укрыть от сквозняка.

– Ты, кажется, простудился, Семо. Потный весь.

– Обойдется, дорогая. Дел у меня по горло. Болеть некогда.

– Я где-то видела хинин и аспирин. Сейчас возьму фонарик, поищу.

– Не надо, Сара, не уходи.

– Ну что ты, как маленький, Семо. Пусти. Я только достану таблетки и сразу лягу. А тебе скоро полегчает.

– Ну ладно. – Он нехотя отпустил ее и, не отрываясь, смотрел, как она ходит по комнате и как движется следом за нею маленькая тень. – Ну скорее, Сара, – поторапливал он жену, которая, присев на корточки, искала лекарство.

Тут ему снова послышался слабый стук – на этот раз в окошко. Сара оглянулась – наверное, тоже услышала стук – и снова принялась искать таблетки. Наконец она принесла лекарство и стакан с водой.

– Прими все четыре. Поможет, вот увидишь.

Семо проглотил таблетки и смущенно глянул на жену.

– Ложись, Семо, а я посижу, дождусь, пока у тебя спадет жар.

Он подчинился. Сара укрыла его одеялом по самую шею, подоткнула края и обняла, надеясь, что он успокоится и уснет. Он хотел ей что-то сказать, но раздумал.

Саре было не по себе. С какой яростью он во сне сталкивал ее с постели, а проснулся вне себя от страха! Каким резким, чужим голосом называл ее Айимбой! Как цеплялся за нее, когда она пошла искать лекарство, – совсем как ребенок, который боится чужих. Все умолял: «Не уходи!» А этот затравленный взгляд? Неужели он боится ее или что-то скрывает?

Если уж говорить откровенно, то не она осушила слезы Семо, а он осушил ее слезы, слезы Сары Адхиамбо. Родители наотрез отказались выдать ее за Семо. И до сих пор относятся к ней и ее мужу весьма прохладно. Но им все же пришлось дать согласие. Сара устроила настоящий скандал в Офафе в тот памятный вечер, когда мать гонялась за ней по дому и колотила ее тяжелым деревянным половником. Соседям еле-еле удалось утихомирить Юкку.

– Не трожь девчонку, Юкка, – урезонивали они ее. – Это вам с мужем надо беречь честь семьи, а девчонке терять нечего. Оставьте ее в покое.

В ту ночь Сара не вернулась домой. Добежав до телефонной будки, она набрала номер 882356 и, захлебываясь от рыданий, попросила Семо заехать за ней в «Маринго-бар». И пока с нетерпением ждала его, окончательно утвердилась в своем решении порвать с семьей. У нее не оставалось иного выбора. Она устала.

Когда Семо приехал на такси в «Маринго-бар», ее платье, все в пятнах крови, прилипло к телу. Он привез девушку в свой дом в Уодли и бережно вынес из машины. Наполнил ванну теплой водой, осторожно промыл раны, нежно, едва касаясь, промокнул их ватой, присыпал порошком. Потом он уложил Сару в постель, точно больного ребенка. Никто никогда так не заботился о ней, даже родители. Могут ли другие мужчины так любить женщину? Неужели это просто любовь? Сама Сара не могла бы выразить этим словом, как рвалась израненной душой и телом к любимому. На языке своего племени она могла бы сказать: «Твое пламя пожирает мое тело» или: «Ты заставляешь биться мое сердце».

Он дал ей лекарство, напоил горячим какао и укрыл в объятиях от всех невзгод. Она плакала навзрыд, и Семо нежно вытирал ладонями ее распухшие от слез глаза.

– Если они не позволят мне стать твоей женой, Семо, я покончу с собой, – прошептала она.

– Тише, моя девочка, успокойся. Мы созданы друг для друга. Никто не разлучит нас теперь. Никогда.

Сара уснула у него в объятиях. Он осторожно уложил ее и лег рядом, согревая теплом своего тела.

Юкка, наслушавшись горьких слов и угроз дочери, проглотила обиду и стала умолять ее вернуться домой. Пусть Семо внесет за нее символический выкуп: как-никак старшая дочь в семье! Уговоры смягчили сердце Сары. Принять выкуп означало по обычаю принять Семо в семью. Вот оно, желанное согласие! Она мечтала иметь много детей, а для этого нужно благословение семьи.

Через месяц после примирения с родителями Семо и Сара поженились. Родителей при регистрации брака не было, зато приехали сестры, родные и двоюродные. На следующее утро после свадьбы Сара завернула в брачные простыни четыреста шиллингов, которые дал Семо, и послала в подарок матушке Салиме, близкому другу семьи и своей крестной матери, вложив туда коротенькую записку: «Мама Салима! Теперь никто не усомнится в моей невинности. Я вышла замуж девушкой. Юкка может гордиться мной. Скажи ей об этом. Твоя крестная дочь Сара.»

У Юкки словно камень с души свалился. Теперь, когда она шла по улице, женщины, указывая на нее пальцем, говорили:

– Знаете, ее старшая дочь Сара, оказывается, честной была!

И Юкку распирало от гордости.

Полгода семейной жизни с хорошим человеком, боготворившим ее, были поистине счастливыми для Сары. У них не было тайн друг от друга, и Семо не приходилось сомневаться в том, что она довольна. И вот теперь он с таким отчаянием называл ее Айимбой и гнал прочь! Кто такая эта Айимба? Ее имя холодом обдало сердце Сары. Нет, она не станет спрашивать об этом у мужа.

Рука Семо, крепко сжимавшая ее талию, лежала теперь расслабленно и безвольно. Он уснул. Лихорадка, а вместе с ней и страх скоро пройдут, и она ни словом не обмолвится о женщине, чье имя он вспоминал в бреду.

Наутро они не стали обсуждать события прошлой ночи. Как всегда, быстро позавтракали и пошли к остановке автобуса. Семо сошел у Лусака-авеню, а Сара доехала до фирмы «Африканские книготорговцы», где работала секретаршей у мистера Лидо, коммерческого директора.

Семо глянул в небо, радуясь солнечному теплу, проникавшему в окна его конторы. В сиянии солнечных лучей для него заключалась особая тайная радость: они прогоняли мрачные тени ночи, когда все кажется страшнее, чем на самом деле. В другой жизни, на небе, нас ждет вечный свет, думал он. Мрак рассеется навсегда, и люди будут благословлять Господа. У этой жизни не будет конца, в ней не будет места угрозам и мести.

Семо неохотно вернулся к целой кипе непроверенных счетов на столе. Сегодня он был явно не в форме. Вряд ли ему удастся проверить столько счетов, сколько вчера. В последние дни у него вообще работа не клеилась.

Бухгалтерский учет требует напряжения и сосредоточенности. В счете, представленном компанией «Мауани констракшн лимитед», которым он занимался вчера в конце рабочего дня, оказалось много ошибок. Семо то и дело пускал в ход резинку, лист получился грязный, и Семо был недоволен собой. Пожалуй, с утра, на свежую голову лучше заняться крупными компаниями, а уж потом покорпеть над счетами мелких.

– Ты совсем заработался, Семо! Того и гляди угодишь в больницу с язвой или гипертонией.

– Отвяжись, Ньягах, – добродушно ответил Семо, потягиваясь. – Смотри, как бы сам не заболел. Даже домой работу берешь. Не с женой под ручку ходишь, а с арифмометром.

Они, смеясь, обменялись папками. Ньягаха прельщали в фирме хороший заработок и солидное положение. Семо работал до изнеможения совсем по другой причине…

Один и тот же сон, мучительный и неотвязный. Наступит ли ему конец, придет ли когда-нибудь забвение? Смолкнет ли наконец этот голос, зовущий, умоляющий, манящий? Голос, прежде спокойный и уверенный, нежный и трогательный. Этот голос неотступно преследовал его. Женитьба на Саре была точно бальзам для души. Он избавился от наваждения, снова стал нормальным человеком. Сара исцелила его от страшного надлома.

Все началось неожиданно. Сначала это походило на шорох листьев: обернешься – ничего нет. Потом в ночной тишине ему стали явственно слышаться леденящие кровь звуки. Страх простирал щупальца все дальше и дальше, бросал вызов своей жертве и наконец завладел ею. Сон прошлой ночью был не только пророчеством. Семо снова оказался в тисках смертельного страха, сковавшего душу, которой Сара вернула свободу. Семо полез во внутренний карман пиджака. Маленький амулет из слоновой кости был на месте. Мзее Омари сказал, что этот амулет не даст сомкнуться роковой цепи невзгод. И амулет действительно помогал. До прошлой ночи Семо был совсем другим человеком. Он отодвинул счет в сторону. Эта цифра – семьдесят два – определенно неправильная. Он подсчитал снова. Получилось девяносто три.

– Ах черт!

– Ты обедать сегодня собираешься? – спросил Ньягах.

– Обожди минутку, – ответил Семо, не поднимая головы.

Оставил бы его Ньягах в покое. Семо снова выругался: обидно, что ошибка в расчете прервала ход его мыслей. Ньягах все еще ждал, и его присутствие раздражало Семо. Он стер цифры семьдесят два и девяносто три с дубликата счета и поднялся.

– Из-за тебя, Семо, мы мучаемся угрызениями совести, точнее говоря, ты вдохновляешь нас на труд. Как сядешь за стол, так с головой уходишь в свои цифры. – Ньягах извлек из кармана бумажник, вынул из него фотографию женщины с крупными серьгами и протянул Семо. – Вот кто не дает мне сосредоточиться. В октябре у нас свадьба.

– Красивая женщина, – рассеянно заметил Семо.

– Настоящая колдунья. Рабом своим меня сделала. Только о ней и думаю. А ты, Семо, для меня – живой укор. Никогда не отвлекаешься от работы.

Семо улыбнулся и пошел за приятелем к лифту, радуясь в душе, что одному лишь Всевышнему ведомо, что у человека на душе.

В тот день Семо ушел из конторы пораньше, чтоб взять машину из гаража. Когда он приехал, Сара уже была дома. Погода стояла чудесная, и они пили чай на открытой веранде. Мягкие лучи солнца скользили по ногам и освещали белую подъездную дорожку.

– Прекрасный пирог, – сказал Семо, с аппетитом поглощая второй кусок.

– Он должен отпугнуть лихорадку, – Сара засмеялась и тоже взяла еще ломтик.

Семо смотрел прямо перед собой, будто ничего не слышал. При слове «лихорадка» сердце его учащенно забилось, но он не подал виду.

– Хочешь чаю? – весело спросила она.

– Конечно. – Он отвел глаза. Неужели она сказала про лихорадку нарочно? Значит, помнит, как он бредил прошлой ночью? Что же кроется в ее словах? Намек на то, что он умом тронулся? Нет, Сара не глупа, да и обижать его не стала бы. Все это его воображение. Слишком мнительным стал.

– Я говорил тебе, что приглашен на обед в клубе?

– Да, говорил. А я тем временем займусь шитьем.

– Может быть, лучше пойдешь со мной?

– Я бы с удовольствием, да вот обещала заплести волосы Джейн и Ямбо. Можно, конечно, оставить им записку, что ушла на званый обед, но чего доброго обидятся.

– Ладно. Тогда я буду собираться.

Семо снял грязную рубашку, вымыл шею. Достал костюм и галстук. Пожалуй, к этому костюму больше всего подойдет синяя в полоску, рубашка, решил он. Выдвинул ящик платяного шкафа, бегло просмотрел стопку рубашек. Синей в полоску там не оказалось. Тогда он тщательно проверил стопку еще раз. Нет, он не ошибся. Семо заглянул в шкаф: может туда повесил? Но и в шкафу рубашки не было. Он направился к двери: надо спросить Сару, не затесалась ли злополучная рубашка среди ее вещей.

– Не зови Сару, не надо, – послышался молящий голос из глубины шкафа.

Семо будто прирос к месту, крик ужаса застрял у него в горле.

– Я взяла ее, Семо, – молвил голос устало. – Мне было так холодно прошлой ночью.

Когда ледяные тиски страха чуть отпустили Семо, он попятился, не спуская глаз со шкафа. Сел на кровать. Костюм с амулетом в кармане лежал рядом на кресле. Он протянул руку, и все еще не в силах оторвать взгляд от шкафа, достал амулет, прижал его к груди и, досадуя, стиснул его пальцами. Бесполезная побрякушка! Колдовство бессильно против Айимбы. Айимба победила! А что, если рассказать Саре про Айимбу, про то, что ее дух вернулся в дом? Но тогда Сара и дня здесь не останется, уедет к родителям и никогда не вернется. Семо решил наведаться к колдуну, в Киберу, тайком от Сары. Пусть думает, что он ушел на обед в клуб.

Семо довольно легко отыскал глинобитную хижину на задворках Киберы. Блюстители закона не решались и носа сунуть в этот район трущоб, опасаясь расправы. Достав из кармана коричневую армейскую панаму, Семо надвинул ее на самые брови.

Двое ребятишек с притворным азартом играли в камешки. Он сразу узнал их. Это были часовые, державшие связь со стариком. Они зорко следили, не появится ли полиция, создавая живой заслон у двери. Зайти в дом, миновав их, было невозможно.

– Мне нужно повидать старика, – тихо сказал Семо.

– Покажи карточку, – потребовал парнишка.

Семо достал маленькую белую карточку с красным крестом и протянул ее часовому. Кроме креста, на ней ничего не было. Часовой юркнул в дом. Второй парнишка намеренно задерживал Семо у входа, показывая ему камешки. Наконец явился ухмыляющийся посланник.

– Войди в дом и подожди.

– А где моя карточка?

– У старика, – коротко ответил мальчишка.

Он провел Семо через комнату, где несколько ребятишек играли в камешки. Чуть помедлив, свернул налево. В кухне, пристроившись в разных углах, женщины готовили ужин. Отодвинув два ведра с водой, мальчишка легонько толкнул – как показалось Семо – стену. Она плавно раздвинулась и медленно закрылась за ними. Семо ошарашенно моргал в темноте и, затаив дыхание, ждал. Вдруг, будто по мановению волшебной палочки, открылась тяжелая дверь слева, и мягкий свет проник в темноту из крошечной комнатушки.

– Сюда, – поманил его парнишка.

Семо вошел, и потайная дверь захлопнулась за ним, словно ее и не было. Все обстояло совсем иначе, когда он впервые посетил колдуна. Но с тех пор дела знахарей пошли хуже некуда. На побережье знахарь Самади Куре получил четыре года каторжных работ по обвинению в колдовской практике. В Кириньяго был осужден Нжиро Мунене за то, что предсказал, будто один член парламента, влиятельный политический босс, потеряет свое место на предстоящих выборах. Все газеты опубликовали сообщение: суровая кара ждет тех, кто смущает и запугивает граждан колдовскими чарами и ложными предсказаниями. Правительство призывало граждан сообщать о лицах, подозреваемых в знахарстве, ибо в стране построены лучшие в мире больницы и лечение бесплатное.

– Кто там? – тихо спросили из внутренней комнаты.

– Красный крест на белой карточке, – отозвался Семо.

– Заходи, сын мой, – сказал старик, – сними ботинки и заходи.

Семо повиновался. Старик зажег две свечи в серебряных подсвечниках и задул лампу. От стены до стены безупречно прибранная комната была устлана новыми циновками.

– Садись!

После скитаний по трущобам в поисках старика Семо вдруг ощутил необычный душевный покой и умиротворение. Но все же он почувствовал себя несколько униженным, когда ему, главному бухгалтеру международной фирмы, пришлось сесть на циновку, брошенную на пол. Но здесь не спорят, ничего не обсуждают и не доказывают. Здесь лишь отвечают на вопросы. Какова бы ни была судьба, ее принимают, зная, что тщетно пытаться что-либо изменить.

– Что привело тебя под крышу моего бедного дома? – спросил старик.

– Мне нужна твоя помощь, отец, – смиренно ответил Семо. – С некоторых пор мне слышатся голоса, – и он поведал старику о вчерашнем сне и исчезновении рубашки.

Старик, не отрываясь, глядел на прыгающее пламя свечей. Достав из коробка спичку, он поковырял в зубах, отбросил ее и сел, поджав ноги.

– Плохой знак, сын мой. Амулет из слоновой кости, который я тебе дал, должен был навсегда избавить тебя от голосов. Это самый могущественный талисман из всего, что у меня есть. «Било», который я упрятал в нем, должен был навеки сделать тебя недосягаемым для Айимбы.

Семо глядел на старика невидящим взором. Он, случалось, забывал в конторе, в барах дорогие вещи, ключи, но никогда не забывал положить во внутренний карман пиджака драгоценный амулет. Амулет из слоновой кости стал неотъемлемой частью жизни Семо, может быть, даже самой его жизнью. Семо подался вперед и заглянул старику в глаза.

– Я слышу ее, отец, – сказал он с расстановкой, и в голосе его звучали мольба и отчаяние.

– Ты всегда носишь с собой амулет?

– Всегда отец.

Старик помрачнел.

– Дай-ка его сюда.

Семо протянул ему амулет. Старик осмотрел его и, видимо, остался доволен. Затем он взял ножичек и, расстелив на циновке белую тряпицу, вскрыл амулет. В свое время Семо заплатил за него старику сто фунтов. Они вместе заполнили его «било» – белым порошком, похожим на золу, который знахарь хранил в маленьком мешочке, сшитом из козьей шкуры. Когда старик снова приладил к амулету верхнюю часть, он обрел первозданную гладкость и цельность. Семо не знал, что его можно открыть, ему и в голову не приходило попробовать.

Теперь старик уже несколько минут пытался отделить верхнюю часть, но у него ничего не получалось. Бросив амулет, он стал искать ножичек потоньше. Пот, выступивший у него на лбу, тонкими струйками сбегал к глазным впадинам. Семо испытывал чувство странной опустошенности.

– Вот уж не думал, что придется открывать его снова. – Старик, стиснув зубы, снова принялся за дело. – Такая штука служит людям всю жизнь, – добавил он.

Семо молча глядел на руки старика, в которых мелькали острие ножичка и амулет. Вдруг под нажимом острия верхушка амулета отделилась и упала на циновку; в белую колдовскую золу «било» шлепнулась красная волосатая гусеница. Потрясенный старик попятился, бросив в порыве безотчетного страха амулет и ножичек на циновку.

Семо вскочил, подавляя крик, сердце у него замерло. Гусеница шевельнулась и поползла с белой тряпицы на циновку – туда, где лежал небрежно брошенный разобранный амулет. Старик подошел к Семо и положил руку ему на плечо.

– Я на этом деле зубы съел, сынок, но ничего подобного в жизни своей не видел, – сказал он упавшим голосом. – Меня постигла неудача. Придется тебе искать другого знахаря.

Его посеревшее от страха, залитое потом лицо еще больше состарилось. Семо ощутил, что огонь, пожиравший его внутренности, теперь разливается по всему телу. Он задыхался в тесной комнатушке.

– Я не могу уйти с пустыми руками, отец. Я богат, я заплачу, сколько запросишь, любую сумму.

– Нет, сын мой, – печально покачал головой старик, – я бога помню и не хочу тебя грабить. Даже те сто фунтов верну. Я хотел исцелить тебя на всю жизнь, но ничего не вышло, и года не продержался. Я не обманщик.

– Старик снял руку с плеча Семо и принялся искать узелок с деньгами.

Слабая улыбка появилась на лице Семо, улыбка обреченного.

– Отец, – произнес он спокойно, будто ничего не случилось. – Пусть деньги останутся у тебя в знак нашей дружбы. Я ведь не ребенок и многое повидал. Жить мне осталось совсем мало, раз она так упорно меня зовет.

– Семо глубоко вздохнул, чтоб унять боль в груди. – Я проиграл. Деньги мне скоро совсем не понадобятся, это ясно нам обоим. Прими их в подарок от сына. Ты уверен, что не можешь мне помочь?